Текст книги "Я, Анна, лежала желанная"

Автор книги: Елена Махровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Ладно, пережили этот момент. Давай, я буду только с тобой. И не буду думать о работе, фотошколе и девочках…

– Знаешь что, иди ты в джакузи. А ещё лучше – в турецкие бани! [4] – Ольга прихватила небольшой чемодан со своими вещами и хлопнула дверью.

–

1. Соотношение сторон у кадра формата 35мм плёнки.

2. Плёнка «средний формат».

3. Марина Цветаева.

4. Нет, это не созвучно с фамилией прототипа.

23) Одиннадцатая глава. Три сестры. [1]

Галя спешила к Татьяне. Поделиться новостями, выслушать новости, решить, как жить дальше. Под ногами хлюпала и разъезжалась осенняя грязь. Галю повело куда-то в сторону. «Мозговой», – раздражённо подумала Галя.

Мозговым она звала друга, который появился незримо где. Переговоры велись через мозг. А где он жил-обитал, Галя вовсе не представляла. Он уходил, возвращался, отлучался, подолгу не давал уснуть. Рано утром будил, был нежен, хрупок, игрив; внезапно зол, раздражителен, агрессивен. Наводил порядок и шороху, учил её хорошему и плохому, хвалил и ругал, превозносил и заискивал, унижал и причинял очень сильную боль. При этом он уверял, что "боли нет, нет страданий, это всё у тебя в голове. Выкинь лишнее, как хлам, как мусор. Будет Пустота, будет место на диске. А пока – твоя оперативка забита, отсюда и боль". Он слал ей картинки, сны, отрывки мелодий. Иногда идеи, но настолько необычные, что, Галя, повинуясь первому порыву вскочить, бежать и делать, опоминалась вдруг, что ей уже не двадцать, что нужно каждый день делать дела, есть еду и работать работу. Потом, вдогонку, она ещё доразмышляла, донаходила несколько важных причин, и всё это настолько быстро, что от возникновения идеи в голове до принятия решения не успевала снять таза со стула. А он куда-то вечно спешил, торопил и Галю, делать быстро-быстро, но делать-то что? – она толком не знала. Он бранился, торопил, огорчался; она плакала, не понимала и хотела помочь. Он прощался навсегда, она плакала, смирялась, а потом всё начиналось сначала.

***

– Я ему сказала, что мне нужна семья и ребёнок. И что я не подросток, чтоб меня вкусняшками задабривать. Он Марьяне крутые фотики продаёт.

– Так он же ей не дарит, а продаёт. Притом, втридорога.

– Минольту, Лейку, Rолляй…

– Да ведь ты и снимать не умеешь, так зачем тебе фотик!

– Он её облизывает, ты бы видела как, а мне поrой и хамит.

– Он с неё имеет деньги, Наташа. А с тебя только секс.

– Только?! Ты поди, найди такой секс! Знаешь, как со мной классно. Я такие штучки делать умею… Меня бrат научил.

Таня перестала тереть морковку. Посмотрела на Наташку, но не только с изумлением, а где-то там, в глубине, по за толстым стеклом линз очков, с долькой зависти.

Наташа была даже не просто миловидна, а хороша. Или даже красива. От отца восточных кровей она приняла смуглый цвет кожи, тёмный волос и монгольского типа глаза. Восемнадцать ей дарили чистоту этой кожи и бархатность, резкую очерченность губ и живые зайки в глазах.

– Ну а я хочу ребёнка. И замуж. Платье белое, фату, – Наташа закружилась по комнате с воображаемым кавалером в воображаемом вальсе, и пока кружилась, у неё в руках оказался малыш, разумеется, воображаемый, и она его баюкала под колыбельную, которая возникла и шла потоком сквозь неё, не задерживаясь в памяти, но была очень, очень красива.

– Дети – это очень ответственно. И очень дорого, – возразила ей Таня.

– Пrавда?! – Рассмеялась Наташа. – Ты одна у нас умеешь rастить детей?

– Ладно, ладно, не кипятись. Знаешь, что давай так: ты беременей, рожай, а я тебе помогу. У меня вещи от Аньки остались. Ну, любовника себе заведу, чтоб деньгами помогал. Да и может, Игорёшка проснётся. Тоже чем-нибудь подсобит.

– Не проснётся он. Я ж его через йух кинула.

– Что-что, кого ты КИНУЛА? – Одновременно воскликнули Татьяна и Галя.

***

Галя к ним вошла неслышно, так они захвачены разговором.

– А мы только что тебя обсуждали. У тебя почти что был секс! – Поприветствовала Наташа.

– Эта дура захотела родить.

– Ты сама меня поддеrжала!

– Может – пусть рожает, – резюмировала Галя.

– Я ей то же и сказала.

– Да, но я не могу…

Подруги замерли в ожидании.

– Я с ним не пrедохrанялась…

Экран реальности ненадолго завис, затем молча мигнул, и картинка восстановилась.

– НУ И ЧТО?! – и посыпались причины, почему "ну и что".

– Да ведь он уже старый!

– Но у них с женой есть же дочка. И пrикиньте, он такой заявил, чтоб оставить всё, как есть, чтобы мне по-пrежнему с ним встrечаться, он сказал, по выходным может пrиводить ко мне Дашу. Я же чуть не обоссалась!

– Ну, Наташ… Ты такая красивая. А такие грубости говоришь, аж противно.

– А я еду в Абы-Как, в гости к Грише, – Галя вынесла "торжественный торт".

– Клёво. Севеrный олень, и моrозы.

– Величавый Енисей.

– Коrолевич Елисей, если будет сын, – отозвалась Наташа. Она оседлала невидимого оленя и красиво понеслась на нём по морозной степи. Её фата развевалась, она держалась за холку одной рукой, а другой танцевала:

– Неси меня, Олень,

В свою стrану оленью.

– Где сосны рвууутся в небо, – некрасиво пропела Галя, смутилась, но Наташа взяла её за руки и они закружились среди облаков.

– Белогrивые лошааадки – щедро делилась своим счастьем Наташа.

Таня наблюдала за ними и была не у дел. Более того, она не находила среди них себе места. Это всё-таки её квартира, её чай. И ОНА испекла пироги.

– А меня тоже Гриша в гости приглашал, – сказала она неестественно громко, через силу напрягшись, опасаясь, что её не услышат.

– Что ты говоришь? Какой Гриша?

– Этот Гриша, Львов. – Кивнула Таня, слегка розовея щеками.

– Галин Гrиша?

– Да. – Татьяна потупила глаза.

– Когда? – Галя ещё не перестала улыбаться. Ей не верилось, это звучало глупо.

– Когда вы общались через вебку. Ты пошла на кухню, и тогда…

– Да когда ж вы успели? Я ж отсутствовала-то недолго. Ну и Таня…

Гром над ней не грянул, потому Татьяна испытала правоту.

– Ну а что такого. Он женат. Значит, обязательств у вас нет. А потом, ведь я не согласилась.

– Хорошо, что ты сказала. – Галя отличала ложь всегда. Но сейчас, глядя в лицо Тани, не могла определить. Вроде, правда. А точнее, человек твёрдо верил в то, что говорил. А ещё была жестокость. Комплекс Герострата. Любопытство. Ревность. Зависть. И готовность простить.

Галя позвонила Грише, но он скинул звонок. Она снова набрала. Скинула смс. На смс он ответил. Галя даже в гневе поразилась, как он мог написать с телефона слово «шас». То есть, как он смог объегорить т9. Она позвонила ещё. Где-то раз на пятый он ответил.

– Я сейчас на работе, – прошептал в трубку он. Что же ты какая нетерпеливая, Галя!

– Да ты всё моё терпение уже исчерпал, Григорий! До дна!

–

1. А.Чехов.

24) Двенадцатая глава. Птицы. [1]

Наморашивал дождик. Одежда Гали была убрызгана грязью до середины спины. Ходить нормально ей мешала та мышечная напряжённость, когда в любой момент ожидаешь затрещины, потому что никогда не знаешь, когда ты сделаешь что-то не так. «Ну вот почему, почему: как нормальный человек – так засранец», думала она про подругу. На дорогу выбежал ёж и свернулся клубком в тот момент, когда Галя занесла над ним ногу. Она присела и вполголоса заговорила с ним. Ёж сказал ей:

– Я боюсь тебя. Ты такая большая, наверно, ты меня съешь.

– Нет, не съем, но тебя интересно потрогать, – ответила Галя и погладила иголки и маленький розовый нос.

– Ну и дура, – фыркнул ёжик, развернулся и вперевалку ушёл.

В основном погода в ВотЧо её радовала. Это в Буйске ураган за ураганом. То срывает крыши, то деревья погнёт. Но при всём при этом Руська любит свой Буйск, все окрестности объездил. Галя вспомнила последний их разговор.

– У тебя приятный голос, – начал он с клише. Галя, вопреки, не расслабилась, а напряглась. «Значит, речь пойдёт о сексе.» Даже если речь идёт о чём-то банальном, лейтмотивом всё равно будет секс. Это Галя уяснила давно. Но всё случилось не так. Разговор пошёл о высоком. Столь высоком, что она наконец-то расслабилась и как будто парила. Слов не понимала, в тексте будто не было логики, но при этом был смысл, но, как высшая математика – вижу, что красиво; или квадрат Малевича, или сурок С. Курёхина – это было Прекрасно, но за гранью понимания, за пределом её детского разума… Галя ощутила Поток. Её будто охватил и вознёс Менструум [2]. Ей уже знакомо это ощущение, она испытывала его, когда что-то творила: рисовала, писала стихи. Она это называла вдохновением. Это был поток, и он поднимался в ней, и разум как бы концентрировался на одном – на том, что она создавала, и, как из вихря, было неудобно отклоняться, отвлекаться на что-то ещё. Но когда её всё же выдергивали, или она начинала думать о постороннем, то поток исчезал, рассеивался, вдохновение уходило, и войти в режим творца снова было уже трудно, мысли рассыпались, как бусы по полу, когда вдруг оборвана нить.

– Да, моя. Да, еду, еду домой. Лечу на крыльях любви. Всё, целую. – Руслан принял по второй линии звонок от жены. – Извини.

– Не извиняйся. Ведь не за что. И спасибо, что ты есть.

– Дорогая, я так рад, что мы с тобой поговорили…

Он и правда был рад. А уж как она была рада. Вот кто нужен сейчас, и поймёт, и утешит, или просто послушает. Подтвердит, что Земля ещё вертится, и Солнце горит, и Луна на своей орбите улыбается, как и прежде. Да, действительно можно – нужно! – позвонить Руслану.

Как в ответ на её мысли раздался звонок. Галя было встрепенулась, но увидев имя абонента, не разочаровалась, а преогромнейше удивилась. Уж никак не полагала она, что ей позвонит эта странная девушка.

– Здравствуй, Сирена, – сказала она.

***

Под колёса лился Чуйский тракт.

– Дорогая, я так рад, что мы поболтали. Ну, пока, обнимаю, целую. – Он хотел ещё добавить «люблю», но решил пожалеть. У бабёхи голова сикось накось, хоть она и хорошая. Добрая, душевная. Даже друг.

Друг мой, я очень, очень болен,

Сам не знаю, откуда взялась эта боль… [3]

С Галкой хорошо, приятно говорить. Быт, наверное, с ней строить невозможно. Вот и шутку про кукушек не поняла. Совсем ребёнок. Наивная, правда, прелестно смущается. Любит его, и, наверное, могла бы всё бросить и приехать к нему. «Но она же практически недееспособна!» – Воскликнул он про себя. И родить она, вероятно, не может. А ребёнка Руслану хотелось. Пацана. Впрочем, пусть и девочка, но потом обязательно сын. Алке тоже ставили бесплодие, и Руслану пришлось попотеть на кредиты, ипотеки и оплату ЭКО. Но зато ребёнок будет, пусть не с первого, так со второго раза. Уж они теперь затеяли и не отступятся. В этом-то жена хоть молодец, тупо прёт, не остановишь. Галя же комок нервов. Сделай боль – ощетинится, свернётся, как ёж. Как с такой вот делать секс? Да одна мысль уже кажется крамольной! Наравне ребёнку выпить предложить. Но она хороший человек. Может, лучший из друзей. Астероид. Что прошёл недавно рядом, не задел, но курс движения планеты изменил круто. Жизнь Руслана по-другому потекла. И с зачатием они решили, и другие вопросы. Будто бы пробило затор. Вот незрелая, а жизнь понимает. Не то, что эта дура моя…

– Русь, ты где?

– Я еду, еду. Отключайся, тут дорога вышла в горы как раз.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

***

–Здравствуй, Галя, – отозвалась Сирена. – Сильно удивлена?

– Несказанно.

В Городке Сирену звали птицей-Сирин, что меняет судьбу. Но сама она с этим была не согласна. «Люди сами всё меняют, когда срок настаёт», – так считала она. Но людям хотелось верить в свои приметы.

– Что случилось, Сирена?

– Галя, да, случилось, и очень плохое. И мне не к кому с этим пойти.

– Ну, рассказывай, не молчи.

– Мой любимый погиб.

– У тебя был любимый?? О, прости! Соболезную…

– Да. Возвращался домой, на машине, и в горах занесло…

– Плач давай, что ты терпишь!

– Галя, я не могу. Я в каком-то ступоре, будто чувства все отключились.

– Что, за беды всех – свои слёзы все выплакала?! А себе не оставила? Хоть маленько, а?! – И Сирену прорвало. Будто у фонтана сняли верхнюю, декоративную часть. Слёзы хлынули и вывели токсины морального напряжения. А потом она сказала:

– Птица-Сирин сулит перемены к лучшему. Тому, кто её услышит. Но со мной всё не так. Настоящая Сирин – это ты, недаром ты птица. Ты даёшь им спасение, я – маню и гублю. Я – Сирена, ты – Сирин, добавила она на прощание. Гале почудилось, что она больше не увидит её.

Она добралась до дома в нехорошем настрое. Долго собиралась с духом и с мыслями. Ходила по комнате, тёрла друг о дружку ладони. Шептала сама себе успокоительное. Наконец собралась. Позвонила.

– Алло? Кто это? Галя? Аа, знаешь что, Галя… А мы Руслана вчера похоронили… Не плачь, Галя…

–

1. Альфред Хичкок.

2. К. Баркер «Сотканный мир».

3. «Чёрный человек» С. Есенин.

25) Тринадцатая глава. Червона Рута.

Рута ревновала. Скажи ей кто, что она собственного сына ревнует, она бы возмутилась: «Ты что!», она полезла бы в драку, глаза с корнем бы вырвала. Тем не менее, она с особой тщательностью контролировала жизнь гениального подростка.

А Женька скучал по Иванке – та уехала в далёкий ВотЧо, учиться. Ближе института не нашла. Вообще-то она ему объяснила, что ей нужен историко-ретрографический, и из двух существующих [1] этот – лучший. И теперь у них совместного времени очень мало, в месяц раз, и в год два раза на каникулы. Остальные вечера он коротал за общением с другими девушками.

– Как тебя зовут?

– Лена.

– Мою маму тоже Леной зовут, – ответил Женя. По затянувшейся паузе парень понял, что его сочатница испытала глубокий восторг, а может даже и микрооргазм. Рута у него за спиной запахнула, поправляя, халат и напомнила: «Спать не позже девяти. Завтра экзамен».

– Угу, буркнул Женя и прикрыл обзор веб-камеры собой, чтоб не попало туда тело матери. Непонятно, почему ей нужно переодеваться именно в это время? Ведь ещё час или два будет ошиваться на кухне, болтать с подружками, и только после этого спать. И пижамы его брать необязательно тоже. Ведь они ей велики. Как нарочно всё придумала, чтоб к нему в комнату почаще ходить.

– Она такая же красивая, как и ты, – добавил он млеющей удовольствием девушке.

***

Гвардии сержант Григорий Романчук влюбился в девушку в русском селеньи, и увёз с собой в Крым. Их его родители приняли отлично. Всем деваха хороша: и красива, и умна, и на язык остра. В сексе не зажата, по хозяйству мастерица, дело спорится и в том и в том. Всё бы хорошо. Жили они год, другой. Стали им родители Григория намекать: «Нам бы внуков посмотреть, уж мы старенькие, уж того гляди, помрём, а от единственного сына детей не понянчим». Гриша поначалу отмахивался, мол, не время ещё, погодите, ещё сами молоды, для себя пожить надо.

Так он Руту защищал, а сам начал задумываться, отчего, и правда, детей у них нет. У жены спросить стеснялся, в женские дела не лез, очень был деликатен. Служба по контракту оставляла мало времени на такие раздумья, но опыт всех времён и народов подсказывал, что пора что-то делать, чтобы в их семье появилось маленькое кричащее нечто. Чтобы вскакивать ночами, мыть бутылочки и соски, наступать на погремушки, принимать на ручки "подержи, переоденусь", быть описанным, верить утверждениям, что "в этом возрасте у них совсем не пахнет", убедиться при начальстве, что это всё же не так, испытать восторг, и каждый месяц день рождения до наступления одного года и ещё фотографии. Вот тогда семья будет полной, начальство перестанет коситься, и повысят, наконец, снова в звании. И родители подуспокоятся, а уж как они сами будут рады, наверное… Впрочем, как они воспримут это, Гриша не представлял, только он надеялся, что просто придёт всё само. Как у матери рождается инстинкт, когда роды запускают программу, мозг даёт команду выделять состав гормонов, и у матери любовь. Так же и у молодых отцов, ещё на стадии беременности женщины, возникает чувство гордости, что он отец. Радость прёт из тех и из других, и появляется сама, её изображать не надо. Это он видел в семьях сослуживцев-друзей. Их светящиеся радостью глаза определенно не лгали. Это было ненатужно, естественно, и в их компании он чувствовал себя легко и свободно, пока друзья не стали спрашивать и намекать: "Ну что, а вы-то когда за первенцем?" И – "На лялю, подержи, авось, своя появится". Григорий на друзей не обижался, но чувствовал, что что-то тут не то. Наверное, и правда, затянули резину. Придя домой однажды, по пути заглянув к молодым, поздравить с новорожденным, снял форменный пиджак, встряхнул перед химчисткой. Прозвякали монеты, он стал их доставать, тут вышла Рута и подставила ладони. Он высыпал ей на пригоршню рубль двадцать и резиновую соску.

***

Рута смотрела обречённо. Она всё поняла. После первой секунды ступора она нашла в себе сил рассмеяться: "А то же, не помада!", тогда и Гриша обмяк, и понял, что пошло по плану, и можно больше этим не париться. Он стал усердно уделять жене время, мать ему подсказала, как им высчитать "эти дни", ну, те самые, в которые и палка стреляет. Он исправно отдавал долги, жене и Родине, отдавал легко и радостно, денно, нощно, что ни день, но ни та, ни другая не спешили его рассчитать, потому что долг его только рос.

Пара месяцев прошло с того финта с детской соской, Гриша стал подглядывать на животик жены, замечая, что он округлился. Рута нервничала, старалась скрыть полноту. Однажды утром, одеваясь, они нашли на постели пятно. Эти дни настали чуть раньше. Гриша вроде бы не огорчился, но почувствовал пустоту. "Ну, – подумал он, – какая лёгкость. Я её люблю, и совершенно не обижен. Ничего, что не случилось сейчас, будет чуть попозже. Главное, стараться, верить, жить. Жить – недаром это слово, если мёртв, то ничего не надо, всё не радует, и всё уже не нужно. Надо жить, беременность придёт".

Рута полыхнула красным, собрала постель стирать. Проводила мужа, вышла по делам. Шла по магазинам, стояла по очередям. О покупках не думала, а была как нигде. Будто мысли были выше сознания; приходили, но не только бесконтрольно, но и невидимо, не исследовать, не обсосать. Руте надоела маета и она зашла к подруге. Выпили с той красного вина, похохотали, разошлись: запинаясь и шатаясь, Рута шла домой к свекрови и свекру, чуть захмелевшая подруга – в сад за сыном.

Гриша похождения не осудил и не одобрил. Просто рассудил: "Если баба всё хозяйство ведёт, на него готовит и стирает, мать с отцом столоваются вместе с ними, вся уборка ей, естественно, но что такого? Так у всех. Ей зато работать не приходится, хотя на это смотрят косо даже здесь, в Крыму. Мол, вот, военные, гребут лопатой. И на родине она была давно. Вот получит отпуск, так и съездят, а пока немного пусть развеется, лишь бы не часто. Сходила раз, и добро, – поправил он себя мысленно. А, того гляди, поедем м прибавкой, то-то радости". И время шло и шло, и месячные были точно в срок. Только Рута уж за них не краснела.

К Грише подошёл лейтенант. "Слышь, товарищ… А у нас с женой младенец родился, – показал фотографию. – Долго ждали. – Возраст был и правда, уж "несвеж". Гриша приготовился внимать. Он почуял, что не зря его остановили, офицер не нашей части, не общались, не знакомы, значит, неспроста. "Нам один товарищ подсказал врача, но это надо ехать в Ленинград…" Гриша думал про себя – да пусть хоть в ВотЧо, всё-таки они добьются своего; какой же он военный, если за страну жизнь не отдаст? С благодарностью он спрятал лист бумаги в накладной карман.

–

1. Несуществующих.

26) Четырнадцатая глава. Тайная вечеря.

Федька и Руслан сидели молча. А с экрана плакал Йося, зарывая в землю косточку, будто это был талант. Накатили. Константин слепил из водочной пробки лошадку, приспособив ноги-спички, и подал ребёнку. Девочка взяла покорно и пошла долой. Слышно было, как отец на кухне закашлялся, и потом хрипел, бранился, выл, издавал ещё невнятное, и снова брань. Галя прометнулась мимо взрослых, на полу лежала лужа жёлтого. Он сказал ей только: «не наступи, тут кака». Фёдор покачал головой:

– Друг мой, ты очень, очень болен…

***

Раздался стук в дверь. Афанасий сделал порыв подняться с койки, на полпути застыл, подумал. Стук повторился, был настойчивым, громким. Стучал знакомый, он чувствовал по ритму. Ногами шаркая по вытертому полу, добрался до двери. Повернул непослушный ключ непослушными пальцами в раскоряченной скважине. Дверь открылась нетерпеливо, ворвалась Галка, и с порога обдала теплом, светлом, радостью.

Поделились новостями. Афанасий с работы ушёл, точнее, его уволили, временно, за прогулы. Когда будет остро нехватать людей, позовут обратно, а пока он пропивал честно нажитое.

Галя осмотрелась. Обстановка скудная. На полу залысины прикрывает коврик, вязаный крючком из старых тряпок; стол в углу, на тонких ножках – из советской столовой, и из той же серии стул с широкой фанерной спинкой; табурет, наверняка, кустарный, грубо сделанный. Старенький комод и койка, односпальная, с пружинной сеткой. Про постельное бельё ей думать не хотелось: стираное-перестиранное, серое от старости, залатанное, скомканное одеяло, и подушка будто с жёваной бумагой внутри. Галя застелила кое-как постель, отыскала покрывало и накрыла безобразие, взяла метёлку, подмела, протёрла стол, придвинула к нему и стул, и табурет. Афанасий улыбался. Не тому, что стал порядок, а тому, что ей приятно, что она пришла.

Галя наконец присела. Посмотрела на мужчину: некрасив. Но каков он в молодости, иногда такие молодцы, красавцы, или просто симпатичные ребята бывают, а потом здоровье портится, уходят краски, блеск, и всё… Да и сейчас, поди, если вставить ему зубы, дать не пить, хотя бы месяц, обиходить, в чистое одеть, то вполне себе прилично может выглядеть. Этим людям просто трудно быть одним, они как дети, под любым давлением сдаются быстро, поддаются грубой силе, уступают, ущемляют себя в чём-то. Но когда их поместить в другую среду…

Афанасий очень добрый, душевный. На работе Гале тоже нелегко. Коллектив был, как всегда, жестокий. Все её старались ущемить, сменщица себе приписывала лишнее, отщепляя от Галиной продукции, очень хитро сдавая смену. Галя была проста, и не могла придумать, как бы сделать обратное. Афанасий видел всё, но не советовал вредить, потому что кроме них двоих в цеху все были почти что родственники: если не по крови, то по постели. Он Галю очень жалел. Со своей получки раз он умудрился не пропить, а принести гостинец Гале: кофе три-в-одном, пакетик, пачку сигарет «балканка», с фильтром, Галя же, таясь, курила «приму». Не курила бы вообще, но мучил голод, выходило выгодно, одна покурка заменяла ей обед. Сменщица увидела подарки – ахнула: