Текст книги "Между нами, девочками"

Автор книги: Елена Ронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Москва – Берлин

Неужели я все-таки еду в Берлин? Нет, это совершенно невероятно, ну прямо сказка какая-то. Я – обычная московская девятиклассница! Нет, это сон! Или все-таки не сон? Вроде не сон. Сидим на собрании с родителями. Обсуждаем предстоящую поездку. Завуч вещает про ответственность, про доверие, про то, что страну бы не осрамить и денег сколько давать. Родители лихорадочно все записывают. Вечером дома работу со мной проводить будут, чтобы никого не опозорила. Или думать, где деньги брать. Да нет, все-таки деньги это не самая серьезная проблема. Ой, сколько всего сложного-то, если нашего завуча послушать! И как одеваться, и сколько сувениров брать. Что можно, что нельзя. Что немцы любят, на что обижаются. Нет, ну это мне не постичь никогда. Даже если все мама и запишет правильно, разве ж это выучить. Обязательно где-нибудь что-нибудь ляпну. Смотрю – все присутствующие выглядят как-то напряженно, никто не улыбается. Все, видимо, начали побаиваться этой, такой выстраданной, поездки. А вдруг опозорятся? А стоило ли так за эту нервотрепку биться-то?

А битва была непростая. Шутка ли: из двух параллельных классов нужно было выбрать 25 лучших ребят! Это почти из 80 человек-то! Критерии отбора были очень строгими. Понятно, что учиться эти выбранные должны прилично, без троек. Так у нас практически все без троек. Школа-то специальная, с преподаванием ряда предметов на немецком языке. Плохо учиться невозможно, выгонят. Так что по критерию хорошей учебы выбирать было непросто. Ну, язык должен быть на уровне. Опять же, у нас у всех на уровне. Иначе просто не вытянешь эту гонку бесконечную. То тебе литература немецкая, то группа из Германии приезжает, то дети, то дяди с тетями. То есть языка было полно. И если язык не идет, в нашей школе просто делать нечего. Или пятерка, или вечный стыд и мучения. Ну в крайнем случае это четверка. Но попробуй только не ответь на вопрос иностранного гостя! Наша классная дама Фаина всех нас всегда держала в поле зрения. И только начнешь делать вид, что вроде как не понимаешь, что к тебе этот гость иностранный обращается, она тебя так буравить глазами начнет, что автоматом заговоришь.

Учили нас правильно. Выражения всякие в голову вдалбливали. Так что, даже если волнуешься, даже если живот болит, все равно что-нибудь да скажешь. Ночью разбуди, а в голове какой-нибудь оборот сразу высветится. Поэтому с иностранцами общаться не боялись. Язык был у всех более-менее активный. Ну, за некоторым, совсем незначительным исключением. Но ведь едем-то на две недели. Предполагается общение совсем другое. Не просто два часа поговорить! Шутка ли – обмен между двумя школами, московской и берлинской. Значит, будут дни русского языка, дни немецкого языка. Русской культуры, немецкой культуры, песни, пляски, выступления. Так что от нас еще требовались и таланты. И это тоже входило в критерий отбора. Неталантливых не брали. Чтобы в грязь лицом не ударить.

То есть поехать должны были способные, талантливые. Ну и, конечно, воспитанные.

Поэтому нет сегодня на этом собрании для отъезжающих моего закадычного друга Купцова с мамой. Друг Купцов отличился по случаю праздника 8 Марта. Сначала со всех деньги на цветы учителям собрал, потом на что-то их потратил; вспомнить на что не смог, а учителям сирени подарил. Лично оборвал школьный сад. Было, конечно, некрасиво. И, несмотря на всю любовь Фаины к Купцову, Купцов в Берлин не едет. Нельзя было пропустить такой жуткий факт просто так, без всякого внимания. Так что талантливый и способный Купцов, проявив верх невоспитанности, строгий отбор не прошел. Хотя, конечно, удивительно. Вообще, отношения нашей классной руководительницы Фаины Иосифовны, одновременно учительницы одной из наших подгрупп немецкого языка, с Купцовым были очень сложными. Она одновременно его обожала и одновременно жестко воспитывала. То есть о голову бедного Купцова было сломано четыре линейки, мама его сидела в кабинете Фаины регулярно, и наказывался Купцов со всей строгостью. В свою очередь, Купцов Фаиной восхищался, считал ее знание языка идеальным, выигрывал все олимпиады по немецкому языку и доводил ее до белого каления своим мерзким поведением. Вот такие сложные отношения, просто какие-то итальянские. Хотя почему итальянские? Школа вроде немецкая. Фаина – еврейка, Купцов – русский. Но страсти между ними были нешуточные! Да, пожалуй, без Купцова в Берлине будет грустно.

Итак, кто же у нас едет?

Певческий ансамбль – восемь девчонок из нашего класса. Я, между прочим, у них за руководителя. Не то, чтобы я была самая талантливая. Но я могу все организовать. Талантливая Маринка Генералова – солистка нашего ансамбля – как раз и не едет. Это наш позор, наше малодушие. До сих пор в глаза друг другу смотреть не можем. Но когда выбирали, кто поедет, а кто нет, вышла какая-то дикая ситуация. Одного человека из ансамбля нужно было выкидывать. По количеству человек мы не вписывались в рамки группы. Почему именно из ансамбля, непонятно. Но нам сказали, выбирайте, кто не поедет. Поставили нас перед выбором. Нужно было найти крайнего и это свое решение обосновать. В первую очередь для самих себя. И мы нашли причину. У Генераловой были тройки. Безусловно, это было ужасно несправедливо. У Маринки, единственной из нас, был голос, и все годы она практически одна за всех нас и пела. И мы все это очень хорошо понимали. На выступлениях ставили ее поближе к микрофону, она тянула все сложные партии. А здесь, когда надо было вступиться или ультиматум ставить – мы, дескать, только все вместе поедем, мы струхнули. Поехать было охота всем. Шутка ли – такая возможность. На дворе 1978 год. Да родители-то не у всех за границей были! И платить только за дорогу. Питание, проживание, все за счет школы. Когда еще такая удача представится? В общем, предали мы Маринку. И вот сами тут сидим, речи слушаем умные, как в Германии не опозориться, а у самих кошки на душе скребут. Переглядываюсь с девчонками. У всех настроения никакого. Все про одно думают. Ну это же понятно. Мы даже несколько раз между собой собирались, обсуждали всю эту историю. Размышляли на тему: «все-таки законченные мы сволочи, или есть нам оправдание»? Оправдание нашли, причем дружно и быстро. Главное – это честь школы и вслед за ней целой страны. Как же наши однокашники без ансамбля-то в Германии справятся? Ну никак. А так хоть и без Генераловой, а репертуар у нас просто сногсшибательный. И на русском, и на немецком. Действительно, здорово у нас все это получается. На пианино Ленка Старостина. Хорошо хоть ее не выгнали. Без аккомпанемента-то совсем нам бы было никак. А так она, если что, где погромче сыграет и все. Никто ничего не поймет. А Маринке мы решили купить подарок в Берлине какой-нибудь особо дорогущий. Хотя все равно, гады мы, конечно. Но в Германию хочется больше!

Итак, подведем итоги. Ансамбль едет всем составом минус один, несколько отличниц, наша комсорг Ирка плюс еще несколько девчонок из параллельного класса. Эти «бэшки» вредные, конечно, ну ничего, мы их массой задавим. Из нашего класса еще поедет Андрей Дрябрин. Он – интеллигентный, и у него есть балалайка. Он, правда, не знает, что с ней надо делать. Но сказал, что возьмет обязательно для антуража. Ну и, конечно, наш Кузя – Пашка Кузнецов. Он вообще-то никакой, и язык не знает, и не интеллигентный. Вообще не понимаю, из каких соображений его взяли. Думаю, его мама – чья-то там подруга. Или для количества мальчиков. И чего с этими мальчиками так носимся?! Ну и поехали бы нашим девчачьим коллективом? Еще бы даже веселее было!

Белорусский вокзал мы уже изучили вдоль и поперек. Все-таки в прошлом году и встречали такую же группу, как наша, только из Берлина, и провожали потом. Из вагона наши будущие немецкие друзья год назад сначала даже выходить боялись, когда поезд на вокзал прибыл. (И вправду страшно. Кто его знает, кто они такие, русские эти?!) Приехали, кстати, одни девчонки. Все в синих форменных рубашках. Они в свою кучку жмутся, мы в свою. Вроде слова знакомые слышим, а понять ничего не можем. Это вам не урок отвечать. Первыми очнулись наши учителя:

– Наташа, Лена, вы почему девочкам не помогаете? Давайте, берите рюкзаки.

Мы неловко начали предлагать свою помощь. Немцы тихо шарахались от нас. Спасло неловкую ситуацию то, что у одной немецкой девчонки из рюкзака на платформу посыпалась косметика. Тут уж мы дружно кинулись ее подбирать, сталкиваясь лбами и хохоча. Ну это ж совсем другое дело! Раз губы красят, значит – наши люди! Правда, им, может, это и в школе разрешено. У нас-то и думать не моги!

У одной немецкой девчонки через плечо висела гитара. Здорово, петь вместе будем!

– Играешь? Gut! А я на пианино. Меня Лена зовут, а тебя?

– Петра. Давай в автобусе вместе сядем.

– Давай! А тебе сколько лет? 16? Мне 15! А в каком классе учишься? А в Москве что больше всего посмотреть хочешь? А знаешь, у вас один день в семье будет. Давай, ты ко мне пойдешь?

Языковой барьер был преодолен, мы трещали как сороки. Учителя облегченно вздыхали, контакт состоялся. Хотя, конечно, Фаина периодически делала страшные глаза, когда мы вдруг глагол ставили не на то место или забывали правильный предлог. Но это, по сути, было уже неважно. Мы говорили. Нас понимали. И нам было ужасно интересно. Просто необыкновенно.

Неделя пролетела как один день. И вот мы опять стояли на Белорусском вокзале, уже провожая наших самых закадычных, самых любимых подруг. Обнявшись, мы сначала дружно пели немецкие песни под Петрин аккомпанемент, потом дружно ревели, потом мы бежали за вагоном, а наши немецкие девчонки, по пояс высунувшись из вагона, кричали:

– Ждем вас через год в Берлине! Приезжайте!

Учителя уже перестали нас воспитывать. Они сочувствовали нашим серьезным переживаниям. И одновременно радовались, что, слава богу, все разъехались. Все уехали живыми, с впечатлениями, никто ничего не потерял, и вроде все остались довольны.

А мы, конечно, весь год боялись, поедем – не поедем, возьмут – не возьмут, выберут – не выберут.

И вот он, наш старый знакомый – Белорусский вокзал. Нас взяли. Теперь мы не провожаем и не встречаем. Мы сами едем! На нас парадная форма – белые кофточки, красные галстуки. Провожают нас семьями. Даже моя беременная сестра Наталья пришла. Катается между нами как колобок и советы раздает направо и налево. Я, понятное дело, горжусь. Опять же, в силу ее беременности, в чемодане везу половину ее красивого гардероба. Ей все равно сейчас не надо. А она беременная добрая стала, все мне дает, бери – не хочу. Это когда кто такое видел? Нет, беременная сестра – это хорошо. Обязательно малышу куплю что-нибудь!

Ну все, по вагонам. Полтора суток песен и веселья, и мы – в Берлине.

Нам значительно легче. Мы не знаем, куда мы едем, но мы знаем, к кому мы едем.

Поезд еще не остановился, а я уже вижу бегущую по перрону Петру с цветами:

– Петра!

– Лена!

– Катя! – Это моя подруга, Наташка Зверева, свою Катрин обнаружила. Высыпаем из вагона, визжим, обнимаемся, целуемся. Никакого барьера: ни языкового, ни человеческого. Мы очень хотели приехать, а нас очень ждали. Ура! Мы в Берлине!

Едем в автобусе. Для нас все новое, все необычное. Петра по ходу все рассказывает, все показывает. Информации море, уже голова распухать начинает.

Жить будем в школе. Это на матах, что ли? Мы как-то в поход с классом ходили. Тоже в школе ночевали, правда, в деревенской, в спортзале. Спали все вповалку, на матах. Фаина почему-то спала на парте. Замерзли все ужасно, да еще и все бока отлежали. Ни согнуться, ни разогнуться. Умывались в речке. Готовили на костре. Ну не думаю, что здесь так будет. Немцы, между прочим, во время московского проживания ели в ресторане. Спали в классах немецкого языка на раскладушках. Спать, правда, было некогда, мы все время совместно веселились. Но с бытовыми условиями в Москве все было нормально.

Нас привезли к школе. По дороге мы буквально вываливались из окон. Шутка ли дело, в шестнадцать лет попасть за границу! Да еще и в Берлин! И вот она, Унтер ден Линден, и вот они, Бранденбургские ворота, и башня телевизионная на Алксандерплац.

Состояние тем не менее было больше не восторга, а страха, как бы не осрамиться, как бы не сделать что-нибудь не так. За что бы потом не было бы стыдно. Как бы впросак не попасть. Хотя все было сто раз говорено, отрепетировано. На какие темы говорим, какие темы стороной обходим. Чем гордимся, о чем вообще умалчиваем. И главное – мы живем в лучшей стране мира. Ни на что ее никогда не променяем. Что бы ни увидели. У нас все равно все значительно лучше. А главное – душевнее. Нас в этом по сто раз убеждали наши учителя:

– Вот помните, у Хайке приступ аппендицита был, когда они в Москве были? И что? Кто к ней в больницу ездил? Только мы.

Это и вправду было так. И всех нас тогда это немного покоробило. Странно как-то, товарищ все-таки в беду попал, и никто не позаботится, как у него дела.

– Вот у нас все друг за друга горой. Вот у нас если кто заболеет, мы всегда все рядом! – продолжали напоминать наши учителя.

Вот это уж точно. Тут далеко за примером ходить не надо. Заболела как-то наша учительница русского языка и литературы Софья Ефимовна. Сначала в больнице лежала. Мы туда немалыми делегациями ходили, про ее здоровье справиться. Лежала она в большой палате на двадцать человек. И вот мы этаким табуном будили все эти двадцать человек. Сидели подолгу. Как потом понимаю, бедным лежачим женщинам ни в туалет было сходить, ни медсестру позвать. Когда Софья Ефимовна на поправку пошла, и ее домой долеживать отправили, мы к ней на дом пришли. Никак не могли выбрать самых достойных для посещения больной. Решили жребий не тянуть и идти всем классом. В классе у нас, между прочим, учится 38 человек. Квартирка у Софьи маленькая, хрущевская. Бедная женщина заметалась, не знала, куда нас посадить, чем накормить. Мы, чтобы ее не разочаровывать, съели все, что нашлось в доме, каждый рассказал про школьную жизнь. Получилось не очень коротко. Но мы остались посещением довольны. А уж как было нашей Софье – не знаю. Но это было в пятом классе. Сейчас уже понятно, что попроведать больного это – что-то немного другое. И все равно приятно, когда к тебе кто-нибудь приходит, и ты не чувствуешь себя брошеным. Поэтому в случае с Хайке, безусловно, это был 1:0 не в пользу немецкой державы. Так что на красоты смотрим, но не завидуем. Все время в голове держим бедную Хайке с ее аппендицитом.

Завидовать, безусловно, было чему. И стерильной чистоте, и завтракам с пятью сортами колбасы, который нам каждое утро подавали немецкие девчонки в школьной столовой, и постельному белью, которым были застелены наши раскладушки, в красно-белую клеточку. Все, все было не так. Все было по-другому. И все вызывало у нас не то что удивление, а даже легкое оцепенение. Но сказать, что нам это все очень нравилось? Конечно, нравилось, но на самом деле мы очень уставали. Уставали от напряжения, от того, что уже мешались слова немецкие и русские, от того, что постоянно вслух надо было восхищаться, улыбаться. Но при этом надо было не забывать:

– Вот у вас какая башня телевизионная необыкновенная, прямо чудо. Но у нас в Москве тоже башня есть. – И дальше вспоминать изученную в 6-м классе тему – «Останкинская башня – чудо современной архитектуры».

То есть напряг постоянный. А уж с этой башней вообще некрасиво вышло. Ну невозможно же все время все помнить и из образа не выходить. Вот мы со Зверевой и оплошали слегка. То есть оплошала-то, конечно, я, она только так, поддакивала слегка, да головой кивала. Но все равно.

– Смотри, смотри, вон Бранденбургские ворота!

– А вон школа, где мы живем! Как же все видно отлично, хоть и высоко. Практически все, как на нашей башне, на Останкинской, или все-таки пониже здесь?

– А иллюминация-то вечером в Берлине какая, мама дорогая!

– Ну восторг!

– Девочки, а вы из Союза?

Рядом с нами стояла женщина средних лет в больших темных очках.

– Да, по школьному обмену приехали. А вы тут что делаете?

– А я у дочери в гостях тут. Вот за немца замуж вышла, теперь в Берлине живет, – вдруг тетенька начинает на наших глазах шмыгать носом, жалеть свою бедную дочь и ее загубленную жизнь.

– Да, ладно, ну что же горевать-то. Она же не в деревню глухую уехала. Посмотрите, как тут здорово. Уж не сравнить с тем, как у нас! – пыталась я как-то тетю успокоить. Ну что же бедная женщина все плачет и плачет. – И еда, и в магазинах вещи там всякие.

В общем, забылась я как-то. Все рассказываю, рассказываю в основном об отличиях нашей советской деревни от всего, мною тут увиденного. Чувствую, меня кто-то за локоть тянет. Это уже Зверева опомнилась. Тут меня прямо пот холодный прошиб. Это что же я тут рассказываю-то? Как же я забыть-то могла, где я нахожусь? Быстро перестраиваюсь, пытаюсь вспомнить, что в нашей деревне зато воздух свежий, а тети-то и след простыл. Настроение было испорчено. К нарастающей усталости добавился еще и животный ужас. Что теперь будет-то?! Наверное, меня посадят в тюрьму. Или, что еще страшнее – просто выкрадут. Вот прямо дернут за руку, и окажусь я по другую сторону Берлинской стены.

Ночью рассказали шепотом эту душераздирающую историю нашим девчонкам.

– Да, ну вы даете! И кто вас за язык тянул? Ведь было же сказано, говорено-переговорено. Про Родину ничего плохого не говорить. Мы своим СССР только гордимся. Только. У нас все замечательно.

– Ой, да уж знаем! Что вы нас еще больше расстраиваете?

– Все, девчонки, не переживайте. Ходим только вместе. На всякий случай к стене близко не приближаемся. Может, и обойдется, – как всегда правильные выводы сделала Ирка. Не зря она у нас уже который года комсорг класса.

Все равно уснуть спокойно не удалось. А ведь на следующий день еще одно испытание – день в семье.

Когда Петра была у нас, все было значительно проще. Все-таки я была на своей территории. Задействована на это мероприятие была вся моя семья в полном составе. Долго выбирали меню. В итоге остановились на нашем фирменном блюде – пельменях. Лепили заранее, дружно, все вместе. Культурная программа – ходили в Пушкинский музей. Развлечения – Парк Горького. Тихий отдых – просмотр дома всей семьей фотографических альбомов. Устала я от напряжения, как собака. Потому что одно дело просто говорить на немецком языке, а совсем другое – еще и переводить, что хотят спросить мои любознательные родственники и что отвечает воспитанная Петра. Петра осталась довольна: и фотографии наши понравились, и американские горки, и пельмени. А то у Кузи мама окрошку сделала. И что? У немецкой девчонки потом живот разболелся. Вся культурная программа свелась к туалету. И объясниться она с Кузей не смогла. Он же не понимает ничего. И как его в нашей школе держат?!

Что преподнесет мне семья Петры? Теперь-то я понимаю, что самым лучшим бы для меня было, если бы просто где-нибудь в углу комнаты посадили и одну бы на целый день оставили.

Семья Петры Линдт так не думала. Видимо, они хотели не ударить в грязь лицом и программу подготовили еще более насыщенную. Причем о том, что будет следующим номером их обширной программы, они заранее не рассказывали. То есть один сюрприз должен был идти за другим. Пока я не ошалею от их изобретательности. И действительно, как мне удалось не ошалеть? Не понимаю сама.

Начнем с того, что у Петры большая семья. Папа, мама и еще два младших брата. Четырнадцати и четырех лет. Так, вшестером, и провели целый день. Общались они со мной без пауз, эти разновозрастные и разнополые граждане далекой мне национальности. Да, да, это очень непросто. Есть языки немецкий мужской и немецкий женский, они разные! А мальчик четырех лет – он картавит и коверкает слова, но тоже хочет мне что-то сказать, и услышать ответ. А мальчик четырнадцати лет – он, видите ли, подросток. Он говорит сквозь зубы, слова не договаривая и смотря все время куда-то мимо меня. Типа видал я этих русских! А отвечать все равно ему надо! Предварительно поняв, хотя бы приблизительно, о чем это он? Перенервничала, придумывая, что он от меня хочет, до дрожи в коленках.

Дальше – совместные трапезы. Это отдельный разговор, это не наши пельмени ложками. Здесь и четырехлетний Торстен ест ножом и вилкой! Ужас уже начался с завтрака, когда дали вареное яйцо в подставке.

По этому поводу у нас перед поездкой было специальное занятие для отъезжающих – «Хорошие манеры, и как правильно вести себя за столом». Проводила занятие Нина Павловна, наша учительница по техническому переводу. Почему она преподавала у нас технический перевод, было непонятно. Нам, во всяком случае. Что это за перевод такой, кому он нужен? Все-таки мы все были очень гуманитарными, поэтому и в технике-то слабо разбирались, а уж техника, оплетенная в немецкий язык, нам была точно недоступна. Нинпаллна это прекрасно понимала, головы нам наши молодые не дурила, и просто учила нас приемам. Как что-то понять из того, про что вообще ничего не понятно. С какой стороны ко всему этому подойти. И как совсем идиоткой не выглядеть, когда переводить уже надо, все от тебя что-то ждут, а ты вообще не понимаешь, на какую это тему. Надо сказать, что занятия ее были необычайно полезны. Не молчали мы в дальнейшем никогда, даже если совсем ничего не понимали. Пытались тянуть время, искали знакомые слова, улыбались. То есть вели себя достойно. И никто, понимаете, никто и никогда не соображал, что мы пока еще не в теме! И что мы ищем знакомые глаголы и однокоренные слова. Нинпаллна, огромный Вам поклон. Но в основном на этих уроках по техническому переводу мы беседовали о жизни. Нинпаллна у нас женщина далеко «за». Думаю, это «за» уже исчисляется цифрой 50. И вот как это в этом самом «за» так хорошо выглядеть? Она нас учила маленьким женским и просто житейским хитростям, которые должны были нам, молодым девчонкам, помочь перейти все эти разные жизненные «за». И первое, и главное, правило, которое мы все уяснили – свой возраст надо любить, ему соответствовать и его не стесняться. Но тем же временем стараться для окружающих его не подчеркивать.

– Первое, что мы снимем, почувствовав морщинки, это украшение с шеи. Потому что шея стареет у женщины раньше всего. Зачем нам на этом акцентировать внимание? И кольца. Как только вы почувствуете, что руки стали не теми, которыми всю жизнь любовались мужчины, все кольца сразу же раздариваете племянницам. Сразу и без сожаления. Нам не нужно, чтобы видели наши старые руки. Руки должны быть ухоженными, с маникюром, но уже без колец. Колени не открываем никогда, если вам уже за сорок. Даже если они у вас идеальные. Даже если очень охота этим похвалиться. Сдержанность и еще раз сдержанность.

Из этих лирических отступлений мы узнали много более для себя полезного, чем из всего услышанного про технический перевод, вместе взятого.

Так что «хорошие манеры» – это была тема, специально созданная для Нинпаллны. И как правильно разговаривать, и с какими интонациями, и что чай только вечером пить надо, а после обеда только воду, или сок, или пепси. То есть чай на обед просить не надо. А на завтрак просить только кофе и обязательно с молоком. Но главная проблема, это как правильно съесть яйцо. Про это Нинпаллна говорила долго и подробно. Первое, это как его разбить. Нельзя яйца бить об стол, об яйцо соседа и тем более об его лоб. И вообще ни обо что нельзя его бить. Нужно аккуратно срезать верхушку ножом. И потом, вопрос второй и очень важный, куда девать скорлупу?! Не в тарелку, не на скатерть рядом с собой, а вот в эту самую подставку для яйца. Поскольку Нинпаллна рассказывала про эти яйца подробнее всего, мы поняли, что, наверное, это из этикета самое важное и есть. Или самое сложное.

До последнего момента я все-таки надеялась, что на завтрак дадут просто кусок ветчины. Нет, дали яйцо. И как я напряглась с самого начала, это яйцо увидев, так и расслабилась только уже под вечер, когда в парке аттракционов вдруг услышала истошный крик:

– Ленка!

Господи, неужели ж моя подруга Зверева? Нет, этого не может быть! Родное лицо! Родной голос. Мы кинулись друг другу, обнимались, целовались, как будто бы расстались не утром, а год назад, и не отдыхали целый день, а были на исправительных работах. Сопровождающие нас немцы еле успели в сторону отскочить, чтобы мы их с ног не сбили, ринувшись в объятия друг другу:

– Лен, ну ты как?

– Еле держусь. А ты?

– Тоже. Ну ничего. Осталось каких-нибудь два часа и нас опять в школу вернут.

– Наташка, я, наверное, не выдержу. Не могу больше улыбаться, не могу больше восхищаться!

– Ленка, не хнычь! Смотри, как они стараются. Ничего, дотерпим.

И мы понуро пошли каждая к своей семье, все время оглядываясь на подругу, оставшуюся позади.

Вечером все делились впечатлениями, что, где и как.

У меня, по впечатлениям, было – со многими не сравнить. Меня и на катере по Шпрее возили, и на даче я под Берлином пироги с ревенем ела, и на аттракционах каталась, и по Берлину пешей прогулкой ходила. И мне куртку подарили, которая Петре мала стала. И главное, про все это уже можно было рассказывать с удовольствием. Напряжение прошло, я была уже среди своих, бояться было нечего, и можно было со смехом вспоминать:

– Ну вы представляете, у них на этой даче все в клеточку. Все в цветочек. Веселенькое такое. А где, говорю, у вас тут туалет? А вот, говорят, иди. И на дверь мне деревянную указывают. А на двери окошко такое в форме сердечка. Ну да, думаю, туалет, через окошко как раз унитаз виднеется. Тоже весь в цветочек. И как, думаю, я туда пойду? Или их предупредить, вы сейчас в ту сторону не смотрите? Да нет, говорю, это я так спросила, вдруг, когда захочу. В общем, еле-еле до их квартиры берлинской дотерпела.

– Ну ты, Ленка, дурочка. Это же окошко с обратной стороны наверняка как-то закрываться должно было!

– Не додумалась! Все равно, а вдруг нет. И что тогда? Позор?

– Ой, девчонки, ну как же домой охота. Все-таки у нас гораздо лучше.

– И не говори. Яйца можно есть, как тебе только вздумается.

– Все, спим. Нужно еще завтра праздник советско-немецкой дружбы пережить. С утра встанем пораньше, еще слова надо выучить успеть. И все, и уже можно чемоданы собирать!

Праздник прошел весело. Мы плясали народные танцы, Андрюшка ходил между нами с балалайкой. В Кузю влюбилась немецкая девчонка.

– Ленка, иди сюда!

– Чего тебе?

– Ну-ка переведи, что она мне говорит?

– Немецкий язык надо было учить, а не с Барчевым в морской бой на уроках играть!

– Ну ладно тебе. Я все выучу. Но сейчас-то уж что? Надо же выяснить, что девушке надо. Может, у нее проблема какая?

Проводы были из Берлина в Москву, как и в предыдущий год, шумными и суматошными. Мы обменивались адресами, дописывали слова новых немецких песен. Плакали и смеялись одновременно, ведь неизвестно, как жизнь сложится. И увидимся ли? Кузина Марьон пыталась что-то объяснить Кузе знаками. Кузя глупо улыбался и разводил руками. Да, видать, это все-таки не любовь, иначе было бы понятно без слов.

И вот звучит гудок паровоза, и мы рассаживаемся по вагонам. Жалко ли нам уезжать? Конечно, где-то там екнуло. Ну вот и еще одна страничка перевернута. Но как же хочется домой. Как же хочется к маме с папой и моей беременной сестре. Как же я по ним соскучилась. И как же хочется им все-все скорее рассказать. И ничего не забыть.

До свидания, Берлин. И, думаю, это свидание обязательно когда-нибудь состоится. Рано или поздно. И мы все еще обязательно встретимся. Но сейчас домой. В родную Москву! В чемодане у меня лежал комбинезон для моего будущего племянника, Петрина куртка и берлинский мишка для Маринки Генераловой.