Текст книги "Странная фотография (Непутевая семейка - 2)"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
– Скажите... а не помните, как звали монашек, которые здесь в советское время жили? – спросила Ксения, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. – Не было среди них случайно Варвары?
– Варвара? – женщина клюнула носом. – Была Варвара, точно была. Как раз по соседству с моей её комнатка. С ней история была жуткая – убили её. Кажется в семидесятых годах это было... да, точно, в семьдесят восьмом. В двадцатых годах монастырь закрыли и отдали под жилье. Клуб тут был милицейский, а в одно время даже заключенные жили... а некоторые монашки остались тут доживать. И в этом домишке Варвара жила, я её помню: славная старушенция. В чем душа держится, а все что-то делает, вертится, трудится... и откуда силы брала? Прежде была она казначейшей и хранила иконы бесценные. А угробил её сосед, он с другой стороны от её келейки проживал – вон там. Оказалось, он был членом банды, которая на церковных ценностях наживалась – ещё дело было громкое, когда через два года на таможне задержали коллекцию церковных сокровищ из ризницы Рождественского монастыря. А вы, что, родственники ее?
Сеня со Слоном уверили женщину, что они не родственники, а просто интересуются историей монастыря, поблагодарили и пошли прочь.
– Петь... а я ведь с призраком разговаривала, – вскинув горящие от возбуждения глаза, призналась Сеня.
– А чего, дело нехитрое, – вовсе не удивившись, ответил Слон. – После той фотографии я вообще ничему не удивляюсь. Меня удивляет, почему некоторые вопят, когда речь заходит о чем-то таком необычном, – дескать, глупости, ничего нет, это всякие шарлатаны людям головы дурят... тупость вот эта, сечешь? Если чувак сам не видел, руками не трогал и в учебнике про это ни одного абзаца не сказано, значит, этого нет и точка! – так у нас народ думает. Не, такой взгляд давно устарел, сейчас наука с религией в одной упряжке идет. Пора просечь, что все, что прежде казалось мистикой, на самом деле та же реальность, как вот этот камень или вывеска на стене... Просто реальность сложнее, чем думают, и нечего убегать от неё в кусты, просто надо свое сознание пропахать, расширить, что ли... я по крайней мере так думаю.
Сеня во все глаза глядела на своего приятеля: он впервые говорил с ней не в обычном шутливом тоне, а взволнованно и серьезно, и она поняла, что проблема реальности волнует его не меньше, чем её. Они единомышленники! Это было так здорово, что у неё прямо выросли крылья. Ведь теперь рядом с ней человек, с которым можно поговорить о том, что её так занимало – о мире тайном, о скрытом... Для кого-то он так же прост и понятен, как волновая природа атома, о которой прежде люди и понятия не имели... Вот бы во всем разобраться! Ведь теперь она может путешествовать в этот мир уже не одна...
– Петь, а знаешь... я думаю точно так же! – выпалив это, Сеня вся залилась краской – это признание далось ей так нелегко, точно она признавалась в любви...
– Классно, будем вместе копать в этом направлении. Глядишь, нароем чего-то такое, что у всех от удивления просто крыша съедет! Ладно, пошли я тебя провожу, помогу манатки собрать – вы же завтра переезжаете...
Да, этот день был последним на старой квартире. Сеня с грустью обошла дворик, заглянула в беседку детского садика... Сбегала домой за фотокамерой, выскочила во двор и принялась щелкать, стараясь сохранить на память любимые уголки детства. Ветер рвал с деревьев последние вялые листья, кое-где деревья стоически боролись с неизбежностью, отстаивая до последнего свой золотистый нежный убор... Из раскрытой форточки квартиры на первом этаже рвался надсадный голос Шевчука, певшего мамину с папой любимую "Последнюю осень".
Последняя осень детства! Что-то сжалось в груди, Сеня едва удержалась, чтоб не разреветься. Прощай, двор, квартира на втором этаже, сумрачные проходные дворы, суматошная Новослободская и тихий приют Миусского парка...
Прощай, детство! Она знала, что неудержимо, с какой-то пугающей скоростью стала взрослеть, зимой, в январе ей стукнет четырнадцать... интересно, а когда Петя впервые её поцелует? И как это будет? Жуть как интересно... и страшно, да!
Сеня поплотнее запахнула полы своей куртки, кивнула двору и вернулась домой. Всю мебель, кроме кроватей, уже перевезли с утра, оставались узлы и коробки. К вечеру, когда мама с папой, измученные до предела, вернулись после очередного рейса с партией узлов, сели ужинать. Костик все ещё дулся на сестру, но хлопоты переезда и предстоящая новая жизнь сгладили все: все обиды и острые углы...
За столом помалкивали: новая жизнь – это прекрасно, но как-то ещё она сложится? Старый дом, хоть и обшарпанный, дряхленький, не позволявший скучать: то потолок осыплется, то потоп сделается, то обнаружится утечка газа, был родным, – сколько всего здесь пережито, сколько воды утекло... Он всегда защищал, пригревал их и что бы ни было, как бы тяжко ни приходилось, все в конце концов оканчивалось хорошо. Жизнь здесь текла потихонечку, помаленечку, ни шатко ни валко, и всех, в общем-то это устраивало. Главное, чтоб беды не было, а остальное – устроится... Перемены требовали немалых сил. И теперь семья в последний раз собралась за столом в этих старых стенах, чтобы попрощаться с ними, со старой жизнью, поблагодарить этот дом и поклониться ему...
Сеня улегшись в постель, все-таки не смогла удержаться от слез. Дом он как живое существо, жалко с ним расставаться! Сколько здесь прожито целых тринадцать с половиною лет! Что там ждет впереди? Ей казалось, воздух здесь как бы застоялся, застыл и они начали задыхаться. Им всем нужны перемены, свежий воздух, движение... что-то новое, что поможет каждому не топтаться на месте, сделать шаг вперед. Смелый шаг! Да, Сеня знала: начинается новая жизнь... и все-таки плакала. Она не могла понять, как Проша мог оставить её, бросить на перепутье – ведь он даже не пришел попрощаться! Почему, за что, для чего, – она терялась в догадках.
Она уже засыпала, как вдруг что-то теплое, мягкое коснулось руки.
– С новосельем, Колечка! – проскрипел знакомый гнусавый голос.
– Проша! А я уж думала... куда ты пропал?
– Приболел я, – и домовой разразился хриплым надсадным кашлем. Простудился. Не хотел тебя заражать...
– А разве от домовых вирус людям передается? – изумилась Ксения.
– Еще как! А если честно, – он понизил голос и говорил теперь свистящим шепотом, – стушевался я. Стыдно мне стало. Столько бед я вам причинил... ох, и сказать нельзя!
– Прош, перестань, все хорошо! Ты лучше подумай, какая у нас квартира шикарная!
– Все равно, не домовой я, а гнус! Знаешь ведь, что от зла содеянного остается сгусток плохой энергии, как бы темное поле, которое просто так не уйдет, не исчезнет... Получается, что я могу только темные следы оставлять на земле... худо это. Вот я и хотел того – развоплотиться. В жертву себя принести.
– Проша, зачем? Вспомни, сколько ты сделал хорошего?
– Это да, этого не отнять. А хотелось-то больше! Значит, большего не дано, вот и ладно, вот и урок мне: нечего заноситься, в чистые лезть, сидел бы на своем месте и не высовывался! Ох, и переживал я, Сененыш, слов нет! Плакун-траву-то я не достал, исстрадался весь... И только когда матушка тебя позвала – моя Варварушка бедная, меня угрызения совести начали мучить. Что ж это, думаю: сижу сложа руки, а другие за меня мою работу делают семью мою из ямы вытягивают?! Да ещё в яму-то они по моей милости угодили... Тут так разозлился я на себя – страшно сказать! – и попер на прогнатого. Хорош, думаю, моих мучить, всему есть предел! Схлестнулись мы, только клоки шерсти летели! А тут – гроза! Ну и... в общем, нету теперь прогнатого – убило его.
– Как это? Неужели гроза?
– Молнией его поразило – только мокрое место осталось. Понятное дело: кто ж такого домового, который последнего беса злей, терпеть долго будет вот Бог его и покарал!
Проша сидел в углу пустой комнаты, нахохленный, как птенец, кашлял и утирался мохнатой ладошкой.
– Прошенька, давай я тебе чайку горяченького принесу, – засуетилась Сеня. – Ты скажи, что тебе для обзаведенья хозяйством в новый дом надо, может, посуду какую, чашки, ложки – я все сделаю.
– Этого всего у меня завал! – отмахнулся Проша. – У меня тут, – он постучал себя по груди, – неполадки, а насчет хозяйства полный порядок.
– Прош, ну миленький, отчего неполадкам-то быть? – развела руками Ксения, – В новый дом поедем, ты теперь с чистой совестью можешь в нем водвориться – узел-то ты развязал... Ну, хорошо, не ты, но все равно он развязанный, значит, нечего дурью маяться, надо новую жизнь налаживать. Брось дурить, Проша, я прямо не знаю, у кого из нас переходный возраст: у тебя или у меня?
– Ох-хо-хонюшки... Ладненько, Сененыш, ты спи, поздно уже. А я все-таки себе простить не могу. Да. Так что... – он снова тяжко вздохнул и закашлялся. – И потом твоя мама уверовала, да и отец тоже, – вон как вам бабушка-то помогла! Так что тебе помощь моя теперь не нужна. Да ещё парень этот... не до меня тебе теперь. Не нужен я никому! – и он зафыркал так сердито и громко, что Сеня подумала, не плачет ли...
– Проша, Прошенька, глупости не говори! Мои – это одно, Петя – другое, а ты – это ты! Тебя мне никто не заменит.
– Ну, будет придумывать, тоже мне... фантазии в тебе много. Ладно, спи, а я лечиться пойду.
Кашель стал глуше, глуше... Сеня спала.
Рано утром, когда девчонка, умывшись, зашла на кухню, она застала маму за странным занятием: мама сметала пыль из углов в старый лапоть и приговаривала:
– Дедушка домовой, властитель дворовой, вот тебе сани, поезжай с нами!
– Мам, ты чего делаешь? – воскликнула Сеня.
– Я... да, вот видишь – домового зову.
– А где ты этому научилась, и лапоть откуда у нас? – у Сени в голове не укладывалось, что мама вдруг вспомнит о домовом...
– Лапоть? В Измайлове на толкучке нашла. А заговор этот из фильма, я его с детства помню: кажется, это трилогия про детство Горького. Там его бабушка потихоньку эти слова нашептывает – у меня в памяти очень ясно все отложилось. Давай быстренько хватай тостик горячий, вот тебе чай, уж вот-вот машина придет.
И точно – через две минуты раздался звонок в дверь. Машина пришла, последний рейс! Все забегали, засуетились... Притопал Слон, чтоб помогать грузить вещи, все погрузили, присели в опустевшей гостиной... поднялись, тронулись, мама в дверях не выдержала, обернулась... и не смогла сдержать слез.
Бабушка с дедом уже уехали на такси, чтобы не видеть этих голых стен, этого гулкого пустого пространства... не рвать сердце в последние минуты прощанья.
– Как человека хороним! – обронила тихонько мама, когда машина тронулась со двора.
– Лелька, выше голову! – крепко обнял её папа. – Считай, все плохое кончилось, все хорошее впереди. Дом у нас теперь светлый, большой, просторный, такая будет и жизнь. Ты мне веришь?
Вместо ответа мама папу нежно поцеловала, Слон с Сеней весело поглядывали на них: ужасно приятно было смотреть... Слон поглядел на Сеню с таким видом, будто нацелился последовать папиному примеру, она смутилась и отвела взгляд... Мимо них проносилась Москва... Москва!
Прибыли, перетаскали вещи, кое-как побросали в просторных комнатах и сели чай пить. Всех ждал сюрприз: рядышком с Костей на новой кухне сидела... Люба. Она появилась, едва все приехали, ужасно стеснялась, все не решалась войти, но Костик ухватил её за руку и решительно втащил в комнату.
– Мам, вы ещё не знакомы... Это Люба.
– Очень рада, Люба, – мама и в самом деле радовалась: Костик выглядел повзрослевшим и несказанно счастливым. – Пойдемте чай пить.
А Сеня потихоньку улизнула от всех и пробралась в свою новую комнату. Из окна внизу виднелась серебристая гладь пруда, по бульвару ползли машины, как разноцветные жучки, – высоко, двенадцатый этаж! Она поднялась на цыпочки и закружилась по комнате – радость переполняла ее... Внезапно, точно напоровшись на незримую стену, девочка остановилась. А Проша? Как он, где он? Решился ли переехать с ними?
Внезапно ей на глаза легли чьи-то ладони.
– Петя?
Он! Подкрался неслышно, притянул к себе и... поцеловал. У неё даже голова закружилась – так это было непривычно и неожиданно. Она никак не думала, что первый поцелуй случится в пустой залитой солнцем комнате, а не вечером где-нибудь в парке, когда ничего не видно, в том числе её сияющих глаз...
– Ох! – Петя вдруг дернулся и схватился за голову.
Один из плафонов люстры, которую дедушка повесил с утра, отчего-то рухнул Пете на голову. Тюкнул его по затылку в самый неподходящий момент от такого запросто заикой сделаться можно! При этом плафон соскользнул на пол и притих там, покачиваясь, – целехонький, без единой трещинки!
Оба замерли ошеломленные, глядя на это диво. На голове парня, как на дрожжах, росла здоровенная шишка. Он стоял, потирая больное место, растерянный и смущенный. А Сене не нужно было долго раздумывать, чтоб догадаться о виновнике этого странного происшествия.
– Надо же! Дед его плохо закрепил, наверное... она потрогала шишку на голове парня и покачала головой. – Пошли, я тебе лед приложу.
– Да, не надо, ерунда, само пройдет.
– Ну, хоть йодом намажу. Иди в ванную, Петь, ну пожалуйста... я сейчас приду.
Он с неохотой поплелся выполнять указание, а Сеня, фыркнув, уперла руки в боки.
– Ну и что, ты думаешь, это хорошее начало, да? Зачем парня калечить? Он, что, тебе козел отпущения? Будешь на нем вместо прогнатого тренироваться?
– Не сердись, Колечка, – прогнусавил совершенно простуженный голос. Не удержался я. Чего он руки распускает? Ты за него не боись, я его трогать не буду, только знай, что если он чего лишнего будет себе позволять, я того... не сдержусь. Домовой я все-таки или кто?
– Сеня, что с Петей случилось? – заглянул в комнату дедушка. Говорит, плафон соскочил. Странно, я же люстру как надо прилаживал. Дай-ка посмотрю.
– Погляди, дедушка. А с Петей... здорово его приложило, конечно.
– Ничего, до свадьбы заживет! – появился сияющий Слон, от которого за версту несло йодом – мама уже поработала!
– Все к столу, пирог разогрелся! – крикнула мама.
Дед приобнял Петра за плечи и повел дегустировать фирменный мамин пирог с рыбой. Сеня на минутку задержалась в комнате. Она достала из своего рюкзака небольшой сверток, развернула... это была фотография бабушки Дины в красивой старинной рамке с подставкой. Она глядела на внучку и улыбалась. Сеня поставила её на подоконник, вздохнула...
– Неужели же так бывает? – шепнула она в пустоту. – Я и не думала, что жизнь такая чудесная!
– Что ты, Ксенечка... – прошелестел простуженный голос, – на самом деле в ней больше чудесного, чем в самом волшебном сне!
