Текст книги "Танцы с ментами"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Я вздохнула и принялась звонить Заболоцкому.

Мы договорились пересечься по дороге домой, я положила трубку, но тут же сняла снова, поскольку телефон затрезвонил очень требовательно. Звонили из главка: задержали подозреваемого в убийстве Юли Боценко – по информации, полученной сотрудниками «наружки». Посовещавшись, мы решили, что поедем только мы со Стасом, Андрею там лучше не показываться.

Естественно, носителей информации – «мышек-наружек» – мы в главке не застали. Зато застали оперуполномоченного Горюнова собственной персоной. Деваться было некуда, ему пришлось подойти ко мне и поздороваться. Более открыто проявлять свое тесное знакомство со мной он не решился. Поздоровавшись за руку со Стасом, Горюнов изложил нам обстоятельства раскрытия преступления.

Оказывается, не оставшись равнодушными к беде начальника, сотрудники службы наружного наблюдения прочесали все окрестности возле места убийства Юли и нашли свидетеля, который воскресным вечером, за несколько дней до убийства, выгуливал во дворе собаку и видел красивую высокую девушку с длинными каштановыми волосами, стоявшую с двумя кавказцами. Кавказцы ругали ее, угрожали, что разрежут ее на кусочки. Девушка стояла к нему спиной, а кавказцы – лицом. На ней был синий спортивный костюм и тапочки, из чего свидетель заключил, что она живет в этом доме, раз вышла в тапочках. Свидетель испугался и быстро прошел мимо. А когда услышал, что в их доме произошло убийство, он вспомнил об этом инциденте, да еще и увидел одного из этих кавказцев входившим в квартиру, расположенную в его, свидетеля, парадной. Поэтому, когда стали опрашивать жильцов дома во время поквартирного обхода, он все рассказал работникам милиции.

Этот ценный свидетель – Сатуров, терпеливо дожидавшийся в коридоре, – уже был допрошен Горюновым. Я просмотрела протокол допроса, поговорила со свидетелем и поняла, что очень хочу посмотреть на задержанного. Подозреваемым оказался Али-Дианат-оглы Сабиров, который перепуган был смертельно. Твердил он одно: какая девушка, какое убийство, его в городе не было две недели, это может подтвердить все землячество; ни с какой девушкой во дворе не стоял, ходил в тот двор к земляку.

В кабинете начальника убойного отдела сидел Валентин Петрович Боценко, заместитель начальника секретного Управления, представительный, даже красивый мужчина, с благородным лицом, густым зачесом седеющих волос. Прямо голливудский герой второго плана. На нем, что называется, лица не было.

– Ну что, – спросил он, страдальчески глядя на меня, – будете задерживать?

– Валентин Петрович, а какие у вашей дочери были отношения с черными?

– Да никаких, – ответил Боценко, вдавливая в пепельницу окурок.

– Вы же знаете, наверное, что свидетель видел ее с двумя кавказцами?

– Я ума не приложу, какая у нее была с ними связь. Юля была такой домашней девочкой, без всяких вредных привычек. Вроде бы с ее внешностью, да и умом, она могла бы жить более насыщенной жизнью, а она все дома сидела.

– А жениха у нее не было?

– Нет, никого, она и не встречалась ни с кем.

– Так уж и «ни с кем»! Может быть, вы просто не все знали?

– Конечно, возможно и такое, но думаю, что я все же знал бы. Юдина мать умерла несколько лет назад, и у Юли остался только я. У нас были доверительные отношения, я старался быть в курсе ее дел, и Юля мне многое рассказывала. Но, повторяю, я мог что-то не знать.

– Валентин Петрович, Юля ведь с вами вместе работала?

– Да. После института очень тяжело устроиться на работу – распределения-то теперь не бывает, и Юля около года не работала, хотя она девочка трудолюбивая. Была, – поправился он. – Нам, конечно, на жизнь хватало. Случайные заработки у нее были: она подрабатывала моделью, но ей хотелось постоянной работы. Я устроил ее к себе. А что, она получила звание, льготы у нас хоть и несущественные, но для женщины это ведь значение имеет, я же не вечный. А так я был спокоен: случись что со мной, у Юли будет кусок хлеба.

– А что, вы боялись чего-то? – быстро спросил Стас.

– Чего я мог бояться? – недоуменно взглянул на него Боценко. – Только одного: умру внезапно, а Юлька останется совсем одна. А получилось совсем наоборот…

– Валентин Петрович, вы не связываете происшедшее с вашей служебной деятельностью? Это не могло быть местью вам, например?

– Местью? Да за что же? Я же сам по заданиям уже давно не работал, да и, как вы знаете, мы – работники секретной службы, наши данные неизвестны тем, кто мог бы мне мстить. Это вам мстят, – неожиданно резко заключил он, в упор глядя на меня, – с нами такого не бывает.

– Ну хорошо, не по служебной линии, а в частной жизни у вас не было врагов? Которые могли это сделать?

– Нет, таких врагов у меня нет. Да и почему тогда не меня убили, Юля-то при чем?

– Хотели, скажем, воздействовать на вас, предупредить…

– Чушь. Извините. И я еще хотел сказать, что у дочери не могло быть никаких дел с черными: она вращалась совершенно в других кругах. Вы же знаете, наверное, она была победительницей конкурса красоты, получила там приз, машину себе купила, правда скромную, ее приглашали на всякие презентации, торжества, она общалась с очень приличными людьми. Я просто ума не приложу, если это правда, что могло связывать ее с какими-то кавказцами.

– Валентин Петрович, а почему до приезда следователя забрали ее сумочку?

– Видите ли, когда водитель обнаружил Юлю на лестнице, он сразу связался со мной по рации; я находился на работе, заканчивал суточное дежурство ответственным от руководства и, естественно, тут же уведомил начальника Управления и дежурную часть, туда со мной вместе выехали другие руководители Управления. Они тоже не исключали возможности какой-то провокации, как и вы, да и в сумочке у Юли было удостоверение, надо было предотвратить его пропажу, мало ли что.

– А что, у Юли действительно пропали деньги из сумочки?

– Да, у нее должно было быть около трехсот тысяч, но в сумочке их не оказалось.

– А сумочка была закрыта? И где был кошелек?

– Сумочка лежала рядом с ней, застегнутая, кошелек в сумке, закрытый, – лицо у Боценко дрогнуло. – Простите… Еще пропал перстень с изумрудом, он был у Юли на безымянном пальце, она всегда его носила, не снимала.

Что же это за грабитель, подумала я, который, достав из сумочки деньги, аккуратно закрывает кошелек и кладет обратно в сумочку? Все, конечно, бывает, но обычно так рано грабители по парадным не промышляют, если только не ждут конкретного человека.

– А с кем Юля дружила, вы знаете?

– Самой близкой ее подругой была Катя, я дам вам ее телефон. Были еще знакомые по институту девочки, но с ними она в последнее время меньше общалась.

– А мужчины?

– Я же говорил, что у нее никого не было. Меня это даже расстраивало, все-таки ей было уже двадцать три.

Интересно, знает ли Боценко, что при вскрытии у Юли была обнаружена четырехмесячная беременность – шестнадцать недель?

– Вы задержите его? – с надеждой спросил меня Боценко. – Если он не признается, с ним по камере нужно поработать, может быть, есть соучастники…

– Думаю, что задержим, – ответила я.

Протокол задержания был уже написан. Все равно нужно проводить обыск у Сабирова, искать тех земляков, на которых он ссылается. Три дня наши.

– Допроси его, Стас, – сказала я, когда мы вышли из кабинета, – а я поеду встречаться с вице-губернатором.

12

Получение в ГУВД вожделенных пистолетов с помощью Заболоцкого прошло так легко и элегантно, что я задумалась: а если бы у меня не было знакомого вице-губернатора?

Я представила, как я безуспешно пытаюсь попасть к первому лицу в ГУВД или к его заместителю, как мне предлагают направить бумаги по почте или оставить в приемной, как я часами сижу под дверьми вельможных кабинетов, а слух уже пошел, и когда я наконец (что тоже проблематично) добираюсь до склада, оказывается, что «Михаил Светлов» ту-ту и пистолеты разобраны на запчасти, а их бывшие пользователи потирают ручки…

А тут меня галантно представили, кофе налили, салфеточку положили, и пока развлекали разговорами, заместитель начальника ГУВД принес искомое оружие прямо в кабинет, после чего меня сопроводили к выходу и заботливо усадили в темно-синюю «тойоту». Я была с комфортом доставлена в родную прокуратуру. И никаких тебе «только через неделю», «где виза?», «не знаю, не могу» и т. д.

До недавнего прошлого я твердо была убеждена, что рожать, причесываться и лечить зубы нужно только по знакомству. Теперь оказалось, что и преступления лучше расследовать по знакомству.

Ну что ж, возможные орудия убийств – у нас в руках. Теперь осталось… Как там Синцов выразился? «Привязать стволы к лицам». Я срочно вызвонила Синцова, пусть везет меня с оружием на экспертизу – не поеду же я в общественном транспорте с таким арсеналом. Хотя некоторые мои коллеги не стесняются и не боятся. Возят в трамваях и головы отчлененные, и автоматы изъятые… Один умник кисти рук, найденные в подвале, оставил в своем сейфе и ушел в отпуск. Вся прокуратура неделю задыхалась, пока не установила источник зловония. А с другой стороны, куда девать вещдоки, даже если они вонючие? Если, например, окровавленные простыни посушить надо: влажными, в крови, их нельзя экспертам отправлять; проваляются в упаковке и сгниют, потом никакой группы крови не установишь.

Сначала выходили из положения, раскладывая кровавые шмотки для просушки в туалете, благо он большой, школьный, размером с класс. Потом кто-то из следопытов недосчитался кожаной куртки, прорубленной топором, – туалет-то общий, граждане, вызванные в прокуратуру, им тоже пользуются. И тот же умник, который ручки отрезанные в сейфе хранил, придумал гениальный ход. На вещах, разложенных в туалете, как на блошином рынке, теперь помещались плакатики: «Не трогать! Заражено чумой!!!» (или СПИДом, как вам больше нравится).

Синцов покорно повез меня на экспертизу, только уже не на зеленой «ауди», а на жуткой отделенческой колымаге, воображавшей себя «Москвичом». Пока мы добрались, у меня отшибло все внутренности, особенно было горько из-за разительного контраста с плавным и мягким путешествием в «тойоте».

В баллистическом отделении началось воркование: там работают три эксперта, к которым у меня особо нежное отношение, – такие они все головастые, интеллигентные ребята, и работать с ними одно удовольствие. Сколько мы вместе классных экспертиз провели, уже и не вспомнить!

И они ко мне тепло относятся, поскольку я имею обыкновение читать не только тот кусок заключения, который называется «Выводы», но и исследовательскую часть. За десять следственных лет я поняла великое значение экспертов для моей работы и много раз благословляла закон за предоставленное мне право присутствовать при производстве экспертизы.

А ведь есть у меня коллеги, которые считают назначение экспертиз простой формальностью и все, что там написано, принимают как должное, да еще и задания экспертам дают своеобразные; не понимают, что экспертный и следственный язык – это разные вещи.

А иногда бывает, что следователи считают всех остальных за идиотов и задают экспертам вопросы, которые тех смешат и раздражают. Завморгом как-то в моем присутствии тряс постановлением следователя и кричал, что это издевательство. Показал фабулу: женщина возвращалась домой, мать увидела ее из окошка и пошла открывать ей дверь, а дочь вошла в квартиру уже с ножевой раной – где-то в парадной ударили. Раненая сняла сапоги, попыталась вызвать по телефону «скорую помощь», но не дозвонилась. «Скорая» приехала, когда та была уже мертва.

Следователь добросовестно описывает, как она с ножевой раной поднималась по лестнице, как снимала сапоги, как звонила по телефону, и заключает свое описание трогательной фразой: «после чего несколько раз вздохнула и умерла». А на обороте ставит вопрос, который вывел из себя заведующего моргом: «Могла ли потерпевшая с полученным повреждением двигаться и совершать иные активные действия?» Завморгом орал: «А если эксперт ему напишет, что не могла, он что, будет считать, что ее нашли в парадной?!» Я, правда, тоже не родилась на свет с комплексом знаний по судебной медицине и криминалистике. Когда мне в производство дали первое убийство, я робко спросила прокурора: «А как написать постановление о назначении экспертизы трупа?» Прокурор, и без меня заваленный работой, посоветовал мне взять справочник следователя и списать оттуда вопросы. Я взяла справочник и списала пятьдесят шесть вопросов. И стала ждать заключения эксперта… А через неделю оказалась в главке на дежурстве вместе с Наташей Пановой. Это было наше первое знакомство. Она с другим экспертом говорила про убийство, и я поняла, что разговор идет о моем деле. И радостно спросила Панову: «А это вы наш труп вскрывали?» А она мне в ответ: «А это вы постановление писали? Я, честно говоря, подумала, что постановление милицейское. Потом посмотрела – нет, прокуратура. И сильно удивилась». Я, заподозрив неладное, предположила: «Вы, наверное, про себя ругались?» На что Наташа ответила: «Зачем же про себя? Я на весь морг ругалась!»

Но это было давно. У меня, конечно, уйма недостатков, но по крайней мере одно бесспорное достоинство: я учусь на своих ошибках. Сейчас я предпочитаю заключения экспертизы всем другим видам доказательств. Показания свидетелей – они такие: сегодня есть, завтра нету. А экспертиза – она и в Африке экспертиза. Как говорится, наука умеет много гитик.

Хотя – кто его знает, что будет дальше? Обстановка на пути к правовому государству меняется не по дням, а по часам. Когда я начинала работать, в страшном сне не могло присниться обжалование обвиняемым меры пресечения в суд. Хотя, возможно, это и большое достижение демократии. Правда, суды не всегда грамотно обосновывают это достижение. Мне странно читать в постановлении судьи об изменении меры пресечения вымогателю, что, поскольку в связи с арестом кормильца его семья испытывает серьезные материальные затруднения, нужно помочь семье и изменить ему меру пресечения с ареста на залог в двадцать пять миллионов. Как будто от этого благосостояние семьи сразу резко возрастет.

Так вот было и с одним моим клиентом, бандитом, который не имел в Питере постоянного места жительства, жил в гостиницах или у случайных знакомых, да еще так немножечко ходил под подпиской о невыезде по не рассмотренному в суде делу – хранению оружия.

Не прошло и месяца со дня его ареста, как судья решил, что мера пресечения избрана абсолютно законно и обоснованно, только, по его мнению, уже все возможные следственные действия с участием клиента выполнены, поэтому ничто не препятствует его освобождению под залог. (Просто телепатия какая-то: интересно, откуда судья узнал, что все следственные действия уже выполнены? Я так не думала…)

При этом судья как-то забыл спросить, а куда освобожденному повестки слать?

И освобожденный почему-то не сообщил мне об адресе своей резиденции и моментально на радостях укатил за границу. Где через месяц был убит. Вот я и подумала тогда: сидел бы – не убили бы…

А пока он еще был жив, но все равно вне пределов моей досягаемости, я провела все необходимые мероприятия, чтобы установить, что клиент наглым образом скрылся от следствия, и вынесла постановление о его розыске и аресте. По логике, да и по закону, сумма залога в этом случае взыскивается в доход бюджета. Но у адвоката были на залог другие виды. Он пришел ко мне с требованием выдать постановление о прекращении дела в связи со смертью его подзащитного, чтобы это постановление предъявить в суде и забрать залог, как я поняла, в счет гонорара. Я, посмеиваясь в кулак, выдала постановление, в котором было написано, что клиент скрывался от следствия, а значит, залог возвращен быть не может. Адвокат, не глядя в выданный ему текст, помчался в суд и, конечно, был весьма разочарован.

Как раз тогда я ушла из следственной части в район и удивилась, когда мне позвонила секретарша из городской прокуратуры и сообщила, что приходил адвокат N к начальнице со следующими словами: «Мне тут Швецова выдала постановление о прекращении дела, оно неправильное. Я его переписал от вашего имени; подпишите, пожалуйста!» Так вот, когда я, кипя негодованием, рассказала эту историю знакомому эксперту с баллистики, он тяжело вздохнул: «Ох-хо-хо, Машенька, боюсь, что скоро будут заключения экспертов переписывать…»

Этому же самому эксперту я и принесла четыре ПМа и пули из трупов.

– Юлий Евстигнеевич, родненький, можно побыстрее посмотреть?

Я умоляюще стала заглядывать в глаза эксперту.

– Очень нужно?

Он уже вертел в руках пистолеты и пули, рассматривал, чуть ли не обнюхивал.

– Очень! – горячо подтвердила я. – Я подожду, сколько нужно. Мне бы только результат узнать, письменное заключение не к спеху…

– Ну, посидите со своим кавалером, кофейку попейте, а я уж, так и быть, сейчас схожу в тир, отстреляю.

Пока Евстигнеич отстреливал в тире наши объекты, мы с Синцовым не могли сдержать нетерпение, вертелись как на иголках.

– Андрей, представляешь, сейчас скажут, что пистолеты – в цвет, и тогда можно будет уже конкретно работать: хватать их и лбами посталкивать, в том числе и с Фроловым – получал-то пистолеты он…

– Ты погоди – «хватать», не забывай, что нам надо их приземлять наверняка. Надо искать должностные составы. Я вот думаю, надо как-то исхитриться изъять журналы учета выдачи документов прикрытия, орудия и спецтехники… Если они этим пользовались, то хотя бы злоупотребление в чистом виде у них есть.

– Злоупотребление? Бери выше: раз они деньги у Фролова получали за те действия, которые имели возможность совершить по службе, – это взятка! Соответственно и санкция побольше!

– Да, теперь бы еще все эти документы изъять. Если, конечно, они еще хранятся.

– А куда они денутся? Срок хранения уж не меньше полугода.

– Я имею в виду – для нас хранятся. Если не использовать фактор внезапности, нам вполне могут ответить, что журнальчики уничтожены, или в Москву отправлены на проверку, или еще что-нибудь в этом роде. И ведь неожиданно не нагрянешь: все отделы по разным конспиративным адресам раскиданы, никто их и не знает. Надо только начальника брать за хобот, везти в отдел и при нем изымать.

– Да? А ты не допускаешь такой мысли, что тебя с постановлением на выемку приведут в кабинет к начальнику, он тебя заверит в своей лояльности, вызовет зама и скажет: «Принесите журнал номер пять», а потом ему доложат: «Ой, а он утерян, или сгорел, или по ошибке уничтожен»?

– Значит, я пойду вместе с замом!

– Если тебя пустят. Не забывай, это же разведка. Они же все чокнутые на секретности. Скажут «нет», и все. Взвод ОМОНа ты же туда не приведешь…

– А как ты считаешь, кто из них киллер? Или они все завязаны, трупов-то четыре, и «разведчиков» четверо…

– А думаешь, сами учредители стариной не тряхнули? Мне кажется, самый там тертый и опасный – Фролов. А вот с Окатовым можно будет попробовать найти общий язык, он, по словам моего источника, самый неустойчивый и, похоже, уже тяготится этими платными услугами. Я тут немножко поизучал его личность, можно будет попробовать поиграть с ним.

– Интересно, а за что же этих двоих грохнули – Шермушенко и Ткачука? Они, насколько я поняла, на акции не претендовали… Андрей, а это правда, что ты, когда работал по заказнику в гостинице, специально ездил на Урал только для того, чтобы поговорить с друзьями детства киллера, которого собирался брать?

– Правда. И сидел там неделю, с его другом детства разговоры разговаривал. Зато, когда мы его в Москве взяли, я уже все про него знал, все его слабые места и детские любови, и кто его в песочнице обидел, куличик сломал. Поэтому мы его и развалили.

– Да, об этом легенды ходят: не только киллера расколоть, но чтобы он еще и заказчика сдал, и еще на эпизод дал показания!

– Да брось ты, Машка, нормальная работа, хотя в душе я, конечно, горжусь…

И я невольно сравнила его с Горюновым. Тот бы не сказал «брось», а распространялся бы о своих сверхъестественных способностях до тошноты. Или мне уже так кажется в связи с тем, что я про него знаю, и от обиды за то, как он себя со мной повел?

Пришел из тира эксперт, бережно неся продукты отстрела.

– Ну что, давайте посмотрим?

Он положил под микроскоп пулю, взятую из конвертика с маркировкой «Убийство Мантуева», и стал рассматривать ее со всех сторон, а потом поочередно подкладывать к ней под бочок пули, отстрелянные им из принесенных пистолетов.

– Нет, Машенька, не из этого оружия стреляли, – наконец сказал он.

И у меня внутри все оборвалось.

– Как?! Давайте остальные посмотрим.

– Ну давайте, смотрите сами.

Я настроила микроскоп и стала разглядывать объекты, а Юлий Евстигнеевич давал пояснения.

– Вот видите: здесь след бойка очень похож, а поля нарезов смотрите – ну совсем другие. Правда?

Я вынуждена была признать, что это так.

– А вот здесь – наоборот. Поля нарезов почти идентифицируются, но так бывает у табельных ПМов одной серии. Зато боечек не похож. Убедились?

– Юлий Евстигнеевич, – я еле сдерживала слезы, – ну как же так? По всему же получается, что это – то самое оружие. Может, еще посмотрим?

– Машенька, милая, что ж вы так расстроились? Большие надежды возлагали на это оружие? Вы же сейчас заплачете, не смейте. Ну что еще сделать? Я сейчас разберу пистолеты, посмотрим на боек – может, он подвергался изменениям? Знаете, бывает достаточно провести напильником, как рисунок следа удара меняется. И на ржавчинку в стволе посмотрим: может, туда вату мокрую пихали, есть умельцы, а коррозия изменила очертания полей нарезов.

Эксперт ловко разобрал оружие, осмотрел, чем-то смазал, протер лоскутком…

– Нет, Машенька, к сожалению, ничем не порадую. Но обещаю еще посмотреть повнимательнее, может, придумаю что-нибудь. Ну, не расстраивайтесь; беда с этими женщинами!

Он достал из кармана огромный накрахмаленный платок и натуральным образом утер мне нос, поскольку слезу я все-таки пустила.

– Молодой человек, забирайте вашу слабонервную даму, может, ей стопочку налить для успокоения нервов?

– Нет, – выкрикнула я. – Спасибо, мы пошли.

Когда мы вышли на улицу, я вздохнула:

– Жаль, красивая была версия.

– Ну, Машка, ты даешь! – укоризненно сказал мне Синцов. – Вот уж не ожидал от «железной леди» слез и соплей. Нет, правда, я и представить себе не мог, что ты можешь расплакаться из-за отрицательной экспертизы!

– Могу. Я вообще плакса.

– Ой, не смеши меня. Видел бы кто, как правовая экстремистка слезы льет!

– Хочу и плачу, кому это мешает?

– Нет, даже забавно… Ну поехали, противоречивая ты моя, надо узнать, как там дела у Стаса.