Текст книги "Когда в терновнике некому петь(СИ)"

Автор книги: Елена Санарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

История взаимоотношений мирской женщины и православного монаха, рассказанная от имени ее сына

Санарова Елена

Санарова Елена

Когда в терновнике некому петь

Елена САНАРОВА

КОГДА В ТЕРНОВНИКЕ НЕКОМУ ПЕТЬ

Глеб сидел на кровати и рассматривал икону патриарха Тихона, стоявшую на застекленной книжной полке. Хоровод мыслей возвращал часы на год назад, когда он, четырнадцатилетний школьник, лишь мечтал о том, чтобы каким-то образом попасть в церковь и прислуживать в алтаре. Сейчас ему пятнадцать, и он пономарь одного из древнейших монастырей города.

В сердце дернулась честолюбивая струна, и перед глазами сверкнуло воспоминание о первом дне в храме. Как все было страшно и желанно, как маняще дрожали нервные огни свечей и пряно пах ладан, как присматривались к нему монахи и шептались о том, станет ли он одним из них. И он почти стал. За эти месяцы Глеб добился многого. Должность заместителя главного пономаря позволяла ему быть на особом положении. С ним часто разговаривал суетливый, но обладающий природной мудростью ризничий отец Арсений, к нему благоволил суровый благочинный отец Георгий, с ним почти сдружился взбалмошный дьякон Николай. Это все вызывало у Глеба ликование, но... хотелось большего.

В своих мечтах он был не просто мальчик, отлично исполняющий поручения, он был – и как сладки казались эти грезы – полноценной частью братии. И даже не будучи по возрасту послушником или монахом, он видел себя равным с ними по какому-то негласному договору, договору, который давал бы ему возможность обсуждать новости монастырской жизни, проникать в секреты внутренней политики, изнутри познавать церковную жизнь.

Но как этого добиться? Его духовный отец – иеромонах отец Дамиан – не мог, как это говорилось в светской литературе, достойно представить его ко двору. В сущности, Дамиан был лишь нервный молодой человек, почти блаженный и ранимый, который не имел представления о лабиринтах церковных интриг. Нет, Глебу нужен был наставник, который бы втолкнул его своим авторитетом на более высокую ступень лестницы монастырских взаимоотношений и утвердил на этом отвоеванном месте. Но такого судьба ему не посылала. В этом ему не везло. А что было с его верой? Глеб машинально взял с тумбочки старинный молитвослов, но, перелистнув пару отретушированных временем страниц, положил обратно. Это на вечер. А сейчас все же немного воспоминаний.

Бабушка говорила, что он родился верующим. Якобы, когда он был совсем маленький, то не ел в пост мясо. Не плакал, как многие дети, во время крещения. В три года ходил по церкви и, будто взрослый, ставил свечи и крестился. А потом, в семь лет, – это он уже хорошо помнил – отчетливо и ясно увидел, что не мыслит себя без церкви, так как любит Бога превыше всего и хочет посвятить свою жизнь служению...

Мама нарушила размышления Глеба, тихо войдя в комнату.

– Чем занимаешься? – диван скрипнул под ее хрупким телом. – Думаешь о школе?

– Вот еще!

Он мотнул головой и отбросил назад падавшую на глаза прядь волос.

– Даже говорить об этом не хочу. Вот сидел, вспоминал вчерашние шутки Николая.

Она улыбнулась:

– Ты, как обычно, весь в храме. Просто сын полка какой-то, – мама помолчала, разглаживая ладонью складки на юбке, а потом продолжила, будто разговаривая сама с собой: – Если учесть, что отца у тебя никогда не было, то обилие в твоей жизни мужчин с разными судьбами – это очень даже неплохо. Каждый накладывает на тебя отпечаток своего характера. Да...

Она тяжело вздохнула и замкнулась в себе, глядя в пол.

– Мам. Ты что? – Глеб дернул ее за рукав. – Голова болит?

Она подняла на него глаза с поволокой слез.

– Не могу, не могу прийти в себя после смерти деда. Будто часть души забрали, а вместе с ней и здоровье. Все валится из рук. И нет, понимаешь, абсолютно нет заказов. Дописала ту икону для подворья, но когда они еще смогут заплатить... Наверное, пойду завтра с тобой в монастырь, исповедуюсь. Может, станет легче, и что-то изменится...

Она встала и, разворошив на прощание его шевелюру, ушла к себе.

Глеб лег на диван и включил плеер. Как обычно, когда ему надо было отдохнуть от шторма мыслей, он сперва слушал пение патриаршего дьякона, который был знаменит четверть века назад, а после сосредотачивался на блатных песнях, позволяющих, по его мнению, лучше проникать в секреты человеческих душ.

В субботу после службы Глеб встретил маму у ворот монастыря. Она ждала его, обсыпанная снегом, смешная, как снеговик.

– Очень холодно. Этот февраль бьет рекорды. И ты никак не идешь. Почему так долго? Я пыталась увидеть тебя, но ты не выходил, – мама уцепилась за него, чтобы не скользить по утоптанному снегу, и они быстро пошли вдоль монастырской стены в сторону метро.

– Я был занят. Помогал отцу Арсению перенести стихари в ризницу. А у тебя какой-то загадочный вид. Ты на исповеди была?

Впервые за несколько месяцев он услышал ее переливчатый смех.

– Была, была, была! И так светло теперь на душе. У вас там сегодня исповедовал отец Никодим. Почему-то раньше я никогда его не видела. Такой добрый и праведный...

– Мерзкий.

Глеб мгновенно представил себе презрительный взгляд отца Никодима, которым тот одаривал его каждые выходные.

– Он никогда не разговаривает со мной. Хотя нет. Иной раз бросает два-три слова, как объедки собаке.

Мама снова рассмеялась и похлопала его по руке:

– Ну, ты строг. Странный ты мой ребенок. Говоришь как взрослый, думаешь как философ, а сам-то еще подросток... А этот отец Никодим... Ну, наверное, вы просто не познакомились. Он показался мне таким удивительным. Почти святым. Он рассуждает так мудро и дает поразительные советы. И знаешь, знаешь, что он мне сказал?

– Чтобы завтра ты пришла причащаться?

– Это само собой. Но главное, он заказал мне огромную икону патриарха Тихона в ту пряничную церковку, что стоит у восточной стены. Представляешь? И он... Он будто бы силу в меня вдохнул какую-то, даже сердце перестало болеть. Ты рад?

Глеб задумался. Конечно, он знал игумена Никодима. Этот человек всегда был в центре всевозможных липких склок. Любил рассказывать неподходящие для монаха анекдоты и умудрялся отпускать мирские шутки даже в алтаре во время богослужений. Однако по популярности среди прихожан он был второй после архимандрита Илии, к которому на исповедь выстраивались огромные очереди. Так значит, он заказал маме икону? Ах да... Ведь он отвечает за реставрацию монастырских храмов.

– А что за икона?

Мама наклонилась, провела варежкой по сугробу и с трудом слепила рыхлый снежок:

– Об этом мы поговорим с ним завтра перед трапезой. Он сказал прийти к нему в тридцать первый кабинет на втором этаже братского корпуса. Составишь мне компанию?

– Ну уж нет.

Глеб забрал у нее снежок и кинул в черную бойницу стены.

– Не имею желания с ним общаться.

В воскресный полдень, когда после службы Глеб вернулся домой, мамы еще не было. Однако ж и засиделась она у Никодима. Что умного он может ей сказать? Нет, конечно, он красиво проводит литургию. И сегодня ему особенно удалась проповедь, но все же странно. Чем он так нравится прихожанам? Один только толк от всего этого, что будет работа, а значит, мама станет хоть немного веселее.

В замке защелкал ключ, и через несколько мгновений она уже трясла над ковром мокрую от снега шубу, от которой пахло зимним ветром и отсыревшим мехом. Глебу вдруг стало муторно на душе, и он озабоченно спросил:

– У тебя все в порядке?

– Да, отец Никодим обстоятельно рассказал мне о том, какую именно икону он хочет видеть. Потом мы пошли в ту церковку, прикинули размер доски, которую надо заказать... Но с этим уже все в порядке – я из монастыря заскочила в мастерскую и, представляешь, все удачно купила. Скоро привезут.

Она вдруг опустилась на стул и закрыла глаза.

– Тебе опять плохо?

У Глеба кольнуло сердце.

– Я думал, что после причастия тебе станет лучше.

– А мне было очень хорошо. И всю службу...

Она открыла глаза и слабо улыбнулась.

– Знаешь, я бы еще неделю назад не могла так долго стоять, а тут даже и не присела. Думаю, это отец Никодим мне помог. Он, мне кажется, обладает какой-то способностью вселять в людей силу, придавать им уверенность в себе и даже лечить словом.

– Да? – Глеб постарался сказать это как можно более скептически. – Трудно в это поверить. Хотя... Это не мое дело. Если он умудряется укреплять в душах веру, то, наверное, его личные качества никого не должны волновать...

– Что ты имеешь в виду?

Мама продолжала сидеть на стуле и крутила в руках мокрые варежки.

– Ты не доверяешь ему?

Глеб мысленно рассмеялся. О каком доверии может идти речь, если этот монах не соблюдает правил поведения в алтаре. Но с другой стороны... Имеет ли он – мальчишка-пономарь – право судить игумена, который некогда возглавлял огромный монастырь? Не гордыня ли это? Глеба передернуло от подозрения, что его помыслы могут быть греховны.

– Мам... – он поднял воротник свитера и поежился. – Я не знаю, что тебе сказать. Мне приятно слышать, что появился человек, который хочет помочь тебе выйти из депрессии. Если ему это удастся, я буду рад. Если нет... Ну... Значит, так угодно Богу.

Теперь ему резко захотелось уединиться. Он всей душой желал, чтобы маме стало лучше, но его умения убеждать не хватало на поддержание в ней оптимизма. Простые уговоры и увещевания на тему бренности существования не действовали – мама не могла прийти в себя после похорон деда. Что с этим делать, Глеб не знал. Ему оставалось лишь переживать за ее здоровье и ждать, когда время – профессиональный лекарь и чудотворец – сделает свое дело и даст ей свободу от воспоминаний и странной, непонятно откуда идущей слабости.

Он ушел в свою комнату и там в тишине и запахах старинных книг долго и горячо молился, чтобы случилось чудо, мама поправилась, обрела душевный покой, а он сам не поддавался искушениям, укрепил свою веру и... Тут Глеб позволил себе слабость и попросил Бога, чтобы тот помог ему завоевать в монастыре особое положение, к которому он так стремился.

Школьные будни тянулись скучной и ненавистной резиной. Уроки, учителя, одноклассники... Все это сворачивалось в гадкий жгут и душило, выкручивало руки и мотало нервы. Мама все дни была занята иконой, порой со счастливой улыбкой говорила о том, что в выходные пойдет в монастырь, перечитывала житие патриарха Тихона и вела себя почти как раньше, когда все были здоровы и счастливы.

Наконец наступила суббота, а вместе с ней радости и суматоха церковной жизни. В шесть утра Глеб уехал в монастырь и там самозабвенно отдался служению.

Казалось, все было как всегда. Суетился ризничий, бубнил главный пономарь, всем делал замечания благочинный... И лишь отец Никодим, на которого Глеб теперь смотрел с повышенным интересом, вел себя непривычно и странно.

– Как дела у мамы? – спросил он, едва увидев Глеба в алтаре.

– Спасибо. Неплохо, – он настолько опешил, что ответил не так, как было принято в церковной среде.

– Она придет сегодня на службу? – Никодим говорил тихо, чтобы никто не слышал, и, будто стесняясь чего-то, прятал руки под мантией.

– Собиралась. Хотела исповедоваться.

Глеб дернулся, чтобы уйти в пономарскую, но Никодим остановил его:

– Я кое-что принес.

Он отбросил назад полу мантии и протянул руку с намотанными на пухлые пальцы четками.

– Возьми, это тебе.

У Глеба перехватило дух. Четки?! Он мечтал об этом. Хотя нет, не мог даже мечтать. Нарушение правил было грехом, и он никогда не позволял себе ими пользоваться.

– Спасибо... Но... Мне же пока нельзя...

Он не мог отвести глаз от лохматого хвоста и тугих узелков.

Никодим улыбнулся:

– Ну я же игумен. Благословляю тебя на ношение четок и молитву с ними. Бери...

– Спасибо... – выдавил из себя Глеб и, окончательно онемев, забрал подарок и ушел в галерею. Его немного удивила непонятно откуда родившаяся щедрость Никодима, но, вспомнив о том, что тот взял духовное шефство над мамой, Глеб решил не загружать себе голову ненужными мыслями и сосредоточился на увлекательной перепалке с Николаем о том, при каком патриархе дьяконы были в большем почете.

Ближе к середине службы он улучил момент, вышел в храм и, отыскав маму в очереди на исповедь, сказал, чтобы она не дожидалась его и ехала домой одна. Он давно уже хотел прогуляться с отцом Арсением по освещенному звездами некрополю, а сегодня выдалась как раз на удивление безоблачная погода.

Его желание осуществилось. Нарушая могильную тишину, ризничий хрустел сапогами по притоптанному снегу, торопливо, но складно рассказывал о похороненных вокруг героях наполеоновских сражений и вспоминал те времена, когда монастырь только-только перестал быть музеем и принял в свои объятья первых монахов. Глеб восторженно слушал его воркующий голос с едва заметным одесским выговором и почти не обращал внимания на укусы морозного ветра, который пытался испортить ему прогулку.

Домой он пришел в девять. Мама встретила его горячей кашей с молоком, вкусными конфетами и странным выражением лица.

– Глеб... Скажи... А что, монахам разрешают пользоваться Интернетом?

Он пожал плечами:

– Конечно. Должны же они читать новости, участвовать в разных православных форумах. А что такое?

Она будто не слышала его вопроса:

– И в скайпе им общаться разрешают?

Глеб съел ложку сладкой каши и нацелился на конфету:

– Ну а что в этом страшного? Скайп не грех. Некоторые в нем и исповедовать могут, если их духовные чада живут в других городах. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

Она отошла к окну и застыла у занавески.

Тут он вспомнил про подарок:

– Представляешь, меня сегодня отец Никодим благословил на ношение четок! Посмотри!

На стол лег шерстяной шнурок, источающий аромат ладана. В ответ мама как-то делано произнесла:

– Это очень хорошо. Ты, наверное, рад...

Потом посмотрела на часы и побледнела.

– Мне надо позвонить. Я пойду к себе.

Глеб проводил ее взглядом и, закончив ужин, ушел в комнату, где его ждал традиционный отдых с чтением всевозможных новостей Патриархии и коктейлем из блатного шансона и дьяконского пения.

Спустя примерно час в его комнату зашла мама и села в кресло. Она молчала и нервно крутила в руках карандаш. Подождав минут пять, Глеб потерял терпение и спросил:

– Мам, ты чего?

– Ничего, – она сказала это так, будто только что началась война.

– Ну и иди тогда спи. Нам завтра вставать рано. Или ты не пойдешь причащаться?

– Причащаться?! – воскликнула она и, видимо испугавшись своего голоса, приложила пальцы к губам. – Да, да... Конечно...

Когда она закрыла за собой дверь, Глеб покачал головой. Хоть он и привык за последние месяцы к ее странностям, это было уж совсем не похоже на нормальное поведение. Выключив ноутбук, он прочитал последование ко причастию, а после погасил свет и мгновенно заснул, не думая больше ни о маме, ни о ее визите.

В воскресенье вечером ситуация стала проясняться. Часов в десять, когда семейный ужин плавно перерос в вечернее чаепитие, маме пришло сообщение на сотовый.

– Я пойду позвоню, – Телефон упал из ее рук в корзинку с рукоделием.

– Кому?

Глеба не особенно интересовали мамины разговоры с подругами, но отчего-то именно эта эсэмэска вызвала его любопытство.

– Тетя Ира хотела мне что-то рассказать.

Глеб протянул ей городскую трубку.

– Возьми.

Мама рассеянно посмотрела на него.

– Я по скайпу.

– Тете Ире? У нее что, телефон сломался?

– Наверное...

Она пошатнулась в дверном проеме и сжала виски.

– Все ломается. Все. И это очень плохо.

Тяжело и как-то горько вздохнув, она ушла к себе в комнату, оставив Глеба в недоумении. Зачем она врет? С кем ей надо поговорить так таинственно и странно? Он прокрался в темноту коридора и подошел к ее слегка приоткрытой двери. На его счастье, мама не подсоединяла наушники, и весь разговор был хорошо слышен.

– ...Поэтому я хотела уточнить, какого цвета фон должен быть на иконе... – мамин голос звучал нервно и напряженно.

– Мне кажется, что наша беседа идет не в том направлении. Все это мы уже обсуждали, но сейчас требуется другое.

Хотя слабый динамик искажал звуки, Глеб без труда узнал в говорившем отца Никодима.

– Что именно? – настороженно спросила мама и после короткой паузы добавила: – Может, не стоит и начинать?

– Думаю, пора перейти на "ты".

– Зачем?

Он рассмеялся из глубины компьютерных сетей:

– Перестань. Давай оставим эти приседания. Приятный зимний вечер. Конец февраля. Неужели тебе не надоели эти нудные рассуждения о религии?

– Но разве это допустимо?

– А что, разговор по скайпу – это грех? – Он снова хихикнул. – Не будь такой серьезной. Давай я пришлю тебе хорошую песенку. Ты послушаешь ее и развеселишься. На, лови ссылку.

Глеб онемел, стоя на своем тайном посту, и, будучи не в силах осознать происходящее, чуть пошире приоткрыл дверь и посмотрел на маму. Она сидела у ноутбука, сжав голову руками, и, видимо, ждала, когда загрузится файл. Через секунду комната наполнилась звуками популярного молодежного хита о ручейках и мартовском пробуждении природы. В другой ситуации эта мелодия могла бы показаться Глебу просто безвкусной, но, учитывая происходящее, она произвела на него шокирующее впечатление, как нечто абсолютно неуместное. Что происходит? Отец Никодим решил стать маминым духовным отцом или нашел в ней подругу по болтовне в Интернете? Кажется, батюшка немного запутался в своих мотивах.

Как видно, мама была поражена не меньше. Оборвав песню на середине, она с отвращением сказала:

– Это ужасно.

Никодим расхохотался:

– Ну извини. Не угадал. Хотел тебя морально поддержать, но неудачно. Честно говоря... – Он понизил голос: – Честно говоря, переполняют чувства. Нет... Не скажу пока, какие... Но знаешь...

– Что?

– Ты такая хрупкая и беззащитная. Хочется окружить тебя светящимся коконом и охранять от невзгод.

– Я больше не могу говорить...

Она нервно постучала пальцами по столешнице.

– Боюсь, что Глеб услышит этот разговор, а для него это будет... Ну, наверное, понятно, что произойдет, если он узнает о том, как мы фривольно разговариваем.

– Да, действительно. – Никодим откашлялся. – Прости, я не подумал. Продолжим завтра. И... на всякий случай подключи наушники.

На этом они простились. Мама резко захлопнула крышку ноутбука и замерла, уставившись на иконную доску. О чем она думала по окончании этого странного диалога? Осуждала Никодима, который прислал ей ерунду и, видимо, перестал быть в ее глазах святым? Или в миллионный раз возвращалась мыслями к похоронам? Глеб тихо ушел в свою комнату и залез с ногами на диван.

Странная история. Сначала праведник отец Никодим заказывает ей икону и наставляет на путь истинный, а уже спустя несколько дней переходит к светской болтовне. Глеб на секунду представил на месте Никодима по-настоящему праведного отца Илию и рассмеялся. Трудно вообразить его болтающим в скайпе на мирские темы. Да! Какие разные люди населяют наш монастырь. И как мало все это похоже на то, о чем пишут в православных книгах, посвященных деяниям былых отцов церкви. Ну да ладно. Он включил шансон и погрузился в мир, где вместо золотых куполов сияли прожектора с охранных вышек, а монастырские стены подменял периметр с колючей проволокой. На некоторое время он оставил в покое и отца Никодима, и его поведение, но, прослушав пару песен о любви, вновь завяз в иле размышлений.

А если?.. Хотя это совершенно невозможно. Но вдруг?.. Пробежавший по спине морозец заставил Глеба вздрогнуть. Может быть, Никодим решил просто ухлестнуть за мамой? Да. Нет. Хотя. Зачем он говорил о каких-то чувствах, которые его переполняют? Глеб отложил в сторону плеер и, соскочив с дивана, пошел в мамину комнату.

– Ты уже поговорила с тетей Ирой?

Он застал ее лежащей на кровати под ветхим бабушкиным пледом.

– Да, она передала тебе привет.

Мамин взгляд выражал усталость.

– Ну ясно...

Поняв, что ничего интересного узнать не удастся, Глеб снова ушел к себе.

Лучше немного подождать и понаблюдать, как будут развиваться события. Глядишь, и все станет более-менее понятно. Он сложил учебники, швырнул в рюкзак больно кольнувший его циркуль и решил, что лишь наблюдательность и внимание к деталям помогут ему распутать этот светско-монастырский узел.

Эсэмэска вывела маму из ровного состояния и заставила задрожать всем телом.

– Кто тебе пишет?

Глеб звякнул вилкой по краю тарелки и посмотрел на часы. Было десять вечера. Батюшка Никодим исключительно пунктуален.

– Мам! Это тетя Ира?

– Да. Мне надо поговорить с ней.

Она стремительно покинула кухню и исчезла в своей комнате.

Нельзя пропустить ни единого слова. Что он скажет ей сегодня? Опять песня? Или для разнообразия проповедь о грехах и моральном образе православной женщины? Глеб подкрался к неплотно прикрытой двери, уставился в щель и напряг слух. Однако мама воспользовалась наушниками, и вместо полноценного диалога он услышал лишь отрывистые реплики:

– Мы целый день перебрасывались эсэмэсками... Это что, допустимо?.. Я не понимаю намеков... И вот это.

Она достала мобильник и зачитала:

– "Хочу видеть тебя, но старый хрыч благочинный никого не выпускает из монастыря". Это тоже в порядке вещей?.. Да!?

Через пару секунд ее голос изменился и стал мягче:

– Не знаю... мне страшно... хотя... Знаешь, я не могу так больше... Я не понимаю полутонов... И эти разговоры в скайпе... От них только хуже... Нам надо увидеться... Нет! Не на исповеди, не в кабинете, а на нейтральной территории. Иначе я просто сойду с ума... Если не хочешь, то тогда к чему это все?.. Я не понимаю, не понимаю... У меня не укладывается в голове!.. Да, а почему нет? Именно сейчас. Подъезжай, позвони, и я выйду. Все. Я буду ждать.

Она бросила наушники на клавиатуру, встала и направилась к двери. Глеб еле успел вернуться на кухню и схватил кусок хлеба:

– Я тут решил варенья поесть.

Большая ложка утонула в банке с медом.

– То есть просто сладкого захотелось.

– Мне надо будет уйти ненадолго.

Не обратив на мед никакого внимания, мама взяла косметичку и стала краситься. Казалось, она пришла с мороза, так у нее пылало лицо и дрожали руки.

– Ты не жди, когда я вернусь, просто ложись спать, и все.

– А ты куда?

Глеб решил, что без этого вопроса мама может заподозрить его в излишней информированности.

– Я?

Черный карандаш нарисовал змею на ее верхнем веке.

– Тетя Ира приболела, надо помочь кое в чем. Не волнуйся. Думаю, что это ненадолго...

Поскольку в полночь ее еще не было, Глеб помолился и лег спать. Утром будет понятно, чем закончилась эта встреча на высшем монастырском уровне.

За завтраком мама была странно улыбчива и неожиданно болтлива.

– Я подумала, что надо сегодня испечь какой-нибудь пирог или вкусные ватрушки... – тараторила она, намазывая бутерброды шоколадным кремом. – Ты чего больше хочешь? Может быть, корзиночки? Или крутяшечки, такие, как раньше бабушка пекла?

– Мне все равно.

Глеб злился, потому что она ничего ему не рассказывала.

Как заставить ее быть откровенной? Спросить прямо? Но о чем? Где и с кем она была ночью? Что она там делала? А кстати, что она там могла делать? Никодим, конечно, не образец праведности, но все-таки монах. Поэтому маловероятно, что их встреча закончилась чем-то плотским. Наверное, поболтали, сидя в его игуменском "форде", да и разошлись.

– Сынок, я сегодня вечером поеду в гости, – мама прервала его раздумья неожиданным признанием. – Меня отец Никодим пригласил.

– Куда он тебя пригласил?! – Неловко схваченный нож полоснул Глеба по пальцу.

Мама ловко выудила из аптечки пластырь и протянула ему бежевую полоску.

– Прокатиться по городу.

– Ааа...

Не найдя, что сказать, Глеб потер палец и стал мешать уже растворенный в чае сахар.

Теперь она не скрывает, что идет на встречу с Никодимом. И почему она перестала сочинять сказки про тетю Иру? Значит, нет ничего предосудительного в том, чем они занимаются? Просто дружеские посиделки. Скорее всего, он рассказал ей пару анекдотов, преподнес под новым соусом новости мирового масштаба, как он это обычно делает, да и все. Больше ничего особенного...

Почти потеряв интерес к этой истории, Глеб закончил завтрак и ушел в школу. Но поздно вечером, когда стрелки часов нацелились на витиеватую римскую XII, сюжет с отцом Никодимом приобрел новый поворот. Среагировав на знакомое щелканье дверного замка, Глеб вышел в прихожую.

– Привет, мам, ты чего такая?

Он удивленно рассматривал ее глаза с черными кругами расплывшейся туши.

– В снегопад попала?

– Попала.

Она посмотрела на него с каким-то то ли вызовом, то ли, напротив, смущением.

– Попала. Только не в снегопад. А гораздо хуже.

Она медленно сняла шубу, шапку. Потом так же медленно бросила все это на пол. И вдруг рухнула в меховую кучу и стала безудержно рыдать. Она задыхалась, щипала тонкий мех, пыталась говорить что-то сквозь приливы истерики. Наконец, видимо, устав от самой себя, она затихла, положив голову возле обувных щеток, и прошептала:

– Дай мне воды.

Напуганный увиденным, Глеб побежал на кухню, плеснул в попавшуюся на глаза чашку минералки и вернулся в коридор.

– На, пей.

– Знаешь...

Мама сделала несколько глотков и поставила чашку на пол.

– Бывает, что Бог посылает нам испытания, однако при этом...

Она хотела сказать что-то еще, но пение мобильного, доносящееся из меховой кучи, заставило ее замолчать. Она переворошила шубу, пошарила руками по ковру и наконец, найдя под шапкой оброненный телефон, схватила его и быстро ушла к себе в комнату.

– Нет, нет и нет! – спустя секунду донесся до Глеба ее крик. – Этого больше не будет. Никогда. И не говори мне, что не произошло ничего страшного! Это хуже смерти. Понимаешь?.. Да, я знаю... мы оба этого хотели... Но когда все оказалось позади, то пришло понимание. Это даже не грех! Это значительно хуже. Все!!! И не звони мне больше. Никогда!!!

Потом из комнаты донеслись всхлипывания. Сначала едва слышные, потом сдавленные и более громкие, они продолжались и продолжались. Ждать окончания этого процесса было бессмысленно. Глеб повесил шубу, отнес на кухню чашку и ушел к себе. Ему вдруг стало интересно понять, что именно он сам думает обо всем случившемся.

Между ними что-то было? Да, это очевидно. Но, кажется, в этом нет его или ее вины – они оба этого хотели. Тогда отчего эти слезы? Разве все так непросто? Встретились, соединились. Ах да... Никодим же монах! От этой мысли Глебу стало жутковато. Что-то уж очень запросто батюшка нарушил обет. Мама, конечно, вполне себе ничего, выглядит неплохо. И эта депрессия ее не изменила... Но соблазнить священника!!! Тут одного обаяния мало. Значит, гниловат оказался любимец прихожан. Любопытно... И что будет дальше? Станет ли мама дописывать икону? Или это происшествие равносильно окончанию ее контракта?

Мысли толкались у Глеба в голове, сменяли одна другую и никак не выстраивались в четкую картину происходящего. Наконец после часа размышлений его скрутил сон, разрушив нестройную череду возникающих вопросов.

Как всегда, будние дни казались извращенной пыткой, а неестественно медленно приближающиеся выходные – временем освобождения из колонии строгого режима. Уроки, контрольные, домашние задания... Глеб пытался относиться к этому спокойно, но иногда срывался и начинал сетовать на горькую и незавидную долю совсем не мирского человека, которого обстоятельства заставляют жить по светским правилам.

В пятницу он был готов начать жаловаться маме на свои тяготы, но, придя домой, застал ее спящей. Вот так так! Мало того, что все последние дни она ходила заплаканная и молчаливая, так еще и сейчас заснула среди бела дня – именно тогда, когда ему необходимо выговориться. Все идет криво и косо. Вроде бы был момент, когда ей стало лучше, а теперь опять она лежит, не работает и льет слезы. И из-за чего теперь? Снова похороны деда? Или история с Никодимом?

В задумчивости Глеб стал крутить по гладкой поверхности стола мамин мобильник, который она забыла на кухне, а потом, повинуясь какому-то внутреннему порыву любопытства, стал читать входящие сообщения. Оказалось, что все они были от Никодима и на разные лады обыгрывали одну и ту же тему.

"Привет. Подойди к телефону. Нам надо поговорить", "Не будь дурой! Судьба посылает тебе счастье и любовь, а ты отказываешься!", "Думаю о тебе постоянно. Не могу служить литургию – хочу тебя все время", "Давай встретимся и будем вместе", "У меня сегодня свободный вечер. Буду ждать твоего решения".

В отправленных же Глеб нашел лишь одну эсэмэску, написанную сорок минут назад: "Не могу без тебя жить. Подъезжай в десять". И именно в тот момент, когда он читал ее, на телефон снова пришел привет от батюшки: "Не могу без тебя жить – очень шаблонное признание. Но все равно спасибо. В десять буду у подъезда".

Значит, роман продолжается. Глеб разогрел в микроволновке суп и замер над тарелкой с ложкой в руке. Это хорошо или плохо? Представив себя патриархом, он сдвинул брови. Таких, как Никодим, следовало бы расстригать или, в крайнем случае, ссылать в отдаленные монастыри поближе к полярному кругу. Но поскольку эта история, скорее всего, не будет предана огласке, святоша останется в городе и будет строить из себя праведника. А раз так... А раз так! Глеб встал и прошелся по кухне. А раз так, то надо во что бы то ни стало отыскать в этом выгоду для себя. Да... Пусть они будут вместе. Пусть Никодим рассказывает ей о своей запретной любви. И если все это будет продолжаться, то батюшка, повинуясь инстинктам, продолжит свои заигрывания. Сначала четки, потом, глядишь, еще что-нибудь. Ведь он не последний человек в монастыре, а значит, к его мнению прислушиваются.

Глеб снова сел за стол и пододвинул к себе суп. А не сменить ли ему духовного отца? Да. Это неплохая идея. Отец Дамиан сделал свое дело – привел мальчика в алтарь. А теперь нужен некто, кто сделает из этого мальчика полноценного члена братии. Вот! Начинают сбываться мечты, и воплощаются надежды. Возможно, сам Господь Бог услышал его молитвы и таким странным образом решил помочь? Это удивительно, но, как говорится, пути Господни неисповедимы...

– Ты еще не пообедал?

Мама неожиданно появилась в дверном проеме.

– Как дела?

– Нормально.

– Знаешь, я, наверное, сегодня вечером уйду.

Она взяла со стола телефон и пролистала эсэмэску.

– Ты что, мои сообщения читал? – ее голос звучал безразлично и вяло.

– Прости.

Она села возле двери и на несколько секунд закрыла глаза:

– Осуждаешь?

– Нет, – Глеб помотал головой.

– А почему?

– Не знаю. Наверное, мне не до этого.

Потом они поговорили о школе, обсудили учителей и, перескочив на монастырские дела, закончили разговор планами на выходные.

А дальше был остаток дня, какой-то немыслимо снежный вечер, игуменский "форд" под окнами и мама, красивая, но грустная. Она ушла, укутанная в свою непонятную печаль, а потом, когда часы пробили час ночи, вернулась и заглянула к Глебу в комнату.