Текст книги "Ход с дамы пик"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да нет, не возьмут. Только влезать будут и на заслушивания дергать…

Я с ним согласилась, ко мне это относилось точно так же. Оперативник сообщил, что задержанных нет, даже местные наркоманы, напуганные вестью об убийстве, попрятались по углам. Единственная ценная информация, которую удалось получить в результате поквартирного обхода, – это то, что за пять-семь минут до происшествия в парадную входила женщина, живущая на пятом этаже. В парадной никого не было, даже наркоманы на подоконнике не сидели. Придя домой, она высказала удивление этим обстоятельством, и ее сосед по квартире ей сказал, что утром наркоманы собрались тут, как обычно, но он их шуганул. Мы с опером сошлись на том, что соседей ночью беспокоить не стоит, – им и так сегодня досталось. Из-за оргстекла, отгораживающего сотрудников дежурной части от заявителей, мне помахал рукой помдеж Ромашкин. Я открыла дверь дежурной части и прошла к его столу.

– Мария Сергеевна, ты по городу дежуришь или по району, я не понял? – спросил меня Слава Ромашкин, записывая данные о возбужденном мной уголовном деле в книгу происшествий.

– Да по городу, Слава.

– Все равно не понял. На часах двенадцатый. А по городу дежурный в девять меняется.

– Чего ты не понял, Ромашкин? Я ж не брошу труп посреди осмотра с криком: «Моя смена кончилась».

– А что? Сегодня утром медик приехал по постановлению следователя ногти стричь насильнику. Два ногтя состриг, положил в конвертик, а по радио говорят: «Московское время девять часов». Он мне конвертик на стол и в машину – прыг. Я за ним, а он – мое время истекло, я пришлю смену. Вот так-то, Мария Сергеевна. Остальные ногти уже другой доктор резал.

– Небось доктор Трепетун выезжал.

– Точно.

– Мы его меняли. Вот было бы здорово, если бы он во двор вышел, а машина уже уехала, поскольку у нее тоже смена кончилась.

– А чего, не любишь этого доктора?

– Жлобов я не люблю. Он не у станка стоит, чтобы с последним ударом часов пойти мыть руки.

– Ну не все же такие фанатики, как ты.

– Ну и не все такие пофигисты, как Трепетун. Слава, можно, я позвоню?

– Говори номер, я тебе наберу. Я продиктовала Ромашкину номер телефона моего бывшего супруга, взяла трубку, уведомила Игоря о том, что Хрюндику предстоит ночевать у него, и быстро разъединилась, не дав собеседнику возможности заклеймить меня, как отвратительную мать и развратную женщину. Игорь наверняка ни на минуту не поверил в мое затянувшееся дежурство и уже открыл рот, чтобы высказать версию о том, что в данный момент я пью водку с мужиками. Но я его знаю как облупленного и всегда ломаю ему кайф. Ромашкин по моему лицу понял смысл разговора и сочувствующе кивнул:

– Не бери в голову, Машка. Сколько вы уже в разводе?

– Три года.

– И он все успокоиться не может?

– Да ну, даже не здоровается со мной. Спасибо, хоть трубку перестал бросать, когда я звоню.

– Да-а, значит, любит крепко.

– Слава, какое «любит»? Три года уже прошло. Три года!

– Ну и что? Не забыть ему тебя. Заела ты мужику жизнь.

– Ну да, конечно. Все вы, мужики, одинаковы. Мы – твари. А вы – все в белом.

– Не злись, Машка, просто я его очень хорошо понимаю.

– Знаешь, Слава, я ему зла не желаю, дай Бог, чтобы у него все было хорошо, и я не представляю, как можно три года брызгать слюной…

На пульте у Ромашкина начался трезвон, и он приник к своим кнопочкам. А я побрела в машину, где сладко спали, обнявшись, оба эксперта. Женька облапил Задова своей пухлой рукой, а худенький Задов трогательно склонил голову на Женькину богатырскую грудь. Им хорошо, они до утра дежурят, а мне надо быстро доехать до главка, настрочить рапорт о результатах выезда и попробовать добраться до дому, поскольку экстренных допросов не намечалось.

Перед парадным подъездом-ГУВД я растолкала сладкую парочку, вытащила из машины Левку, а Болельщиков устроился поудобнее и снова захрапел, поскольку до их дежурки предстояло еще ехать. Левка висел у меня на плече и стонал, что хочет спать – выпитое пиво даром не прошло, – поэтому потащился за мной в дежурку, где я оставляла ключи от следовательской комнаты.

В дежурке я доложилась Мухе и спросила, не сможет ли он меня отправить домой. Дмитрич ответил, что в данный момент все в разгоне, только что моего сменщика отправил на очередное убийство, но пообещал, если что подвернется, не забыть про меня. Я по-дружески поцеловала его в щечку и вышла из дежурки, забрав Левку, обиженно косившегося в сторону, пока мы с Дмитричем целовались.

– Правильно тебя муж ревновал, – пробурчал Задов. – Что ты ко всем целоваться лезешь?

– Да не ко всем, Лева, а только к кому чувствую душевное расположение.

– Нашла к кому чувствовать…

– Ну вот ты еще меня будешь ревновать…

Конечно, Левка Задов к Мухе относится с подозрением. Года два назад мы тоже с Левкой дежурили, ночью съездили себе спокойненько на некриминальный труп, в два часа ночи отстрелялись, вернулись в главк и даже зашли в дежурку с Мухой потрепаться. Он с нами покалякал, но по делу ни слова не сказал, а в семь часов утра прервал мой сладкий сон сообщением о том, что с часа ночи нас дожидаются развратные действия, и не где-нибудь, а в Колпине. Я, как сознательный следователь, пошла будить экспертов – все-таки до конца дежурства еще два часа, неудобно отказываться от выезда, особенно если учесть, что вызов был в час ночи. Ну, Наташа Панова, второй эксперт, меня сразу послала под углом к горизонту, перевернулась на другой бок и стала досматривать сон. Я поныла немного над ухом у Задова, и его сердце дрогнуло, он, кряхтя, поднялся и стал собираться, придумывая и для меня, и для Мухи самые страшные эпитеты. Доехали мы только в десятом часу, когда наша смена уже кончилась. Но делать было нечего – раз приехали, пришлось работать. В три пополудни, ожидая машину в Питер, переработав шесть часов, мы с Задовым дышали свежим воздухом перед зданием местной милиции. Задов на меня демонстративно не смотрел, и я робко оправдывалась, что, мол, Муха обещал, что за полчаса доедем… Задов же на мое лепетание нервно ответил – ага, Муха, может, и долетел бы; и руками, как крылышками, наглядно похлопал по бокам. Вот с тех пор и дуется на него.

Не успели мы с Левой подняться к себе «на базу», как затрезвонил телефон в комнате дежурного следователя. Я отперла дверь, и первым до телефона допрыгнул Лева.

– Одну минуточку. Машка, это тебя. – Он протянул мне трубку. Оттуда донесся надтреснутый голос родного прокурора.

– Мария Сергеевна, почему меня не вызвали на место происшествия?

– Владимир Иванович, да там был рядовой осмотр…

– Вы же знаете, что по приказу генерального я обязан выезжать на «глухие» убийства. А если еще убита дочь сотрудника администрации президента…

– Владимир Иванович, если хотите, потом распишетесь в протоколе. Я материал заберу, не буду оставлять дежурному, который меня меняет. Это же наш район, я, может, завтра, еще подопрашиваю кого-нибудь…

– Ладно. Осмотр что-нибудь дал?

– Ничего особенного. Способ убийства установили – преступник сзади захватил жертву, зажав ей рот локтевым сгибом, и удары наносил, прижимая жертву к себе.

– Значит, крови на нем может и не быть?

– Может и не быть.

– Что еще?

– Собрала с ладоней трупа микрочастицы, с пола парадной, но…

– Понятно, это до экспертизы. Я завтра буду в прокуратуре, доложите мне дело. А до утра отдохните.

– Спасибо, Владимир Иванович, – пробормотала я, соображая, как мне выкручиваться с музыкальными занятиями Хрюндика, если шеф хочет, чтобы я завтра вплотную занялась свежим делом. В глубокой задумчивости я опустила трубку на рычаг, но телефон тут же зазвонил снова.

– Дежурный следователь Швецова, слушаю.

– Машка, ты уже три часа как не дежурный следователь, – прошептал Задов, но я отмахнулась.

– Мария Сергеевна, это некто Синцов, привет.

– Ой, Андрей, наконец-то! – Не знаю почему, я облегченно вздохнула. Все-таки я не одна в выходной буду ломать голову над тем, кто зверски убил тихую домашнюю девочку…

– Извини, я на место не смог подъехать. Ты там еще долго будешь?

– Нет, рапорт настрочу и домой.

– А как домой будешь добираться? Метро закрыто.

Опа! Вот об этом я не подумала. Социальные гарантии, предоставленные нам Федеральным законом о прокуратуре, не простираются так широко, чтобы обеспечить усталого следователя транспортом для доставки с дежурства, даже если ты малость переработал.

– Мне там Муха кое-что обещал, – пролепетала я, отчетливо понимая, что если бы у Мухи транспорт в мою сторону наклюнулся, я бы уже ехала домой. А так прождать можно до утра, когда метро откроется. Только мне совершенно не улыбалась перспектива ночевать в главке. Скоро с убоя вернется дежурный следователь (я-то уже три часа, как сменилась), нам придется спать «валетом», под одним одеялом, всю ночь будет трезвонить телефон, и мой коллега будет выяснять у районных оперов, нельзя ли спихнуть материальчик в родственные службы, а поняв, что нельзя, начнет препираться по поводу того, что еще они должны отработать до его приезда. Как правило, взгляды оперов и следователей на объем работы своих и чужих подразделений сильно расходятся…

Правда, еще меньше меня вдохновляла перспектива моего ночного проезда до дома и особенно – прохода по темной и опасной парадной к собственной квартире.

– Але-у! Маш, ты еще не заснула?

– Нет, Андрей, прикидываю, что страшнее – остаться ночевать в главке или ехать ночью домой.

– Если, конечно, у тебя есть мотивы тут переночевать, я вмешиваться не буду…

– Нету мотивов… – Сзади послышались хрюканье и глухой стук – это Задов, внимательно слушая наш разговор по параллельной трубке, колотил себя лапой в грудь, что должно было означать «Я! Я – мотив!».

– А с Задовым в одном помещении ночевать буду только по приговору суда. – Задов с трубкой в руке упал на разломанный следовательский диван и изобразил лебедя, умирающего от несчастной любви. Я свободной рукой стукнула его по спине и продолжила разговор.

– А если ты хочешь ночевать дома, могу подбросить, – раздалось в трубке.

– Хочу! – завопила я, подскочив на месте.

– Тогда спускайся.

– Лечу!

Я быстро покидала в сумку свои постельные принадлежности (много лет назад моя наставница – опытный следователь – мне посоветовала брать с собой на дежурство простынку и наволочку, все приятнее будет коротать редкие мгновения отдыха, постелив чистое бельишко на засаленный казенный матрас), за две минуты сочинила рапорт с отчетом о дежурстве по городу, указав в нем, что свежевозбужденное уголовное дело я забираю с собой, приняв его по указанию районного прокурора к своему производству, и намереваюсь работать по нему в ближайший выходной, увы.

Пихнув в бок успевшего заснуть Задова, я помахала ему ручкой и выбежала в ночь.

На первом же перекрестке Синцов заложил такой крутой вираж, что меня бросило прямо на него, и я невольно прижалась щекой к его мягкой куртке.

– Извини, – сказал он, выравнивая машину. – Испугалась?

– Нет, – ответила я, усаживаясь поудобнее. – Я тебе доверяю.

Он удовлетворенно кивнул. Синцовские способности водить машину в экстремальных условиях я знала давно. Он мог и по тротуару проехать, если не хватало места на проезжей части, и вписаться с точностью до миллиметра в зазор между трамваем и каким-нибудь джипом, да еще и на солидной скорости. А тихо он вообще не ездил, приговаривая: «Тормоза придумал трус». При этом я совершенно не испытывала страха, сидя рядом с этим милицейским Шумахером, – и вправду доверяла.

А от его куртки пахло табаком и еще таким почти неуловимым запахом, по которому можно безошибочно узнать одинокого мужчину. Одинокого – это такого, у которого нет жены; приходящие любовницы не в счет. Или жена есть, но только по паспорту, а на самом деле они с ней давно уже существуют, как параллельные прямые, не пересекаясь своими жизнями. Я этот запах научилась ловить не хуже служебной собаки; так пахнет от каждого второго опера.

– Тебя что, жена бросила, Андрюшка? – спросила я, стараясь, чтобы вопрос звучал шутливо. Но Андрей, как я и ожидала, не улыбнулся. И даже не повернулся ко мне, продолжал смотреть на дорогу.

– Ты торопишься?

– Я? Да в общем, нет. Ребенка дома нет, так что до утра я совершенно свободна. А что?

– Может, посидим, кофейку попьем? Я тебе как раз расскажу и про маньяка, который женщин мочит, и про то, что меня жена бросила.

Я растерялась.

– Извини, я не хотела…

– Чего ты извиняешься? – Он остановил машину около круглосуточной забегаловки напротив районного управления внутренних дел. Бывала я тут неоднократно, это такой оперской притон, где за смешные деньги можно прикинуться важным барином и посмаковать крепкий кофе, да еще если учесть, что всех местных оперов здесь знают в лицо и по имени и за неделю до зарплаты начинают отпускать им в кредит…

Я подождала, пока он закроет машину, и мы вместе вошли в плюшевое кафе совершенно советских времен. Занят был только один столик. Под тусклыми бра на пластиковых стульях сидели несколько человек в сигаретном дыму, склонившись головами друг к другу. По всей видимости, шло обсуждение текущих оперативных разработок. Или результатов последнего матча «Зенит» – «Алания».

– Есть будешь? – спросил меня Андрей.

– Ты что! – Я вяло изобразила возмущение.

– Хочешь сказать, что ночью ты не ешь? Не ври.

Я покаянно склонила голову. Конечно, я ем ночью. Как и девяносто девять процентов следователей, которые иногда только ночью получают возможность наесться за все сутки.

– Ладно, как хочешь. Тебе чай или кофе?

– А сливки к кофе тут есть?

– Только в наборе с марципанами. Сгущенка тебя устроит?

Я кивнула и стала вытирать со стола липкое пятно случайно застрявшим в дырявом стаканчике огрызком бумажной салфетки. Краем глаза я наблюдала, как Андрей, подойдя к стойке, любезничает с пышногрудой пожилой буфетчицей – вот ей-то он улыбался. Так и есть, он без денег, поскольку буфетчица открыла какой-то талмуд и внесла туда соответствующие записи. Потом она поставила на поднос тарелку с двумя бутербродами с сыром, две чашки кофе и аккуратно налила в бокал сто граммов коньяку. Улыбнувшись ей еще раз, Андрей бережно понес снедь к нашему столику.

– Ты же за рулем, – укорила я его, кивнув на коньяк.

– А где руль? – поднял он брови, и опять без улыбки. – Ты не составишь мне компанию?

– Составлю, – решилась я. Конечно, стоит мне выпить, особенно после трудового дня, глаза тут же начнут закрываться, но зато, может, я хоть немножко сниму напряжение, накопившееся за долгое дежурство по городу. Каждому следователю и оперу наверняка знакомо это чувство, когда после рабочего дня или ночи невозможно переключиться на обычную жизнь, вроде ты уже свободен – закончил допрос, сменился с дежурства, а тебя все еще перетряхивает, и ты нет-нет, да и крутишь в мозгу отдельные эпизоды «войны» и ловишь себя на том, что не слышишь окружающих.

Андрей кивнул и пошел к буфетной стойке. Когда он вернулся со второй порцией коньяка, мы тихо чокнулись. Андрей закрыл глаза и вдохнул аромат из бокала. А потом одним тягучим глотком выпил коньяк и выжидательно глянул на меня.

– Я так не могу, залпом.

– Да пей ты, как сможешь. В этой забегаловке на удивление приличные коньяк и кофе.

Я пригубила из бокала и пожалела, что заказала кофе со сгущенкой, лучше бы я вылила туда коньяк. Все-таки крепкие напитки не для меня. Синцов, внимательно посмотрев на меня, словно прочитал мои мысли.

– Все такая же ты, Швецова, извращенка: сто лет на следствии, а пить не научилась и курить небось тоже. Не закурила?

– Бросила в восьмом классе, – машинально ответила я.

– То есть?

– Когда я училась в восьмом классе, мальчик, который мне нравился, стал курить, ну, и я закурила, в воспитательных целях, чтобы показать ему, как это некрасиво. Мальчику было по фиг, а вот мне не понравилось, я и бросила.

– Понятно. Уже тогда ты мужиков воспитывала.

– Ага, только на четвертом десятке поняла, что мужика не перевоспитаешь. Что выросло, то выросло.

– Молодец, что хоть сейчас поняла. Вообще до женщин это не доходит.

– А что, ты пострадал от перевоспитания?

Синцов пожал плечами:

– Устала?

– Устала, – ответила я тихо. Я действительно очень устала. И это была самая отвратительная усталость, которая опустошает до самой последней клетки. Та усталость, которая держит, не позволяя отдохнуть.

– Но еще соображаешь?

– В меру способностей.

– – Ладно, помучаю тебя кой-какими подробностями. Ешь. – Он подвинул ко мне блюдце с бутербродом, и я послушно откусила кусок. – Значит, так. Две недели назад, тоже в субботу, в три часа дня гражданка Иванова, тридцати лет от роду, возвращалась домой из магазина. С тремя сумками в руках она зашла в парадную своего дома на улице Левина, но до квартиры не дошла. Ее труп был обнаружен мужем, вышедшим на шум.

– Ножевые?

– Десять колото-резаных, все спереди.

– Что взяли?

– Сняли с шеи золотую цепочку.

– Нормально.

– Да, если учесть, что из открытой сумки торчал кошелек, набитый деньгами.

– Набитый – это что значит?

– Около пяти тысяч. В десять раз больше, чем стоит цепочка, которую, между прочим, еще нужно толкнуть.

– Может, ему нужна была именно цепочка. Невеста заказала.

Синцов ухмыльнулся. Мы оба вспомнили давнее дело: молодой человек накануне собственной свадьбы «снял» девушку облегченного поведения в баре на Фонтанке, удовлетворил свои сексуальные притязания, а потом стал ее убивать, причем в ход пошло все, что было под рукой, – утюги, мясорубки, лукорезки, даже гриф от штанги. Мозги по стенам летали, останки девушки соскребали с лукорезок. А молодой человек после всего снял с руки жертвы обручальное кольцо, которое от души подарил своей невесте. Адвокат, защищавший его на следствии, все время мурлыкал песенку «Обручальное кольцо – не простое украшенье»…

– Короче, Андрей, ты считаешь, что это один злодей?

– Значит, так, Маша, я ничего не считаю. А посмотреть дело надо. Скажу сразу – осмотр был хреновый, за полчаса нашкрябали протокол, ничего не изъяли да и лестницу сразу затоптали.

– Ну, и чего ты от меня хочешь? Дело-то в другом районе…

– А ты попроси его в производство. Договорись в городской прокуратуре….

– Добрый ты. Знаешь, сколько у меня своих?

– Да не больше, чем обычно. Ага?

– Ты мне лучше скажи, что мы будем делать по свежаку? По трупу Антоничевой?

– Что-что… Назначишь экспертизы…

– Это я и без тебя знаю. Версии какие?

– Местные наркоманы.

– Так.

– Отвергнутый возлюбленный.

– Так.

– Что «так»? Ты сама-то поучаствуй. У тебя какие версии?

– Никаких, Андрей, кроме тех, которые ты назвал. Да, кстати, папа девочки – сотрудник администрации президента.

– Да-а? – Андрей присвистнул. – Ты не находишь, что это меняет дело?

– И что? Убийство девочки, с которой папа не живет уже десять лет, с целью воздействия на администрацию президента? За уши притянуто.

– Может быть, может быть… А другие дети есть у этого папы?

– Понятия не имею. Папу допросить не удалось. Маме надо хоть чуть-чуть в себя прийти. На неделе допрошу. Ты мне лучше скажи, ты со мной работаешь?

– А ты еще не поняла? Павел меня отрядил в полное твое распоряжение. С учетом трупа Ивановой… Ну, и еще парочки трупов в других районах.

– Ага, и еще двадцати пяти оперативно-поисковых дел прошлых лет. А я, как одна из жен в гареме, буду годами ждать свидания. – У меня сам собой закрылся один глаз – результат употребления крепкого спиртного на ночь глядя. Я подняла веко пальцем, поскольку усилием воли глаз открываться отказывался.

– А выход, Машуня, знаешь, какой?

– Знаю. Попросить все твои трупы в свое производство. Шантажист.

Синцов довольно ухмыльнулся.

– Ты не представляешь, Маша, насколько удобнее работать с одним следователем, чем мотаться по городу, всех вас обслуживая.

– Андрей, поехали, отвезешь меня домой, – взмолилась я. – Видишь, я уже пальцами веки держу, чтобы не уснуть прямо тут, за столом. Завтра позвони, вместе сходим к шефу докладываться.

– А работать сегодня не будем? – фальшиво удивился Синцов. – Я бы парочку наркотов отловил, ты бы их допросила…

– Шантажист и садист. Поехали, – сказала я уже в полусне.

– Ну вот… А чего мы приезжали-то? Коньячку попить? – С этими словами Андрей заглянул в мой бокал, вылил остатки моего коньяка себе и одним махом допил его. – Уплочено.

Это было моим последним впечатлением от дежурства. Дорогу домой я помню как в тумане, и как в тумане происходил мой вечерний туалет перед отходом ко сну. То, что он все-таки имел место, я поняла, проснувшись утром в надлежащем виде – в расстеленной постели, со смытой косметикой, намазанная кремом. Начиналось воскресенье – новый трудовой день.

Ученые всерьез изучают природу сна, вычисляют, что значат те картинки, которые скрашивают нам ночной отдых от жизни. У меня есть своя теория природы сновидений. Когда отдыхающий организм перестает требовать от мозга работы, а мозг перестает отделять мысли от впечатлений, он просто зачерпывает щедрой пригоршней клеточки с информацией о том, что мы видели, слышали и осмысливали сегодня, вчера, месяц или год назад, перемешивает наподобие цветных стекляшек в калейдоскопе и рассыпает перед нашими закрытыми глазами. Вот и все.

Я проснулась на кадре просторной парадной в историческом центре и уже поняла, что проснулась, хотя перед моими глазами еще стояла панорама этой просторной парадной, усеянной телами женщин. И около каждого тела стоял убийца, около каждой жертвы – свой. Тьфу, подумала я, нет, чтобы приснилось что-нибудь приятное, создающее настроение. Хотя вполне понятно, почему калейдоскоп выкинул мне именно этот набор впечатлений.

На часах было одиннадцать, мне следовало быстро вскочить, глотнуть чая и нестись за сыном на двух видах транспорта.

Умывшись, я заглянула в чайник. Вчерашняя заварка вызвала у меня отвращение. Я открыла холодильник и минуты три тупо разглядывала полки, но ничто из имевшихся там продуктов не разбудило во мне аппетита. Ну и ладно.

До метро я добежала так быстро, что даже не успела понять, какая на улице погода. Зато ожидая трамвая, я от души нахлебалась промозглого холода и мерзкого моросящего дождя. В трамвае все пихались и орали раздражающе громкими голосами, кондуктор с немытыми волосами отпускал пошлые шутки, протискиваясь между безбилетниками. Грязная и вонючая дворняга, невесть за кем увязавшаяся в трамвай, улеглась прямо мне на ноги, похрюкивая от удовольствия, и вытерла свои непотребные космы о мои сапоги.

До дома Игоря я доехала в состоянии тихого бешенства. Войдя в подъезд, я подумала, что если лифт не работает, я просто лопну от злости. После полуторасуточного дежурства и рваного сна подниматься на шестой этаж по идиотской лестнице, которая в 137-й серии наших блочных памятников архитектуры наглухо отделена от квартир и лифтовой шахты и на которой, ежели что приключится, можно обораться, ни одна душа тебя не услышит, да еще и свет там хронически не горит, – для меня это слишком.

Но лифт работал. Нажимая кнопку звонка, я молила Бога, чтобы Игорь сдал мне ребенка молча, потому что отчетливо понимала – если он что-нибудь вякнет, я устрою такой скандал с истерикой, что мало не покажется. Как говорит моя коллега – старший следователь городской прокуратуры Корунова, мягкая и женственная мать семейства – «Я, когда домой с работы прихожу, сразу домашних предупреждаю: прячьте ножи…»

К счастью, открыл мне не бывший муж, а ребенок, мокрый и запыхавшийся.

– Собирайся, Хрюндик, – сказала я, потрепав его вспотевшие вихры. – А чего ты такой взъерошенный?

– А мы с папой играли, – объявил мне Хрюндик, завязывая шнурки на кроссовках. – Мы соревновались.

– В чем?

– В чем? Бегали. То есть я бегал.

– То есть?

– Ну, папа придумал мне такое испытание: он поднимается к нам на лифте, а я бегу по лестнице, и кто быстрее добежит.

Ну вот, пробил мой час. Я задохнулась от возмущения.

– Игорь! – заорала я не своим голосом.

– Ну что? – В дверях появился бывший супруг в халате и шлепанцах. Уже успел переодеться. Заметает следы, злорадно подумала я.

– У тебя как с головой? – голосом тихой стервы начала я.

– Что еще? – подозрительно осведомился он, отступая в глубь квартиры.

Ага, подумала я, забоялся; ничего, сейчас получишь по полной программе…

– Я хочу понять, ты полный идиот или у тебя еще есть шансы? Как у тебя ума хватило ребенка отправлять одного по этой вашей Богом забытой лестнице?! В вашем районе, где маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет?! Вместо того, чтобы глаз с него не спускать, ты… – Я не смогла продолжить, у меня навернулись слезы.

– А что такого? – искренне удивился Игорь.

– Ты действительно не понимаешь? Ты?! Подполковник милиции?

– Да что с ним может случиться? Успокойся, истеричка!

– Лучше быть истеричкой, чем болваном, которому на собственного ребенка наплевать! Гоша, собирайся! – заорала я еще громче и швырнула ребенку шапку.

Игорь покрутил пальцем у виска.

– Что, очередная любовь не удалась? Конечно, только я один мог тебя терпеть, больше дураков нет, – сказал он с иезуитским выражением лица. – Так ты на нас-то свое настроение не срывай.

Испуганный Хрюндик напялил вязаную шапку и вытянулся по стойке «смирно». Я схватила его за руку и потащила к лифту.

В лифте я, отвернувшись, тихо всхлипывала. Ребенок пытался заглянуть мне в лицо, но я закрылась рукой. Выходя из парадной, Гошка продолжал тревожно вглядываться в меня и нечаянно наступил в лужу, обдав себя и меня водой. Я накричала на него, в совершенно недопустимых выражениях требуя, чтобы он смотрел под ноги, не вел себя как свинья и не заставлял мать, и без того уставшую на работе, лишний раз стирать свои и его шмотки, поскольку он дома палец о палец не ударит, а я и работаю, и дома его обслуживаю, и т. д. и т. п. Еще до того как я закончила эту тираду, я отчетливо поняла, что веду себя и впрямь как истеричка, что ни в коем случае нельзя так поступать с ребенком, который к тому же ни в чем не виноват. Однако машинально докричала до конца. И после этого с ужасом осознала, что за неимением рядом взрослого мужчины, на котором я могу сорвать настроение, я срываю его на своем маленьком мужчине, который вынужден терпеть по малолетству. И что неизвестно, какой образ женщины в результате сложится в его неокрепшей душе и как это повлияет на его отношения с женским полом в дальнейшем. В общем, своими руками взрываю грядущее личное счастье ненаглядного сыночка… От этих мыслей я заплакала еще горше, слезы полились уже потоком. Ребенок, еще не подозревающий, что его, по моим прикидкам, ждет тоскливая судьба холостяка, обделенного женской любовью, остановился и заставил остановиться меня.

– Мама, – сказал он серьезно, – ну что ты так расстраиваешься? Ничего со мной еще не случилось. Я больше не буду бегать по лестнице. Ты из-за этого так расстроилась?

– Да, – отведя в сторону взгляд, ответила я. Хотя мой мысленный ответ был более развернутым. Про себя я сказала, что расстроилась так из-за того, что его идиот-отец поливает меня грязью за отсутствие материнского инстинкта, а сам ставит дурацкие эксперименты на ребенке да еще и не может в его присутствии удержаться от нетактичных замечаний по поводу моей неудавшейся личной жизни. Мне очень хотелось высказаться на эту тему вслух, но у меня еще осталось кое-какое самообладание. Нельзя одному родителю говорить ребенку плохо про другого родителя (хотя я не уверена, что Игорь придерживается такого же принципа).

Мой деликатный мальчик не сказал мне ни слова упрека по поводу моих непедагогичных воплей – взял меня за руку и повел к трамвайной остановке. По дороге я подуспокоилась, и только изредка шмыгала носом. Ребенок молча достал из кармана носовой платок и протянул мне. Тут я подумала, что в некоторых случаях Гошка ведет себя со мной, как взрослый по отношению к неразумному дитяте: никогда не спорит, не пререкается и не отвечает криком на крик, просто замолкает и терпеливо ждет, пока я приду в себя.

Но мне все равно не давала покоя мысль о том, что вокруг полно опасностей.

– Гошенька, – сказала я, беря его за руку перед тем как перейти дорогу к метро, – ты все равно соблюдай правила безопасного поведения…

– Да знаю я все, ма, – откликнулся он. – С незнакомыми не знакомиться, на провокации не поддаваться…

– Ни с кем из посторонних никуда не ходить, – подхватила я. – Даже если очень попросят. Ты же знаешь, сколько маньяков по городу бродит.

– Ма, ну что я, идиот, что ли? Ни с кем я никуда не пойду.

– Даже если тебе что-то пообещают?

– Даже если. А что мне могут пообещать такого?

– Ну, деньги, например. Ты же у меня мальчик прижимистый, денежки любишь.

– Ой, ну сколько денег? За три рубля я никуда не пойду.

– А если сто долларов пообещают?

– Тогда тем более не пойду. Сейчас времена такие, кто ж сто долларов просто так отдаст? Сразу понятно, что маньяк.

Заехав домой, мы забрали гитару под отчаянные вскрики ребенка: «Мама, осторожней, тут струны!», «Мама, не задень инструмент!», «Мама, не толкни меня, я же с гитарой!» и направились в сторону учительского дома. Путь наш лежал мимо осмотренного мною вчера места происшествия, и я, запихнув ребенка на урок, решила пройтись маршрутом убитой девочки. Все-таки мне не давала покоя мысль о том, где она встретилась с убийцей? Раз, по данным поквартирного обхода, в парадной никого не было, значит, злодей где-то увидел девочку и пошел за нею. Вот вопрос, где? Она вышла из дома и направилась прямиком в булочную. Эту булочную я знаю, по выходным, особенно днем, народа там практически не бывает. Надо зайти туда, спросить, не бросился ли продавцам в глаза кто-нибудь из покупателей накануне?

Погода неожиданно разгулялась, светило яркое солнышко, и совершенно не верилось, что вчера здесь произошло убийство и на каменном полу парадной лежал в крови труп, и плакали родители…

Я зашла в булочную и, воспользовавшись отсутствием покупателей, предъявила сонной продавщице удостоверение. Она без эмоций скользнула по нему взглядом, и я спросила, работала ли она вчера в три часа дня.

– Работала, – кивнула она головой, не проявляя никакого интереса к происходящему.

– После обеда много было покупателей?

– Да никого. Девочка только два бублика брала, половинку ржаного и багет.

– Это вы так запоминаете, кто что берет? – поразилась я.

– Да она каждую субботу одно и то же берет, я ее знаю.

– По имени знаете? – уточнила я.

– Да зачем мне это надо? В лицо помню. Два хвостика, пальто в клеточку, вежливая такая девочка, всегда мелочь ищет, без сдачи дает.

– Она сразу ушла, как все купила?

– Сразу.

– А кто-нибудь еще входил в булочную, пока она не ушла?

– Не-а.

– А вы не заметили, ее никто не ждал на улице?

– Никто не ждал, сразу пошла налево.