Текст книги "Клин Клином"
Автор книги: Елена Рахманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Вы ошиблись. Я всегда твердо стою на ногах! – ответила она и… и мышкой прошмыгнула мимо него.
Уже второй раз она так поспешно и так позорно, несмотря на демонстрируемое высокомерие, покидала место их словесного поединка. Отрадно было лишь одно: неожиданное присутствие в доме Вована, который прочно засел в ее голове, начисто вытеснило оттуда все мысли о предателе Ладоше. А в таком случае выходило, что она не зря взяла отпуск и приехала в Коврюжинск.
Оказавшись в своей комнате, Надежда машинально потерла плечо. В том месте, где его коснулись пальцы Вована, оно горело, и от него по телу разбегались огненные мурашки.
Вся во власти охватившего ее смятения, девушка не придумала ничего иного, как поспешно покинуть дом. Находиться сейчас под одной крышей с Вованом ей было невмоготу. В Коврюжинске у нее имелись знакомые еще с детских лет, и в каждый свой приезд она прежде всего их навещала. Однако непредвиденные обстоятельства выбили ее из колеи. Теперь она могла наверстать упущенное.
Взглянув на себя в зеркало и несколькими штрихами наведя столичный марафет, Надежда взяла одну из привезенных с собой коробок конфет – хотя точно такие же можно было купить в Коврюжинске – и спустилась вниз. У самой двери она вдруг неожиданно для себя крикнула в сторону двух жилых комнат:
– Я ухожу! Когда приду – не знаю!
Вован возник на пороге, как черт из табакерки. Словно только и ждал подходящего момента.
– Это просто замечательно.
– Что – замечательно?
– То, что вы ставите меня в известность о ваших намерениях. Может, и мне поступать так же? – Он нагловато прищурился. – А хотите, я расскажу вам, где провел сегодняшнее утро… или первую половину той ночи, которую мы закончили вместе в одной постели?
Надежда вспыхнула как маков цвет.
– Нет, не хочу! – Она чуть помедлила, справилась с собой и сказала: – Просто я так поступала, когда была жива тетя Нила. К вам лично это не имеет ни малейшего отношения.
– А жаль… – полусерьезно-полунасмешливо протянул Вован. – Люблю видеть во взгляде почитание и надежду на одобрение…
– Тогда заведите себе собаку. Точно не прогадаете! – выкрикнула Надежда и выскочила из дому.
– Так ведь о собаке заботиться надо, гулять с ней, кормить. А я предпочитаю, чтобы заботились обо мне, – любезно пояснил Вован, обращаясь к с треском захлопнувшейся двери.
Первым делом Надежда отправилась к той самой женщине, на пороге дома которой стало плохо ее тете. Мария Семеновна, увидев девушку, всплеснула руками и расплакалась. Надежда тут же последовала ее примеру. Наплакавшись вволю, они сели пить чай с конфетами и яблочным повидлом, предаваясь воспоминаниям и обмениваясь новостями. Пожилая женщина посетовала, что лишилась закадычной подружки, а Надежда сказала, что чувствует свою вину перед тетей за то, что не уделяла ей в последнее время должного внимания, а все из-за этого мерзавца двуличного.
Правда, последнее замечание она оставила при себе. Но все равно обе собеседницы чуть было снова не заплакали. И тут в голову Надежды пришла здравая мысль поинтересоваться тетиными постояльцами.
– Прости, но ничего толком про них сказать не могу, – ответила Мария Семеновна. – Вроде художники, и заодно собирают всякие старые вещи. Местные говорят, по окрестным деревням ездят. Похоже, не шпана и не разбойники с большой дороги, а там кто знает, что у них за душой.
– То-то и оно, – вздохнула Надежда. – А мне с ними жить в одном доме.
Мария Семеновна тут же встревоженно посмотрела на нее.
– Я как-то не подумала об этом. Ты к нам надолго? – спросила она.
Надежда пожала плечами:
– Недели на две, наверное. Дом на себя перевести. Вы ведь знаете, что тетя Нила мне его завещала?
– Да, она говорила об этом, – кивнула Мария Семеновна и, подумав немного, предложила: – Может, поживешь пока у нас? Сережка как раз в Питер с приятелями укатил, так что его комната свободна.
Если рассуждать здраво, то предложение выглядело заманчиво. Но Надежде оно почему-то пришлось не по сердцу. Вот и пойми его, это сердце: то бьется от испуга как бешеное, то уходит в пятки от страха, а когда представляется возможность избежать лишних треволнений, начинает посылать сигналы, что не желает этого. И не понять сие рассудком, как ни старайся. Однако ответ надо было дать аргументированный, чтобы не выглядеть дурочкой, которая сама не знает, чего хочет.
– Спасибо, конечно, – медленно начала Надежда, чтобы выиграть время. – Но мне как-то неудобно вас стеснять. У вас ведь здесь, помимо внука, Анюта с мужем живет, и кошка…
Мария Семеновна махнула на нее рукой:
– Ты еще про мышей в подполе вспомни. Говорю тебе, всем места хватит. А Анюта с Пашкой тебе только рады будут. Да не стеснишь ты нас, не волнуйся!
Но девушка упрямо мотнула головой:
– Нет, мне надо дома быть. Знаете, за чужими людьми глаз да глаз нужен. Неизвестно, чего удумают, когда хозяйки нет рядом.
– Это, конечно, так, – согласилась с ней пожилая женщина. – Ну а вдруг они такое учудят, что не приведи господи? Кто тебя защитит, на помощь придет?
– Будем надеяться, что не учудят, – со вздохом сказала Надежда. – Я вот о чем сейчас подумала: не могла тетя Нила впустить в свой дом каких-нибудь преступников. Она хорошо в людях разбиралась, насквозь их видела.
– Так-то оно так, – снова согласилась с ней Мария Семеновна и тут же возразила: – Но недаром говорят, что и на старуху бывает проруха.
– Хотелось бы думать, что это не про нее, – легкомысленно, для вида, заявила Надежда, чтобы не продолжать тему.
Она еще немного посидела у Марии Семеновны, пообещала забежать как-нибудь на днях – повидаться с Анютой – и распрощалась. Теперь Надежда собиралась пройтись по центральной – представительской – части города и набережной.
Путь ее пролегал через тихий скверик, тянущийся вдоль берега Волги. В нескольких шагах впереди себя она неожиданно узрела местную достопримечательность, можно даже сказать – гордость всего Коврюжинска. Роскошная дама средних лет, такой великосветской наружности, что хоть снимай в фильмах про придворную жизнь, выгуливала белую собачку. Даму звали Галина Петровна Преображенская, и была она всемирно известной оперной певицей, родом из Коврюжинска. Примадонна приезжала сюда время от времени отдохнуть душой в родных местах, припасть, так сказать, к истокам. Собачка – чистокровной мальтийской болонкой.
Неспешно поведя головой сначала налево, потом направо, певица остановилась, приосанилась и, характерным жестом сложив руки перед грудью, там, где расположена диафрагма, сцепила пальцы в замок.
– Ми-и-и, – пропела примадонна.
«Распевается на природе», – догадалась Надежда и замерла: не каждому дано присутствовать при столь интимном творческом моменте.
– Ми-и-и, Эболи, – повторила певица, скосив выжидательный взгляд на собачку.
Та, подняв голову, понимающе посмотрела на хозяйку и тут же послушно присела возле дорожки, хвостом к кусту цветущего шиповника. Примадонна как-то воровато оглянулась по сторонам, суетливо вынула из сумочки крокодиловой кожи полиэтиленовый пакетик, быстро нагнулась и что-то подхватила с земли. Затем царственной походкой направилась к ближайшей урне.
– Умница, Эболи. Умница, моя принцесса, – при этом умиленно произнесла она.
«Да, – улыбнулась про себя Надежда, – то, что эта мировая оперная величина распевается на берегу Волги, местные жители сочтут за честь. Но то, что она убирает за своей собакой, да еще такой маленькой, воспримут здесь как явный признак помешательства».
– Добрый день, Галина Петровна, – вежливо произнесла она, обгоняя даму.
– Добрый день, – ответила примадонна, чуть наклонив голову.
То, что мэром города стала женщина, сразу бросалось в глаза. И в скверике, и на набережной, и на центральной улице было чисто и полно цветов в вазонах, на клумбах, вдоль оград. В парке по-прежнему стоял Ленин, свежевыкрашенный бронзовой краской. Возле пристани теснились аккуратные пестрые полотняные палатки, где продавали сувениры. Они оживали по расписанию – к прибытию больших круизных судов. Тогда, словно из ниоткуда, появлялись девицы в кокошниках, зазывающие покупателей на русском и почти английском языках, тренькала балалайка, звучали задорные припевки под гармошку, подтягивались попрошайки обоего пола.
Сейчас здесь яблоку негде было упасть. Потолкавшись среди палаток и полюбовавшись на матрешек, павловопосадские шали, жостовские подносы и палехские шкатулки, Надежда подошла к парням и девицам вполне современного вида, которые предлагали облупленные темные иконы, медные образки, глиняные горшки, даже царских времен аптечные пузырьки с двуглавым орлом. Одним словом, вещи на любителя.
– Не желаете посмотреть? – окликнул ее молодой человек такой ухоженной европейской наружности, что она даже удивилась.
Тонкие черты лица, светлая бородка клинышком, чуть волнистые волосы до плеч. Образ как нельзя лучше дополняли коричневый вельветовый пиджак с замшевыми «заплатами» на локтях и шейный платок с «турецкими огурцами».
– Что? – не поняла Надежда.
– Посмотреть не желаете, спрашиваю? – повторил мужчина и поднял за две ручки сияющий надраенной медью самовар. – Баташевский, между прочим, с медалями!
– А зачем он мне? – искренне удивилась девушка. – У меня электрический чайник есть, «Браун».
– Ну, раз «Браун», тогда другое дело, – усмехнулся продавец и с разочарованным видом отвернулся от нее.
Рядом парень с виду попроще – круглолицый, нос картошкой, в растянутом свитере, – акая и гакая, предлагал какой-то пожилой иноземной паре выщербленную фаянсовую миску с незабудками на боку. При этом он все время переворачивал ее вверх тормашками и показывал на что-то изображенное на донышке. Иноземцы сомневались, но отходить не спешили.
Надежда скучающе оглядела торжище и неожиданно увидела чуть дальше шеренгу художников, выставивших на продажу свои творения. «Ага, – довольно подумала она, – здесь, наверное, и Вован обретается со своими церквушками. Потому что кто же купит тот пейзаж со страшенной обугленной развалиной».
Девушка быстро направилась в ту сторону, чтобы с пренебрежительным видом прошествовать мимо квартиранта. На людях он ей ничего сделать не посмеет, а она получит моральное удовлетворение за утреннюю сцену.
Однако ее ждало разочарование: Вована среди живописцев не оказалось. Зато Надежду окликнули сразу несколько авторов симпатичных пейзажиков. С одним она даже разговорилась на предмет художественных достоинств его произведений.
– Ведь когда красиво и все как живое на картине – это же хорошо? – спросила она.
– Очень даже хорошо! – заверил парень и предложил ей летний пейзаж с опрятной избушкой, на завалинке которой развалился прямо всамделишный пушистый котяра.
– В другой раз, ладно? – улыбнулась Надежда и подумала: «А почему бы и нет? Такого симпатичного котика я бы с удовольствием повесила у себя в квартире. Не то что…»
Она поняла, что сейчас опять начнет думать про Вована, и решила, что он того не стоит.
Время близилось к трем, и Надежда неожиданно почувствовала, что проголодалась. Чуть дальше по набережной, как ей было хорошо известно, находилось кафе-ресторан «Древний Коврюжинск», переделанное из общепитовской столовой советских времен. Его интерьер был куда симпатичнее, чем внешний вид этого двухэтажного, прямоугольного в плане здания, с голым, крашенным голубой краской фасадом и скучными одинаковыми окнами.
Девушка выбрала уютный столик в углу, покрытый темно-красной скатертью, и села на широкую деревянную лавку возле него. Посуда здесь была вся сплошь глиняная, обливная, в меню – блюда русской кухни. Надежда не ожидала, что получит удовольствие от обеда, – кормить стали заметно вкуснее и разнообразнее, чем она помнила по предыдущим наездам в город. Отведав наугад несколько блюд с броскими названиями, она пришла в чудесное расположение духа. И даже сочла прекрасным поводом возгордиться своей малой родиной. Ничуть не хуже, чем за границей, решила девушка…
Уже начало темнеть, когда Надежда наконец-то подошла к теткиному дому. Опустившаяся на землю тишина словно съела все звуки, и девушке стало не по себе. Не шелестели листья деревьев, не стрекотали в траве кузнечики. Правда, на первом этаже дома горели все окна, придавая ему приветливый, гостеприимный вид. Раньше, когда здесь жила тетя Нила, так и было. Любого в этом доме ожидал радушный прием, не то что теперь.
– А что теперь? – бодро произнесла Надежда, обращаясь к себе самой. – Тети нет, но я хозяйка этого дома. Никто ничего мне поперек сказать не смеет! – И она отважно открыла калитку.
Чтобы не растерять боевого настроя, девушка быстро поднялась на крыльцо, вошла в дом… и остолбенело замерла. Дверь из галерейки в кухню была распахнута настежь, и сквозь нее виднелся накрытый к ужину в смежной комнате стол под оранжевым шелковым абажуром с бахромой.
Но не это так поразило Надежду. Ее ждал не только уставленный приборами и едой стол, но и квартирант с двумя приятелями, которые весьма картинно расположились по обе стороны двери. По одну – уже знакомый Надежде Вован, по другую – интеллигент с бородкой, что окликнул ее возле торговых палаток, и парень попроще, в растянутом свитере.
– Где-то мы уже с вами встречались, – задумчиво нахмурив брови, произнес интеллигент.
– Сегодня днем на пристани вы пытались всучить мне самовар, – усмехнувшись, ответила Надежда. – Надеюсь, он был не тети-Нилин?
– Ну что вы, конечно нет! Как вы могли такое про меня подумать? – чуть не задохнулся от возмущения молодой человек с бородкой. – Филипп Корш никогда не позволит себе взять чужое… Кстати, Филипп Корш – это меня так зовут.
– А я Надежда Павловна Ивановская, – представилась девушка не без оттенка высокомерия. – Хозяйка этого дома.
– Ну, положим, будущая хозяйка, – пробормотал Вован себе под нос, но так, что все прекрасно расслышали его слова.
Надежда так и взвилась, собираясь поставить наглеца на место. Но второй незнакомец шагнул ей навстречу и протянул руку:
– Разрешите представиться: Богдан Приходько.
Было во всем его облике и манере поведения столько непосредственности, добродушия, какой-то располагающей незатейливости, что девушка мгновенно смягчилась и ответила на рукопожатие.
– Очень приятно, – произнесла она фразу, которую за редким исключением никто не воспринимает буквально.
Тут Вован отклеился от стены и с ленцой в голосе протянул:
– Ну а мы с вами, Надежда Павловна, можно сказать, знакомы хоть и недавно, но довольно тесно. Не правда ли?
Она сразу поняла, на что он намекает, и в испуге замерла, боясь, что далее последует пространное объяснение того, что этот тип подразумевал под своими словами.
– Не имею понятия, что вы имеете… – поспешно забормотала девушка, стараясь сохранить невозмутимый вид и этим предотвратить дальнейшее развитие разговора, но сбилась и замолчала.
На ее счастье, в разговор вмешался Богдан и сообщил:
– Мы тут решили отметить знакомство с вами, так сказать с нашей хозяйкой. Может, если не возражаете, пройдем к столу? Все уже давно готово.
– Да-да, конечно. А то что это мы вас, Надежда Павловна, на пороге собственного дома держим, – всполошился Филипп и сделал галантный приглашающий жест рукой.
Вован ничего не произнес и даже не сдвинулся с места, когда смущенная Надежда проходила мимо него, чуть не задев плечом…
Стол был уставлен не домашними деликатесами, конечно, а всякой покупной всячиной, но все было нарезано и разложено аккуратно, даже красиво. За Надеждой ухаживали Филипп и Богдан. Вован вел себя довольно отстраненно, время от времени вставлял ироничные замечания, но особо девушку своей язвительностью, как она того боялась, не донимал.
К концу застолья она успела узнать, что Филипп и Владимир окончили Московский художественный институт имени В.И. Сурикова и являются живописцами. У Филиппа есть жена по имени Юлия – студентка консерватории по классу виолончели – и двое малолетних сыновей-погодков. Сейчас все трое гостили у тещи под Зеленоградом. Богдан оказался уроженцем Харькова, но родной город вместе с родителями покинул давным-давно, еще в младенчестве, и всю свою сознательную жизнь прожил в Москве. Кончал же он Московское высшее художественно-промышленное училище, короче говоря, всем известную Строгановку, как художник-монументалист. Но был он, как выяснилось, мастер на все руки, и для него не существовало ненужных вещей.
– Всему можно найти применение, если немножко подумать головой, – любил говорить Богдаша.
Вован был коренной москвич и сильнее приятелей страдал оттого, что, по его собственному утверждению, не реализовал себя пока как живописец. Отсюда были и его порой злая ирония, и постоянное раздражение всем и вся, и резкие высказывания в адрес многих ныне живущих и почивших в бозе художников.
Сидя за столом, Надежда старалась не обращать на него внимания, но кожей чувствовала его присутствие и все время держалась настороже, ожидая подвоха. Если бы не это, вечер знакомства с постояльцами доставил бы ей куда большее удовольствие. Судьба впервые свела девушку с настоящими художниками, и ей льстило их внимание.
Глава 7
– Ну, что скажете? – спросил приятелей Владимир, когда в половине одиннадцатого ночи девушка, поблагодарив за ужин, поднялась в свою комнату и они остались втроем.
– Черт знает что! Свалилась как снег на голову! – ответил Богдан, в раздражении грызя ноготь большого пальца. – А не помните: тетка Нила об этой девице когда-нибудь упоминала? Может, она самозванка? – с надеждой закончил он.
– Неонила Порфирьевна, помнится, действительно говорила, что у нее есть любимая племянница, которая живет в Москве, – произнес Филипп, задумчиво разглядывая окружающую его действительность сквозь рюмку водки. – Только кто же знал, что она ей наш дом завещала…
– Да постойте, – снова вмешался в разговор Богдан. – Прежде чем паниковать, надо сначала все досконально выяснить!
Владимир медленно кивнул:
– Уже выяснил, полдня на это сегодня потратил. – Он вздохнул. – Наследница она. Порасспрашивал кого надо, даже в истории ее рода покопался. Коврюжинские Ивановские до революции были состоятельными купцами – рыбным промыслом занимались – и весьма заметными в городе людьми: ну, там дороги за свои деньги строили, пристань, странноприимный дом и прочее, за что, естественно, и получили после сполна. Одна эта Неонила чудом уцелела. Впрочем, она никогда своего родства не скрывала, а после войны вышла замуж за полковника, бывшего фронтовика. Говорят, образованный был человек, в местном техникуме немецкий язык преподавал и как хобби занимался краеведением. Его коллекция послужила основой для создания музея истории и быта Коврюжинска. Но это случилось уже после его смерти, в начале восьмидесятых. Умер он сравнительно молодым – сказались раны, полученные на войне. Но не это главное. Главное то, что наша Неонила Порфирьевна дружила с матерью нынешней мэрши. Так что та мне с ходу выдала, что да, дом действительно завещан племяннице Надежде Ивановской из Москвы.
– Слушай, Володька, ты же для этой мэрши теперь свой человек, – напомнил Богдан. – Неужели ничего нельзя сделать или с этим завещанием, или с этой чертовой наследницей?
Глава местной администрации Марина Олеговна Наружкина вполне в духе времени произносила свою фамилию, как правило, невнятно, так что нельзя было понять, Наружкина она или Нарышкина. Многие, те, кто на новеньких, поначалу даже склонялись к последнему. Познакомившись год назад с Владимиром и узнав, что он столичный живописец, она попросила написать ее портрет. Да такой, чтоб перед потомками не стыдно было.
Владимир сразу все понял. В результате молодая дородная бабенка, с довольно редкими пегими волосенками, предстала на холсте этакой Екатериной Великой. Осанка, стать, величавость, ореол пышных волос, горделивый взгляд, на плечах – норковый палантин, в ушах огромными бриллиантами сверкают золотые сережки с фианитами.
Марина Олеговна не смогла скрыть восторга, когда увидела себя на холсте. Даже где-то поверила, что она такая и есть на самом деле. Во всяком случае, отныне очень старалась вести себя, мысленно соотнося свои слова и манеру поведения с портретом. Одно вызывало ее острое сожаление: портрет ну никак нельзя было повесить в служебном кабинете. Место уже было занято персоной поважнее.
После этого Владимир действительно стал своим человеком в доме мэрши. А теперь, когда Наружкина решила украсить семейным портретом интерьер своего загородного дома, то возможности московского художника по части реализации своих планов могли стать прямо-таки неограниченными, в пределах Коврюжинска, естественно.
– Ты что, Богдаша, конкретно предлагаешь завещание подменить или наследницу порешить? – сухо поинтересовался он.
– Господа, ну что за выражения? – пристыдил их Филипп, насаживая на вилку маринованный огурчик и любуясь им. – Порешить – о даме! Мы же с вами интеллигентные люди как-никак!
– Допустим, но сути проблемы это не меняет, – возразил Богдан. – А может, ее просто-напросто припугнуть, чтобы эта Надежда дёру дала и не оглянулась до самой Москвы? Ну, мол, сказать, что слышали по ночам чьи-то стоны или вроде как призрак женский во тьме шастает…
– Думаю, не поверит, – качая головой, произнес Владимир. – Мне кажется, это не в ее натуре. Да и в доме этом она раньше жила подолгу и никаких призраков не встречала. С чего бы вдруг им появиться?
– Мало ли с чего. Кто ж их знает, этих призраков. То не было, а потом взяли и вот они тут, родненькие. – Но Богдан и сам уже понял, что предложенное им решение проблемы не выдерживает никакой критики. – Простите, но ничего другого мне на ум не приходит.
– А если ее по-хорошему уговорить? Мол, зачем тебе дом, он же не сегодня завтра развалится…
– Не развалится, – встрял Богдан и со знанием дела пояснил: – Еще лет сто простоит как миленький, а то и больше.
– Не сегодня завтра развалится, – повторил как ни в чем не бывало Филипп. – Приводить в порядок – мороки не оберешься, да и денег надо немерено. А то еще завистники подожгут…
– Раньше не поджигали, а сейчас вдруг подожгут?
Филипп одарил собеседника недовольным взглядом.
– А сейчас подожгут, потому что разгул преступности у нас как-никак. Да и грабителей нельзя со счетов списывать. Сейчас до всяких предметов старины знаете сколько охотников?
– Кому же знать, как не нам? – усмехнувшись, подал голос Владимир.
– Ты свою иронию оставь, пожалуйста, при себе, – посоветовал Филипп. – Нами, можно сказать, движет благое желание донести до потомков то, что может сгинуть без следа. Лучше ответь, как тебе моя мысль?
Владимир в ответ только неопределенно пожал плечами. Зато Богдан вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
– Охмурить! Ее надо охмурить! А для милого дружка, как известно, и сережку из ушка!
– И кто же охмурять будет? Уж не ты ли? – окидывая приятеля оценивающим взглядом, полюбопытствовал Владимир.
– Я претендую только на роль генератора идей, а претворять их в жизнь – ваша забота.
– Ну, не знаю… – протянул Филипп. – Это как-то неэтично – охмурять. И потом, в любом случае я – пас. У меня жена, дети…
– …Натурщица Ириша, – в тон ему продолжил Владимир.
Филипп даже глазом не моргнул.
– Ириша выходит замуж за француза, который увозит ее в Париж, возможно, даже уже вышла. Так что она в прошлом, как и любая другая ошибка молодости.
– Если принять во внимание твой возраст, Коржик, то ошибиться еще парочку раз ты вполне можешь себе позволить, – прозвучало в ответ.
– В том-то и дело, что не могу, – вздохнул Филипп. – Я слово дал.
– Кому?
– Юльке. Кому же еще?
– Неужто прознала про натурщицу?
Филипп нехотя кивнул и поморщился:
– Так что я теперь блюду верность жене. Во всяком случае, уж этим летом точно.
Владимир хмыкнул:
– Что же получается? Мне за всех отдуваться, что ли? А если я примитивно не хочу, тогда что? Предположим, не нравится она мне.
– Стерпится – слюбится, – брякнул Богдан и сам понял, что сказал что-то не то.
– Это ты малость, Богдаша, поторопился, – заметил Филипп. – Пока речь может идти только о дружеской симпатии и взаимной душевной расположенности. Тут только Володьке карты в руки.
– Ну почему именно мне?
– Она на тебя даже глаз поднять не рискует, вся так и вибрирует, когда ты рот раскрываешь. А это кое-что да значит, – вывел заключение Филипп.
– Ничего это не значит, – раздраженно возразил Владимир. – Скорее всего, она просто боится, что я расскажу… – Он осекся и замолчал с подчеркнуто отсутствующим видом.
Но друзей было не провести.
– О чем расскажешь? – требовательно спросили оба в один голос.
Владимир вздохнул, поняв, что признания не избежать.
– Как мы впервые с ней встретились…
– Богдаша, ты, часом, писать не умеешь? – спросил Филипп, задумчиво оглаживая бородку, когда их приятель замолчал.
– Умею, естественно. Как все. А что?
– Нет, не как все, а как те, что сценарии для сериалов кропают. Это ж какой сюжет пропадает! – Филипп возвел глаза к потолку. – Просыпается наш герой утром, а в постели с ним – блондинка. Вроде бы ничего удивительного. Только она вдруг лепечет: «Ой, кто вы такой, я вас знать не знаю» – и вся трепещет в испуге. А он так недоуменно: «Простите, как вы тут оказались?» Круто замешано.
– Что я в вас обоих особенно не терплю, так это полное отсутствие такта, – проворчал Владимир. – Сколько раз зарекался с вами откровенничать.
Филипп недоуменно поднял брови:
– Да брось ты, Володька, мы сама деликатность. Представь только, если бы на нашем месте оказался кто-нибудь другой. Васька Тихомиров из художественных мастерских Театра оперетты, к примеру.
Богдан же сделал виноватое лицо:
– Неужели обиделся? Мы ж любя.
– Во-во, вашей любви мне только не хватало!
– А что, в духе времени, – заметил Филипп и поспешно добавил, увидев, что их друг готов взорваться: – Но… но мы все трое сторонники традиционной ориентации.
Однако твои шансы в этой авантюре предпочтительнее наших.
– Ага, – кивнул Богдан. – Ну какой из меня обольститель, сам посуди? Тут особое обхождение требуется, слова покрасивше…
– Покрасивее, – поправил его Филипп.
– Во, и я об энтом самом, – ответил Богдан, скорчив дурашливую гримасу.
Владимир для виду еще поотнекивался какое-то время, даже изобразил, что сердится. Однако в глубине души затея ему неожиданно понравилась. Очень уж хотелось поставить на место девицу, которая, ничего не смысля в живописи, взялась его поучать.
– Ну и как вы себе представляете это самое охмурение? – как бы нехотя сдаваясь на их уговоры, спросил он наконец.
Филипп какое-то время красиво водил в воздухе своей тщательно причесанной головой и помахивал руками, вроде как дирижируя:
– Как-нибудь эдак… чтобы она почувствовала себя неземным созданием. Объектом рыцарского обожания, скажем…
– Это ты загнул, Коржик. Может, мне еще и белым жеребцом обзавестись? – Владимир недовольно хмыкнул. – Буду в обнимку с лютней романсы под ее окнами распевать. Только, учтите, с моим слухом вы первые взмолитесь, чтобы я заткнулся.
– Тогда тебе надо узнать, чем она занимается, и проявить к этому интерес. Женщины, они страсть как любят сеять разумное, доброе, вечное среди нас, неотесанных мужиков! – воскликнул Богдан.
– Наша Надежда – кандидат наук, – как бы между прочим сообщил Владимир.
– Каких?
– Выражаясь интеллигентно, хрен его знает. Может, каких-нибудь металлургических или нефтехимических.
– Ну нет, господа, такая девушка, как наша хозяйка, или филолог, или искусствовед, – произнес Филипп, глядя в потолок, где прямо над ними находилась комната Надежды.
– Если искусствовед, то препоганый, скажу я вам. Ни черта в живописи не смыслит, – презрительно скривился Владимир.
Филипп тут же заинтересованно уставился на него:
– И когда, позволь узнать, ты успел это выяснить? Опять ты, Володька, что-то недоговариваешь.
– Да тут и говорить-то не о чем, – буркнул он. – Ей, да будет вам известно, вид из моего окна не понравился. Я о пейзаже говорю. С ее точки зрения, надо каждую травинку выписывать, чтобы все как настоящее было.
– Замечательно! Вот ты ее и просветишь насчет изобразительного искусства! – воскликнул Филипп. – А там она проникнется к тебе, читай – к нам, почтением и поймет, что этот дом нам нужен больше, чем ей. Как натура возвышенная, она обязательно…
– Коржик, кончай трепаться. Сейчас все возвышенные натуры считать умеют, – осадил его Владимир. – Но раз пока ничего иного на ум не приходит, будем просвещать и охмурять. – Он вздохнул. – Может, дельце выгорит не так, так эдак.
В своей тетке на портрете Надежда неожиданно обрела наперсницу, которой можно довериться во всем или просто поболтать с ней от нечего делать. Возможно, это шло от внутреннего одиночества, а возможно, от избытка переполняющих ее чувств, порожденных как прошлыми, так и нынешними обстоятельствами.
Троица молодых людей внизу просто не могла не тревожить девушку. Вроде бы выглядели прилично и вели себя соответственно. Но если бы все бандиты с ходу заявляли, что у них на уме, тогда не было бы большинства преступлений. На всякий случай Надежда еще утром решила запирать дверь своей комнаты на все имеющиеся замки и засовы, ставить перед ней стул, а на него оцинкованное гремучее ведро, которое тайком принесла из сарая. Если решат проникнуть к ней в комнату, она обязательно услышит, проснется и схватит огромный молоток, который теперь обосновался на стуле возле кровати.
Что для злодеяния не обязательно ждать ночи, ей в голову как-то не приходило. Наверное, к счастью. Что ни говори, а каждый судит о людях преимущественно по себе…
Слегка захмелевшая и порядком уставшая, Надежда разделась и легла в постель. Она попыталась было упорядочить в голове сумбурные, отрывочные впечатления сегодняшнего дня, но поняла, что только впустую потратит время. Поэтому взбила подушки в белоснежных наволочках с прошвами, поудобнее устроилась на пуховой перине и закрыла глаза.
Сон пришел почти сразу, а вместе с ним и странные видения, но то, что они странные, она поняла, уже проснувшись. А так нереальный, заливающий все вокруг ровный серовато-голубой свет казался вполне естественным, как и незнакомая обстановка знакомых комнат, с образами в углах и горящими перед ними лампадками, с деревянной струганой мебелью, с расписанным цветами темно-зеленым сундуком, окованным металлическими полосами.
Надежда бродила по теткиному дому, узнавала отдельные предметы, только почему-то они выглядели как новые. При этом взгляд ее то и дело натыкался на сундук. Он оказался прямо-таки блуждающим. То стоял возле печи, покрытый полосатым домотканым половиком, с дремлющим котом на нем, то между окон в ее комнате на месте комода, то в галерейке, и на нем красовался дымящийся самовар.
