Текст книги "Иероглиф"
Автор книги: Елена Токарева
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
«Все самое главное – внизу, на стопе. Правда – в ногах. Напрасно люди так сильно поэтизируют душу».
На следующий день Дун пришел ко мне с маленькой фарфоровой китаянкой. Ее личико было прекрасно, будто его рисовал тонкой кисточкой китайский художник. И вся она была такая нежная, будто цветок лотоса. У нее были прелестные маленькие кисти рук. Рядом с ней стояла большая сумка.
– Это Ли, – сказал Дун. – Она сделает вам китайский массаж стоп и педикюр.
Ли улыбнулась мне так, как будто ей предстояло огромное удовольствие.
Из своей объемистой сумки она вынула симпатичную деревянную кадушечку и пошла вперед по квартире – искать уютное место. Она оглядела мои апартаменты и остановилась на родительской спальне, которую я давно облюбовала себе.
Жестом она показала мне на краешек постели и велела сесть. Она быстро нашла ванную, наполнила кадушечку горячей водой и высыпала в нее из пакетика свежие лепестки роз, желтых и красных. Потом всыпала в воду горсть прозрачной морской соли. Затем она сняла с моих ног теплые носки, в которых я люблю ходить по квартире, и опустила мои ноги в воду с лепестками роз. При этом Ли трогательно улыбалась, стараясь поймать мой взгляд. И когда наши глаза встречались, Ли чрезвычайно радовалась. Так, должно быть, ведет себя любимая собака. Но собака не умеет делать массаж стоп.
Пока мои ноги уютно размокали в кадушке с розовыми лепестками, Ли разминала мои ладони и ловила мой взгляд.
Я закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать ее движения. Но едва я приоткрывала их, как ее лучистый взгляд ласкал меня и искал моего взгляда.
Потом Ли принялась за мою шею и плечи. Она находила какие-то точки, и захватывала щепотью кусочек моей плоти, и быстро зажимала его между своими пальцами. Под ее руками я все более расслаблялась, и, когда она взялась за стопы моих ног, я совсем заснула.
Черт возьми, я хотела бы иметь всегда под рукой эту китаянку!
– Ли, – сказала я, – ты понимаешь по-русски?
Она кивнула.
– Приходи ко мне каждый день делать массаж ног – я буду платить тебе, сколько ты скажешь. Ладно? Сколь стоит твой массаж? Какой массаж ты еще умеешь делать?
– Всякий, – сказала Ли. – Китайский, тайский, японский… Ты хочешь учить массаж?
Ли была слишком хорошего мнения обо мне. Я хотела не учиться, а получать удовольствие.
– Да, Ли, я буду у тебя учиться, – сказала я, чтобы ее не обидеть. – Сколь лет надо учиться тому, что умеешь ты?
– С детства, – сказала Ли. – Но если ты способная, то недолго, год-два…
Я взяла в свои руки ее маленькие ладошки и стала рассматривать их. Мне хотелось понять, откуда в этих ладошках такая сила. Когда Ли нажимала на избранные ею точки, она будто прожигала своими пальчиками кожу и плоть. На одной из ладошек, на внешней стороне, я увидела маленькую наколку в виде четырехзначного номера. Ли страшно покраснела, когда я погладила номер и спросила:
– Что это? Ты стояла в очереди за мукой?
Мама мне рассказывала, как в голодные времена в России люди писали на ладонях номера, когда стояли в очередях за хлебом.
Ли молчала, и глаза ее выражали ужас. Я видела, что она вот-вот заплачет.
– Ли, я пошутила. Не обращай внимания на мои слова, я грубая девочка. Я в детстве дралась с мальчишками.
Ли через силу улыбнулась. Потом быстро собрала свои вещички и, попрощавшись, ушла.
Мне быстро прискучило обучение сервису. Я знала, что хочу командовать, а не ухаживать. Мне казалось, что мой учитель Дун ведет меня к моему скромному офисному счастью слишком длинным и извилистым путем. Зачем так много уметь, чтобы стать канцелярской крысой в Чайна-тауне? Как говорится, юбку покороче – и за компьютер!
И я решилась сказать ему об этом.
– Я вообще-то не хочу так углубляться ни в историю, ни в философию. Ни тем более в педикюр и массаж. Мне бы узнать что-нибудь такое, чтобы сразу начать получать много денег. Раз уж мне не досталось славы. Когда денег мало, они очень быстро кончаются. Иногда у меня нет денег даже на массажистку. Или на бензин.
Китаец удивился моим словам. Он поднял брови в знак удивления.
– Чайна-таун начали строить еще при старом мэре, – сказал китаец, скромно опустив глазки.
– И что из того?
– И строили его день и ночь, без выходных и перебоев в снабжении. Много людей привезли строить этот город. И никто не знает, куда потом делись эти люди… Никто не знает теперь, кто владеет этим городом. Никто не знает, как устроен город. Даже те, кто живет внутри него. Потому что никто так сильно не ошибается, как очевидцы. Надо знать секрет устройства. Но большие люди не выдают свои секреты даже своим детям. Иначе они лишатся власти…
Больше китаец ничего не сказал. Он достал китайскую азбуку и стал показывать мне главные китайские иероглифы. Первый и главный – это иероглиф богатства. «Это король китайских иероглифов», – сказал мне Дун. Затем иероглиф-благополучие. Здоровье. И гармония.
Я училась рисовать китайской кисточкой. Я слушала, как иероглифы звучат.
В заключение урока Дун рассказал мне:
– Теперь вы все время должны тренироваться в улыбках и поклонах. Это вам пригодится на всю жизнь. В Китае надо уметь кланяться и улыбаться. Вот та-ак. – И он, опять сложив ладошки вместе, прижав их к груди, от всего своего китайского сердца поклонился мне.
– Вы так будете кланяться своему нанимателю. Своему хозяину. Охране. Шоферу. Всем.
– А мне кто-нибудь будет кланяться?
– Вам будут кланяться нижестоящие.
– Значит, я буду нижестоящая даже для шофера.
Дун кивнул: «Да».
– В Китае легко стать богатым?
– Очень легко, – сказал Дун. – В Китае легко стать богатым. В Китае многих назначали богатыми. Многих ответственных товарищей. Когда китайская компартия раздавала собственность и назначала миллионеров, мои родители, к сожалению, уже были в России. Они слишком поспешили. И слишком увлеклись европейским марксизмом. Но другие люди, которые обладали истинно китайским терпением, они получили от КПК миллионы и стали очень богатыми людьми. В Китае большое количество миллионеров. А жизнь в Китае очень дешевая. Всего двести пятьдесят долларов нужно семье из четырех человек, чтобы жить очень хорошо. Потом и новые китайцы стали вступать в КПК. Двести тысяч вступило. И сейчас в КПК состоит семьдесят миллионов человек. Это одна большая дружная семья.
Во всех больших компаниях председатель Совета директоров является одновременно секретарем парткома. Главная китайская добродетель – это богатство, а путь к богатству – это накопление.
– Зачем же китайцы уезжают из Китая?
– Чтобы стать еще богаче. Накопить и стать богатыми. И чтобы стать свободными. Многие китайцы хотят уехать из Китая. А потом вложить в Китай свои капиталы. Это очень выгодно. В Китае дешевый труд. Однако в Китае почти нет свободы. Если в Китае мужчину застанут в гостинице с женщиной, которая не является его женой, – мужчина лишится своей должности. Если он чиновник. Он опозорится. Недавно уволили высокого чиновника и исключили его из партии. Его застали с чужой женщиной. Поэтому многие китайцы хотят, чтобы все было, как в Китае, но чтобы была свобода, как в Европе или в Америке. Вот поэтому во всем мире возникают чайна-тауны. Теперь очередь докатилась до России. У вас построен необычный Чайна-таун.
– А что в нем необычного?
– Это специальный засекреченный питомник для «поколения единственных детей», – зашептал Дун. – Это проект новых китайцев. Оппозиции. И западных людей. Там, за высокой стеной, получает образование и проходит тренинги лучшее поколение Китая. Элитные дети, которые потом возглавят страну. Сейчас в Китае правят коммунистические кланы. Они в темноте варят политическую кашу. Никто не знает, о чем договариваются кланы. В Китае нет открытой политики. Запад хочет, чтобы была прозрачная западная политика, демократия. Система контроля за Китаем. Это большой политический проект.
Дун шептал про эту ерунду и поминутно оглядывался. Смешной китаец со смешными манерами.
4. Взять ЧТ – наша задача«Файл опасности, который прочно сидел у меня в памяти после удара об Ливеншталя на горе, почти стерся. И я согласилась, что если жить, то жить на полную катушку».
– Эй, Ливеншталь, ты не знаешь, как люди попадают в Чайна-таун? – спрашиваю я Ливеншталя во время следующей встречи в офисе Агентства.
Я уже поняла, что судьба моя как скупая главная бухгалтерша, она мне выдает по рублю, остальное приходится выпрашивать. В конце концов, надо же брать инициативу в свои руки.
Ливеншталь, который целыми днями болтался без дела, рассказывая анекдоты, и мешал работать Агентству своей пустой болтовней, принял боксерскую стойку.
– Джулия, нет ничего проще! Туда можно попасть на самолете.
– Славик, давай полетим. У нас же есть с тобой мой самолет.
Ливеншталь лукаво улыбнулся:
– Нет, мы полетим на вертолете. У нас и вертолетов своих как у дурака махорки!
– Славик, а нас не подстрелят?
– Джулия, ты же хочешь снова пережить пленительный миг опасности?
Да, я хотела пережить пленительный миг. Файл опасности, который прочно сидел у меня в памяти после удара об Ливеншталя на горе, почти стерся. И я согласилась, что если жить, то жить на полную катушку.
Экскурсий в Чайна-таун нет. Можно съездить в Париж, имея деньги, а в Чайна-таун, даже имея деньги, попасть нельзя. В Старом городе сразу две фирмы организовали новый бизнес: смотровой полет на вертолете над городом. Бизнес, кажется, слегка криминальный. Этим занимается Экологическая полиция. И МЧС. На своих вертолетах. Частные летательные аппараты чайнатаунцы могут принудительно заземлить. «Заземляли» чайнатаунцы просто: они стреляли в летательный аппарат. И даже могли попасть.
Из-за стены Чайна-тауна видны чистые окна небоскребов невиданной красоты. Все они разные. Один пронзает небо острым шпилем. Другой закручен спиралью. А мой самый любимый небоскреб – цвета синего стекла – построен в виде бокала. Ох и оторвались архитекторы на этих офисах! И такие же с иголочки стоят жилые дома. Город функционирует как деловой центр мирового уровня. По вечерам на его островерхих башнях, устремляющих ввысь свои острые стеклянные шпили, сияют неоновым цветом, как вершины Эльбруса, чистые и недоступные мировые бренды.
Наш Город Дворцов, приземистый, серенький и старый, построенный еще царями, типичный европейский город, с подслеповатыми окошками, со старой вонючей канализацией, но с широкими площадями, будто специально созданными для демонстраций и массовых расстрелов, в одночасье померк на фоне этого нового великолепия. Тут произошла уценка жизни. Если ты работаешь в Старом городе, значит, ты мало достиг в жизни. Кто чего-нибудь стоит, тот работает в Чайна-тауне. Образовалось много желающих заглянуть за высоченную стену Чайна-тауна, но это весьма сложно. Там введен визовый режим. Нужно заполнять анкету и ждать, когда власти Чайна-тауна подтвердят согласие на посещение «объекта». Пропускная система с ощупыванием и выворачиванием карманов на входе и выходе.
…В воскресенье Славик заехал за мной в машине-кабриолете мышиного цвета, и мы поехали на частный аэродром, там стоял, кстати, без дела, и мой серебристо-изумрудный самолетик. Его перевезли из Франции на специальной платформе. Ужасно, но летать на нем по нашим северным просторам оказалось невозможно! Надо получать специальное разрешение и каждый раз просить воздушный «коридор». Пока что у Ливеншталя это не получалось. А у Сципиона не было времени. Бестолковый какой-то получился подарок.
На летном поле мы пересели в красивый желтый вертолет Ливеншталя. На его борту были синим цветом крупно нарисованы три буквы: ФСБ. И инвентарный номер. Ливеншталь сел сам за штурвал. Надел мне на голову шлем с шумопоглощающими наушниками – и мы полетели. Над Старым городом. В сторону залива.
Было очень весело. Ливеншталь управлял вертолетом, грыз семечки, хватал меня за коленки. Я хохотала. Мы пролетели над береговой линией, увидели грязный прибой и вечно строящуюся дамбу. Сделали два круга. После чего Ливеншталь стал нахально снижаться над Чайна-тауном, чтобы я могла рассмотреть город. Он юлил между небоскребами, заглядывая в окна. Я вынула из футляра полевой бинокль, который предусмотрительно взял с собой Славик. И видеокамеру. В бинокль были хорошо видны внутренние дворики на уровне десятых и двадцатых этажей билдингов. Дворики современного Чайна-тауна висели, можно сказать, в воздухе, они были с бассейнами и шезлонгами, цветочными клумбами, зарослями розовых кустов и вывесками на китайском языке. Мы видели пустующие теннисные корты. Никто на них не играл. Это было странно. Зато внизу, по улицам, сплошной коричневой массой катилась толпа. Сновали люди с вагонетками, что-то сгружали. И нагружали. Ездили мотоциклы с маленькими грузовыми прицепами. Некоторые люди буквально ползали по земле и что-то на ней собирали. Прямо у подножия небоскребов расставлены были легкие столы и стулья, и черные люди ели что-то, приготовленное тут же, на открытом огне.
– Что это, внизу? – спосила я Ливеншталя.
– Да Бог его знает! – беспечно ответил он. – Поди, черный город?
– Как это? Черный город в «Оксфорде»?
– Но праздник жизни начинается с третьего этажа. Видишь, где цветы, теннисные корты. А внизу есть еще пространство и подземелья. Там тоже кипит жизнь.
– Фи, как некрасиво. Давай полетаем над красивыми местами.
И мы кружились над старым китайским парком с прудом, в котором стаями плавали красноперые рыбки, отливавшие на солнце ярой медью, над серыми львами и древними статуями Будды, над драконами и красными фонарями китайских забегаловок, со скучающими велорикшами у дверей. Посередине старого города стояла статуя Будды из золота величиной с шестиэтажный дом. Она была даже выше буддийского храма, который казался маленьким рядом с нею. И еще одна странная скульптура стояла на главной площади Чайна-тауна. Это была огромная нефритовая китайская капуста, бледно-салатового цвета. Именно к ней подходили люди, кланялись капусте, целовали ее и отползали назад на коленях, не решаясь повернуться к ней спиной.
– Они с ума сходят? – спросила я Ливеншталя.
Он и только весело заржал.
– Капуста – это святое. Слышала выражение – «рубить капусту», «делать деньги». Вот они поклоняются «капусте».
Но особенно меня поразил порт. Там стояли роскошные яхты и корабли класса река-море.
Береговая линия Чайна-тауна была славно оборудована крепкими строениями с зарешеченными окнами.
– Таможни, – кратко объяснил Ливеншталь.
Откуда-то он все знал, этот беспутный человек.
– Хочется на посадку… – сказала я Ливеншталю. – Погулять по этому Китаю.
– На посадку… – зашелся Ливеншталь диким хохотом. – Ты меня уморишь сегодня, Джулия. Ты даже не слышишь, что говоришь. Нет, девочка, это слишком опасно. Ведь это другое государство. Легче слетать в настоящий Шанхай. А сюда у нас с тобой нет визы, а есть только вертолет с поддельной эмблемой ФСБ на борту.
– Как поддельной?
– Да очень просто! – легко сказал Ливеншталь. – Намалевали на всякий случай. Авось никто не будет проверять.
В этот момент снизу раздался выстрел. Он прошел совсем близко от нашего борта. Видимо, это был предупредительный сигнал, чтобы мы убирались восвояси.
Затем снизу послышался громкий голос, который на очень чистом русском языке, через мегафон, произнес:
– Вы нарушили воздушное пространство суверенного государства, немедленно покиньте территорию, или к вам будут применены специальные санкции, предусмотренные договором о ненападении.
– Видал? – зашелся в восторге Ливеншталь. – Они даже вертолеты ФСБ готовы сбивать! Супер. Крутизна. Мне нравится, как они себя ведут. Они говорят: все, ребята, вы нас сюда запустили, взяли за это бабла, а теперь мы будем делать, что хотим. Поняла?
И Ливеншталь высунулся из кабины по пояс, свесился вниз и стал махать руками. Он повел себя просто как сумасшедший!
– Что ты делаешь? – закричала ему я и пыталась втянуть его назад, в кабину. – Ты же сам сказал, что у тебя поддельная надпись. Может быть, они связались с ФСБ и выяснили, что мы самозванцы. И сейчас нас застрелят!
– Я пошутил: у меня настоящая эмблема. Это вертолет гэбэшный. Его Сципиону дали. Покататься. Так что спи спокойно, красотка!
Снизу перестали стрелять.
– Вот видишь, они ручные! – сказал Ливеншталь и зашелся счастливым смехом. Он был на охоте. И хотя дичью был он сам, ему все равно это очень нравилось.
Мы еле унесли ноги из этого адского места. Мне было откровенно не по себе.
5. Про поколение единственных детей«Для китайца понятие судьбы находится за пределами свободы воли. Нет смысла обижаться».
Дун Дешин снова пришел через два дня. Сначала минут пять мы с ним раскланивались в прихожей. Он меня похвалил, сказал, что у меня уже получается. Хотя мне это все порядком осточертело.
Я попросила его начать с последней фразы, сказанной на прошлом уроке. Он открыл свою тетрадь, заглянул в нее и произнес:
– В Чайна-тауне живет поколение «маленьких императоров».
Он вздохнул, и я увидела, что он недоволен тем, что сам не принадлежит к этому поколению. Действительно, это бывает обидно, если ты знаешь, что кто-то вырастет и станет большим императором, а ты вырастешь, станешь взрослым и будешь слугой. Или рабочим. Это, наверное, обидно.
– Вам обидно? – спросила я Дуна.
– Нет, нет. Для китайца понятие судьбы находится за пределами свободы воли. Нет смысла обижаться. Есть высшая справедливость в том, что одни покоятся в розовых садах с райскими птицами. А другие работают в прачечной. В прачечной тоже слышно пение птиц. Из окна прачечной, где стирают белье, тоже виден розовый куст.
Он сказал это, и я увидела, что он лжет. Уши Дуна покраснели. Когда человек лжет, у него обязательно краснеют уши. Дун сказал мне то, что полагалось сказать китайцу. Но он сказал неправду.
– Дун, а что за номер выбит на руке твоей девочки Ли?
– Откуда ты знаешь, что Ли – моя девочка? – испугался Дун и неожиданно перешел со мной на «ты».
– Я догадалась.
– Как ты догадалась?
– Ты смотришь на нее влюбленными глазами. И ты следишь за каждым ее движением.
– Прошу тебя! Никому не говори этих слов. Это большая тайна. Никому не говори про Ли.
– Ну, хорошо, хорошо, – сказала я. – Чего ты так испугался? Или ты свернул с дороги, предназначенной тебе судьбой? – сказав это, я подумала, что Дун воспримет мою шутку, как надо. Но у него заметно ухудшилось настроение.
Свою лекцию он продолжал уже на «автомате».
– Поколение «маленьких императоров» вырастет и будет управлять тем богатством, которое выпадет на его долю. Они будут управлять тем богатством, которое заработали их родители. И тем богатством, которое присвоили их родители и хотят передать именно своим детям, а не Коммунистической партии Китая. Поколение единственных детей – это будущее великой страны, которая называется Китай. Хорошее это будущее или плохое – покажет время. Новое руководство взяло курс на ограничение рождаемости. Одна семья – один ребенок. Он один и у мамы с папой, и у двух дедушек и двух бабушек. На такого ребенка работает шесть человек! Золотой ребенок должен вырасти. И стать господином. Все для него. И чтобы китайское правительство не вздумало использовать этих детей на тяжелых работах или отправить их на войну с американским империализмом, был придуман специальный «Фонд поколения единственных детей». Страх за единственное чадо лишает жизнь семьи иного смысла, кроме служения этому чаду. Этот проект придумали очень влиятельные люди. Они вложили большие средства в этот проект. Этот проект одобрен международными организациями. Его одобрили в США. Новое поколение китайцев, которое вырастет в иных условиях, придет к власти и построит такое общество и такую экономику, которая сразу продвинет Китай на уровень передовых стран мира. Они демонтируют устарелую систему управления через КПК. «Маленькие императоры» демонтируют систему, построенную на использовании дешевого труда. Они выстроят демократию по западному образцу. Будут платить китайцам зарплату, как в Европе. В Китае введут пенсии, как у госчиновников. Отпуска. И перестанут перемалывать народ в костную муку.
Я слушала китайца очень внимательно. Но что-то в его словах не сходилось. Зачем учить новое поколению китайцев западной демократии, заперев его в России? Разве в России у нас все обстоит ровно так, как хотят построить новые китайцы? Вот я жила во Франции, и я знаю, что такое европейская демократия. Это когда негр может тебя выебать в парке Тюильри, заразить СПИДом и не получить за это суда Линча. Негра, конечно, осудят, но затем будут бесплатно лечить в тюремной больнице, а благотворительные организации будут дарить ему на Рождество теплые свитера и презервативы. Вот что такое западная демократия. А вопрос сатисфакции изнасилованной белой женщины будет переведен в статус гуманитарной проблемы, ведь негров столько веков унижали! И они немножко не так воспитаны. Белые люди теперь должны терпеть и отдуваться за колониальное прошлое. Не надо было нанимать негров в прислугу. Не надо было запускать негров из Африки в Европу…
– Постой, Дун. Чей все-таки это проект?
– Откуда мне знать? Я – простой служащий. Великие люди придумывают великие проекты. Лучший способ контроля над чужой страной – это контроль за ее молодым поколением. Поколение стараются сохранить вдали от непредсказуемой КПК. Китай никогда раньше не знал этого мучительного чувства – страха за единственное дитя. В Китае всегда было много детей. Китайцы любили и умели рожать. Никто не знает, сколько китайцев живет на земле и сколько их живет в Китае. Как бы то ни было, партия приняла решение ограничивать рождаемость. Одна семья – один ребенок. Это стало лозунгом нового поколения. И за двадцать лет в Китае выросло целое поколение единственных детей.
Те семьи, в которых родители имели одного-единственного ребенка, страшно трясутся над этим ребенком. Обычно это китайцы из молодого среднего класса. Из городов. Но правительство по-прежнему хочет распоряжаться детьми, как и раньше. То есть бросать их на прорыв. Если он возникнет. В деревне никто за детей не трясется. Там совсем другой Китай. И рожают там, сколько хотят. Такие дети, из далеких сельских провинций, называются «неучтенцы». Они ничего не умеют. Не знают иностранных языков. У них нет ни паспорта, ни метрического свидетельства. За лишних детей в Китае наказывают деньгами. Каждый лишний ребенок стоит пять тысяч долларов. Заплатить за ребенка такие деньги могут только богатые. Поэтому бедные рожают детей и скрывают их от властей. Там очень бедно живут. И через двадцать лет после начала китайских реформ, в прошлом году, всего в трехстах километрах от Пекина, я своими глазами видел горные деревушки между Тайюанем и Шицзячжуаном, где крайняя бедность никак не изменилась к лучшему за годы реформ по причине отсутствия в тех горах пригодной для обработки почвы. Там трудно кормить лишних детей.
– А сколько всего китайцев живет в Китае?
– Этого никто не знает, кроме ответственных партийных товарищей, – грустно сказал Дун. – Китайская статистика – это специальный предмет, который призван морочить голову европейцам. И американцам. Число китайцев – это стратегическая тайна.
– Так, может, ответственные партийные товарищи сами не знают, сколько китайцев проживает на территории Китая и во всем мире?
– Ответственные партийные товарищи все знают… Китай – родина бюрократии. Там все знают…
– Но китайцы, по крайней мере, мирные?
– Они? То есть мы? Великий вождь Мао Цзедун сказал: «Винтовка рождает власть»…
В конце урока мы с Дуном всегда кланялись друг другу. И он уезжал, оставляя мне массу нерешенных вопросов.
– Ну, скажи мне, когда же я увижу Чайна-таун? – спрашивала я.
– Ты еще ни духовно, ни интеллектуально не готова к этому суровому экзамену. Тебе предстоят еще испытания. Может быть, тебя даже свозят на Тибет, чтобы ты лучше поняла суровую природу горного народа. Местная продуктивность хозяйства на Тибете настолько мала, прибавочный продукт настолько ничтожен, что все накопления за долгие века сосредоточились лишь в монастырях. Кроме золотых статуй Будды и серебряных ковчегов лам, украшенных булыжниками бирюзы и нефрита, других накоплений там практически нет. Какие-либо налоги собирать не с чего.
– Зачем? Зачем мне туда? Мне там будет страшно.
– Суровые испытания полезны для души и закаляют тело. Это Конфуций.
…Путь, по которому меня пустили, был очень долгий, и он вел неизвестно куда. Я почувствовала себя посередине темного леса. Не вижу, откуда пришла, не ведаю, куда бреду.
Очнулась я от резкого телефонного звонка. Звонил Сципион. Он сказал, что ему срочно надо увидеться со мной.
– У меня урок, – ответила я.
– Как закончите, дуй прямо сюда, в мой офис.
Я распрощалась с Дуном, села в автомобиль и поехала в офис. Ехать было ровно десять минут. А идти – минут пять. Но я предпочитала ездить.
В офисе у Сципиона, кажется, объявили аврал. Все мальчики с бритыми затылками бегали, рассовывая по бумагорезательным машинкам какие-то бумаги. Костик руководил процессом.
– Что происходит? – спросила я хозяйским тоном.
В кресле развалился Ливеншталь, как любимый хозяйский пес. Он безмятежно улыбался. На мой вопрос он ответил кратко:
– Сципион зассал. – И добавил: – Гы-гы.
– В смысле?
– На него наехали какие-то третьестепенные силовики, и он почему-то отнесся к этому как к выдающемуся событию.
– А как надо? – услышала я из кабинета рык своей «няни». – Как надо? Ждать, когда они приедут и арестуют компьютеры?
– Никуда они не приедут… ничего они не арестуют… – лениво и себе под нос сказал Ливеншталь. – Пиписька у них еще не выросла сюда ездить…
– Ой, какой ты у нас крутой! – огрызнулся Сципион и скрылся в своем кабинете, забыв про меня.
– Что все-таки произошло? – поинтересовалась я у скучающего в кресле Славика.
– Да ничего. Помнишь того мамонтенка, который хотел женить сына?
– Ну, да… в общих чертах.
– Вот все из-за этого китайца. Он сунул Сципиону какую-то прослушку и попросил опубликовать.
– Заткнитесь все! – рявкнул из кабинета Сципион. – Если ничего не понимаете, заткнитесь! Вы же тупые и не смыслите ничего. Сейчас сюда ввалятся десять туземных ментов и будут меня пытать, где взял прослушку.
Через некоторое время послышалось:
– Юлия, зайди!
Сципион сидел буквально осыпанный обрезками бумаг, задумчиво ковыряя в большом квадратном носу.
– Твой отец был не так прост, как хотел казаться. Он любил прикинуться простачком со своей улыбкой Гагарина. А сам хотел всех обхитрить. Ты знаешь, что твоему отцу оппозиция не давала ничего нового строить в историческом центре Старого города. Едва он договаривался с какими-нибудь немцами-французами на тему инвестиций в строительство, как тут же из темных углов, затянутых паутиной, вылезали сумасшедшие коммунистические бабки и начинали орать под окнами мэрии, что не допустють! Красная оппозиция постоянно твердила, что твой отец разрушает наше славное революционное прошлое. Они бегали по городу с флагами. Сочиняли басни про твоего папашу. В результате все здания разрушились, канализация воняет. Город тонет в нечистотах. И он задумал наказать Старый город, построив рядом новый, мощный, красивый, перспективный Чайна-таун под прикрытием политического проекта. Как Петр Первый. Все очень просто. Он хотел быть как Петр Первый. И создал такой слегка шизанутый политический проект мирового уровня. В него вломили средства серьезные западные политики. Понимаешь?
На всякий случай я кивнула. Тем более что это совпадало с тем, что мне рассказывал Дун. Выходило, что таинственный Чайна-таун создал мой отец с какой-то своей целью, которую мне предстоит разгадать и которой надо воспользоваться.
– И что? – спросила я механически.
– И ничего. Ты же не знаешь, как мы его вывозили отсюда. Чтобы кратко: в белой каталке, в состоянии медицинского сна.
– Папа получил что-то за этот проект? – робко спросила я.
– Инфаркт…
– А кому принадлежит этот город? – опять спросила я, опустив голову и не глядя на Сципиона.
– Ну, угадай с трех раз, кому он принадлежит?
– Ну, я не знаю… – застеснялась я.
– Все всегда принадлежит в нашей стране тем, кто находится у власти.
– А у папы нет никаких… как это… акций этого города?
– Ну, если бы он был экономически грамотным человеком, а не политиком, то он оформил бы этот город на себя бумагами.
– А как это?
Сципион сосредоточенно молчал. Возможно, он просто не знал. Потом сказал:
– Наверное, через оформление земли… в аренду на триста лет… через создание акционерного общества. Черт его знает. Но все участники игры считают, что у твоего отца ничего нет, то есть старых документов не существует. И вообще, их никто не видел. Но они есть, Юлия, они существуют. Я получил сведения, что у вас дома спрятаны какие-то бумаги. И найти бумаги можешь только ты.
– До-ома? – сделала я удивленное лицо. – Ты с ума сошел! У нас дома несколько раз делали обыск, и если бы бумаги существовали, то их бы наверняка нашли бы.
– Ищи, Юлия. Ищи. Найдешь – можно будет побороться за кое-что.
Я сразу поняла, что речь идет о тех самых сертификатах, которые я нашла в старой картине. Но изо всех сил делала идиотское лицо. Я понимала, что так лучше всего.
…Когда я вышла из кабинета Сципиона, Ливеншталь встал с кресла, с грацией лабрадора, и вызвался меня проводить.
– Давай поедем куда-нибудь пообедаем? – предложил он.
Господи, какое счастье, что есть этот чудный легкомысленный гусар Ливеншталь! Этот котенок, всегда готовый поиграться! Как я ненавижу озабоченных баблом мужиков! Я люблю деньги. И я люблю денежных тузов. Но не люблю, когда на моих глазах бабло натужно, лопатами, выгребают из сортиров. Ну, сделайте же так, чтобы я этого не видела! Короче, я не хочу видеть бешеные деньги. Мне приятно видеть их укрощенными. Поэтому мне нравится Ливеншталь. Ему на деньги плевать.
И мы поехали с ним в летнюю резиденцию императора. Там один замечательный восточный человек построил традиционную русскую деревню, и в ней замостил уютный ресторан русской кухни. Вокруг ресторана носились тройки с бубенцами, пахло конским навозом, и ямщики молодецким уханьем заводили народ на безумства.
Едва мы с Ливеншталем уселись на летней веранде ресторана, как к нам подоспел хозяин заведения и стал прочувственно жать Ливеншталю руку, хлопать его по плечу и вообще всячески выказывал Славику респект.
Нам тут же принесли комплимент от администрации: бутылку французского шампанского и черную икру с горячим калачом. Скрипач с легкой фальшивинкой выводил душещипательную мелодию. А хозяин сел рядом с ним и попросил себе гитару. Вдвоем они аккомпанировали, и хозяин спел несколько чудесных романсов. Было видно, что Ливеншталь здесь дорогой гость.
