Текст книги "Когда в терновнике некому петь(СИ)"

Автор книги: Елена Санарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Ты спишь?

– Нет.

– Я завтра приду в монастырь. Невозможно, знаешь, невозможно так жить.

Она села на край дивана и принесла с собой терпкий запах мужского одеколона.

– Мы договорились. Он будет исповедовать, и потом... Потом мне надо будет причаститься. Кто служит в воскресенье литургию?

– Никодим.

– Ах да. Ведь он говорил мне. Ну, значит, так и будет. Сам нагрешил, сам грех отпустил.

Она поцеловала Глеба в макушку и ушла, осторожно прикрыв дверь.

Суббота преподнесла приятный сюрприз. После трапезы Глеба подозвал к себе епископ и сказал, что отныне благодаря трудолюбию и стараниям в исполнении послушаний ему разрешено ходить на службы в подряснике.

Это был триумф! Правда, триумф явно не случайный. Владыка, который раньше не особенно обращал внимание на Глеба, вряд ли бы самостоятельно додумался до такого поощрения. Здесь чувствовалось чье-то вмешательство. Но чье? Никодима? Ответ не заставил себя ждать.

– Глеб...

Никодим подошел, привычно кутаясь в мантию.

– Я сегодня с начальством поговорил... И хотя мне было не очень удобно поднимать этот вопрос, я намекнул, что тебя уже пора благословить на подрясник. Владыка ничего тебе не сказал?

– Да, сказал...

– Ну, тогда сейчас поедем и купим. У меня тут знакомый один их шьет хорошо, там и подберем тебе по размеру.

Они направились на стоянку, где под заснеженной липой притаился "форд". Машина для блудливых поездок. И не стыдно ему использовать автомобиль для греховных дел? Глеб скривился от презрения: "Эх, батюшка, батюшка, посадить бы тебя в пещеру, да заставить отмаливать грешки... Ну да ладно... Некоторые идут к власти по трупам, а я пойду по чужим грехам. Потом выберусь на самый верх и буду сокрушать и выжигать огнем таких как ты. А пока твоя похоть мне на руку".

– Отец Никодим, а я деньги не взял, – Глеб устроился на переднем сиденье и посмотрел на своего порочного благодетеля.

– И хорошо, что не взял, – ответил тот, выезжая с территории монастыря. – Это будет мой подарок в честь твоего продвижения по службе.

Колеса прокрутились на гололеде, и автомобиль рванул с места. Как выяснилось, Никодим любил лихачить и хвастаться тем, как хорошо водит. Однако асом назвать его было нельзя – он швырял машину из стороны в сторону, едва успевал затормозить перед другими автомобилями, в общем, больше показушничал, нежели демонстрировал умелую езду. Глеба это развеселило, и он с любопытством рассматривал Никодима, разглагольствовавшего на тему несправедливости монастырского благочинного и глупости прихожан. Интересно, чем он нравится маме? Умением всех осмеять или внешностью растолстевшего херувима? Глеб всмотрелся в одутловатое лицо Никодима и улыбнулся. Прав, ох и прав дьякон Николай, когда говорит, что у женщин в голове неразбериха. Порядочные им не нравятся, а на падших их тянет.

– Вот и приехали.

Никодим резко вдавил тормоз.

– Выходи, сейчас я тебя познакомлю с отцом Агафоном.

В церковной лавке, наполненной утварью и тканями, было сыро и сумрачно. В нос ударил сильный аромат рассыпанного по полкам ладана.

Пока Никодим объяснял неприветливому старику, какой подрясник им требуется, Глеб осторожно снял с крючка посеребренное кадило и позвенел бубенцами. Мечта! Когда-нибудь наступит момент, и ему разрешат кадить и читать молитвы. Жаль, что пока еще это невозможно.

После нескольких примерок они выбрали подходящий подрясник и, попрощавшись, вернулись в машину.

– Доволен?

– Да. Спасибо большое!

Глеб прижал к себе заветный сверток.

– Ну и чудесно. А теперь в обратный путь. Ты сегодня исповедоваться будешь?

– Хотел.

– А у кого? Дамиан ведь болеет. К кому ты ходишь, когда его нет?

– К схимнику. Отцу Валериану.

Никодим откашлялся:

– А может, ты вообще моим духовным сыном станешь? Ничего не имею против отца Дамиана, но он у нас болящий.

Глеб едва удержался, чтобы не щелкнуть пальцами. Сработало! Теперь он будет духовный сын известного в церковной среде игумена. А это уже что-то!

– Как благословите, батюшка, – он улыбнулся.

– Значит, договорились. Будет минутка, я тебя исповедую. Завтра перед службой...

Утром Глеб пришел к выводу, что оказался в тупике. Исповедоваться Никодиму по правилам, не скрывая ни единого прегрешения, он никак не мог – это было абсурдом, о котором не хотелось даже думать. Идти к кому-то другому и выдавать тайну чужой личной жизни, а вместе с этим и свою собственную, тоже было невозможно. Как поступить? Он не знал ответа на этот вопрос. И после некоторых мучений стал молиться о том, чтобы ему был послан ответ.

– Что тебя гнетет, отрок?

Странный старик в ветхих одеждах подошел сзади и тихонько постучал посохом по чугунному полу.

– Готовлюсь к исповеди, батюшка. А вы кто?

Глеб посмотрел на наградной крест неизвестного священника.

– Отец Владимир из лавры. Вряд ли ты что-то слышал обо мне. Но скажи, отчего исповедь вызывает столь сильное смятение в твоем сердце?

– Есть кое-что, о чем я не готов говорить.

– Тогда молчи, но ежедневно молись Богу о том, чтобы он ниспослал тебе силы обо всем рассказать. Возможно, когда наступит час просветления, ты поймешь, что попусту тревожилась душа, а думы о собственных тяжких грехах были не более чем гордыней.

– Гордыней?

Глеб удивленно посмотрел на собеседника.

А может, и впрямь его мысли по поводу греховности собственной идеи карьерного роста – ерунда? С чего он вообще взял, что это грех? Ведь он стремится служить Богу верой и правдой, служить так, как служили праведники прежних времен. А для этого ему надо стать кем-то. Значит, так тому и быть.

Попрощавшись со стариком, Глеб с легким сердцем пошел на исповедь. Он больше не терзался сомнениями и откровенно рассказал Никодиму только о своих школьных проблемах, которые беспокоили его в последнее время, а потом занялся делами и добросовестно причастился...

После службы он встретил маму у закрытых ворот западной стены.

– А я думал, ты домой пошла.

– Нет.

Она подняла воротник шубы и спрятала половину лица за коричневым мехом.

– Хотела с тобой прогуляться.

– И как успехи?

Глеб удовлетворенно отметил, что ее глаза не были заплаканными.

– Все нормально, – заговорила она быстро и немного нервно. – Он отпустил мне грехи. Посетовал, правда, что наши отношения я воспринимаю именно так. Но допустил до исповеди и сказал, что раз я приняла решение... А я приняла... Да, именно так. Я сказала, что даю ему свободу. Отпускаю его молиться. И что все кончено. И теперь... Теперь я освободилась. Я снова смогу писать. Кстати, его заказ остается в силе. Да, я смогу работать, потому что все позади. И теперь жизнь пойдет как раньше.

– Ясно.

Глеб оставил без комментариев мамины признания, хотя немного расстроился от такого поворота дел. А вдруг Никодим перестанет оказывать ему знаки внимания? Неизвестно. Остается только ждать, что будет дальше, и не печалиться раньше времени...

Остаток дня прошел мирно и без происшествий. Мама увлеченно писала икону, несколько раз звонила знакомому реставратору и была в хорошем настроении. Казалось, она скинула какой-то гнет, который мешал ей нормально дышать, и теперь наслаждалась каждым мгновением. Однако такое положение дел длилось недолго.

В четверг вечером квартиру огласил резкий звук дверного звонка.

– Кто это?! – крикнул Глеб из своей комнаты.

– Сейчас посмотрю.

Мама пошла открывать, и через несколько секунд из прихожей раздался ее вскрик:

– Ты!?

– Нам надо поговорить, – голос Никодима звучал глухо и непривычно. – Пусти меня.

– Уходи. Ведь мы обо всем договорились.

– Нет.

Возникла пауза. Толкаемый любопытством, Глеб приоткрыл дверь комнаты и посмотрел в коридор. Они стояли обнявшись и целовались.

– Ты всерьез думала, что я буду лбом об пол биться и читать покаянные молитвы? – сказал Никодим, когда они наконец смогли оторваться друг от друга. – Да что ты знаешь о монашеской жизни?! Это не Средние века. Я не собираюсь лишать себя общения. Хватит сидеть тут взаперти и рисовать. Пойдем!

– Подожди. Мне надо переодеться.

Мама засуетилась возле зеркала, расчесывая непослушные кудри.

– Ну так поторопись. А я воды выпью.

Он снял пальто и прошел в кухню.

– Глеб! – донеслось оттуда. – Иди сюда, я тебя давно не видел.

Отсиживаться в комнате теперь не имело смысла, и Глеб пошел на зов своего духовника. Оказалось, что тот одет по-граждански – в джинсы и рубашку. Еще никогда отец Никодим не казался ему столь смешным. Глупая, не прикрытая величественными одеяниями, пузатая фигурка, какая-то неуместная для штатского человека косматая рыжая борода, растрепанные волосы. Все это делало его похожим на рокера или фоторепортера.

Не успев поздороваться, Никодим схватился за сотовый:

– Кто-то звонит. Подожди, надо ответить, – Он зачем-то нажал кнопку громкой связи и начал разговор.

– Батюшка, здравствуйте! – подобострастно просипел мужской голос. – Простите, что отрываю. Вы, наверное, молитесь. Но мне ваш духовный совет нужен.

– Слушаю вас, уважаемый Константин.

Никодим подмигнул Глебу и, взяв чайник, плеснул себе воды в стакан.

– У меня сегодня сестра умерла. Что делать-то? Ведь пост, как поминки-то справлять?

– Главное – усердно молитесь. Читайте вечернее и утреннее правила. А поминки... Ну не готовьте мяса. И поскромнее, поскромнее.

В этот момент в кухню зашла мама, и Никодим, видимо не удержавшись, провел рукой по ее талии.

– И спиртного не надо. Постарайтесь воздерживаться. Все-таки Великий пост на дворе.

– Спасибо, батюшка! – всхлипнул человек. – Вы как свет в окне. С вами и горе переживать легче. Святой вы человек.

Попрощавшись, Никодим отключил телефон.

– Больные люди, – громко прокомментировал он разговор и залпом выпил воду. – Собралась?

– Да.

Мама смотрела на карман, в который он спрятал телефонную трубку.

– Зачем ты так про него?

– Ты о чем? – не понял Никодим. – А! Этот? Да он болящий. Не обращай внимания. Пойдем скорее. До свидания, Глеб...

Дальнейшие дни принесли душевное равновесие. Мама почти каждый вечер уходила на свидания и из-за этого была в курсе всех закулисных дел обители. Она добросовестно рассказывала Глебу все, что ей выбалтывал в порыве откровенности Никодим, которому, судя по всему, до одури надоела монастырская жизнь. По ее словам, он не уставал жаловаться на неправильно выбранную профессию, глупых прихожан и изъяны русского православия. «Я спрашивала его, – говорила мама возмущенно, – почему он не уйдет из церкви, если все так плохо. Можно было бы работать, как когда-то давно, журналистом или преподавателем богословия. Но он лишь кричал, что никто никогда не заставит его бросить служение».

Все это было Глебу на руку. Благодаря маминой порочной связи он не просто добился всеобщего признания и так называемого продвижения по службе. Теперь он мог играть на потаенных струнах всей братии, тем самым укрепляя свои позиции и завоевывая всеобщую любовь. Он был удовлетворен и с каждым днем становился все увереннее в себе. Мама же, напротив, чувствовала себя хуже и хуже. Она много плакала, объясняя слезы расшатавшимися нервами, и корила себя за неправедный образ жизни.

– Почему ты с ним не расстанешься, если тебе так тяжело? – спросил однажды Глеб после ее очередной истерики.

– Я не могу. Все так странно. Будто бы что-то черное поселилось в моей душе. И это нечто притягивает меня к Никодиму.

– Может, ты просто его любишь?

Она покачала головой:

– Я не люблю его, но признаюсь в обратном. Я презираю его, но вновь и вновь иду на свидание. Я падаю все ниже и ниже. И нет уже сил подняться.

Видимо, и у самого Никодима порой появлялись похожие мысли. Как-то раз, когда он сидел с мамой на кухне, до Глеба донесся их разговор.

– Я напрасно сегодня за тобой заехал. Ты останешься дома, и мы никуда не пойдем.

– Почему?

– Завтра я служу литургию.

– И что? – ее голос звучал надрывно.

Никодим нервно закашлялся:

– После наших контактов... Понимаешь... Это метафизика... Я не могу подходить к святым дарам. Мне страшно. Я боюсь. Да, представь себе. Я мучаюсь постоянно, но не могу оторваться от тебя. Давай не будем встречаться перед тем, как я служу...

– Может, мы теперь расписание составим? – мама зло расхохоталась. – Если завтра службы нет, то можно и в такой позе, и в такой. А если есть, то будем друг друга за руку держать!

– Какая ты пошлая! – Судя по звуку, он стукнул кулаком по столу. – Есть в тебе что-то инфернальное. И иконы ты пишешь с изъяном, непрофессионально и как-то дьявольски. Да и вообще. Не человеческими руками сделана наша история, ох, не человеческими.

– Не переживай, – теперь она говорила сквозь слезы. – Ты все равно не священник, а полуфабрикат. Так что и спрос с тебя невелик.

После этого Никодим уехал, чтобы на следующий день прийти снова и погрузиться в болото своей страсти.

Глеб до конца не понимал их терзаний. Он любил маму. Все больше любил, хоть и осуждал Никодима, который заменял ему несуществующего отца. Молился за них и за то, чтобы они могли жить праведно, но в то же время от всего сердца желал, чтобы эта связь не прерывалась.

Думая, что они оба впервые в своей жизни стали жертвами странных мистических обстоятельств, он считал их мучениками. Но даже узнав об ошибочности своих рассуждений, не перестал испытывать к своему заблудшему духовному отцу чувства сыновней любви.

– А ты знаешь, оказывается, я не первая женщина, с которой Никодим нарушил обет! – мама сказала это с вызовом в ответ на рассуждения Глеба о том, что Никодима из-за его знания литургики стоило бы назначить благочинным монастыря.

– Да? – Глеб опешил.

– Представь себе. Он так мимоходом мне об этом рассказал. Представляешь, у него много лет была любовница, еще в те времена, когда он возглавлял сельскую церковь. И так он жил. Нагрешит, покается, нагрешит, покается. Система-то у него отработана. А я думала, что являюсь чем-то из ряда вон выходящим в его судьбе. Но оказалось, я встречаюсь с обычным блудливым монахом.

– Ну и ладно... – Глеб махнул рукой. – Ты все время обзываешь его. А ему нелегко.

– Нелегко, нелегко... – она грустно рассмеялась. – Бывают истории красивые, как у "Поющих в терновнике", а бывают уродливые, как у нас.

– Что за терновник?

– Такой дамский роман о любви женщины и католического священника.

Читать женскую книжку даже ради того, чтобы провести параллель с их историей, Глебу не хотелось, поэтому он скачал краткое содержание произведения и ознакомился с идеей. Никаких выводов для себя он не сделал, а только утвердился во мнении, что и мама, и Никодим – жертвы обстоятельств. Он стал еще больше за них молиться и однажды даже попросил Бога дать им передышку друг от друга. Вскоре его просьба была услышана.

– Я уезжаю на Афон, – заявил маме Никодим спустя пару дней после Пасхи. – Надо окончательно понять, хочется мне там жить или нет.

Они втроем пили чай на кухне, поэтому Глеб стал свидетелем этого разговора.

– А тебе дурно не станет? – рассмеялась мама.

– В каком смысле?

– Ну, ты уже раз сто повторил, что устал от церкви. А тут вдруг святогорские путешествия. Съездил бы куда-нибудь к морю, переключился.

– Нет, – батюшка вдруг стал принципиальным. – Не надо мне никаких светских вояжей. Я поеду молиться в Свято-Пантелеимонов монастырь, в Ватопед, в лавру. Да и вообще. За меня платит мой духовный сын, бизнесмен Сергеев. Так что очень даже выгодно – две недели за счет благодетеля...

Следующие четырнадцать дней мама только и делала, что получала и отправляла телефонные сообщения. От расставания ей стало намного хуже, подобно тому как становится плохо наркоману без привычных доз героина. И всякий раз, когда у них с Глебом заходил разговор о Никодиме, она вздыхала и говорила: "Скорее бы он вернулся".

Зато в монастыре воцарилось умиротворение. В алтаре никто не смеялся, не рассказывал пошлых анекдотов, да и вообще не разжигал междоусобных настроений, как это обычно делал Никодим. Все молились и изредка удивлялись вслух, сколь тихо и спокойно в обители без главного смутьяна. Он же духовно отдыхал на святом полуострове и радовал себя далеко не пуританскими мыслями.

– Да! Алло! – Мама схватила телефонную трубку и убежала к себе в комнату.

– Откуда ты звонишь? Очень плохо слышно... Хорошо... Сейчас...

Она прикрыла дверь и включила громкую связь.

– Я в Пантелеимонове монастыре, – донесся до Глеба шипящий и прерывистый голос Никодима.

– Соскучилась по тебе смертельно. Нет уже сил ждать.

– А я? Ты думаешь, мне легко? – он рассмеялся. – Зря я уехал так надолго. Вот сижу тут, смотрю на море и думаю, думаю... Эх, тебе и невдомек, какие мысли меня посещают. Такие сексуальные подробности наших свиданий. Ты даже и вообразить не можешь.

– То есть ты сидишь в монастыре и рассуждаешь о таких вещах?

– Да, я много думал и пришел к выводу, что не могу жить без женщины. И наплевать на то, ты это будешь или кто-то другой. Просто я так устроен.

– Ну ясно... – протянула мама разочарованным тоном. – А Афон? Что ты решил?

– Да, я решил! – Никодим крикнул это так, будто выступал на митинге. – Больше никогда сюда не вернусь! Народ здесь зомбированный, потерянный. Монахи деградировавшие. Да и группа бизнесменов, которые со мной поехали, тоже опускаются все сильнее. Я просто поражаюсь, как православие плохо влияет на свободу. Люди катастрофически теряют себя. А я не хочу, понимаешь, не хочу! Я свободный художник!!! Да, ну вообще... – он на секунду прервался, а потом вдруг перевел тему: – Скажи, что тебе привезти? Только не говори, что нечто религиозное. Надоело мне это все. Мечтаю купить тебе нормальный человеческий подарок...

Мама хотела было что-то ответить, но тут связь прервалась, и в ее комнате стало тихо. Немного побыв в одиночестве, она пришла к Глебу и сказала:

– Никодим звонил с Афона, нес какую-то чушь.

Ее горький вздох заставил его оторваться от компьютера.

– И как мне прекратить этот роман? Как? Скажи?

Глеб пожал плечами:

– Понятия не имею.

Мама села в старое дедово кресло и погладила подлокотники.

– Знаешь... Он как фантастическая радиоактивная змея... Отравляет все, к чему прикасается. И религию он тоже отравил... Я поймала себя на мысли, что больше не могу нормально молиться. Да и вообще... Вопрос о православии вызывает у меня физическую боль. В голове сумбур и голоса. Снятся разные святые. Одни говорят, что я орудие, с помощью которого Никодима наставляют на праведный путь. Другие уверяют, что мне необходимо сделать все возможное, чтобы он вышел из церкви. Чему верить? А?

– Обычно священники советуют читать молитвы. Но в этом случае...

Глеб посмотрел на ее растрепанные волосы с серебристыми нитями давно не крашенной седины.

– Наверное, они посоветовали бы тебе что-то другое. Не знаю, какие святые приходят к тебе во сне, но одно могу сказать наверняка. Никодим – это испытание, которое послано Богом. А пройдешь ты его или нет, зависит от тебя.

– Наверное, ты прав.

Мама встала и медленно подошла к окну.

– Только вот испытания бывают такие, которые очень трудно выдержать. От этого игумена можно и счеты с жизнью свести, но такой финал будет уж совсем не богоугодным делом...

В пятницу Никодим вернулся с Афона и прямо с самолета приехал в гости.

– Привет, Глеб! Где мама? – радостно спросил он, бросая толстый рюкзак на ковер прихожей.

– Скоро придет, в магазин пошла.

– Ну и отлично.

Он прошел на кухню и бесцеремонно поставил на плиту чайник.

– Сейчас я тебе подарки вручу.

Вернувшись в коридор, батюшка шумно покопался в своих вещах и вытащил бренчащее бубенцами кадило непонятной формы и набор греческого ладана.

– Вот, сын мой, благословляю тебя на каждение. Теперь сможешь читать молитвы и кадить в свое удовольствие. А! Вот и она!

Он повернулся к двери и улыбнулся маме, которая от неожиданности чуть не уронила пакет с продуктами.

– Ты приехал раньше? Почему?

Они на секунду обнялись и быстро отошли друг от друга.

– Проходи, сейчас будем есть. А это что? – она посмотрела на Глеба, звеневшего замысловатым подарком.

– Кадило. Теперь у вас тут все пропахнет ладаном. Это, знаешь, как барабан принести. Этакий подарок родителям. А для тебя у меня тоже кое-что есть. Вот!

Он протянул ей сверток. Мама села на коридорный пуф и стала шуршать бумагой:

– Икона! Из Ватопеда? – воскликнула она, разглядывая лик Божией Матери. – Здорово. Это то, о чем я мечтала.

– Да.

Никодим наклонил голову и посмотрел на свой подарок.

– Я подумал, что ты поставишь ее в своей комнате и будешь горячо молиться...

– А ты меня научишь? – язвительно прошептала она в ответ. – Ты же в этом специалист...

– Ну... Что ты, в самом деле...

Он скосился на Глеба и достал из кармана коробочку.

– А это я купил в аэропорту. Попросил самый дорогой.

Мама вытащила из бархатного футляра сияющий стразами кулон и надела.

– Спасибо. Сам выбирал?

– Нет. Продавщица. Я сказал ей, что мне нужен подарок девушке. Она посоветовала круглый с лебедями. Не знаю, что это значит, но птички забавные.

– В Греции лебедь – символ удовлетворенной похоти, – задумчиво сказала мама, почему-то глядя в потолок. – Должно быть, твоя советчица знала, что продать монаху, интересующемуся молодыми женщинами.

– Не морочь себе голову! – махнул рукой Никодим. – Лучше расскажи, как у тебя дела...

Они ушли на кухню, а Глеб уединился в своей комнате, чтобы изучить, как пользоваться непонятным кадилом. Он был доволен – еще одна мечта осуществилась, еще один шаг в нужном направлении был сделан. Во благо сей запретный роман или же нет, но для него это – безусловный дар небес, который постепенно меняет его жизнь в заданном направлении. А что будет дальше? Глеб задумался и стал нюхать кулек с терпким сиреневым ладаном. Скорее всего, дела пойдут так, как надо. Ведь уже сейчас видно, насколько уважительнее к нему стали относиться монахи. Нет, конечно... Они и раньше очень по-доброму воспринимали мальчика-пономаря... Но сейчас... Сейчас он стал для них полноправным членом братии. Таким, с которым можно говорить о серьезных монастырских проблемах, таким, от которого никто не будет скрывать внутренние скандалы или достижения. Теперь он личность. А это уже то, с чего можно начинать серьезное движение вперед...

Прошли недели. За это время мама и Никодим несколько раз предпринимали попытки расстаться. То уставший от любви и православия батюшка убегал из их дома в истерическом состоянии, бросая на прощание что-то наподобие: «Я в тебе ошибся! Ты падшая женщина! Тебе надо молиться и заботиться о сыне!» То мама кричала в телефонную трубку: «Таких священников, как ты, надо сжигать на кострах! Убирайся из моей жизни и играй в свои лживые литургии!» Но в конце концов они снова приходили к выводу, что не могут друг без друга, и после небольших передышек воссоединялись, чтобы страдать, мучиться совестью и превращать в кошмар окружающий их мирок.

Для Глеба же наступила счастливая пора летних каникул, а вместе с ними – радость от почти постоянного пребывания в храме и приятных хлопот по монастырю. Он продолжал молиться и находился в мире с собой, поскольку его вера, в отличие от маминой, ничуть не страдала из-за лицемерия отца Никодима, с которым он был в прекрасных отношениях. Глеб пытался взять от него максимально возможный объем знаний, которыми тот мог поделиться, и благодаря этому семимильными шагами продвигался в своем профессионализме. Перед Троицей епископ благословил его на чтение, потом послушник Александр занялся с ним изучением старославянского языка, и в итоге к концу июня Глеб уже был вписан в монастырское расписание. Печалила его лишь мама, которая не только не могла вылечиться от похоронной депрессии, но и тонула в неспособности совмещать свой роман с обычной жизнью.

– Что ты делаешь? – Вернувшись домой после субботней службы, Глеб застал ее на кухне со стаканом водки в руках. – Ты же никогда не пьешь?!

Она посмотрела на него заплаканными рыбьими глазами и усмехнулась:

– Я не только не пью. Я еще не встречаюсь с монахами. Не падаю ниже уровня моря. Не думаю о самоубийстве. Да и вообще у меня все хорошо.

Она расплакалась и, случайно стукнув стаканом о столешницу, пролила водку на стол.

– Вот так, дорогой мой Глеб. Я пустила в наш дом зверя, и он развалил мою жизнь. А ведь все, что я хотела в тот день, когда пришла к нему на исповедь, это получить духовное наставление и помощь. А получила...

Неужели в человеке столько слез? Глеб посмотрел на две лужицы, в которых отражался оранжевый кухонный абажур. Они текут и текут, и нет им ни конца, ни края. Как так можно?

– Мам, а ты почему икону не дописываешь? Вроде в церкви уже для нее место приготовили.

Он покрутил между пальцев засохший кусочек краски, валявшийся на замусоренном столе.

– А ты думаешь, я имею право писать иконы?

Она с трудом встала и, взяв бутылку, хлебнула прямо из горлышка.

– Мне теперь и близко к ним подходить нельзя.

– Но ты же ему уже несколько раз исповедовалась, потом причащалась...

– И что?

Рыбьи глаза посмотрели на него, не мигая.

– Поточный церковный метод отца Никодима в действии? Нагрешили, покаялись, нагрешили, покаялись... А он даже и не каялся. Сказал, что лучше с бабами спать, чем в другие грехи опускаться.

Тут Глеб вспомнил о заманчивом предложении своего духовного отца, которое тот сделал ему сегодня на прощание:

– Ой, мам! Никодим предлагает завтра в лавру поехать. Он там может нас провести в те места, куда простым людям вход запрещен. Поедем?

Она пожала плечами:

– Как скажешь. Вот просплюсь и куда угодно, хоть в Абхазию на Новый Афон.

Глеб радостно улыбнулся и ушел в комнату, оставив маму наедине с ее переживаниями. А рано утром они сели в игуменский "форд", чтобы через некоторое время ступить на святую лаврскую землю.

Погода была отличная, и все шло прекрасно. Благодаря золотому кресту Никодима они действительно могли беспрепятственно передвигаться по всей территории. Одна церковь, другая, братские корпуса... Они ходили по хрустящему гравию дорожек и болтали о разных церковных вещах. Мама же, наверное, не до конца придя в себя после вчерашней водки, плелась за ними с отсутствующим видом. Казалось, ее больше не интересуют ни чудотворные иконы, ни мощи святых, ни архитектура, настолько вяло и безразлично она отвечала на редкие вопросы Глеба. И лишь в тот момент, когда они зашли в большой собор, ее глаза вспыхнули, и она тихо сказала:

– Обрати внимание, Никодим не крестится, когда входит в церкви.

– Может, священникам так положено? – предположил Глеб, следя за батюшкой, который с видом туриста расхаживал по храму.

– Я смотрю, им много что положено.

Она стянула с головы платок и расправила волосы.

– Куда уж нам, смертным, за ними угнаться.

Глеб махнул рукой, подумав, что она немного зациклилась на чужих пороках, и подошел к Никодиму:

– А могилы патриархов мы посмотрим?

– Конечно, только сначала зайдем в церковную лавку.

Оставив маму загорать на круглой площади, они протиснулись сквозь кричащую толпу в магазинчик.

– Выбирай, – Никодим показал на большие и малые кадила, которые связками висели на покосившейся полке. – Хочу тебе сделать подарок. Афонский вариант – это, конечно, интересно, но надо привыкать к канонической форме.

Глеб, затаив дыхание, уставился на посеребренное кадило с большими бубенцами. Может быть, это? Или слишком дорого? Какую сумму хочет пожертвовать батюшка сыну своей дамы сердца?

Никодим перехватил его взгляд:

– Да, мне тоже это нравится. Берем, – Он расплатился и отдал Глебу картонную коробку. – Ну что, сейчас к патриархам, а потом на выход? Может быть, сегодня еще съездим в Новый Иерусалим?

– Конечно! – Глеб чуть не подпрыгнул от радости. – Главное, чтобы мама согласилась.

Но ей было все равно. Пожаловавшись на слабость, она забралась с ногами на заднее сиденье машины и, свернувшись жалким клубком, заснула, чем очень порадовала Глеба, который теперь мог, не стесняясь, перемывать с Никодимом кости всей братии.

Поздно вечером, когда позади остались и лаврские церкви, и Новый Иерусалим, они вернулись домой. Мама уговорила Никодима остаться ночевать, поэтому Глебу пришлось спать с ней в одной кровати. Он немного побурчал на то, что его лишили комнаты, но потом успокоился и быстро заснул.

Утро наступило для него неожиданно рано. Еще не пробило восемь, а он уже открыл глаза. Не желая больше лежать без дела, он аккуратно переполз через спящую маму и пошел на кухню.

– С добрым утром.

Никодим сидел за столом и пил чай. На нем было шелковое мамино кимоно, разрисованное танцующими гейшами.

– Как тебе мой летний подрясник?

Он потуже затянул пояс и расправил длинные рукава.

– Забавно, правда?

Летний подрясник... Глеб, не мигая, посмотрел на смеющихся японок и попытался переварить услышанное. Батюшка спит с женщинами и завтракает в шелковом кимоно! И это нормально, вполне обычно, не предосудительно... На секунду Глеб представил себе свою долгую жизнь, которую он собирался связать с церковью, и вдруг отчетливо увидел, что все... все, что ему еще предстоит узнать, понять, пережить, не удивит его так, как удивил этот летний подрясник отца Никодима. Отныне и на долгие, долгие годы он будет возвращаться мыслями к этому моменту и вспоминать гейш, выплясывающих свой танец на толстом животе игумена.

Так, наверное, и приходит мудрость – в миг, от одного взгляда на что-то такое, что почти невозможно осознать. И что теперь? Ему стало понятно, что отец Никодим сделал свое дело. Он отыграл эту партию, и теперь все – можно делать пересадку и менять транспорт. Глебу с ним больше не по пути. Пора переходить на новый этап, а значит... Господи! Сделай так, чтобы он ушел в прошлое, а его место занял кто-то другой. Такой, с которым можно будет двигаться дальше без летних подрясников и пляшущих гейш... А эта история... Пусть она просто закончится... Никак и ничем...

– Привет!

Мама зашла на кухню и поманила Никодима рукой:

– Можно тебя на минутку?

Они ушли в ее комнату и заперлись. Глеба прострелило любопытство. О чем они будут говорить? Надо во что бы то ни стало подслушать этот разговор. Он бросился к двери и прилип ухом к деревянной прохладе.

– Что ты имеешь в виду? – Никодим немного подкашливал. – Я не понимаю.

– Пытаюсь объяснить тебе, что все кончено, – мама говорила спокойно и неожиданно ровно. – Больше не будет ничего. Ни любви. Ни дружбы. Ни общения. Я хочу, чтобы ты знал, что уничтожил во мне веру. Растоптал все хорошее, с чем я пришла к тебе. И теперь я ничего не желаю о тебе слышать. Все. Ты свободен. Уходи.

– Ну и хорошо! – он воскликнул это как обиженный малыш. – Ты мне уже давно неинтересна. Я предсказываю тебе, что еще немного, и ты докатишься до панели. У тебя ничего не получится. И даже если ты выйдешь замуж, то это будет грандиозная ошибка. Нет, все у тебя будет хорошо... Но все же...