Текст книги "Боль, с которой я живу (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

1

– Марина! – не своим голосом крикнула с порога мама, небрежно бросив сумку в прихожей.

Я сразу поняла – случилось что-то плохое. Очень плохое. Это ощущение беды почти осязаемо клубилось в воздухе, заставляя сжиматься сердце в безотчётном холодном страхе.

– Я только что узнала… Наташа Тарасова… Она пыталась… – Мама была в таком ужасе, что не смогла даже договорить вслух страшные слова. Зажала рот рукой.

– Она жива? – выскочила я ей навстречу из своей комнаты.

– На скорой её увезли. Без сознания… Ваня Стоянов её нашёл. Пришёл, говорит, к ним, стучал-стучал, никто не открывает. Слава богу, додумался дом обойти, в окно заглянуть. А она там на полу на кухне лежит. И таблетки рассыпаны. Выломал дверь, врача вызвал. Повезло, а то бы… Но как же так, Марина? Почему она так поступила?

Я окаменела. Наташка… моя лучшая подруга…

Однако самое страшное, что эта новость не была для меня настолько неожиданной, какой должна бы стать. А на задворках сознания даже всплыла циничная мысль: вполне закономерный исход после всего…

Нет-нет, тряхнула я головой, Наташка не должна была так поступать! Только не она. Это можно было вытерпеть. Я же вытерпела…

– Марина, почему она так? – допытывалась мама вне себя от потрясения. И тут же принялась накапывать себе корвалол. Слишком мама у меня впечатлительная, да и сердце у неё больное. Хотя как тут не разнервничаться – Наташку она знает с раннего детства.

– Что случилось с ней, Марина? Ты же должна знать? Что у неё произошло? Не могла же она ни с того ни с сего такое сделать.

Я, бледная и перепуганная, бормотала невнятно: не знаю, ничего не знаю…

Навестить Наташку в больнице разрешили только спустя два дня. Лежала она в токсикологии, и её мать рассказывала всем, что Наташка просто отравилась, съела что-то не то. Но маленькие городишки тем и плохи, что там ничего не скроешь.

– Все уже знают? – глухо спросила меня Наташка, когда её мать наконец вышла из палаты, оставив нас ненадолго вдвоём.

Я кивнула, глядя с горечью на её осунувшееся посеревшее лицо. Это я виновата в том, что с ней случилось. И я бы полжизни отдала, чтобы хоть как-то искупить вину. Но есть вещи, которые исправить невозможно…

– Прости… – всё же прошептала я в тысячный раз. Она лишь закрыла глаза.

Мне хотелось коснуться её руки, сказать что-то простое и тёплое, как бывало раньше, но я чувствовала, что Наташке это будет неприятно.

– Может, – осторожно прошептала я, – мы зря… молчим про то, что случилось? Может, лучше сказать твоим? Они поймут…

– Не смей, – прошептала Наташка, глядя на меня остро, даже зло. – Если ты хоть кому-нибудь скажешь… если хоть кто-нибудь узнает, я это сделаю снова. Клянусь. Только в следующий раз пойду до конца.

Я видела – это были не пустые угрозы. Такая страшная решимость горела в её воспалённых глазах, что я ни на секунду не усомнилась – так она и поступит. И если уж быть до конца честной, то в тот момент я малодушно обрадовалась – ведь тоже до тошноты боялась, что мерзкая правда о нас с ней как-нибудь всплывёт.

Когда в палату вернулась её мать, Наташка снова выглядела вялой, потухшей, почти неживой.

2

Эта новость всколыхнула весь наш сонный городок. В Зареченске ничего никогда не происходило, а тут такое! Все были потрясены: соседи, тётки на рынке, бывшие одноклассники и учителя, даже дворничихи.

«Девчонка Тарасовых пыталась себя убить…» – шептались на каждом углу.

Ещё бы! Наташка Тарасова казалась самой последней, кто мог бы пойти на такой шаг. У неё же всё всегда было хорошо. Благополучная семья, любящие родители, её верный Ванечка Стоянов, с которым они вместе со школы.

Глядя на их нежные отношения, даже я таяла, начиная верить в настоящую любовь. А иногда даже ловила себя на дурацкой мысли, что тоже так хочу. Хочу встретить простого, скромного, хорошего парня, который будет любить меня, опекать, беречь. Ну вот как Ваня свою Наташку. Но такое сентиментальное настроение случалось со мной нечасто.

На самом деле я считала, что тихое семейное счастье – это скучно. Приземлённо как-то. Завязнуть в уютном болотце я всегда успею. А пока молода, пока есть силы – надо брать от жизни всё: стремиться, добиваться, зажигать. Ну а если уж любить – то короля.

И уж конечно, я ни на секунду не допускала мысли остаться в родном Зареченске после окончания школы. Даже не только потому, что моим мечтам и амбициям здесь было тесно. Я просто задыхалась на этих улицах, где каждая кочка знакома. Задыхалась в своем доме, с моими высокоморальными родителями, как в клетке. Поэтому сразу всем объявила, что уеду поступать. И Наташку с собой позвала.

Она ещё колебалась:

– Как мы будем в большом городе вдвоём? Ничего и никого ведь не знаем. Я боюсь…

Но моей решимости хватило на двоих. Сразу после выпускного мы обе и уехали. Наши мамы плакали, а Ванька Стоянов меня, похоже, проклял. Но это неважно. Главное – мы вырвались из болота, мы свободны, перед нами столько дорог и возможностей!

И началось всё хорошо, как задумали. Мы поступили в педагогический на бюджет, очень удачно сняли у милой старушки Раисы Федоровны комнату, чистую, недорогую, ещё и рядом с универом. Жили насыщенно, заводили новых друзей, гуляли с одногруппницами, участвовали в каких-то спектаклях, студенческих концертах, форумах, КВНах.

То есть я заводила, гуляла, участвовала. Мне всё это было интересно. А Наташка больше дома отсиживалась, над учебниками корпела. Ей всегда с трудом учёба давалась и своё она брала измором. Однако первый курс мы обе закончили на отлично.

Наташка хотела на другой же день уехать к родителям в Зареченск на всё лето. Тогда и встал вопрос с комнатой. Терять её не хотелось. Мы тут прижились, с хозяйкой поладили, да и жильё за такую скромную плату – это ещё поискать надо.

 Тогда Раиса Фёдоровна пошла на уступки – предложила оплатить за два летних месяца всего половину и тогда она её придержит для нас до осени, никому другому не сдаст.

Мы с Наташкой стали спешно придумывать, где взять эту половину. Она попросила свою маму, та обещала выслать. Ну а я сначала ввязалась в какую-то муть с «элитной» косметикой, которую надо было таскать в огромной дорожной сумке и навязывать это добро каждому встречному.

Что самое удивительное, я ещё каким-то чудом умудрялась продавать эти сомнительные тюбики-флакончики и что-то там даже заработала за несколько дней таких мытарств.

А однажды вечером забрела по пути в небольшой офис. Точнее, агентство. С виду всё выглядело прилично и даже презентабельно. Интерьер интересный, охранник в хорошем костюме, девушка за стойкой ресепшна. Ей я и выдала несколько заученных фраз про сияющую кожу и шелковистые волосы.

Она перетрогала несколько коробочек, но ничем не заинтересовалась, зато заинтересовался какой-то пожилой, хорошо одетый господин. Правда, не моей сумкой, а мною.

Он вальяжно сидел в кожаном кресле и сам казался тут гостем, а не сотрудником. Причём почётным гостем, vip-клиентом. Ему и кофе дымящийся подали, и разговаривали с ним заискивающе.

Я видела, что он наблюдает за мной, как сытый кот, и это мне не нравилось. Потому что было в его взгляде что-то оценивающее, а это всегда унизительно.

Я уже решила, что пора убраться отсюда прочь, и стала складывать косметику в сумку, когда в холле появился ещё один мужчина. Лет тридцати, а, может, и меньше, энергичный, весь подвижный такой, как на шарнирах. У него были тёмные волосы, зачёсанные назад и собранные в хвостик, карие, блестящие глаза, крупные черты лица. Я его так подробно рассмотрела, потому что он мне кого-то очень напоминал.

Он сразу кинулся к старику в кресле, рассыпался в извинениях, а меня поначалу даже не заметил.

Но потом пожилой обернулся ко мне, улыбнулся и неожиданно склонил в галантном жесте голову. Вроде как поздоровался. Что он сказал молодому – я не слышала, но тот как-то сразу переключился на меня. Бегло оглядел, кивнул старику и ринулся ко мне наперерез, так и не дав уйти.

– Куда же вы, милое создание? – смеясь, спросил он. – Так быстро убегаете…

– А вы у меня хотели бы что-то купить?

Он скользнул равнодушным взглядом по моей сумке и рассмеялся.

– Нет, у нас есть для вас предложение, от которого трудно отказаться.

– Даже не представляю.

– Речь о работе. Скажу вам честно, этот ваш сетевой маркетинг, – он, сморщившись, кивнул на сумку, – сплошное надувательство… Да и вообще такая красивая, хрупкая девушка не должна таскать тяжести. А вас, наверное, ещё и посылают некоторые… Неблагодарная работа… Каюсь, я сам не люблю этих дистрибьютеров-коммивояжеров. Надоедают порой – сил нет…

Ну да, несколько раз меня посылали. Но я к такому отношусь философски – что поделать, мир неидеален. Нарываясь на хамство, я просто пожимаю плечами и ухожу. А если в хорошем настроении, так могу и съязвить в ответ.

– Хорошо, пойду в другое место кому-нибудь понадоедаю, – я попыталась его обойти, но он снова расхохотался и, поймав меня за руку, на миг задержал. Пальцы у него были влажные. Мне даже захотелось незаметно вытереть руку.

Тут только я обратила внимание, что галантный старик, оказывается, уже ушёл. Тихо, незаметно удалился. И хорошо, мне он почему-то не нравился. Да и этот молодой тоже не особо располагал. От его суетливых движений мельтешило в глазах, а беспричинные вспышки смеха вызывали недоумение.

– Простите, ради бога. Не хотел вас обидеть. Меня зовут Антон. И это моя студия. Я сотрудничаю с разными агентствами, модельными, рекламными… А у вас очень фактурная внешность, – ходил он вокруг меня.

Я даже не понимала, что значит «фактурная», и не хотела вникать. Но ему мое равнодушие не мешало.

– В вас такое интересное сочетание, – он поднял руку, сложил пальцы в щепотку и потёр ими. – Нежная и колючая. Сама юность и невинность во плоти… Цветущая, смелая, даже дерзкая… Я так и вижу… Мятный или светло-сиреневый фон, шёлк и… Или нет, чёрно-белые кадры с ярким акцентом. Губы, например… Или глаза! Да, глаза! Губы – избито. Милая моя, вы никогда не думали о том, чтобы стать моделью?

– Нет, – ответила я чуть резковато.

Просто, его энтузиазм меня уже начал напрягать. К тому же модельные дела были совершенно мимо моих интересов. Что я знала про моделей? Худые лощёные красотки, которые часами позируют перед объективами? Это же отупеть с тоски можно.

Но Антон загорелся не на шутку. Его и без того блестящие глаза заблестели ещё выразительнее. А ко мне он просто прилип. Стоило мне сделать шаг, он тут же вставал у меня на пути, не пуская к выходу, и говорил, говорил без умолку:

– И зря! С такой фактурой… К тому же это денежная работа. Да-да, за один съемочный день ты, моя милая, сможешь заработать столько, сколько за два месяца со своей сумкой не находишь… А самое главное, сейчас проходит кастинг… Для французского агентства… Это такие перспективы!

Я замотала головой.

– Вот это точно не для меня.

– Ну ладно, – сдался он и грустно улыбнулся. – Извините, что напугал вас своим напором. Увлёкся… Просто не каждый день встретишь такое интересное лицо.

– Бывает… – пожала я плечами и наконец доползла до выхода.

– Постойте, – снова догнал он меня. В руках у него была какая-то бумажка, похожая на рекламную листовку. – Если вдруг надумаете… Ну, я понял, что в качестве постоянной работы вы не рассматриваете… но можно заключить разовый контракт на одну фотосессию. Съемочный день полностью будет оплачен, как я говорил. От трехсот долларов. И вот ещё моя визитка.

Я взяла у него и то, и другое и скорее вышла из кондиционированной прохлады студии в июньский зной, пока странный фотограф не заметил на моем лице всей гаммы чувств, вызванных его последними словами.

Боже, триста долларов! За один день! Это какая-то фантастика! Столько моя мать получала за три месяца, а отец – за год. Ровно половину этого получал Наташкин отец за месяц, а он – кардиолог! Сердца лечит, жизни спасает. А тут за день! И за что? Просто попозировать перед камерой? Пусть даже целый день без обеда. Боже, в каком мире мы живём?

Ходить по конторам в тот день я больше не стала. Поплелась домой, к Наташке.

Никогда не считала себя меркантильной, но эти триста долларов покоя мне не давали. В голове не укладывалось: ну как так – столько денег за сущую ерунду? И чего уж скрывать, то и дело возникала мысль: а может, и правда разок согласиться? Ну а что? Здесь же нет ничего сложного и ничего плохого. Ну, поснимает меня этот Антон один раз, руки и ноги у меня от этого не отвалятся. Зато сразу все наши проблемы отпадут. За комнату заплатим, и ещё останется.

Нет, в душе у меня оставалось смутное тягостное ощущение, что эти съемки… ну, не то чтобы дело стыдное. Нет! Умом я понимала, что эта нормальная работа и ничего в ней зазорного нет, но родителям я бы об этом не сказала. Для них модели недалеко ушли от проституток. Такие они у меня люди – сдвинутые на морали и духовной чистоте. Ну хоть без религиозного фанатизма и на том спасибо.

3

Эти триста долларов к утру следующего дня дыру в моём мозгу прожгли. Чем больше я думала, тем сильнее увлекалась этой мыслью. И после завтрака всё-таки показала Наташке то объявление и визитку Антона. Ну и рассказала в двух словах. Причём, хоть сама и сомневалась, Наташке почему-то расписала всё так, будто наверняка знала, что это проверенное агентство, что никаких подвохов там нет и быть не может, всё чисто и надежно как в Швейцарском банке. Дура, просто беспросветная дура, что тут скажешь.

– Что думаешь? – спросила её.

– Не знаю, – пожала плечами Наташка. – Так-то деньги огромные. Даже не могу представить, что за один день съёмок могут столько заплатить. Не верится что-то…

– Я и сама поразилась, – признала я. – Но Антон сказал, что даже на один день они заключают разовый контракт. То есть всё официально, не на словах. Понимаешь? Это не какая-то шарашкина контора, где по ушам проедут и кинут. Всё серьёзно. Офис в центре, на Карла Маркса. Внутри шикарно. И когда я там была, к ним клиент приходил. С первого взгляда видно по нему – солидный такой мужик. Весь из себя такой мистер Твистер. Они его там чуть ли не облизывали, кофе ему предложили, вообще расшаркивались. Сама посуди – стала бы важная шишка иметь дела с не пойми кем?

– Ну да, наверное, ты права.

– Ну вот. Говорю же, агентство нормальное, с солидной клиентурой.

– А потом что?

– Потом… ну, кофе мне не предлагали. Но предложили поработать.

– И ты хочешь согласиться? А твои родители что скажут? Мне кажется, твоим не понравится.

– Ещё бы! Но откуда они узнают? Если я и соглашусь, то ничего им не скажу.

– А представь, тебя напечатают в каком-нибудь гламурном журнале? – засмеялась Наташка. – И тётя Галя увидит. Ей точно с сердцем плохо станет.

– А твой отец на что? Вылечит.

Мы с ней вдруг развеселились. Несли всякие глупости и хохотали. А после обеда позвонили по номеру на визитке.

Антон моему звонку явно обрадовался, сразу назначил встречу на следующий день. Я тоже обрадовалась тому, что больше не придётся таскаться по конторам с сумкой, от которой у меня уже мозоли, и впаривать эти дурацкие крема и бальзамы для волос.

– А пойдём со мной? – позвала я Наташку. – Вдруг ты тоже фактурная.

– Да ну, какая я фактурная, – смутилась Наташка. – Я самая обычная. Это ты всегда мальчишкам нравилась, а я же простая…

– Да брось! Не скромничай! Пойдём! Ну, не возьмут так не возьмут, по голове же не ударят. Просто побудешь со мной за компанию. А если ты им тоже подойдёшь, к вечеру мы разбогатеем.

Я видела, что Наташка тоже загорелась, она аж порозовела вся, и глаза заблестели. Просто она застенчивая с детства. На что-то решиться ей всегда трудно.

– Ну так что? Пойдёшь со мной?

– Хорошо, только Ване моему не скажем! Ему тоже, как и твоим, всё это не понравится.

– Ханжа твой Ваня. Как и мои. Нет, ну будто мы там голыми позировать будем для Плейбоя.

– А ты бы голой согласилась за… сто тысяч долларов? А за миллион? – пристала Наташка.

Я даже отвечать не стала. Посмотрела на неё косо, покачала головой, мол, ну что за детский сад. И мы снова обе расхохотались.

– Ладно, – успокоившись, произнесла Наташка с многозначительной улыбкой. – Пойду с тобой. Надену своё платье с выпускного. Вдруг и правда я им тоже подойду?

4

На следующий день мы с Наташкой с утра стали готовиться к выходу. Наташка – особенно. Мне-то что? Антон во мне, взмыленной и растрепанной после целого дня хождения с сумкой по жаре, фактуру углядел. Так что я не сильно беспокоилась по поводу внешнего вида. Чистые волосы, минимум косметики – там ведь свой стилист или визажист наверняка будет, из украшений только золотые гвоздики в ушах и тонкая цепочка с подвеской в виде крохотного женского силуэта – Девы, мой знак Зодиака. Мама подарила на восемнадцатилетие. Хотя гороскопы я всерьез не воспринимаю, но подарок ношу.

Ну а Наташка подошла к сборам со всем тщанием. Целый час из ванной не выходила. Потом я ей столько же помогала волосы укладывать. Они у неё густые, тяжелые и очень длинные, ниже пояса. А уж сколько она нарядов перемерила… Но в конце концов и правда остановилась на платье, в котором ходила на выпускной. Легком, летящем, цвета чайной розы.

– Ну как? – спросила она чуть смущённо.

– Красавица! – ободряюще улыбнулась я, ничуть не покривив душой. – Честное слово, выглядишь отлично. Антон тебя увидит и сразу расхочет меня фотографировать. Одну тебя будет снимать.

– Ну прямо, скажешь тоже, – зарделась довольная Наташка.

И всё равно Наташка всю дорогу до офиса агентства переживала, что её забракуют.

– Зря я поехала. Ну какая из меня модель?

– А из меня какая? – пожала я плечами.

– Ты красивая и такая… естественная, как будто везде на своём месте. И потом, тебя уже выбрали. А про меня они скажут: «Что это за деревенская клуша припёрлась?». Надо было другое платье надеть! Синее! Оно меня стройнит…

Но зря Наташка волновалась. Антон обрадовался нам обеим. Забросал комплиментами и вообще так оживился.

Сегодня он сменил стиль – пиджак надел белый, узкие брюки, шелковую пеструю рубашку. Но главное – рассыпал по плечам волосы. И таким он казался прямо копией Жени Белоусова. А мы с Наташкой в детстве его обожали, песни заучивали и распевали, особенно «Девчонку-девчоночку». Я позже переключилась на «Иванушек», потом ещё на что-то, а вот она долго по нему горевала и продолжала любить. И тут сразу зашептала возбуждённо:

– Какой он классный! Он же вылитый Женечка!

– Да-да, тише.

– Я не могу. Я так счастлива!

Антон тем временем меня ошарашил:

– Господин Тимоскайнен будет страшно рад. Ты, – он нацелил на меня палец, – ему сразу приглянулась. Он очень хотел с тобой… фотосессию.

– Это кто вообще?

– О, скоро познакомишься, – пообещал он. Но я и сама догадалась – это тот старик, вокруг которого они тут на цыпочках ходили и метали бисер.

Антон усадил нас на диванчик, сам развалился в кресле напротив и одарил нас широчайшей улыбкой. Наташка расцвела ещё больше, а мне вдруг подумалось: как-то странно всё же блестят у него глаза, лихорадочно…

Впрочем, говорил он связано и бодро:

– Сейчас подпишем договор и поедем.

– Поедем? – удивилась я. – Куда? Разве мы не на месте?

– В студию! Здесь же просто офис. Бумажные дела, встречи. А работаю… в смысле, снимаю я в студии. Не переживайте, это не очень далеко. Отснимем всё, и я вас, барышни, лично по домам развезу, – хохотнул он и подмигнул Наташке. Она посмотрела на меня с совершенно глупым и счастливым видом. На лбу у неё прямо буквами огромными было написано, что она от него в восторге.

Мне же Антон сегодня казался, не знаю, каким-то странным. Слишком уж энергичным. То есть он и вчера суетился, но сегодня он вообще какой-то перпетуум мобиле. Даже вот сидя в кресле, он то пальцами тарабанил, то ногами елозил. И руки у него еле заметно дрожали. Но я подумала – кто их разберёт, этих творческих людей. Может, его вдохновение сейчас распирает.

Антон отдал девушке на ресепшене наши паспорта и попросил её вбить данные и распечатать договоры.

– Типовые? – спросила та.

– Нет! Я же тебе сегодня утром на почту кидал форму! Разуй глаза, Регина! – и тише буркнул: – Дура.

А не такой он и душка, подумалось мне. В его словах было столько внезапного раздражения и злости, что я даже удивилась. Но к нам он повернулся, снова сияя широкой улыбкой. Какой переменчивый!

– Там просто разовый контракт, немного другая форма. Хотя если вы надумаете… – Он посмотрел искоса и игриво.

– Нет, – ответила я, Наташка промолчала.

– Ну нет так нет, – Антон хлопнул ладонями по коленями. – Может, потом передумаете. А давайте выпьем чаю?

Мы не отказались. Он делал его сам, где-то в другом помещении. Сюда, в холл, он вынес поднос с чашками и высоким чайником. Разлил в три кружечки светлую зеленоватую жижу с ошмётками. Поставил блюдце с печеньем.

– Зелёный чай из Таиланда.

Мы с Наташкой в нашем Зареченске привыкли к обычному чаю, черному, крепкому, с сахаром или молоком, поэтому этот показался обеим странным и невкусным. Но мы побоялись показаться деревенскими дурами и кое-как выцедили. Антон тут же взялся подлить ещё, но я свою кружку прикрыла ладонью, а Наташка постеснялась отказать и, бедной, пришлось снова давиться. Видимо, Антон ей уж очень понравился.

Потом Регина поднесла к столику свежераспечатанные бумаги.

– Вот договоры.

Антон протянул мне мой контракт, Наташке – ей.

– Читайте, подписывайте и поедем. Время – деньги.

Я пробежала глазами преамбулу, сверила свои данные – всё верно. Стала читать основные пункты, в которых, честно говоря, ничего не смыслила. Я договор в руках держала первый раз в жизни. Формулировки понимала чисто интуитивно и то не все, но при этом старательно делала серьёзный и вдумчивый вид. Но, видимо, от излишнего напряжения строчки перед глазами плыли, а голова наливалась тяжестью.

Тогда я нашла в конце пункт про оплату. Вот его я поняла. Там черным по белому было сказано, что мне выплатят оговоренную сумму по окончанию съемок. Успокоившись, я оставила автограф везде, где ткнул Антон. Наташка тоже всё подписала и откинулась на спинку дивана, издав томный протяжный стон. Это было непохоже на неё. Обычно в малознакомых местах она сидит, как тургеневская девушка: на краешке, коленки вместе, спина прямая и лишнего звука не издаст. А тут прямо развалилась как Даная Тициана.

– Что с ней? – забеспокоилась я.

– Со мной все хорошо, – блаженно улыбнулась Наташка.

Антон пожал плечами, подсел к ней, взял запястье.

– Пульс нормальный. Может, с чая развезло? У него лёгкий расслабляющий эффект. Антистресс, типа. От нервов. Мы тут все его пьем… с нашей-то работой. А она… с непривычки, видимо. Ничего. Это быстро пройдет.

Антон прибрал бумаги и отошёл поговорить по телефону.

– Наташ, серьёзно ты как? – тормошила я её.

– Хорошо, – повторила она с улыбкой. – Легко так во всём теле. И приятно.

Точно – с чая это. Меня вон тоже этим чаем придавило, ну хоть не так, как неё. Распластаться мне не хочется, но голова определённо стала туманной. А сам Антон с виду в порядке, хотя тоже пил. Даже нет, сейчас он как раз и выглядел нормальным, без этой своей утомительной суетливости, словно чай и правда его притормозил. Наверное, действительно нас так разморило с непривычки.

– Пора ехать, – вернулся он.

– Но как? Наташка ещё вон… не пришла в себя.

– По дороге придёт, – уверенно заявил он. – Натали, вы готовы?

– Готова, Женечка, – разулыбалась она.

– Антон, давайте ей вызовем скорую? Не нравится мне это.

Он посмотрел на меня озадаченно, потом перевел взгляд на Наташку, которая, к слову, сумела подняться. Он подошёл к ней вплотную, заглянул в глаза.

– Вы как, Натали? Если вам плохо, мы оставим вам здесь, Регина вызовет врача. Давайте, прилягте. Регина! Мы едем, присмотри за девушкой, вызови ей скорую.

– Нет, – капризно протянула Наташка. – Я хочу с вами!

– Наташ, ну ты правда не очень выглядишь, – пробормотала я, хотя у самой плыло перед глазами. – Останься, дождись врача.

– Нет! Не надо мне никакого врача! Нормально всё со мной. Я поеду с вами.

И бросив на меня неожиданно злой взгляд, повторила:

– Я поеду с вами.

Антон хмыкнул, но тут же добавил:

– Да не волнуйся ты так. Ничего страшного. Скоро её отпустит.

Однако в машине нас обеих ещё больше развезло. Я даже не могла смотреть в окно, от мельтешения становилось совсем плохо. Ноги и руки не слушались, язык стал как деревянный. Я пыталась сказать Антону, чтобы вёз нас в больницу, что нам плохо, но с губ срывалось только невнятное мычание.

Сознание как будто отключалось, словно я то проваливалась в бездонную чёрную яму, то вдруг всплывала на поверхность. Поэтому всё дальнейшее я помню лишь урывками.

Я силилась сконцентрироваться, понять, что происходит, придумать какой-нибудь выход, потому что инстинктивно чувствовала – что-то здесь не так. Но голову, ставшую вдруг как чугунный колокол, заполнял лишь вакуум. Ни единой здравой мысли. А тревога была, она словно прорывалась сквозь густой туман и колола, царапала, скребла, не давая окончательно потерять связь с действительностью.