Текст книги "Дневник aртистa"

Автор книги: Елена Погребижская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

21 июля 2004 года

Один звонок в дверь одного родственника рано утром, без предупреждения. Пожить.

Одна «помывка», как говорил наш военрук, одного аквариума. Черепахи неприлично этому рады. Чувство вины ушло.

Два билета сданы. Не еду.

Одна репетиция. Одна песня освоена. После репетиции решили, что стоит поехать на пикник.

Две ссоры. Одна в переходе. Сопровождается киданием на землю сосательных конфет «Трансаэро». Вторая – на ступенях кинотеатра. Сопровождается бросанием журнала «Досуг и развлечения».

Две поездки в метро. Одна в троллейбусе. Это подло. Это я про билет, который, оказывается, стоит 15 рублей. Не то чтоб у меня не было. Просто это круто.

Один кинофильм. Очень прикольный. «Твой дядя сказал, что ты хочешь мне что-то сказать и от этого мне сорвет башню…»

Три отказа от желания съесть: шоколадку, ведро попкорна, ведро орехов и банановых чипсов. Половина последнего ведра съедена. На ночь.

Одно осознание, что все отлично. Длительное.

22 июля 2004 года

Читаю истории. Колесики поворачиваются. Текст пишется.

Сегодня была деловая встреча с двумя панками. Встреча происходила в пальцованном месте. Сначала появились два явно офисных парня в деловых костюмах.

– Прикинь, если это они, а?

– Да, нет. Вряд ли.

Потом пришел один. С фиолетовым ирокезом и в майке «Панк’с нот дед». Оказывается, мы с ним занимались у одного преподавателя вокала. Он сразу стал мне родным.

Потом пришел второй. Он был в майке в сеточку и с длинными белыми волосами. И в солнечных очках. О-па, думаю, колоритные перцы. И тут у него зазвонил телефон, а на нем первые аккорды «А-Ха». Вот оно как.

Панки, елки. Особенно на фоне унылых бизнес-сьютов и богемных персонажей. А мы-то, думаю, прям как не рокеры. Все приличные из себя. Потом до меня дошло, что, может, и приличные, зато у меня лично весь молодой организм в татуировках. Так что рокер.

Ударили по рукам, и вместе замутим кое-что. Давно мне хотелось спеть что-нибудь из Майи Кристалинской.

Доделали песню. Еще одну.

Трудно будет остановиться.

24 июля 2004 года

Вчера ночью люди легко пили эстетские, но крепкие напитки. А я нет, потому что у меня и так пруха всегда. И вот мы заговорили за концерт, как говорят в Одессе, в «Тоннах» тридцать первого.

– И что же ты наденешь?

– Ну мы ж татуировку будем показывать, что-нибудь открытое.

– А у меня как раз есть мини-юбка.

– Так татуировка вроде сверху.

Все хором:

– Все равно неси.

И вот мы надели на меня мини-юбку. Принадлежит персонажу меня в два раза уже. Почему-то наделась. Все сели на пол и стали на меня смотреть. Некоторые, по-моему, облизывались, как вампиры. А может, мне показалось.

– Ну-у, если на два килограмма похудеешь, то можно…

– А она не слишком короткая?

– А ноги-то у тебя ничего…

– Оставьте, блин, мои ноги. И вообще – при чем тут ноги? А руки как?

Короче, посмотрим. Ну а это… если я таки похудею? Вон еще времени сколько до тридцать первого…

28 июля 2004 года

Купили юбку…

30 июля 2004 года

Истории.

Сегодня мы провели боевые стрельбы. То есть надели юбку и пошли на репетицию. И хоть бы кто подал вид, что удивлен. Это был сговор.

Все вокруг, кто насильно опрашиваем, говорят, что мне идет. Нет, ну когда-то у меня была, конечно, школьная форма.

Что стерлось из генетической памяти:

1. Когда наклоняешься, оказывается, не наклоняться надо, а приседать.

2. Если прилипаешь к сиденью машины – это значит, что нужно раскатать юбку под себя, тогда не прилипаешь. При этом она мнется, но, как мне объяснили, это нормально.

3. Когда, пардоньте, идешь в туалетную комнату, юбку, как выяснилось, не надо расстегивать. А надо просто сделать up.

4. Нельзя: ставить ноги широко и чтобы люди видели, какой марки. Нужно: ноги, когда садишься, складывать неестественным специфическим образом.

Таков опыт одного дня полевых испытаний.

31 июля есть вероятность появления на концерте в «Тоннах» в мини. Но это не обещание. Завтра проведем тактические учения с посещением общественных мест.

7 августа 2004 года

Во что поверить – спрятаться?

Накрыться как с головой одеялом?

Звать то бога, то мать его, то отца.

Они мне хорошее, ну и я им.

И может, пока я в поиске

Того, что прячется выше,

Кто-то другой за меня молится,

И это уже слышно.

9 августа 2004 года

Мной был прочитана книжка Маяковского. Интересно, что он оказался совсем не тем парнем, которым виделся мне в школе. Стихи оказались часто совершенно запутанными и фантастическими. Например, у него в какой-то поэме фигурируют вот какие герои: женщина со слезинкой, женщина со слезой и женщина со слезищей. При этом он оказался совершенно самовлюбленным типом. Что мне, понятное дело, очень понравилось. И очень удивило, что такой жизнелюбивый человек покончил с собой.

Он там описал правила стихосложения, какими они ему представляются, и подробно так описал, как он пишет – как прокручивает кучу вариантов слов, фраз, как будто сейф вскрывает, крутит колесико, пока не щелкнет.

Как я понимаю, его читатели – это всякие рабочие, перед которыми он ездил выступать. И вот у меня мысль: если я обнародую технологию написания текстов и расскажу, как они на самом деле пишутся, то найдется сразу куча народу, которая начнет восклицать: ах, ах, как все разумно, ах, ах, а где же чудо? а где вдохновение? а где же на салфетке, в порыве? И я еще буду на это отвечать: дескать, ребята дорогие, ну как же вы не понимаете, тра-та-та и т. д. Неужели моя публика настолько сзади тех рабочих, которые нимало не смущались той кухни, которую им Маяковский описывал? Что тогда с народом за семьдесят лет произошло…

10 августа 2004 года

Почерпнуто из глянцевых журналов:

«…Сальери – жертва черного пиара».

«…это русский певец? Знаменитый? Это какой-то индийский Элвис…» (английский стилист о Киркорове).

Сейчас нашлась бумажка на столе, где моим почерком – вычисления. Итоговая цифра: один на миллион. Это мои вычисления вероятности падения самолета. М-да, уж если что засело в голову, так в полный рост… Артист собирает статистику, а потом высчитывает. Потом себя успокаивает, а потом летает…

Один приличный человек из нашей группы рассказал, как в школе ему сказали, что если растолочь но-шпу и потом ее курить, то будет переть. И он, как дурак, курил толченую но-шпу. «Ну и что?» – спрашиваю. «Не прет», – отвечает.

О больном. Распад группы.

К осени 2003 года отношения в группе были такими, что отношений никаких и не было. Выходили люди на одну сцену на концерте, что-то случалось как будто, и нас склеивало в одно творческое целое. Но как только концерт заканчивался, все разрушалось. Наконец все прогнило до такой степени, что стало ясно: тянуть больше нельзя. Я говорю ребятам: «Собираемся у меня и обсуждаем, что делать дальше». Пришли не все. Мы, не сговариваясь, сказали друг другу, что доигрываем последние несколько концертов и расходимся. Ребята требовали от меня отдать проценты от продажи альбома, которые по контракту нам должен был выплатить лейбл, но так ничего и не выплатил. Музыканты считали, что могут получить эти деньги с меня. Сказали так: или ты отдаешь нам эти проценты, или мы расходимся. Я им: «Ничего не могу отдать, просто доиграем и расходимся».

С Серегой Петуховым отношения были другие. Мы с ним все-таки были партнеры, вместе вкладывали в группу деньги и иногда отдавали свои пацанам, когда гонорар был низкий. К тому же мы с ним песни писали – его музыка, мои слова. Мы с Петуховым договорились так: я собираю новый коллектив, и мы будем сначала играть песни, на которые он написал музыку, те, которые сделаны первым составом группы «Butch». Договорились, что пока я эти песни пою, он получает от концертов часть гонорара. Считали задним числом. И ему уже к моменту разговора причиталось по этим договоренностям пятьсот долларов. Он их от меня получил. Потом мы посчитали и решили, что до конца месяца я ему отдам еще пятьсот.

Наступил наш последний концерт вместе. Отыграли его как-то зло. Басиста Дениса Петухова не было – он уехал с группой «Тату» в Японию. Дениса все эти разборки как бы уже не касались, он и так формально ушел в другой коллектив, так что басист был приглашенный. Отыграли концерт и стали сворачивать вещи. И тут Петухов говорит: «Отдавай мне сейчас пятьсот баксов». А я ему: «Мы же договорились, что до конца месяца, еще неделя. Я отдам». – «Нет, отдай сейчас». – «Блин, – говорю, – ты же наши договоренности нарушаешь». – «Ну и что, – говорит он, – ты их нарушаешь постоянно, теперь и я». – «Нет, – говорю, – отдам в конце месяца». – «Ах так, – говорят Петухов со Ступиным, – тогда мы забираем аппаратуру». А она была на мои деньги куплена. «Ну и подавитесь, – говорю. – А ты, Петухов, дурак, сам себе же все испортил. Так бы получал, как договаривались, с каждого следующего концерта вознаграждение, а теперь я и знать тебя не хочу».

На репетиционной базе оставались какие-то мои личные вещи. Думаю: неужели упадут до такого, что шмотье не отдадут. Звоню на следующий день барабанщику Зеленому. «Слава, – говорю, – там мой обогреватель, вентилятор и вокальная примочка». – «Ничего не знаю, – говорит мне Слава, – ничего не отдам». – «Ну и хрен, – говорю, – с тобой. Обогревайся и вентилируйся». Так мы и расстались. А хотелось по-джентльменски. Но не получилось.

12 августа 2004 года

Мы напились, и оказалось, что:

– есть коньяк 17 градусов, но он в России не продается (это надо говорить тоном знатока);

– шоу-бизнес ужасен, но мы верим в победу интеллекта. И даже если он не победит, то мы в него верили;

– ты не ешь после шести? Не, я не ем после часа… ночи;

– мы вот отольем во фляжку друзьям…

– мы хорошие люди, а значит, научим людей хорошему… И вот кто-то написал типа Белинского: «И свет во тьме светит». Или не Белинский… Это он про нас…

Короче говоря, наши выиграют.

А этот подлый ресторан, который в моем дворе, который сделал так, что я пишу, а пахнет котлетами… и вкусными, кстати, – я прощаю…

13 августа 2004 года

Интересно, если тебе звонит на мобильный незнакомый человек без приглашения и номер ты ему не давал, ты можешь его послать на х…?

Про Одессу.

Там невероятное у людей чувство юмора. Оно у них как бы растворено в воздухе и в культуре. Если ты едешь в такси, то таксист обязательно переговаривается весело со своими приятелями-таксистами, и с тобой, и одновременно флиртует с дежурной. И называет ее, например, «дежурненькая». Мужик здоровый и в усах называет диспетчера «дежурненькая». Причем не разовый какой-то таксист, а таксисты вообще. Бывает, обсуждают какого-то парня, что повез кого-то в аэропорт, и у него борода, – что вот, мол, скорее небо упадет на землю, чем Борода побреется.

Они все разговаривают, охотно установят с тобой приятельские отношения в процессе, и, например, грузчики на книжном рынке – такие дяди, от которых в Москве невозможно добиться двух связных слов, – в Одессе будут обязательно разговаривать и все объяснять. Причем доброжелательно и хором.

Нет такого проявления совка, как хамство. Ну вот, например, знаете такую реакцию? В магазине стоит несколько человек в очереди, и вы что-то спрашиваете у продавщицы, а она даже голову не поворачивает, делает вид, что не слышит, хотя точно слышит. Просто вы для нее не существуете, пока не нарисовались у нее перед носом и не заставили считаться с фактом своего существования. Так вот, в Одессе такого быть не может. Она, продавщица, наоборот, с радостью вам все расскажет, покажет, статистику какую-нибудь приведет и убедит в том, что сама только это и потребляет.

Одесса похожа на Париж. Ее строили французы, и там много французских слов в названиях – Ланжерон, Ришельевская улица и т. д.

В Одессе есть культура моряков. Это мужественные мужчины, которые уходят в рейсы надолго, а жены их ждут. Считается большой подлостью переспать с женой моряка. Моряков, которые ходят в рейсы, можно всегда узнать по внешнему виду. Потому, что они очень накачанные, – а им в рейсе мало что есть делать, поэтому они качаются, и еще они одеваются очень артистично, например могут носить яркие шейные платки и при этом не выглядеть по-дурацки, как пошлые конферансье. Короче, моряки очень заботятся о своей внешности. Один раз на пляже один такой парень причесывался, так он будто чистые алмазы собирал – до того трепетно это делал. Там, по-моему, совсем не принято быть геем. Они этого не понимают. То есть, конечно, есть там такие ребята, но они это скрывают, как будто прошлый век. А те, про кого известно, они очень смелые люди, потому что над ними смеются.

Одесские женщины – это такой типаж, который я называю фифа. Это значит, что они могут идти по пляжу или вдоль пляжа на шпильках. Это значит, что они могут провести целый день на пляже и ни разу не зайдут в море. Будут просто загорать, нежиться на солнце. И вообще они хотят выглядеть как такие подарки. В городе принят классический женственный стиль одежды. Скорее Кристиан Диор, чем Дона Каран. Притом Кристиан Диор с большой вероятностью поддельный.

Из местных достопримечательностей. В газетных пакетах, как семечки, продаются рачки. С ударением на первый слог – рачки. Это маленькие такие креветки, соленые, которые едятся тоже как семечки. По ходу, плюясь шкурками.

Вертуты. Это такие палочки из слоеного теста с вишней, абрикосом или яблоком внутри. Безумно вкусно. Стоит гривну. Если доллар – пять гривен, то гривна – это шесть рублей.

Еще одна достопримечательность – это Дерибасовская. Там бесконечные рестораны, летом все они – летние террасы в основном. Еще там всякие животные, с которыми туристам предлагается фотографироваться. Поскольку там жарко, юг же, они, животины, млеют от жары, и их жалко. Вот такой был там, например, диалог: «Отнеси его на часик в ванной, пусть полежит, в себя придет». Это про удава.

18 августа 2004 года

Пришли. Варят раков у меня. Они ж живые, блин. А их едят. Не пойду смотреть на это. И есть не буду. Но помешать не могу.

Это позиция или нет?

20 августа 2004 года

Знаешь, дурацкая роль —

Приходится быть немым.

Другие, будьте счастливы, что ли.

Другие – они не мы.

Знаешь, дурная привычка —

Приходится быть немой.

Улыбнись, вылетает птичка,

Улыбнись, человек не мой.

И мне за тебя нет права,

Нет повода умереть.

Чай травяной – такая отрава,

А вы, знаете ли, такие вредные…

Мой дедушка – гордый горец,

А прадед был тот еще перец.

Отец – партизан, он борется.

Вот почему у меня железное сердце.

21 августа 2004 года

Отличный концерт. Минус два килограмма.

22 августа 2004 года

Прогулка по городу.

Журнал «Yes» сказал, что хотел бы поснимать содержимое сумочки. «Но у меня нет сумочки». – «А что есть?» – «Ну, рюкзак есть». – «Неси». Иду с рюкзаком. И есть полное ощущение, что с этим городом меня ничто не связывает.

На Кузнецом мосту меня окликают. Это моя однокурсница с журфака и ее подруга, которую я тоже знаю. И мы садимся на веранду и пьем какой-то странный чай. Туда же подъезжают девицы из «Yes’а». Мы потрошим рюкзак. Все кафе с любопытством наблюдает. Вторая девушка из журнала, абсолютно ангельской внешности, берется подвезти меня. «А потом, – сказала она, – поставлю машину и буду бухать».

Доезжаю до «Вудстока». Там все слушаю и ухожу на еще одну стрелку. Времени двенадцать. Прохожу каких-то людей, которые возятся у машины. «Бучч», – говорят они друг другу. Потом машина начинает ехать, и из окна кто-то кричит: «Я люблю тебя». Мне? Да нет, не мне. Хотя мне, ясный пень.

Останавливается еще тачка, и из нее выходит паренек, смотрит на меня во все глаза, потом встает рядом со мной ждать светофора. Загорелся зеленый. Я иду, а он вернулся обратно в машину и поехал дальше.

Думаю, что мне короче все-таки одну остановку на метро проехать, чем пешком. В вагоне полно готов – девчонок и парней в черном, с крестами и кровавыми всякими рисунками. Начинают петь у меня за спиной «Все равно я встану» и кричать «Бучч форева». Стою к ним спиной и не знаю, куда себя деть. Смеемся, я смеюсь спиной и выхожу.

Потом у меня стрелка в кафе. Потом мы прогуливаемся по улице. Один чувак спросил, когда выйдет альбом, двое поздоровались, еще пара сказала, что у меня отличные татуировки, и еще один предложил пива, потому что нравятся песни. Один попросил поставить автограф на паспорте.

Моя новая реальность. Наверное, мне это нравится. А тогда почему все вот эти люди не приходят на концерт?

24 августа 2004 года

Сегодня мной был прочитан один номер «Московского комсомольца». Это просто фильм ужасов какой-то. Папа утопил двух сыновей, а сам повесился, пятеро алкоголиков изнасиловали восьмилетнюю девочку, тетя выпала из параплана и разбилась, найдены могилы наших солдат в Голландии, Путин посещает могилу Кадырова. Самое невинное про то, как у наших отбирают золотые медали. Это же полный пипец.

И что после этого ведомые читательские мозги будут думать про жизнь?

5 сентября 2004 года

Уфа – интересный город.

Потому что он выглядит как совковый, но местами покрашен в безумные цвета. Дом, например, разноцветный, но совершенно даже типовой, девятиэтажный, скучный. Еще у них там абсолютно хаотичное автомобильное движение. Так, наверное, все обстоит в Индии. Мне рассказывали, что в Индии нет правил дорожного движения, а есть только автомобильные гудки по ситуации. Вот они так ездят в этой Индии, обгоняют друг друга, уступают дорогу – и все по гудку. Примерно так же дело обстоит и в Уфе. Парень, который нас возил, например, по встречной половину пути ехал.

Еще они там не пропускают друг друга.

Если в городе водители пропускают друг друга и пешеходов, то у них все в порядке с самооценкой и все в порядке с самооценкой у города. Вот, например, в моей любимой Одессе. Там машины всегда уступают пешеходам и пропускают друг друга из ряда в ряд, если надо. А в Уфе нет. Просто-таки возмутительно не пропускают. В Москве уже тридцать машин бы назад мы выехали, а тут все не дают и не дают.

Однажды, еще в программе «Время», мне довелось быть в Казани в командировке. То, что меня там сразу поразило, – это философия «начальник сказал, это правильно». Берешь интервью у чувака, а он спрашивает:

– А как мой начальник считает?

– Так-то.

– Ну, я с ним согласен.

По ходу, в Уфе похожая картина. И общий контекст такой: «все равно же ничего не изменишь».

Мэр Уфы принимает решение, что концерт на площади длится до шести. Организаторы это знают и надеются, что все можно дотянуть до семи. Ну, как-нибудь, авось. К шести часам еще ни одна из четырех московских групп на сцену не вышла. К нам бегут и говорят: срочно давайте. Нас объявляют. Мы выходим. Ничего не могу сказать в микрофон и не понимаю, какой микрофон вокальный. Хожу по сцене и размахиваю руками.

А на самом деле милиция просто выключила сеть, рубильник электричества. Все и каждый говорит мне в ответ, что ничего нельзя изменить. Я в полном обломе. За ограждением стоит тысячный народ, шумит и хочет, чтобы мы играли.

Я иду к милиции, которая стоит кучкой – от капитанов до полковников, и кричу, чтобы дали хотя бы закончить концерт, потому что нельзя так с людьми, и что им наплевать на людей, что нужно хотя бы слов сказать каких-то, а не просто – раз и все. Милицейский полковник начинает непонимать и пытается меня виноватить. «Да я больше вашего об этом знаю», – кричу я ему. А он кричит: «А если мы вас щас заберем за нарушение общественного порядка?» – «А интересно, чем это я общественный порядок нарушаю? – кричу я ему в ответ. – Ну, включите хоть попрощаться с народом, что же вы за роботы такие».

Мой директор в это время напряженно двигается вокруг нас с полковником, чтобы чего не вышло.

Рубильник включают, и на сцену выбегает ведущий мероприятия, который успевает только грубо обругать парня, показавшего ему фак, и сказать: «Маме своей это покажи». Ему тут же выключают микрофон, и мероприятие считается законченным.

Милиция и мэр правы. Праздник не своевременен. И тем не менее:

1) люди позволяют ставить себя перед фактом и сами считают, что ничего нельзя изменить, что так с ними обращаться – нормально. С таким чувством собственного достоинства у них и должны быть такие власти;

2) милицейские полковники могут включить рубильник и выключить рубильник. Без объяснений. Потому что мнение людей и их желания ничего не значат на самом деле;

3) мне жаль.

9 сентября 2004 года

Вот я артист, я хочу влиять на происходящее, мне что для этого – надо стать Генри Роллинзом или Виктором Харой? Какие тут есть варианты прямо сейчас?

Что-то мне не верится, что социальные песни типа «бери, неси, иди» имеют срок жизни больший, чем миг. Это глупо же – соцзаказ поднимать выше творчества.

Если я думаю, что то, что нужно делать, – это менять государственную политику из размахивания кулаками на кропотливые и противные переговоры, прекращать на фиг эту позорную войну в Чечне, то как мне, артисту, это выразить?

а) иносказательно;

б) прямо;

в) засунуть язык в задницу;

г) подождать и сказать потом, когда мое слово будет более весомо;

е) идти каким-то другим путем.

Не могу пока найти ответа.

У меня скоро день рождения.

Это значит, что у меня прекратятся налетевшие толстыми ласточками недомогания типа панических атак или головной боли.

Это значит, что мне придется понять, что дает мое карабканье по вертикали другим людям. Нет, раньше-то мне было понятно, а сейчас не очень. Хотя дорога точно моя.

Это значит, что я больше не считаю, что другие люди похожи на меня. Они глупее, или не понимают мой язык, или умнее, но с прибабахом, у них другие процессы в организме. Когда мне больно – они терпят такое, а когда я гляжу в корень – они, может, и никогда не додумаются, у меня истерика – а они переносят спокойно. Короче, лучше они или хуже, но между ними и мной пропасть. И они мне при этом страшно нужны.

Это значит, что надо научиться жить так, как будто они мне не нужны совсем.

Я уже знаю, что есть смерть и что она неприятна, то есть не она, а ощущения тела перед этим. Поэтому я хочу жить долго.

Я ничего о себе не знаю. Я считаю, что не пишу стихов, разве только по необходимости, а весь дом закидан черновиками, просто весь.

Скоро у меня день рождения. И мы испечем большой торт и раздадим. По маленькому кусочку.

10 сентября 2004 года

Добрые люди прислали предупреждение о возможном отравлении питьевой воды. Нет, вот я думаю, до чего может дойти истерия. Хотя постараюсь пить покупную, как в Индии. Там-то всегда такую и пьют и не парятся.

Я думаю, что уже давно следует выработать свод правил поведения населения страны, которая только и ждет, что ей кто-нибудь в спину нож всадит.

Как в Израиле, например. Если вы оставили свои шмотки без присмотра больше, чем на десять минут, ваши шмотки расстреляют полицейские, потому что там может быть мина. Или как в Париже. «В нашем городе нет урн, так что выбрасывайте мусор туда-то».

Правила и, что самое важное, их публичное формулирование дает ощущение защищенности. И точно снимает часть стресса.

Только наша гнилая вертикаль нескоро до этого додумается.

Додумайся быстрее, а?

Ну, короче, мой личный уровень сознательности повысился очень. Куда, блин, деть-то его…

То ли Черчилль, то ли Рузвельт говорил: делай то, что можешь, тогда и там, где ты есть. Я думаю. Вот пока и все, что я с этим делаю. Думаю вслух.

11 сентября 2004 года

Я почему-то встаю рано. Часов в восемь. Мой друг психотерапевт, улетевший сейчас в Беслан, говорит, что я жаворонок, но что, типа, об этом не знаю.

До двух время ушло на мысли и все такое. Потом мой директор сказала, что если я ей друг, то я вынесу ей диск на деловую встречу, а не она будет за ним подниматься.

А я ей говорю, что я в домашних штанах и вообще. «Так ты мне друг или нет?» Пришлось слегка приодеться, но не сильно и вынести диск. Несу диск и понимаю, что назад домой не хочу.

Усаживаюсь в машину и говорю, что я ее там в кафе подожду. Приехали. Сажусь в кафе. Вокруг меня сплошь люди с подносами, котлетами и всем таким. У них тут в кафе офисный обед.

Последовательно съедаю два кольца с творогом и одно содержимое сочника. Радуюсь, что никто меня не видит, потому что у меня конечно же отличный свитер для яхтинга и отличные штаны с полосками, но звезды, наверное, так не ходят (если приличные).

Тут, конечно, появляется Саша Кушнир, и я через подносы и котлеты сажусь к нему за столик. Он, как всегда, с кучей девушек. Одна из них – Лена Никитаева. Тут я понимаю, что Лена – блондинка. Мы договорились об одной авантюре, и Кушнир, пока мне все равно делать нечего и я жду директора, увел меня показать, какой у него клевый офис.

Офис и правда клевый. К слову сказать, Саша Кушнир – это такой человек, который делает шоу из всего. И это делает жизнь отличной игрой. Сейчас он делал шоу из меня.

– Вот, – внезапно вводя меня в информационный отдел, сказал он. – К вам пришла звезда. Берите интервью для сайта.

Мальчик в военной немецкой рубашке сказал:

– Я из Питера, извините. А как вас зовут?

– Земфира, – говорю гордо. Мне уже не так совестно за свитер.

– Точно, отличная у вас есть песня, я слышал: «Муси-пуси».

Мальчик в грязь лицом не ударил, взял интервью. Кушнир доволен, мы пошли дальше. На стене у них висят смешные цитаты из разговоров «Кушнир Продакшн». Особенно мне понравилось на выходе слово «катастро-сиськи».

Тут позвонила злой директор и сказала, что встреча закончилась и где, интересно, я шляюсь. Кушнир мне шепотом сказал, что мой свитер – это очень удачный выбор. Вот же, а…

Нам сказали, что тексты нужно показать двум колдунам шоу-бизнеса. Не то чтобы они поколдуют, но хотя бы дадут экспертную оценку, насчет хит – не хит.

Один эксперт забил встречу в театре Стаса Намина. Мы поехали искать театр.

Заехали к какой-то толпе подростков, которых я спрашиваю из окна, а где тут спуск? А они кричат: «Это же Бучч, живой Бучч. А спуск – вам надо назад возвращаться. И приезжайте к нам еще». Закрываю окно, оно тонированное и поднимается медленно, и я себя чувствую Бастой Раймсом. А это, знаете ли, приятно – чувствовать себя Бастой.

Мы нашли театр. Правда, сначала приехали в больницу. Это двухэтажное здание. Охранник повел нас в студию длинными коридорами, и становилось все холоднее, лево-право, совсем дубак. Охранник открыл дверь, и мы оказались внезапно на улице. На таком маленьком стадиончике. То есть это такой здоровый зеленый театр. Вот почему холодно было, о.

Оля говорит, что станем крутыми – у нас тоже будет свой здоровый театр.

Еще мне дома сказали на это, что у меня же не было дедушки Анастаса Микояна. Ну и что, у Билла Гейтса тоже не было дедушки Микояна.

Из двери в дверь прошел Стас Намин. Он оказался безумно похож на картинку из «Тысяча и одной ночи» – там так сластолюбцев изображали. Только он был с озабоченным лицом и ушел.

Эксперт оказался безумно приятным парнем. И сказал, что тут все хорошо с песней, но может поколдовать. Так что завтра, сегодня то есть, будем колдовать.

Потом мы поехали выбирать подарок нашей подруге, у которой был день рождения. И почти подрались. Потому что я говорю, что классический запах – это «Хьюго Босс Вумен», а Оля говорит, что это «Хьюго Дип Ред». И что же мы в итоге подарили? Правильно, «Хьюго Дип Ред».

Вчера вечером мы обещали быть: 1) на концерте Луи, если получится; 2) на концерте Мары, если успеем; 3) на концерте Павла Кашина, чтобы послушать и передать диск; 4) на концерте Линды в «Точке».

Мы решили начать с Кашина. Ира, его директор, нас сразу посадила на козырные места возле сцены, где сидят свадебные генералы. И мы сразу нос к носу оказались со своим бывшим продюсером. Чем это еще было плохо – мы совсем не сможем уйти по-английски, а нам же позарез надо.

Вышел Паша на сцену. Некоторые думают, что Паша – это хрупкий мальчик. На самом деле он здоровый вполне парень, стройный, и бицепс у него такой прокачанный, что само собой не бывает. Зато Паша ангелоподобный. У него кудри, он улыбается во все лицо очень хорошо и пластично рубится. То есть рубится, но пластично.

Кто в зале. Меня же это интересует. Сейчас открою секрет: говорят, что, когда женщины смотрят на мужчин, они сразу оценивают их как потенциальных партнеров – мое или не мое. Секрет не это, а вот что. Когда артист приходит на концерт к другому, он сразу примеряет на себя его публику – мое или не мое. Девушки – от молодых до дорогих теток, с которыми я в массе занимаюсь в фитнес-клубе. Эти могли б, наверное. Нетрезвые дорогие дяди. Наверное, эти бы не могли. Потому что вряд ли я смогу быть для них светлым и чистым, как Паша.

Мне концерт нравился. Пашина скрипачка играла на пиле. Это было круто. Некруто было то, что мы не могли уйти. Мы сидели, как два самовара в центре стола, а в это время наш человек слал нам гневные sms-ы с концерта Линды:

«Ну где вы?»

«Господи, где вы?»

«Здесь тысяча человек, где вы?»

«Здесь полно камер, а вы не здесь».

И наконец:

«Ну почему Кашин, а не Линда, ну почему?»

Ну что ответить, ответить нечего. Когда Паша закончил, мы поехали на хаус. И еще бежали минут десять до машины по холоду, потому что парковка далеко. Бежали и понимали, что концерт Линды закончился, что Паша – добрый и что мне нельзя простыть.

И вот я осталась без группы.

И непонятно, кто будет играть и кто будет писать музыку. Сразу же стало ясно, что музыку надо писать мне. Чем опять зависеть от кого-то, лучше немного подучиться и писать самостоятельно. Теперь нужно было набрать команду.

Как раз проходила большая музыкальная выставка в Сокольниках. Мы раскидали по всей выставке объявления, что ищем музыкантов в группу. У нас уже был на примете басист Шура, который отыграл вместо Дениса тот самый печальный последний концерт со старым составом. Но мы все равно искали еще.

Хлынул поток разных людей. Мы сами, поскольку вместе с первым составом потерялась и репетиционная база, стали искать репетиционные базы по всему городу, чтобы прослушивать народ. Приходила куча гитаристов, мы ходили смотреть игру их групп во всякие рестораны. Слушали и понимали, что это все не то. Мы давали им три старые песни и просили снять гитарные партии. Большинство не могли даже правильно воспроизвести гармонию. Приходили поодиночке и целыми группами. Одна группа даже написала песню на мои стихи. Звучало ужасно занудно. Обижать никого не хотелось, мы говорили: «Спасибо, вам перезвонят». Приходили совершенно юные гитаристы с длинными волосами и в куртках-косухах. Все было понятно еще до того, как они начинали играть. Был один интересный вариант – немолодой уже гитарист с явной джазовой школой. Но у него был серьезный недостаток: он боялся летать на самолетах. Пришлось отказать. И тут звукорежиссер Андрей привел своего приятеля Вову, который до этого играл в группе «Звери». «Звери» тогда еще не были очень известны, но профессионализм Вовы Хоружего сразу чувствовался. У него была, помимо всего прочего, красивая гитара, к ней хорошее оборудование, он был весь татуированный и все сыграл правильно. Мы взяли Вову на заметку. Потом пришел барабанщик Пафа. Он тогда собирал мебель, а до сборки мебели был барабанщиком у Земфиры, отыграл с ней два тура и два альбома. Всем стало ясно, что барабанщик уже есть. Басистов тоже слушали. Была даже басистка Галя из группы «Комбинация». Красивая, не очень молодая женщина с ребенком и большой бас-гитарой. Ей мы отказали. Зато сразу запали на Кирилла, красивого парня, который тоже до этого играл с Земфирой. Басист он был что надо. Его манера игры была одновременно ленивой и виртуозной. Мы уже совсем было с ним договорились, но тут он сказал, что с репетиционной базы музыкантам надо оплачивать такси – мол, у него дорогой инструмент, и он не может так поздно возвращаться с ним домой. На это мы пойти не могли. И Кирилла не взяли. Мы даже дали на радио рекламу о том, что ищем людей в группу. Реклама шла по «Нашему радио» и на «Эхе Москвы».