Текст книги "Улица Чехова, 12"

Автор книги: Елена Холмогорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

НЕ ПО СВОЕЙ ВИНЕ ПРОЩЕННЫЙ

13 мая 1831 года шеф III отделения Бенкендорф уведомил московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына о том, что Михаил Федорович Орлов удостоился получить дозволение жить в Москве. Одновременно он просил Орлова «по прибытии в Москву возобновить знакомство с генерал-майором корпуса жандармов графом Апраксиным, и в случае, если вам угодно будет сообщить правительству какие-либо сведения, доставлять оные ему, графу Петру Ивановичу Апраксину, для представления мне». Недвусмысленное указание на полицейский надзор! Дозволение вернуться в Москву Орлов получил в своем имении Милятине Калужской губернии, куда был сослан в 1826 году после полугодового заключения в Петропавловской крепости и следствия по делу декабристов.

Михаил Орлов родился в Москве 25 марта 1788 года. Он был побочным сыном генерал-аншефа и обер-прокурора Сената Федора Григорьевича Орлова и помещицы Татьяны Федоровны Ярославовой. Братья Орловы– Григорий, Алексей и Федор стояли в 1762 году во главе заговора, результатом которого был дворцовый переворот: свержение Петра III и провозглашение его жены императрицей Екатериной II. В 1796 году благодарная императрица узаконила детей Федора Григорьевича Орлова, которые получили дворянские права, фамилию Орловы и фамильный герб. Учился Михаил Орлов в Петербурге, в пансионе французского эмигранта аббата Николя, был «первым учеником в отношении учебном и нравственном, и был уважаем наставниками и товарищами», как вспоминал его соученик декабрист С. Г. Волконский. Кстати, в пансионе товарищами Михаила были и другие будущие декабристы – А. П. Барятинский и В. Л. Давыдов. Мы практически ничего не знаем об отрочестве и ранней юности Михаила Орлова. Известно, что несколько лет он числился юнкером по коллегии иностранных дел, а в 1805 году поступил в кавалергардский полк эстандарт-юнкером. Так, в неполных восемнадцать лет Орлов стал военным и в составе гвардии выступил в долгий заграничный поход против армии Наполеона. Боевое крещение Михаил получил в знаменитом Аустерлицком сражении, участвуя в атаке кавалергардов против французских коя-ных гренадеров и егерей, атаке, описывая которую в «Войне и мире» Лев Толстой заметил, что «это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы».

Вторжение полумиллионной армии Наполеона в Россию в 1812 году поручик Орлов встретил, уже пройдя многие битвы с французской армией, находясь при штабе Барклая-де-Толли. Истинный герой Отечественной войны, Орлов разделил с русскими войсками горечь должность начальника штаба 4-го корпуса, располагавшегося в Киеве. Командиром корпуса был прославленный генерал Николай Николаевич Раевский, герой Бородина.

15 мая 1821 года женой Орлова стала Екатерина Николаевна Раевская, по определению Пушкина, «женщина необыкновенная». В известной степени она послужила поэту прототипом Марины Мнишек в «Борисе Годунове». «Моя Марина – славная баба: настоящая Катерина Орлова! знаешь ее? Не говори, однако ж, этого никому»,– писал Пушкин П. А. Вяземскому. Екатерина Орлова, по свидетельствам современников, не была красавицей, но выделялась умом, образованностью и твердостью характера, за что была прозвана «Марфой Посадницей». Так Орлов породнился с семейством Н. Н. Раевского, которое оказалось тесно связанным с декабристским движением: его младшая дочь, Мария Николаевна, была замужем за С. Г. Волконским и последовала за ним на каторгу в Сибирь; к вечной каторге был приговорен и В. Л. Давыдов, единоутробный брат генерала Раевского.

Энергичная натура Орлова требовала деятельности. Главным для него в этот период становится организация ланкастерской школы взаимного обучения. Маленькая школа грамотности для 40 человек, существовавшая там до его приезда, в короткий срок вырастает в серьезное учебное заведение, где обучаются грамоте 1800 солдат – и взрослых, и подростков-кантонистов.

Но Михаил Федорович мечтал о самостоятельной должности, пять раз в ответ на свои прошения он получал отказ и наконец летом 1820 года добился перевода на должность командира 16-й пехотной дивизии, стоявшей в Кишиневе. По дороге из Киева в Кишинев Орлов заехал в Тульчин, где находилась главная квартира 2-й армии. Там он встретился с П. И. Пестелем, 24

М. А. Фонвизиным, А. П. Юшневским. Давая показания, Орлов утверждал, что именно тогда вступил в члены тайного общества, но, по-видимому, это произошло еще в 1818 году, что, впрочем, до сих пор является предметом споров исследователей.

Встав во главе дивизии, Михаил Федорович стремится завоевать доверие и авторитет прежде всего солдатской массы, чтобы иметь в своем распоряжении реальную военную силу, на которую можно было бы опереться в случае восстания.

Сохранились приказы Орлова по 16-й пехотной дивизии, которые красноречивее всяких слов доносят до нас весь пафос его благородных устремлений. Читаешь эти приказы, и становится понятно, почему впоследствии в доносе на М. Ф. Орлова корпусному командиру И. В. Сабанееву сообщалось: «...нижние чины говорят: дивизионный командир – наш отец, он нас просвещает. 16-ю дивизию называют Орловщиной...»

Популярность Орлова среди солдат была чрезвычайно велика, хотя возможно, что Орлов ее все же немного переоценил, заявив в январе 1821 года на московском съезде «Союза благоденствия», где представлял Кишиневскую управу, что предлагает немедленное вооруженное выступление, ядром которого должна стать 16-я дивизия, готовая, по его мнению, к революционным действиям. Это предложение не было поддержано, и взволнованный Орлов объявил о своем разрыве с тайным обществом. Как известно, на этом съезде, происходившем на московской квартире братьев Михаила и Ивана Фонвизиных, было принято решение о роспуске «Союза благоденствия».

В ото время за Орловым уже велась слежка. Выступление солдат одного из полков, когда Орлов встал на сторону солдат и отстранил от командования ротного командира, стало поводом и для фактического отстранения самого Орлова от командования, который давно искало правительство. По всей видимости, сведения о пропаганде в дивизии были уже собраны.

18 апреля 1823 года он получил приказ «состоять по армии» без ноеого назначения, что было равносильно отставке и означало конец военной карьеры.

Два с половиной года, которые пролегли между отстранением Орлова от должности и восстанием на Се-патской площади, прошли для него в постоянных разъездах и, надо думать, в душевном смятении. Он живет то в Киеве, то в Одессе, то в своем поместье Миля-тине в Калужской губернии.

В сентябре 1825 года М. Ф. Орлов приезжает в Москву. Здесь его застанет весть о выступлении на Сенатской площади. Орлов будет первым арестованным в Москве декабристом.

В записке, которую вез офицер, сопровождавший Орлова в Петербург, московский генерал-губернатор Д. В. Голицын написал Николаю I слова, из которых становится ясно, что за Орловым велась слежка: «...за эти три-четыре месяца, что он находится в Москве, он не дал повода ни к каким подозрениям, что я могу удостоверить, так как я распорядился установить за ним здесь наблюдение ввиду того, что прежнее его поведение давало администрации право на такой надзор».

Формально Орлов так и не стал членом тайного общества, ни Южного, ни Северного, однако связей с товарищами не порывал, неоднократно виделся он с П. И. Пестелем, встречался с Никитой Муравьевым. Бесспорно, декабристы продолжали видеть в нем верного друга и единомышленника. Это еще раз подтвердилось накануне восстания, когда к Орлову был послан из Петербурга в качестве курьера корнет П. Н. Свистунов, узнавший о поражении восстания по дороге в Москву и уничтоживший предназначавшееся Орлову письмо. Все вспоминавшие о его содержании декабристы, хотя и расходились в ряде конкретных деталей, сходились в том, что Орлову отводилась значительная роль – не то главы восставших войск, не то одного из членов временного правительства. Итак, Свистунов до Орлова не доехал, но 16 декабря к нему пришел И. Д. Якуш-кин, рассказавший все, что он знал, о разгроме восстания. В это время приехал П. А. Муханов и сказал Орлову, что необходимо во что бы то ни стало выручить арестованных. Для этого он поедет в Петербург и убьет императора. В ответ Орлов подошел к нему и поцеловал в лоб.

Орлов был арестован 21 декабря в 7 часов пополудни в доме своей двоюродной сестры А. А. Орловой-Чесмен-ской на Большой Калужской улице (Ленинский проспект) и в сопровождении конвойного офицера отправлен в Петербург.

Комендант Петропавловской крепости генерал-адъютант А. Я. Сукин получал от императора записочку о каждом прибывавшем арестованном. Ирония судьбы: в то время как многие важнейшие документы той эпохи оказались утраченными, записочки эти, часто нацарапанные на обрывках бумаги, сохранились. Сукин как зеницу ока хранил начертанные императорской рукой повеления, а после его смерти они были сданы на хранение в Государственный архив как документы, имеющие государственное значение.

Итак, 29 декабря Сукин получил записку: «...присылаемого при сем генерал-майора Орлова посадить в Алексеевский равелин... и содержать хорошо». Но этому предшествовал допрос, лично сделанный Николаем I в присутствии генерал-адъютанта Левашова. В 1831 го-ДУ Николай I написал для своего семейства «Записки» о восшествии на престол. Допрос Орлова он описывает так подробно, как немногие другие:

«...Я его принял как старого товарища и сказал ему... что других я допрашивал, а его же прошу, как благородного человека, старого флигель-адъютанта покойного императора, сказать мне откровенно, что знает.

Он слушал меня с язвительной улыбкой, как бы насмехаясь надо мной, и отвечал, что ничего не знает, ибо никакого заговора не знал, не слышал, и потому и к нему принадлежать не мог; но что ежели б и знал про него, то над ним бы смеялся, как над глупостию. Все это было сказано насмешливым тоном и выражением человека слишком высоко стоящего, чтоб иначе отвечать, как из снисхождения...»

В журнале следственного комитета сказано по поводу показаний Орлова: «Комитет по выслушании показаний генерал-майора Орлова находит, что в оных не видно чистосердечия и что объяснения его неудовлетворительны...» Отвечая на вопрос о том, почему он, зная о планах заговорщиков, не донес на них, Орлов выдал свою подлинную позицию: «Теперь легко сказать: «Должно было донести», ибо все известно и преступление совершилось. Но, к нещастию их, обстоятельства созрели прежде их замыслов и вот отчего они пропали». Выделенные слова Николай I своей рукой дважды подчеркнул, а над словами «но к нещастию» поставил одиннадцать восклицательных знаков, а сбоку на полях еще один – двенадцатый огромного размера.

Улики против Михаила Орлова были велики. Показания декабристов давали ясное представление о том, что он был чрезвычайно заметной и популярной фигурой в их среде, к делу были присовокуплены данные о попустительстве революционной пропаганде в 16-й пехотной дивизии.

Картина складывалась весьма внушительная. Но брат декабриста Алексей Орлов на коленях вымолил у царя снисхождение. Как точно сказал Герцен, если Орлов «не попал в Сибирь, то это не его вина, а его брата, пользующегося особой дружбой Николая и который первым прискакал со своей конной гвардией на защиту Зимнего дворца 14 декабря».

Да, Орлов избежал сибирской каторги «не по своей вине». Но освобождение его из крепости и .мягкость приговора поразили обе стороны: недоумевали осужденные декабристы, негодовали приближенные императора. До конца дней суждено будет Михаилу Федоровичу постоянно ощущать муки совести перед товарищами за свое избавление от сибирской каторги или ссылки рядовым на Кавказ и в то же время жить до последнего часа под неусыпным полицейским надзором.

16 июня 1826 года после полугодового заключения в сопровождении фельдъегеря, как арестапт, Орлов был вывезен из Петропавловской крепости под надзор в свое имение Милятино Калужской губернии без права въезда в столицы.

Не приходится сомневаться, что годы эти были для Орлова трудными: не давала покоя судьба друзей – кто казнен на кронверке Петропавловской крепости, кто заточен в сибирские остроги. Оставшиеся в стороне от следствия старые знакомые опасались поддерживать связь с опальным генералом.

В милятинском заточении Михаил Федорович старался не предаваться безделью. Много времени он отдавал работе над книгой «О государственном кредите». Несмотря на деятельную натуру, Орлов, по-видимому, не стал хорошим хозяином: имение было расстроено, фабрика цветного стекла приносила убытки. Он испытывал постоянные денежные затруднения.

Жизненная сила Михаила Федоровича требовала выхода, В 1831 году он подал прошение о том, чтобы пойти рядовым солдатом в армию, но получил отказ. Вместе с тем Николай I передал ему разрешение поселиться в Москве. Такому благоприятному повороту судьбы Михаил Федорович опять-таки был всецело обязан хлопотам брата Алексея, остававшегося любимцем императора.

Итак, Орлов в июне 1831 года возвращается в родную Москву, где и проживет до конца своих дней. Вскоре по прибытии Орлова в Москву свиты его величества генерал-майор граф Строганов 1-й доносил царю: «Появление в Москве отставного генерала М. Орлова произвело странное влияние на жителей сей столицы, и будущее постоянное пребывание в оной подает повод к толкованиям, заслуживающим при нынешних обстоятельствах оставаться не без внимания». Последовавшая на это высочайшая резолюция: «За Орловым смотреть должно и строго» – предопределила тайный надзор, продолжавшийся до самой смерти Михаила Федоровича.

В течение многих десятилетий считалось, что первым московским адресом М. Ф. Орлова был дом Шубиной на Малой Дмитровке. Однако недавние исследования москвоведа С. К. Романюка позволили ему на основании архивных документов установить, что сначала Орлов поселился в доме Кашкиной на Земляном валу, потом переехал на Малую Дмитровку в дом Бобринской, а в доме Шубиной он жил с 10 октября 1833 года до 7 сентября 1834 года. Затем Орловы перебираются в дом Цициановой на Садовой-Кудринской (№ 13, не сохранился), в 1836 г.– в дом Щербатова в Большом Николопесковском переулке (ул. Вахтангова, 13—17) и, наконец, в 1839 году покупают собственный дом на Пречистенке (Кропоткинская ул., 10).

Во владении Шубиной в 30-е годы жилых построек, как видно на плане этого времени, было еще немного, и, не считая главного дома, были они малы и неказисты. Поэтому, несмотря на отсутствие прямых доказательств, нет и тени сомнения, что семейство Орловых заняло особняк, выходивший фасадом на Малую Дмитровку, тогда еще украшенный портиком с шестью колоннами. Улица была тихой, но принадлежавшей к числу достаточно аристократических. Впрочем, тогдашняя Москва, где, как писал современник, «сено, скошенное, стоящее в копнах, можно, впрочем, встречать и на местах, ближайших к центру города», еще не утратила черт старого русского, в известной степени провинциального города.

Время берет свое. Немногое в сегодняшнем обиталище служебных кабинетов напоминает обстановку дворянского особняка. Но сохранились ведущая на второй этаж парадная лестница с резной балюстрадой, упирающаяся в огромное зеркало, увенчанное барельефом, изображающим женскую головку, ряд колонн, лепные украшения на потолке большого зала и одпой из небольших комнат, повторяющие изображение на фасаде: лиры, венки цветов, женские головки... Остальное подскажет фантазия: парадный зал, в стенах которого встречались многие лучшие и честные московские умы, мог быть по тогдашней моде отделан под мрамор или оклеен обоями светлых тонов – фисташковыми, палевыми, светло-голубыми. Углы зала и комнат, скорее всего, занимали печи-камины, согревавшие их долгими зимними вечерами.

Среди комнат был кабинет хозяина дома. Здесь за столом или бюро Михаил Федорович замышлял множество колоссальных общественных предприятий, лишь немногим из которых в застойную николаевскую эпоху суждено было осуществиться. Здесь он завершал работу над книгой «О государственном кредите», вел хлопотную переписку об ее издании. Путь книги к публикации был чрезвычайно труден, едва ли не десяток высоких инстанций решал вопрос о такой возможности. В январе 1832 года Орлов писал П. А. Вяземскому, принимавшему активное участие в этом сложном деле: «Я долго-был изгнан, в несчастии, под строгим присмотром полиции; но бедствия, мною претерпенные... не потушили в сердце моем священной любви к России и ко всему родному. Я все-таки остаюсь человеком, известным моею честностью и не совсем безызвестным умом и некоторыми способностями. Неужели можно отвергать мысли, полезные для всего отечества, единственно от того, что они принадлежат человеку, находящемуся в бедствии и опале?»

Наконец книга увидела свет, но вышла анонимно, без указания имени автора. Власти боялись назвать его, хотя рука цензора весьма добросовестно прошлась по рукописи. Книга носила следующее название: «О государственном кредите. Сочинение, писанное в начале 1832-го года». Таким образом, снимались опасения, что книга написана была в годы членства Орлова в тайном обществе, хотя на самом деле, по крайней мере, многие ее страницы родились именно тогда.

Не вдаваясь в подробный анализ книги, отметим, что она занимает, по мнению исследователей, выдающееся место в истории финансово-экономической науки. Орлов выступил как страстный приверженец государственного кредита, займов и в то же время умеренности налогов. По своей классовой сущности книга была капиталистической, по сути дела опережала свое время и, быть может, поэтому не была широко замечена современниками. Кроме того, возможно, многих отпугнул узкоспециальный на первый взгляд характер книги.

Один из экземпляров Орлов послал Пушкину. Так Пушкин входит в наш рассказ о доме на Малой Дмитровке.

Для нас дружба с Пушкиным уже сама по себе служит свидетельством человеческой неординарности. Для характеристики Михаила Федоровича Орлова, личности огромного масштаба, современника поэта, эта дружба органична. Знакомство Пушкина и Орлова состоялось еще в 1817 году, когда они оба были членами литературного общества «Арзамас». Пушкин чаще всего в письмах называет Орлова старым арзамасским прозвищем Рейн. Однако по-настоящему они сблизились в Кишиневе, во время южной ссылки поэта. Их общение было очень тесным. Е. Н. Орлова в письмах брату Александру рассказывает: «У нас беспрестанно идут шумные споры – философские, политические, литературные и др. ...»; «Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах». А вот свидетельство самого Пушкина: «Пишу тебе у Рейна – все тот же он, не изменился, хоть и женился»,– это из письма П. А. Вяземскому.

Несмотря на многолетнюю разлуку, связи Орлова и Пушкина не прерывались. Будучи в Москве осенью 1832 года и живя в своей любимой гостинице «Англия» в доме Обера в Глинищевском переулке (ул. Немировича-Данченко, 6), Пушкин заходил к Орлову. Екатерина Николаевна Орлова писала брату Николаю 11 октября: «Пушкин провел здесь две недели, я его не видела, он был у нас только один раз утром, и больше не появлялся...»

Возможно, что посещение Орлова Пушкиным, о котором пишет Екатерина Николаевна, .было ответом на записку Орлова Александру Сергеевичу, предположительно относящуюся к этому пушкинскому пребыванию в Москве:

«Вот, милый Пушкин, письмо к моему брату (А. Ф. Орлову.—Е. X.) и два ящика с цветным стеклом. Передай брату и то, и другое, и третье.

Обманщик! Неужели ты способен уехать из Москвы, не простившись со своими лучшими друзьями?

Весь твой М. Орлов».

Новые хронологические рамки жизни Орлова в доме Шубиной ставят вопрос: бывал ли здесь Пушкин? На это время падают два приезда Александра Сергеевича в Москву: в ноябре 1833 года он останавливался здесь проездом с Урала, где собирал материалы о пугачевском восстании; в конце августа 1834 года – по дороге из Петербурга в Болдино. Оба эти приезда были чрезвычайно кратковременны, и найти следы посещения Пушкиным Орлова не удалось. Так что остается только предполагать, что Пушкин бывал в доме Шубиной на Малой Дмитровке. Но многолетняя дружба и свидетельства о неоднократных встречах в Москве в другие приезды Пушкина дают основания для таких предположений и дальнейших поисков.

Итак, из дома на Малой Дмитровке в начале 1834 года Орлов послал Пушкину в Петербург экземпляр книги «О государственном кредите» с дарственной надписью: «Милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину от сочинителя М. Орлова в знак дружбы и уважения». Это был один из нескольких подготовленных Орловым для друзей экземпляров, в которые были вплетены рукописные вставки, то есть цензорские купюры. Любопытно, что в личной библиотеке Пушкина был найден еще один экземпляр книги Орлова без вставок, очевидно приобретенный им до получения в подарок от автора, что говорит об интересе, проявленном Пушкиным к книге Орлова. До нас дошли немногочисленные заметки Пушкина о книге, однако они настолько фрагментарны, что не позволяют сделать вывод о том, как оценил Александр Сергеевич те или иные положения книги, но являются еще одним свидетельством внимательного к ней отношения.

Имя М, Ф. Орлова стоит в списке тех, кому Пушкин намеревался послать первый том «Современника». В дневнике Александра Ивановича Тургенева, друга Пушкина, находим несколько упоминаний про Орлова, разговоры с ним о произведениях Пушкина и наоборот: например, 15 декабря 1836 года А. И. Тургенев записывает, что говорил с Пушкиным о Михаиле Федоровиче Орлове.

В последний свой приезд в Москву в мае 1836 года, меньше чем за год до роковой дуэли, Пушкин, живший в доме своего друга П. В. Нащокина (Воротниковский пер., 12), не раз встречался с Орловым, бывал и у него дома, в Большом Николопесковском переулке.

Орлов остро переживал трагическую гибель Пушкина. Отец поэта, Сергей Львович Пушкин, узнал о кончине сына в Москве. Он жил у своей сестры Елизаветы Львовны в Милютинском переулке (ул. Мархлевского, 16, во дворе). Получив письмо В. А. Жуковского, в котором содержались подробности последних часов Александра Сергеевича, он передал его Чаадаеву. Тот попросил разрешения немного задержать письмо, чтобы показать его Орлову, как он писал С. Л. Пушкину, «одному из самых горячих поклонников нашего славного покойника».

Жизнь Орлова в Москве, лишенного настоящего дела, парализованного своим поднадзорным положением, была тягостна. А. И. Герцен в «Былом и думах» дает ей такую оценку: «От скуки Орлов не знал, что начать. Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившиеся ему дороже, чем он их продавал, и книгу он принимался писать «о кредите»,– нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было... Смертельно жаль было видеть Орлова, усиливавшегося сделаться ученым, теоретиком».

М. С. Лунин из сибирской ссылки, получив какие-то сообщения о московской жизни, желчно писал в одном из писем, имея в виду Орлова, что некоторые из «помилованных» «берут на себя роль угнетенных патриотов и возбуждают к себе удивление в своем околод-ке изданием книг, которых никто не читает, и попечительством над школами живописи».

Думается все же, что подобные приговоры слишком суровы. Бесспорно утверждение Герцена, что «не туда рвалось сердце», но позволим себе усомниться в том, что вся бурная разнообразная деятельность Орлова предпринималась им всего лишь «от скуки». И мепыне всего это относится к художественным классам.

Имя Михаила Федоровича Орлова вошло в историю русского искусства, он стал одним из организаторов Московского художественного общества и Художественного класса, который в 1843 году был реорганизован в Московское училище живописи и ваяния (разместилось на Мясницкой – ныне ул. Кирова, 21), а в 1865 году после объединения с архитектурным училищем – в Училище живописи, ваяния и зодчества, с которым связаны наиболее демократичные, реалистические тенденции в русском искусстве второй половины XIX века. Как впоследствии напишет В. В. Стасов: «Московская школа выполнила все горячие ожидания, она сделалась истинным рассадником лучшего, нового русского искусства, самостоятельного, национального».

Но возвратимся к истокам. Художественный класс вырос на основе небольшого кружка художников-профессионалов и любителей живописи, которые в 1832 году стали собираться на Ильинке (ул. Куйбышева, 14, дом не сохранился) для рисования с натуры. Это были Е. И. Маковский, А. С. Ястребилов, В. С. и А. С. Добровольские, И. Т. Дурнов, И. П. Витали и другие. 1 июня 1833 года был учрежден Московский художественный класс. Его первыми директорами стали адъютант московского генерал-губернатора Ф. Я. Скарятин, знаменитый историк, археолог и библиофил А. Д. Чертков и М. Ф. Орлов. Класс существовал на ежегодные взносы членов общества, составлявшие 250 рублей ассигнациями. Каждый такой член мог послать на обучение в Художественный класс двух учеников любого сословия, не исключая даже крепостных. Первоначально класс открывался на четыре года. В проекте устава указывалось, что главная задача класса «доставить жителям Москвы способы образования в художествах», ибо, как отмечалось далее, «сколько людей, рожденных для художеств, остаются без всякого образования и здесь, и в отдаленных частях России».

Для занятий было снято помещение в доме № 1 по Китайскому проезду, однако вскоре пожар прервал занятия, погубив часть учебного оборудования. Некоторое время класс помещался на Страстном бульваре (дом № 4, не сохранился), а затем переехал на Большую Никитскую (ул. Герцена, 14, во дворе).

В отчете о деятельности класса, быть может написанном в том же кабинете и напечатанном в мае 1835 года в журнале «Московский наблюдатель», М. Ф. Орлов отмечал: «Нам кажется, что успехи учеников значительны. Классы наши посещаемы были постоянно 37-ю учениками, присылаемыми по бесплатным билетам от гг. Членов, и 33-я учениками, вносившими за себя платы по 5 рублей в месяц».

Орлов отдавал много сил Художественному классу. Он привлек к преподаванию В. А. Трошгаина и К. И. Ра-буса.

В 1837 году, когда истек четырехлетний испытательный срок, отпущенный классу, он оказался на грани закрытия из-за нехватки средств. Докладная записка о Художественном классе от 18 августа 1842 года так рассказывает об этом трудном моменте: «Класс стремился к падению и пал бы непременно, если бы деятельность учителей и бывшего директора генерал-майора Орлова не удержала его на краю погибели. Целые шесть месяцев класс колебался и изнемогал. Но все это время учение ни на один день не прекращалось, г. Орлов поддерживал собственными деньгами, а гг. учителя, новые академики, отказавшись от жалованья, преподавали уроки без всякого возмездия; наконец, после шестимесячных усилий, надежд и сомнений Общество составилось...»

Таким образом, решительное и бескорыстное поведение Михаила Федоровича Орлова во многом определило дальнейший путь русского художественного образования.

Но Художественный класс был не единственной точкой приложения энергии Орлова. Сразу по приезде в Москву он становится членом Московского общества испытателей природы. Это общество возникло при Московском университете в 1805 году. Несмотря на то что непосредственные задачи общества лежали в пределах естественных наук, к нему, как к культурному центру, тянулись люди, от наук далекие. Достаточно сказать, что одновременно с Орловым членами общества были молодой Герцен, Николай Раевский, декабристы Ф. Н. Глинка и В. П. Зубков, а сосланный в Сибирь Н. А. Бестужев с оказией передал для коллекции общества образцы набранных в Сибири руд. Что касается М. Ф. Орлова, то он вошел даже в состав совета Общества испытателей природы, а в ноябре 1836 года сделал па одном из заседаний доклад «Некоторые философские мысли о природе», текст которого, к сожалению, до нас не дошел. Орлов попытался усилить общественный характер общества и предложил внести некоторые изменения в его устав. Однако министр просвещения граф Уваров запретил пересмотр устава.

М. Ф. Орлов был одним из активных деятелей Московского скакового общества. Возможно, здесь сыграло определенную роль семейное пристрастие к лошадям:, дядя Михаила Федоровича А. Г. Орлов-Чесменский на Хреновском конном заводе в Воронежской губернии собрал мирового класса коллекцию лошадей различных пород, руководил серьезной зоотехнической работой и создал знаменитую впоследствии орловскую рысистую породу. Он был основателем первых в России скачек, которые проводились с 90-х годов XVIII века на Донском поле, неподалеку от Нескучного дворца графа.

Так или иначе, возможно отчасти и следуя семейной традиции, Михаил Федорович участвует в работе Московского скакового общества, пишет несколько работ по коневодству, устройству скачек и распределению призов.

Но общественная деятельность была как бы внешней стороной жизни Михаила Федоровича. Москва 30-х годов стала после разгрома декабристского движения в большей степени, чем Петербург, очагом свободомыслия. Это естественно: репрессии обрушились в первую очередь на северную столицу и расквартированную на юге армию. В Москве же в дни восстания декабристов не произошло открытых выступлений, и соответственно удар реакции был не столь силен. Новая волна оппозиционных настроений накатила на Московский университет, где в эти годы образовались студенческие кружки Н. П. Сунгурова, Герцена – Огарева, «Общество 11-го нумера» В. Г. Белинского.

Но и Москва не оправилась от удара, казалась опустевшей. Николаевская реакция, свирепствовавшая цензура печати загоняли передовую мысль в салоны и гостиные, которые были в те годы как бы клапаном, отчасти дававшим выход в беседах и дискуссиях назревшим мыслям. Дом М. Ф. Орлова становится одной из точек притяжения передовых москвичей.

Дом Шубиной на Малой Дмитровке... Эти слова не стали адресом великосветского салона, где дамы щеголяли парижскими туалетами, а мужчины кичились чинами и наградами. Но в ворота дома чередой нередко въезжали экипажи. Как вспоминал поэт Я. П. Полонский, «вся тогдашняя московская знать, вся московская интеллигенция как бы льнула к изгнаннику Орлову; его обаятельная личность всех к себе привлекала... Там, в этом доме, я встретил впервые Хомякова, проф. Грановского, Чаадаева, И.Тургенева». Этот список можно было бы продолжить многими славными именами. Дружеский круг Орлова был велик, но друзей выбирать ⁴ он умел. Думается, не будет преувеличением сказать, что дверь его дома открывали едва ли не все достойные люди того времени. Выдающаяся личность Михаила Федоровича Орлова порой незаслуженно обходится молчанием исследователями общественной жизни Москвы 30-х годов, а ведь он был как бы водоразделом между прогрессивными и консервативными кругами. Последние до конца дней Орлова считали его общество неподходящим. Об этом красноречиво говорит, например, дневниковая запись сильно к тому времени «поправевшего» М. П. Погодина летом 1840 года, когда в Москву приехал оппозиционный депутат французской палаты депутатов Могэн: «Получил приглашение от Павлова на Могэна, но не поеду, ибо там, верно, будут Орлов, Чаадаев».