Текст книги "Берлин, май 1945"

Автор книги: Елена Ржевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Морфий и шприц, жена Геббельса говорила Кунцу, она получила от Штумпфеггера. А откуда у нее ампулы с ядом, он не знал.

Они могли быть вручены ей Гитлером, он раздавал эти ампулы в конце апреля, как мы узнали позже.

«Кунц возвратился в госпиталь в очень удрученном состоянии, – говорил потом нам начальник госпиталя Хаазе. – Он зашел в мою комнату, сел на кровать и зажал голову руками. На мой вопрос: „Геббельс и его семья мертвы?“ – он ответил: „Да“. На мой вопрос, был ли он один, Кунц ответил: „Мне помогал доктор Штумпфеггер“. Больше ничего я от него добиться не мог».

Хаазе спросили, что ему известно о том, как покончили с собой Геббельс и его жена, он ответил: «Со слов первого сопровождающего врача Гитлера штандартенфюрера СС Штумпфеггера и доктора Кунца мне известно, что Геббельс и его жена вечером 1 мая совершили самоубийство, приняв сильнодействующий яд, какой именно, сказать не могу».

Вице-адмирал Фосс, доктор Кунц, повар Ланге, техник гаража Шнейдер, начальник личной охраны Геббельса Эккольд, инженер Цим, технический администратор здания имперской канцелярии, и многие другие опознали Геббельса. Хотя он обгорел, но узнать его мог каждый, кто встречался с ним или хотя бы наблюдал его издали. Его можно было узнать даже по карикатурам в нашей печати. У него характерная внешность. Голова непропорционально большая для его тщедушной фигуры и заметно сплющенная с боков. Скошенный лоб, резко сужающееся к подбородку лицо. Он хромал на правую ногу, она была короче левой и вывернута стопой внутрь. Правая нога не пострадала от огня, на ней сохранился ортопедический ботинок с утолщенной подошвой и протез.

«На обгоревшем трупе видимых признаков тяжелых смертельных повреждений или заболеваний не обнаружено, – записано в медицинском акте. – При исследовании трупа установлено наличие запаха горького миндаля и обнаружены кусочки ампулы во рту».

Когда были получены данные химического анализа, было вынесено окончательное суждение: «Химическим исследованием внутренних органов и крови определено наличие цианистых соединений. Таким образом, необходимо сделать вывод, что смерть… наступила в результате отравления цианистыми соединениями».

К такому же выводу пришли относительно причины смерти Магды Геббельс.

Ночлег

Поздно ночью 3 мая в поисках ночлега мы оказались на окраине Берлина, в Бисдорфе.

Когда мы шли по темной, глухой улице, я вдруг услышала свист соловья.

Сейчас, когда пишу об этом, мне трудно объяснить, чем он тогда так поразил меня. Казалось, здесь, в Берлине, не только все живое, но даже камни вовлечены в войну, подчиняются ее законам. А тут вдруг – соловей, несмотря ни на что, нерушимо выполняет свое соловьиное дело.

После всего, что тут было, на затихшей берлинской улице свист соловья был удивительной вестью о живой жизни.

Мы попали в какой-то дом и поднялись по темной лестнице. Постучались. С чувством скованности вошли в квартиру людей, только что переживших катастрофу падения города.

Это была скромная квартира. Хозяева ее, пожилые супруги в стеганых халатах, потревоженные нашим неожиданным приходом, предоставили нам две комнаты, а сами, видимо, долго не могли заснуть: тихие шаги их доносились из коридора. Я легла на диван, и позабытые в войну душные запахи нафталина и лаврового листа обступили меня.

Четыре года… Когда война началась, я училась на литературном факультете.

В оставшемся незавешенным окне был виден кусок розового неба – это зарево стихающих пожаров. Удивительная после дней беспрерывных боев тишина была благодатью, от которой с непривычки цепенело сердце.

Сквозь напряжение этих дней пронзительно пробилась мысль: «Мы в Берлине» – и отшибла сон.

Было довольно светло. Со стены напротив выступили оленьи рога. Потом я разглядела на столе свежесрезанные цветы в вазе, в клетке – маленького попугая. Он проснулся, поскакал по игрушечной лесенке и принялся раскачиваться на крохотных качелях.

Подсвечивая карманным фонариком, я прочла на стене в рамке:

«Der Himmel, bewahre uns vor Regen und Wind und vor Kameraden, die keine sind»[1616
  «Небо, храни нас от непогоды и от неверных друзей».


[Закрыть]].

Стена была увешана фотографиями мальчика: вот он вскарабкался на деревянную лошадь, вот лежит на пляже, примостив голову на вытянутые ноги девушки в полосатом купальнике. Вот он уже военный, стоит в новой, ловко пригнанной форме, в руке у него тяжелая полевая каска. А вот он на групповой фотографии в веселой компании военных. В центре снимка – бутылка. Кто-то воздел каску на штык. Подписано: «Prosit» («На здоровье!»)

А на письменном столе под стеклом грустное извещение о том, что Курт Бремер пропал без вести на Восточном фронте.

В поисках воды я забрела на кухню. У окна сидела хозяйка. На коленях у нее лежал мешочек с носками, штопать их она начала еще при Гитлере и сейчас, довольствуясь слабым светом наступающего дня, привычно продолжала свою работу.

На кухонной полке выстроились пивные кружки, и во главе этой шеренги фаянсовая тетушка – из тех веселых безделушек, что дарят на свадьбу, – протягивала позолоченный сапожок, предлагая из него напиться.

Я спросила у хозяйки, чья это лавка внизу в их доме (мы заметили ее, когда ночью поднимались в квартиру) и давно ли она заколочена.

Хозяйка ответила, что эта москательная лавка принадлежит ее мужу и ей и что они закрыли ее два месяца назад.

– Мы нажили ее честным трудом. О, она не так-то легко досталась нам. А теперь вот… – Она тихонько вздохнула. – Das Geschäft macht keinen Spaß mehr[1717
  Торговля не доставляет больше никакого удовольствия.


[Закрыть]].

Утром хозяин квартиры спросил меня, как я полагаю, сможет ли он пройти сегодня на такую-то улицу к своему зубному врачу. Я ответила утвердительно, – война войной, а человека вот доняли зубы. Он возразил, что не испытывает зубной боли, но еще две недели назад условился быть сегодня у врача.

Свежие цветы в вазе, срезанные в огороде на другой день после падения города, визит к зубному врачу на третий день.

Что это? Себялюбивое тяготение к равновесию, прочности, размеренности? Не было ли оно союзником Гитлера при захвате им власти?

Из окна было видно – на перекрестке регулировала движение знакомая девчонка. Взмахивая флажками, она пропускала машины, успевая вскинуть ладонь к виску, а у военнослужащих, приспособивших для передвижения трофейные велосипеды, отбирала их – таков был приказ командующего фронтом. Уже целая гора велосипедов выросла возле нее на тротуаре.

Напротив из парадного боец выталкивал бочонок. Обмакнув в него толстую кисть на короткой палке, низко присев на корточки, он замазывал огромные буквы геббельсовских заклинаний, распластанные на мостовой: «Berlin bleibt deutsch» («Берлин останется немецким»).

По этой же мостовой двигалась недавно на восток моторизованная немецкая пехота…

Кто-то постучался в квартиру. Вошел мужчина в коротком пальто, в темной кепке. Он узнал, что здесь русские, и просил разрешения поговорить со старшим из нас. Сняв кепку, он нервно изложил суть дела: вчера, когда наши части вступили в Берлин, он выбежал им навстречу вместе с женой (он показал рукой на дверь, за которой на площадке лестницы поджидала его беременная жена).

– Мы бросились к русским, чтобы обнять их, но ваши солдаты оттолкнули нас.

Его жена вошла и стояла рядом с ним, такая же бледная, как и он. Застегнутое на все пуговицы, ее серое пальто было сильно вздернуто на большом животе. Мужчина говорил сурово о том, как ждал этого дня избавления от Гитлера, надеялся, и вот такая встреча немецкого рабочего с Красной Армией. Голос его был разогрет обидой и решимостью высказаться. Жена молча поддерживала его, кивая головой.

Мы были взволнованы и глухи одновременно.

Как хотели мы верить в начале войны, что неразорвавшиеся бомбы, сброшенные на Москву, – это дело рук немецких товарищей, как искали любое подтверждение их солидарности с нами, и потом постепенно разуверились, ожесточились. И сейчас мы не могли обнять этого человека.

Я вспомнила полученное вчера на имя Куркова письмо с Урала. Мы прочли его. Жена Куркова писала, что слышала по радио о боях в Берлине и думала, какие это герои бьются так далеко от дома насмерть с врагом в его главном городе, и теперь, значит, недолго ждать победы.

«Сообщаю, – писала она, – пришел домой Гоньша, Разин и Панков – ранены. Коля, я ходила на мельницу, шла мимо Разина. Разин сидит, на гармошке играет, и мне очень обидно. Коля, хотя бы увидеть вас, хоть одним глазком. Очень я соскучилась об вас и соскучились мои дети.

Пока до свидания. Остаемся живы, здоровы, того и вам желаем. Целуем мы вас 999 раз, еще бы раз, да далеко от вас».

Полковник сказал:

– Переведите Губеру, – немца звали Густав Губер, – их профсоюзный фюрер Лей заявил, что германский рабочий – это не просто рабочий, это человек-господин и что у него самочувствие такое. Спросите, верно это?

Губер упрямо мотнул головой:

– Немецкий рабочий такой же пролетарий.

Ничего достоверного

4 мая, раннее утро. Над Александерплац поднимается зарозовевшая дымка тумана. Зябко. Посреди площади – табор: остатки разбитого берлинского гарнизона. Спят на мостовой, завернувшись в солдатские одеяла. Раненые спят на носилках. Кое-кто уже проснулся, сидит, кутаясь в одеяло с головой. Медсестры в темных жакетах и белых платочках обходят раненых.

Спят пленные солдаты и на улице парадов – Унтер ден Линден. По сторонам улицы – руины. Разверзшиеся стены домов. Осыпается каменная труха.

Громыхает по брусчатке груженная узлами тележка, ее упорно толкают две женщины, должно быть возвращаются из-под Берлина. Грохот тележки настойчиво врывается в оцепенение руин, развала.

* * *

Мы снова в имперской канцелярии.

Кто последним видел Гитлера? Кто вообще видел тут, в подземелье, живого Гитлера? Что известно о его судьбе?

Техник гаража Карл Фридрих Вильгельм Шнейдер:

«Находился ли вообще Гитлер в Берлине до 1 мая 1945 года, мне неизвестно. И лично его тут не видел».

Но 1 мая в подземном гараже имперской канцелярии, как он уже говорил, он слышал о самоубийстве Гитлера от его шофера, Эриха Кемпка, и от начальника гаража. «Эта весть передавалась из уст в уста, все говорили, но никто точно не знал». Сопоставляя эту весть с приказанием, которое он получил из секретариата Гитлера относительно доставки бензина к «фюрербункеру», он сделал предположение, для какой надобности затребовали бензин. Об этом он также уже говорил накануне.

Пятидесятилетний человек, представившийся официально: шеф-повар на кухне домашнего интендантства фюрера при имперской канцелярии Вильгельм Ланге, по специальности повар-кондитер:

«В последний раз я увидел Гитлера в первых числах апреля 1945 года в саду имперской канцелярии, где он прогуливался со своей собакой из породы немецких овчарок по кличке Блонди».

Что вам известно о судьбе Гитлера?

«Ничего достоверного.

Вечером 30 апреля ко мне на кухню пришел собаковод Гитлера – фельдфебель Торнов за едой для щенков. Он был чем-то расстроен и сказал мне: «Фюрер умер, и от его трупа ничего не осталось». Среди служащих имперской канцелярии ходили слухи, что Гитлер отравился или застрелился, а труп его был сожжен. Так ли это было на самом деле, я не знаю».

Технический администратор здания имперской канцелярии Вильгельм Цим:

«В последний раз я видел Гитлера в 12 часов дня 29 апреля. Меня вызвали в бункер фюрера наладить испортившийся механизм вентилятора. Работая, я в открытую дверь кабинета увидел Гитлера».

Что вам известно о судьбе Гитлера?

«30 апреля в 6 часов рабочие Верника, канализатор, и Гюннер, электрик, возвратившись с работы из бункера фюрера, рассказали, что они слышали, будто Гитлер умер. Больше никаких подробностей они не сообщили».

Вице-адмирал Ганс Эрих Фосс участвовал в совещаниях, проходивших в присутствии Гитлера здесь, в убежище. О смерти Гитлера услышал от Геббельса.

Вот и все, что мы знали к утру 4 мая.

«Ничего достоверного», как сказал бы шеф-повар Ланге. Но и эти сведения приходилось выгребать из вороха других, противоречивых, сенсационных. Чего только не говорилось! Что Гитлер улетел на самолете с летчицей Рейч за три дня до падения Берлина, а его смерть инсценирована, и в эфир было передано ложное сообщение о его смерти. Что Гитлера вывезли из Берлина подземными ходами, и он скрывается в «неприступной» Южнотирольской крепости.

Люди, обладавшие более скромными, но существенными сведениями, были так измучены, ошеломлены всем пережитым, что путали даты и факты, хотя то, о чем они рассказывали, происходило всего лишь позавчера или еще на день раньше.

То тут, то там вскипали и лопались версии, одна хлестче другой. Появлялись слухи о «двойниках».

Чтобы исключить очередную версию, требовалось время.

Розыски шли в напряженнейшем темпе. Легко было сбиться, пойти по неверному следу, прийти к ложным выводам.

Осложнения, порой нелепые, мешали поискам.

3 мая на территории имперской канцелярии появилась группа генералов штаба фронта. Проходя по саду мимо бетонированного котлована, на дно которого немцы складывали убитых во время бомбардировки и обстрела рейхсканцелярии, один из генералов ткнул указательным пальцем: «Вот он!» В кителе, с усиками, убитый издали слегка смахивал на Гитлера. Его извлекли из котлована, и хотя тут же убедились: не он – все же началось расследование. Призвали опознавателей, в один голос заявивших: «Нет, не он». Все же этот мертвый мужчина с усиками, в сером кителе и заштопанных носках лежал в актовом зале рейхсканцелярии до тех пор, пока прилетевший из Москвы бывший советник нашего посольства в Берлине, видевший неоднократно живого Гитлера, подтвердил: не он.

Но этот неизвестный успел породить среди журналистов легенду о «двойниках», которая нет-нет да и мелькнет где-то и по сей день. О нем писали. Его снимали кинооператоры и охотно выдавали за Гитлера. И в недавние времена случались курьезы, когда извлеченные из фильмотеки кадры с тщеславной пометкой оператора: «Гитлер» – безмятежно включались в монтаж, и сенсации сотрясали зарубежную печать.

* * *

Тогда в первые дни мая 1945 года в Берлине, в очень сложных условиях, надо было объединить усилия разведчиков, оперативно разобраться во всем, отсечь все лишние версии и наметить путь поисков. Возглавил эту работу полковник Василий Иванович Горбушин.

* * *

Снова и снова метр за метром мы просматривали опустевшее подземелье под имперской канцелярией. Перевернутые столы, разбитые пишущие машинки, стекло и бумага под ногами. Клетушки и комнаты побольше, длинные коридоры и переходы. Повреждения в бетонных стенах и кое-где в коридорах лужи воды. Сырой, тяжелый воздух – вентиляторы, скверно работавшие при Гитлере, теперь вовсе не действовали. Дышать было трудно. Мрак… Повсюду за углами – шорохи, шевеление или тишина, грозящая разрядиться выстрелом отчаявшегося гитлеровского офицера.

Скрежет шагов по разбитому стеклу, гулкие вздохи – это бродят тут в потемках по последней резиденции германского правительства бойцы, штурмовавшие рейхсканцелярию, натыкаясь на ящики с дорогими ликерами, перекликаясь, как в лесу, подсвечивая фонариками причудливые декорации последних часов третьей империи. Иногда мы слышали щелканье затворов и несущуюся в темноте на звук наших шагов угрозу «Хенде хох!» – с российским «х» вместо немецкого «h».

Сложная, пестрая была обстановка. Наверху, на земле Берлина, уже кончилась война. Здесь шли поиски в хаосе подземелья. Люди, которым это было поручено, искали неустанно, преданно, чувствуя огромную ответственность, – четыре года войны стояли за плечами.

Надо было ориентироваться в сложной на первых порах топографии подземелья, обнаружить тайники, проверить их. Надо было найти.

Уже был найден во дворе генерал Кребс, в серо-зеленом кителе с оторванными погонами. Он тоже отравился.

А о конце Гитлера все еще не было установлено ничего достоверного.

Если признать за исходное свидетельство вице-адмирала Фосса, знавшего о смерти Гитлера от Геббельса, которому он передал власть рейхсканцлера, если согласиться с соображениями техника гаража Шнейдера относительно того, зачем понадобился бензин, то в этой цепи недоставало звена – лица, принимавшего участие в сожжении. Или видевшего, как и где оно происходило, или хотя бы слышавшего об этом подробности.

Сад имперской канцелярии – как выяснилось позже, место действия этой мистерии – был так покорежен, что отыскать безошибочно, где тут сжигали, – я уже писала об этом, – едва ли было возможно.

А слухи тем временем роились. Кто-то слышал от кого-то, что Гитлер сожжен дотла и пепел унес рейхсфюрер молодежи Аксман, участвовавший в прорыве с группой Монке; след его в те дни для нас затерялся.

Если Гитлер сгорел дотла – не являются ли тому подтверждением слова собаковода Торнова, сказанные им повару Ланге: «Фюрер умер, и от его трупа ничего не осталось»? Если это так, если останков нет или они не будут найдены, значит, мы никогда не сможем представить миру неопровержимые доказательства его конца. Исчезновение Гитлера останется тайной, которая будет служить почвой для произрастания всяческих мифов. В этом могут быть заинтересованы только его приверженцы.

Сопоставляются полученные сведения. Разыскиваются люди, которые могут уточнить обстоятельства.

А народ валит и валит сюда, бойцы и командиры, штабные офицеры и люди, прилетевшие из Москвы, и корреспонденты, от которых необходимо оградиться. Обходят апартаменты рейхсканцелярии, спускаются в подземелье, ищут комнаты Гитлера. В знак своей прикосновенности к истории уносят то одно, то другое. Всем хочется побывать тут, у всех есть на это право. Но еще не пришло время экскурсий.

Идут поиски – под землей, в саду, в наземном здании и прилегающих участках улицы.

* * *

В газете «Правда» 2 мая было сказано:

«Вчера вечером германское радио распространило сообщение так называемой „Главной ставки фюрера“, в котором утверждается, что 1 мая после полудня умер Гитлер. В сообщении указывается, что еще 30 апреля Гитлер назначил своим преемником адмирала Деница… Указанные сообщения германского радио, по-видимому, представляют собой новый фашистский трюк: распространением утверждения о смерти Гитлера германские фашисты, очевидно, надеются предоставить Гитлеру возможность сойти со сцены и перейти на нелегальное положение».

* * *

…Утром 4 мая передо мной сидел тихий, домашний и совершенно цивильный человек – маленький истопник, которого никто в рейхсканцелярии не замечал.

Уже раньше он говорил о том, что, находясь в коридоре, видел, как из комнат Гитлера вынесли завернутых в серые одеяла фюрера и Еву Браун, она была в черном платье.

Он ни на чем не настаивал, он просто видел. В хоре голосов более громких, уверенных голос истины расслышан не был. Сам же истопник был так непритязателен, скромен, что его трудно было соотнести с масштабом этих событий.

Куда более подходил для этого вице-адмирал Фосс, но он не располагал точным свидетельством.

Истопник был первым немцем, от которого я услышала о свадьбе Гитлера. Тогда, в едва отпылавшем боями и пожарами Берлине, это показалось мне бредом. Я взглянула на скромного, неказистого человека, буднично перебирающего в памяти причудливые картины трех-четырехдневной давности, словно речь шла о чем-то бесконечно далеком. В самом деле, сейчас происходила не смена суток, а смена эпох.

Фамилия истопника мне не запомнилась. Он высунулся из фолианта истории, как безымянная закладка, указав на нужную страницу. Но, недоверчивые, невнимательные люди, мы так и не удосужились как следует прочитать ее.

* * *

Доктор Кунц был взбудоражен, не мог отринуть пережитое. В имперскую канцелярию он попал почти случайно и был травмирован своим участием в умерщвлении детей. В первый день все, что он говорил, вертелось вокруг только этого факта. Но 4 мая он, вздыхая, всполошенно вскакивая, путая даты, вразброд припоминал разные подробности последних дней.

В подтверждение того, что свадьба Гитлера и Евы Браун имела место, он привел такой штрих: при нем Браун рассказала профессору Хаазе, начальнику госпиталя рейхсканцелярии, что дети Геббельса обратились к ней в тот день, как обычно: «Tante Braun» – «тетя Браун», она же их поправила: «Tante Hitler» – «тетя Гитлер».

Потом он припоминал, как вечером сидел в казино, что над бункером фюрера, в обществе профессора Хаазе и двух секретарш Гитлера – фрау Юнге и фрау Христиан, а появившаяся в казино Ева Браун пригласила их, четверых, в одну из комнат казино, куда им подали кофе. Браун рассказала им, что фюрер написал завещание, и оно переправлено из Берлина, и теперь фюрер ждет подтверждения, что оно доставлено по назначению, и тогда лишь умрет. Она сказала: «Нас все предали – и Геринг и Гиммлер». И еще: «Умереть будет не так трудно, потому что яд уже испытан на собаке».

При этом доктор Кунц был уверен, что этот разговор в казино состоялся 30 апреля вечером, тогда как по другим сведениям к этому времени Гитлера уже не было в живых.

* * *

Словом, на каждом шагу мы наталкивались на противоречия. Но нельзя было пройти мимо одного, случайно сделанного заявления доктора Кунца. Он сказал, что жена Геббельса, рассказавшая ему о самоубийстве Гитлера, ничего определенного не добавила относительно того, как покончил с собой Гитлер. «Ходили слухи, – сказал доктор Кунц, – что труп его должен был быть сожжен в саду имперской канцелярии».

«От кого именно вы слышали об этом?» – спросил полковник Горбушин.

«Я слышал это от Раттенхубера, СС обергруппенфюрера, он был ответствен за безопасность в ставке фюрера. Он сказал: „Фюрер оставил нас одних, а теперь мы должны тащить его труп наверх“.

В тот день, 4 мая, у нас не было более авторитетных показаний, чем это: от начальника личной охраны Гитлера – через доктора Кунца.

Снова, как в первый день, сад имперской канцелярии – главное место поисков.