Текст книги "Веданта. Сборник рассказов"

Автор книги: Елена Малахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Пустая жатва

Была ли Анна Сергеевна Морозова личностью исключительной? Как знать. Эта узкоплечая, нескладная, низенькая женщина в преклонном возрасте не выделялась обаятельными чертами. В ней не присутствовали утонченность, женственность или остроумие. Чувством юмора тоже не обладала. Хитрая? Никогда. Грубая? Тоже нет. А что же тогда в ней было?

Работала она в редакции местной газеты "Правда". Трехэтажное здание составляли два этажа кабинетов с узкими коридорами и фотографиями руководства на стенах; на первом этаже справа находился буфет; а слева – пост охраны с турникетами. В обязанности Анна Сергеевны входило содержание пола в чистоте. Она мыла его до блеска, с усердием честных работников и хмуро глядела на тех, кто направлялся по намытой плитке грязными ботинками. Всегда неопрятная, с редкими, зачёсанными назад, серо-седыми волосами она не сильно импонировала окружающим; а кроме того слышала речь собеседника через раз, что крайне затрудняло общение с людьми, которые не желали перетруждать голосовые связки только, чтобы докричаться до неё. Многие работники редакции проходили мимо неё и бросали холодное приветствие. Ведь кто такая уборщица, когда они редакторы и журналисты по образованию и собственному убеждению? Они посмеивались над ней и считали не в меру глуповатой. Она же всегда оставалась радушной и не забывала справляться о здоровье других.

– А Жанна сегодня не пришла? Заболела что ли? – спросила Анна Сергеевна сидящую рядом на лавке буфетчицу.

Это была женщина лет сорока девяти с начесанной белой шевелюрой, в белых чепце и фартуке с оборками и жемчужными бусами на шее. Буфетчица имела все данные, чтобы обладать информацией, неизвестной остальным: колкий язык, прекрасный слух (она слышала даже шёпот за последним столиком буфета) и умение втереться в доверие несмотря на вид базарной торговки.

– Понятия не имею, – ответила буфетчица. – Не пришла и не пришла, какое нам дело?

Анна Сергеевна взглянула на буфетчицу с глубоким изумлением. Зная, что вторая её напарница Жанна, моющая третий этаж, слаба здоровьем и совершенно одинока, Анну Сергеевну заботило, как она справляется в случае простуды или расстройства желудка. Представив, как Жанна с великим трудом переставляет ноги, чтобы набрать воды и утолить жажду, её сердце защемило. У самой Анны Сергеевны были двое взрослых детей, они давно при мужьях и детях. Собственно, жаловаться будто бы не приходилось.

– Ужасно быть совсем одной, – грустно вздохнула Анна Сергеевна, устремляя серые глаза на дверь. – Приходишь, и поговорить не с кем.

Буфетчица распахнула нагловатые карие глаза, спрятанные за густыми умильными бровями. А её уста с большой нижней губой в негодовании потянулись вперед.

– А кто ей виноват? – буфетчица скрестила толстые руки на массивной груди. – Всю жизнь дурака валяла, всё князя ждала, а он по всей видимости заблудился в лесу.

Она издала развязный грубый смех, сотрясающий грудь.

– Зачем ты так, Мария? – возразила Анна Сергеевна. – Она ведь никому зла не причиняла. Добрая и рассудительная.

– Как же, видали мы эту доброту! Глядит лишь бы чего домой утащить. Уж я-то таких добрых поведала, будь уверена! У неё так глаза и бегают по витринам моего буфета. Злачная пьяница, что с неё взять?

Анна Сергеевна покачала головой, не желая раздувать спор на условиях осуждения; а в конце рабочего дня буфетчица, кряхтя и охая, еле несла из столовой три набитых пакета. Припомнив, что утром буфетчица заходит только с дамской сумочкой, Анна Сергеевна ещё раз качнула головой. Картина была слишком повседневной, чтоб её комментировать. Буфетчица была необязательной работницей, как и большинство сотрудников редакции, заимевших дурную привычку опаздывать, зная, что главный редактор позволяет себе полчаса задержаться в пути. Анна Сергеевна была не такая; она добросовестно поглядывала на часы по утрам и всегда приходила за десять минут до начала работы, чтоб как следует расставить швабры, ведра и вынести мусор, пока нет редакторов в кабинете. Они не чествовали, когда их прерывала бестолковая женщина, помешанная на порядке и соблюдении прямых обязанностей. Вечером Анна Сергеевна уходила последней, ждала пока охранник обойдет кабинеты, а сама ещё раз мыла площадь первого этажа и с чувством выполненного долга в семь часов покидала здание.

Идя темными обледенелыми улицами зимой, её одолевал страх. Прохожие были редкостью той дороги, а после фильмов о насилии, что так прочно вписались в моду женского канала, казалось, преступниками город кишит до отказа. Она жила в тихом переулке. Сперва до него нужно идти прямо, под высокими фонарями мимо круглосуточного магазина, автошколы и аптеки, где всегда бывает уйма народу, а затем свернуть в ничем неосвещенный поворот справа, что делит два ряда кирпичных белых домов между собой. Проезжая часть не отгораживалась тротуаром, что ставило под угрозу жизнь снующих пешеходов. Анна Сергеевна всегда торопливо обходила эту часть дороги и отпрыгивала в сторону при каждой машине, едущей мимо.

Летом приходилось легче, когда дневной свет ещё проливался между домами, не оставляя места для страхов в душе Анны Сергеевны. Она упивалась ласковым летним теплом; освежающим ветром с легкой прохладцей; играющими в поднебесье ласточками. Их шаловливость напоминала ей те годы, унесенные временем, когда она хоть и не сияла благолепием, но была молода и бурлила энергией, как быстрая река Амазонка. Сам факт молодости приносил ей ощущение, что она не так дурна; с русой, длинной косой и более серыми глазами, что при свете имели дополнительный голубой оттенок. На круглые щеки пятнышками ложился румянец – цвет дикой розы. Брови колосились черными линиями; зрачок, ярко очерченный, имел четкий контур. Создавала она в те времена впечатление испуганной пташки: хрупкая и низенькая, как зяблик. При виде её робких глаз хотелось взять одеяло и укрыть её, чтоб никакие наскоки судьбы не коснулись её кроткой души. Память о тех днях приносила ей тоскливую сладость и мысли сожаления. Как она провела шестьдесят один год своей жизни? Многое ли хотела вспоминать до тонкостей? И принесли ли бы эти тонкости ей истому от того, что приключились с нею? Таких моментов насчитывалось немного.

Она родилась в бедной семье тружеников; отец работал при колхозе трактористом до тех пор, пока сельское хозяйство не пришло в упадок, и колхоз развалился вслед за хлебопекарней, на которой держалось село. Мать трудилась на ферме в соседнем селении и не дожила до сорока пяти, заработав тяжелую пневмонию. Братья и сестры – их было шесть – разлетелись по разным уголкам земного шара ещё до свадьбы Анны Сергеевны. Замуж она вышла в девятнадцать лет за майора тогда ещё милиции, ссор не затевала и всеми правдами и неправдами старалась сохранить уют в отношениях. Её муж, Илья Петрович, мужественный, худощавый, высокий, с большими черными глазами и очень густыми, пепельными волосами находился с ней на уровне интеллигентных допросов. Он обладал трезвым, строгим характером, не уступал ни в одном вопросе: ни в бытовом, ни в политическом, всегда добивался единогласия с его рациональной точкой зрения. Лень заставляла его проводить выходные напролет, лежа на диване или сидя в уютном кресле. Он не любил азартных игр и другим в своём присутствии не позволял заниматься глупостью. "Уж лучше тогда диван обминать" – говорил он жене. Также в чертах его стойкой натуры наблюдалась бережливость, и он не сильно распалялся на подарки и ласковые фразочки. Презирал всё то, что позаимствовано из-за границы, хотя за транспорт, импортируемый в страну, не сильно обижался. С первых дней совместного быта Анна Сергеевна питала к нему большой почёт, видела в нём надежность и, впрочем, считала свой брак весьма удачным. При такой совокупности вялых деловых чувств любви там места не нашлось. Они мало проводили времени вместе, Анна Сергеевна тогда работала в ветеринарной лаборатории в качества младшего лаборанта, а он стремился заслужить новую звездочку на погонах. Затем появились девочки. Анна Сергеевна усмехнулась: теперь этим девочкам стукнуло по тридцать и тридцать пять лет. В общем-то память её не сильно блистала приятными моментами. На ум постоянно шли пустые отрывки, которыми особо не похвастаешь; они не для семейного застолья, очень короткие, бессмысленные, и не для шутки ради. Неужели жизнь прошла, а в ней не случилось ничего хорошего? Она снова напрягла память и слегка облегчилась: у неё есть две дочери, у них свои семьи, и внуков – двух мальчиков и девочку – она очень любит, и они её любят. Только ещё слишком малы, чтобы правильно выразить свои чувства.

Думая о прошлом, Анна Сергеевна свернула к двадцать девятому дому на Парадной улице. Во дворе, окруженном со всех сторон пятиэтажными массивами, в центре находилась старая детская площадка с песочницей. По периметру её росли высокие березы; их маленькие благородные листики тихо шелестели под вежливым шепотом ветра; на них, в свеженьких скворечниках обустраивались соловьи. Анна Сергеевна дошла до второго подъезда. Там на желтой крашенной лавке расположились три пожилые соседки. Они сидели в ряд, как бравые офицеры на смотре войск. Анна Сергеевна давно водила с ними дружбу и по возможности останавливалась поговорить, считая это не сколько увлекательным, сколько необходимым условием вежливости. С важными лицами и подозревающими взглядами они развлекали себя газетными сплетнями и атмосферой происходящего вокруг.

– Ты сегодня что-то рано, – заметила Ольга Никифоровна, опираясь на трость двумя руками.

Деловитость была ярко написана на её большом красном лице с маленькими узкими глазами, что, даже когда она улыбалась, нельзя было счесть ту улыбку случаем добродетели.

– Садись, посиди с нами! – прокричала Галина Антоновна, широконосая большеротая дама, с белым лицом, в ярком платке и ситцевом платье в горошек.

– Да некогда сидеть, – ответила Анна Сергеевна, останавливаясь подле них.

– А куда ты спешишь? – уточнила третья соседка, поджимая тонкие, почти прозрачные губы.

Любопытными взглядами они впились в Анну Сергеевну. Та излилась улыбкой, слегка смущенной и действительно глуповатой.

– Людочка просила меня с Костиком посидеть.

– А что она сама не может? – возмутилась Ольга Никифоровна, метаясь глазами по периметру двора, что являлось её особенностью (долго в упор она не смотрела, чтоб не оставлять другие примыкающие участки без присмотра).

– Они с мужем в театр собираются, а потом в ресторан, – сказала Анна Сергеевна. – Пускай развлекаются. Если не в их возрасте веселиться, то когда же?

– А то что ты после работы, умаялась чуть душа, об этом они не думают? – возмутилась Галина Антоновна, остро чувствующая несправедливость положения.

– Галя, они же не каждый раз просят, – оправдывалась Анна Сергеевна. – Часок-другой посижу. От меня не убудет.

– Ага, не каждый раз, да каждую неделю, – поправила Галина Антоновна. – Мой покойный муж всегда говорил: "Детей надо в кулаке держать, иначе они тебя кулачить будут".

Все закивали, видимо, ощутив полноту истины сказанного старушкой.

Вскоре Анна Сергеевна поднялась на второй этаж. Квартиру она содержала в рамках прилежания, но не идеального порядка. Ей доставало того, что вещи лежали на местах, которые определила для них с момента получения мужем квартиры во времена СССР. Уставшая мебель давно требовала обновления. Расписные ковры в красно-жёлтых и зелёных тонах с непонятными квадратными узорами оставались примером тогдашней моды – все стены тогда походили на неудачные полы. Серебристая люстра с длинными каплями пожелтела. Их, как и деревянные черные гардины, давно облюбовали пауки с тощими ногами, изгаляясь в плетении искусной паутины. Дешевые белые шторы с цветочным орнаментом и замысловатая тюль тоже утратили первозданный вид. Анна Сергеевна страдала гипертонией, и все движения с запрокинутой головой провоцировали сильнейшее головокружение. Потому окна, верхние полки изношенного шифоньера и кухонного буфета она мыла раз в год – словом приоритетом чистоты их не наделяла.

Успев согреть чайник на плите, она почувствовала себя нехорошо. В затылок била кровь, грудь неприятно сдавило. И тут позвонили в дверь; пришла её дочь. Без особых разглагольствований Людмила всучила Анне Сергеевне четырехлетнего внука.

– Может зайдешь, доченька? Ты уже две недели у меня не была.

Дородная, строгого лица и в квадратных очках женщина, очень похожая на Анну Сергеевну, холодно взглянула на мать своими бледно-голубыми крохотными глазами.

– Мам, мы уже опаздываем. Костика покорми в семь и на ночь погрей ему молока. И смотри, чтоб никаких конфет!

Анну Сергеевну всегда огорчало ощущение, что дочь держится с ней, как учительница.

– Я справлюсь, не волнуйся. Вас-то с Полей я как-то вырастила.

Людмила закатила глаза и криво сжала губы.

– Только не начинай опять! – громко ввернула она. – Мне итак забот хватает!

Костик принялся кричать и толкать бабушку в ноги. Курносенький, белолицый, с пшеничными волосами он выглядел, как пример безгрешной души, к сожалению, только внешними данными. Говорил он плохо, заглатывая буквы, но многие слова приказа звучали очень внушительно. И в тот миг, колотя по Анне Сергеевне головой и руками, он изъявлял немалое детское возмущение, причем доступным для понимания языком. Его не устраивало стоять в дверях квартиры без дела: ему хотелось чинить беспорядок внутри. Анна Сергеевна отогнала мрачные мысли. Её бледные глаза робко засияли.

– Ты хоть бы зашла в среду, – тихо улыбнулась Анна Сергеевна. – У меня пенсия будет, и получка в пятницу.

– Вот в субботу и зайдем. А почему ты такая красная? Опять давление скачет?

Анна Сергеевна не расслышала слов дочери, хоть и сожмурилась сильней, чтоб угадать речь по губам. Однако глаза её, уже не такие зоркие, как раньше, застилала прозрачная плёнка, и она ничего не поняла. Ей пришлось осторожно переспросить. Отвыкшая от долгого общения с матерью, Людмила рассердилась: повторять одно и то же – не самое приятное занятие, особенно для тех, кто наделён вспыльчивостью от природы. Этот приобретенный недостаток матери выводил Людмилу из себя.

– Мам, ты почему слуховой аппарат не носишь? Для чего мы его покупали? Деньги на ветер!

– У меня голова от него болит, – возразила Анна Сергеевна, посмотрев на внука, который по-прежнему упирался головой в ноги женщины, надеясь собственными силами пробиться внутрь.

– Опять ты выдумываешь! – раздраженно рявкнула она. – Врач тебе ясно сказал, что аппарат не может вызывать боли.

Сердце матери кольнуло обидой, но вид она сохраняла спокойный и непритязательный. Людмила повесила сумку на плечо и поправила пиджак. В брючном костюме болотного цвета выглядела она чопорно и образцово; да и волосы, всегда собранные назад в короткий хвост, намекали, что женщина работала в условиях, где предъявляли высокие требования к прическе и внешнему виду. Именно так и было, работала она преподавателем младших классов и заходилась в гордости, что сама всего добилась с того момента, как Анна Сергеевна все четыре года давала ей деньги на проживание и ещё год после того, как Людмила нашла работу.

– Всё, побежала я, – Людмила наклонилась к мальчику и поцеловала его, пока тот также усиленно справлялся с препятствием. – Костя, веди себя хорошо!

Мальчик издал зычный визг, мотая головой. Людмила ушла, цокая низкими каблуками.

– Ну, а теперь пошли играть.

Последнее слово усмирило мальчика, и он послушно направился за Анной Сергеевной на кухню. Она достала из шифоньера коробку с мягкими игрушками и отдала мальчику. Капризно скривив губы, он начал рыться в игрушках и, так как достойных его вниманию там не нашлось, одна за одной они летели на линолеум. Задавая мальчику простые вопросы, Анна Сергеевна принялась варить суп. В полдень она собиралась отпроситься и навестить мужа в больнице, которая находилась в пяти минутах от редакции. Вот уже два года как с периодичностью в месяц он ложился на принудительную госпитализацию в психиатрическую клинику. Жизнь его пошла под откос после выхода на пенсию. Не найдя себе применения, он стал пить и превратился в занудного скандалиста, ищущего камень на ровном месте. Он придирался к её вздохам, взглядам, тону сказанного – ко всем действиям, исходящим от неё. Их быт превратился в танец нестинара: он раскалялся, как угли, сыпля на неё ярость и оскорбления; она словно ходила босыми ступнями по огню и как бы осторожно это не делала, молча проглатывая его грубости, ей не удавалось не обжечься. Он всё бушевал. Затишье царило в доме только, когда он спал или гарцевал за водкой, довольный и весёлый, что выудил деньги из кошелька жены. Его деградация привела к белой горячке, и теперь серые безвылазные стены больницы заменили ему родные. Анна Сергеевна тяжело переживала за него. С ним было сложно, а без него душа не на месте. Её утешало, что, относя еду в больницу, она в меньшей степени скрашивает его тёмные дни заточения там.

Костику быстро надоело копаться в одиночку, и он стал бегать по комнатам, забиваться в угол под стол или в проём между стеной и шкафом в зале. Усмирить его было непросто, при том что Анна Сергеевна давно растеряла юную проворность и была не так тонка, чтобы протиснуться в узкий проём, где мальчик помещался только боком. Он задорно смеялся и называл её криворукой. Ему казалось забавным, что за ним бегают и не могут достать. Эти нервные игры сильно утомили женщину. Щеки и лоб у неё стали пунцовыми, дыхание отяжелело. Она знала, что в таких случаях происходит дальше. Наконец, она беспомощно ушла на кухню, а Костик остался хохотать в зале, продолжая отписывать в её адрес непристойные словечки. Она доварила суп, и подошло время кормить мальчика. С горем пополам она уговорила его вернуться за стол на кухню, и когда он сел, поставила перед ним тарелку. Наотрез отказываясь есть, он швырнул в неё ложкой и долго кричал.

– Я не буду! Не буду! Это не вкусно!

– Ты ведь ещё не попробовал. Давай… Открывай ротик. За маму...

– Я не буду! Не буду!

Анна Сергеевна продолжала сердечно уговаривать его, предвидя негодование дочери, когда та узнает, что ей не удалось покормить внука. Она почувствовала себя хуже. Всякий раз, как начинался приступ, у неё шумело в ушах; кровь, горячая и быстрая, стекалась к вискам, и её охватывал беспредельный страх, что на этот раз всё закончится плачевно. И в этом случае она переживала прежде всего не за себя, а за несмышлёного мальчика, который останется в квартире один, ещё и с обездвиженной бабушкой. Под действием панического испуга она позвонила дочери и попросила её вернуться.

– Мам, я не могу сейчас всё бросить! – злобно ответила Людмила. – У нас второй акт начался, двери закрыты. Что тебе совсем плохо?

– Я боюсь, что упаду, и Костик один останется.

– Ты постоянно боишься, но слава богу не падаешь. Ты давление мерила?

– Ещё нет. Я итак его чувствую, в затылок бьет и в голове всё шумит.

Людмила тяжело спустила воздух в трубку.

– Один раз попросила тебя остаться, и то не можешь, – состоялась короткая пауза, в которой обе ждали исхода разговора.

Людмила надеялась, что мать успокоится и не будет настаивать на своём. Совесть её озадачивалась тем, как поступить. Конечно, Анна Сергеевна частенько носилась со своим давлением дело не по делу, и даже участковый терапевт говорил, что она одна из тех умелых симулянтов, предпочитающих в здоровом теле искать больной дух. И на этот раз ей казалось мать хочет привлечь к себе внимание и жалость. Это понимание разозлило женщину. Она подавила ропот совести, и уже более уверенной интонацией сказала.

– Может у тебя вовсе не давление. Ты сначала померяй и позвони мне тогда. Хорошо?

– Сама не умею, ты же знаешь.

– Я тебе покупала автоматический тонометр, особые навыки там не нужны: суй руку в манжету и нажимай кнопку, дальше он всё сам сделает.

– Он не включается, – пояснила Анна Сергеевна. – Кажется, батарейки сели.

Людмилу захлестнула ярость.

– Боже! Какая же ты беспомощная! Не зря скорая жалуется, что их только пожилые неумехи с давлением вызывают. Вы ничего не можете сами и раньше времени паникуете. В общем, выпей таблетку и жди нас. Мы скоро будем.

Анна Сергеевна не успела возразить – уже разносились гудки в динамике мобильного. Всё то время, что она разговаривала по телефону, мальчик швырял со стола вниз искрошенный хлеб, и теперь весь пол был присыпан мелкими крошками. Женщина присела на стул, ощущая слабость в руках. Она решила позвонить младшей дочери Полине. Та жила в двух километрах и работала на железнодорожном вокзале диспетчером. К сожалению, приехать она тоже не могла.

– Мамуль, я на работе. Уйти мне не позволят. Ты вызови скорую или позвони этой бессовестной Людке! Что она вздумала гулять, когда тебе плохо?

Костик оборвал горло, крича.

– К маме! К маме! Хочу к маме!

Тут кто-то позвонил в дверь. Мальчик на тот момент умолк, разбираемый любопытством. Анна Сергеевна еле встала со стула и открыла.

– Анна, чего у тебя такой шум? – поинтересовалась Ольга Никифоровна, живущая через стенку. Она сразу догадалась, что соседке плохо. – Что, опять давление?

Анна Сергеевна не могла ничего вымолвить, лишь кивнула. Ольга Никифоровна помогла ей добраться до дивана и вызвала скорую. Бригада приехала быстро. Приятная белокурая девушка с большими синими глазами сделала ей укол. Голова женщины начинала проясняться. Уши улавливали проворность, с которой молодой, крепкий фельдшер за столом напротив водил рукой по сопроводительному листу, и монотонность тикающих часов у изножья дивана. Анна Сергеевна лежала молча, сложив руки перед собой на груди. Когда приехала скорая, Костик тут же притих, спрятался в изголовье дивана и застенчиво выглядывал на мужчину поверх ручки дивана и головы Анны Сергеевны. Эта кратковременная тишина облегчала её состояние.

Фельдшер долго не отрывался от заполнения бланка, следя юркими глазами за написанным. Его помощница убрала вскрытую ампулу и жгут в белый чемоданчик, и мужчина оторвался от листа и пристально поглядел на больную.

– Что ж вы так… – он посмотрел на обратную сторону листа, где значились Ф.И.О. больной, – Анна Сергеевна! запустили своё здоровье? При таком высоком давлении недолго инсульт схлопотать.

– Да я, доктор, знаю. Не успела таблетку выпить.

Отвернувшись, фельдшер задал ей несколько положенных вопросов для анамнеза, а затем, постукивая ручкой по столешнице, подытожил.

– Как понимаю, таблетки вы пьете в системе, и они не помогают?

– В последнее время не очень, – устало ответила больная. – Да и честно признаться, я часто забываю их выпить.

– Это плохо, – он подумал некоторое время. – Я бы вам рекомендовал лечь в больницу. При комплексном обследовании врачи подберут необходимый препарат и правильную дозу, – он кивнул в сторону мальчика. – У вас есть, кому оставить это сокровище?

Костик снова спрятал голову, поймав заинтересованный взгляд фельдшера. Анна Сергеевна тревожно присела на диване.

– Вы хотите меня в больницу?

– Я не настаиваю, а только советую. И в вашем случае стоит подумать над моим советом. Мы подождём, пока вы собираетесь, а потом отвезем вас в отделение. Неделю отдохнёте там.

Глаза Анны Сергеевны набрались слез; она ощутила себя одной одинёшенькой на белом свете. Ей и болеть-то по-человечески нельзя. Завтра ей надо к мужу. Как он без неё? Неумытый, заросший, и одежда его наверняка не истончает свежесть; пора её сменить. А работа? Кто будет избавлять пол от грязи, если Жанна ещё несколько дней не придёт. Да и внука ей деть некуда.

– Но я сейчас не могу... – обдумав это, сказала Анна Сергеевна.

– А дети у вас есть? – мягко спросила девушка, но достаточно громко, чтоб её расслышать.

Фельдшер отложил ручку и осмотрелся. Первой ему бросилась в глаза толстая паутина по всему потолку и углам; потом занавески, давно не стиранные и пропитанные пылью. Он счёл старушку одинокой и нехотя вздохнул – частый случай. Анна Сергеевна засуетилась, проследив, куда смотрит медицинский работник.

– Да, дети у меня есть. Вы не обращайте внимания на неопрятность. Я бы с радостью помыла тут всё, но сама не могу. Как голову поднимаю вверх, так в шею и затылок словно током бьёт. А Людочке некогда, она работает, и Полина тоже. Я их давно просила паутину снять, но они сейчас очень заняты, и я не могу отвлекать их по пустякам.

Девушка и мужчина переглянулись с явным пониманием дела, и кареглазый фельдшер снова посмотрел на больную прямым ироничным взглядом.

– А сейчас ваша Людочка может приехать?

Анна Сергеевна зашлась в яркой краске, сознавая, что придётся врать.

– Думаю, вот-вот должна...

– А вы позвоните ей, – предложила девушка. – Где она? Пускай поможет вам собраться и мальчика заодно возьмёт.

Оба медика ждали решения женщины и испытывали её глазами. Не ожидая такого напора, Анна Сергеевна смущённо указала, где лежит её сотовый. Через полминуты она держала аппарат возле уха, но вместо низкого голоса дочери тянулись бесконечные гудки. Мысленно обрисовывая ситуацию, фельдшер ненавязчиво цыкнул. Анна Сергеевна грустно отняла телефон от уха, неуверенно нажимая кнопку сброса.

– Похоже, она сейчас не сможет приехать, – грустно сказала она.

Фельдшер хмуро глянул на женщину.

– А муж у вас есть?

– Он сам лежит в больнице.

Мужчина немного подумал, снова кропотливо оглядывая корявые буквы отчёта о проделанной работе.

– Тогда завтра советую пойти в поликлинику.

– Как же я пойду? У меня работа. У нас итак одна я осталась.

Повернувшись к Анне Сергеевне, фельдшер внимательно осмотрел её с ног до головы, пытаясь разгадать, где не сумеют обойтись без пожилого, плохо слышащего работника.

– Вы работаете в бухгалтерии? – уточнил он, не придумав ничего остроумнее.

– Нет, я уборщица в газете. Мы вдвоём с Жанной убираем редакцию. Она заболела, и теперь всё здание на мне, а меня подменить некому.

На жеманных устах мужчины лучилась едкая улыбка.

– Потерпят ваши полы, – высказался он, – а здоровье больше терпеть не может.

– Нет, доктор, там такую грязь разведут, что потом не отмоешь.

– Дело, конечно, ваше. Не хотите, как хотите.

Она подписала поданную ей бумагу отказа от госпитализации, и они, забрав чемоданчик, ушли. Весь этот долгий разговор незнакомых людей с бабушкой напустил на Костика чувство голода. Тут же осмелев без посторонних людей, он стал просить есть, снова закатывая истеричные крики. После криза Анна Сергеевна чувствовала себя выжатой. Ей стоило грандиозных усилий накормить мальчика и собрать всё с пола.

Через час пришла Людмила. Тревоги на лице ни следа, только раздраженная досада. После звонка матери ей пришлось отменить столик в ресторане. Её муж, сутуловатый, светловолосый, в круглых очках и с аккуратным брюшком не разбегался в красноречии. Он сухо поздоровался с тёщей и также сухо поддакивал, когда Анна Сергеевна просила прощение за сорванные планы.

– Ей-богу, я не хотела вас отвлекать, – тихо мямлила женщина. – Мне стало плохо совсем неожиданно.

Людмила не распалялась в патетичности.

– Ты утром таблетку выпила?

– Забыла. И тут не успела, потому что Ольга, соседка моя, скорую вызвала.

– Ма, я тебе сколько раз говорила пить таблетки вовремя! Их нужно пить по одной каждое утро. А вчера хоть пила?

Ощущая неловкость за строгий тон дочери, Анна Сергеевна уронила взгляд, полный грусти. Ей почему-то захотелось остаться одной. Она не могла заставить себя поверить, что эту холодную амбициозную женщину, которую с лаской в сердце назвала Людмилой тридцать лет назад, родила она сама.

– И вчера забыла, – помолчав, сказала женщина.

– Забыла она... Вот из-за твоего "забыла" и случаются беды! – Людмила возмущённо поглядела на руку и слегка умерила пыл. – Ладно, время позднее, мы поехали. А то ещё Костика укладывать. А ты ложись и поспи.

Коротким жестом она поцеловала мать в щеку, и кроме брезгливости в тот миг от дочери ничего не исходило. Оставшись наедине со своими мыслями, Анна Сергеевна погасила свет – он сильно давил на глаза, хоть не был таким уж ярким – включила телевизор и взяла телефон в руки.

– Полина может позвонить, – вслух рассудила она. – А то вдруг не услышу.

Она присела на диван. Маленький телевизор стоял на старой тумбе, немного загораживая окно по центру. Она разбирала через слово, о чём толкуют в передаче, но громкости прибавлять не стала, чтоб не разбудить Ольгу Никифоровну. Та укладывалась не позднее девяти и слышала намного лучше соседки. Да и телевизор больше служил отвлекающим фоном, чтоб не сидеть в темноте. Конечно, ей становилось легче, но чувство общей разбитости не оставляло её дряблое тело. Через десять минут она пошла на кухню с телефоном в руке и собрала еду для мужа в контейнер. И за этим занятием постоянно поглядывала назад, на стол, чтоб не пропустить момент, как засветится дисплей телефона. Но он также лежал мрачным безжизненным экраном.

– Наверно, она ещё на работе, – прошептала Анна Сергеевна себе под нос.

Её девочки росли послушными, она окружала их небывалой заботой и отдавала им лучший кусок, покупала вещи и обделяла себя. Она ничего не смыслила в математике и физике, чтоб достойно помогать им в домашних заданиях, не выглядела писанной красавицей на зависть другим. Но в конце концов это не делало её плохой матерью. Она положила для них всё, что имела, и теперь пора бы немножко вернуть себе добро в качестве их благодарности. Именно заботы она ждала от дочерей, и с годами эта формальная потребность стремительно возрастала. Старость делает людей ранимей, и нельзя их за это винить.

Спустя полчаса уже пробило десять. Анна Сергеевна вернулась в зал и принялась наблюдать за бегущими кадрами любовного сериала. Одев очки, она снова устремила взгляд на телефон. Он по-прежнему не подавал признаков жизни. Стараясь оправдать его молчание несуществующими причинами, её посетила мысль, что телефон мог разрядиться. Она нажала кнопку, и мобильный загорелся синим дисплеем. Нет, он был включен и батареи хватит ещё на полдня. Прошло ещё полчаса бесплодного ожидания, и полусидя обессилевшая Анна Сергеевна заснула.

На следующий день прояснилось, и духота воцарилась в городе. От асфальта веяло сухим жаром; продавцы магазинов выходили на улицу, надеясь найти там прохладу. Они обмахивались листом бумаги или расслабленной ладонью, и это отнюдь не спасало. Анна Сергеевна решила, что не может лечь в больницу сейчас. Ведь там не прохладнее, чем на улице. Она пришла на работу пяти минутами раньше охранника и ждала перед закрытыми дверьми, созерцая уличное движение. Он явился с привычным опозданием. Этот плотнотелый усач с широкими плечами улыбнулся ей во весь рот, показывая неопрятные зубы.