Текст книги "Влюбленная. Гордая. Одинокая"

Автор книги: Елена Левашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 5

Люба

Горячие пальцы Мира перебирают мои спутанные длинные волосы, а влажное дыхание обжигает висок. Уже все закончилось, но мы не разжимаем объятий. Слизываю капельки пота с верхней губы рыжего засранца и глажу ссадины на щеках от моих ударов. Черт, какая же я несдержанная! На шее Мира след от моих губ, а на плечах царапины, но он словно не замечает этого.

– Я хочу встречаться, – голос мужчины пробирает до костей.

Неужели это произносит Мир? Гладит мою влажную спину, прижимая к твердой мускулистой груди, и просит о свидании?

– Тебя устроит моя квартира, Любаша? Или предпочитаешь свою территорию? – Замираю под руками парня от ощущения внезапного холода.

– Что? – отстраняюсь я. Боголюбов криво ухмыляется, продолжая лениво поглаживать мои плечи. – Ты предлагаешь не встречаться, Мир, а трахаться в свободное от работы время.

– Да, пускай так, пончик, и что в этом плохого? – слова Боголюбова сбрасывают меня в пропасть самобичевания и жгучего стыда.

– Не называй меня так, я давно не пончик.

– Извини, детка.

– И так тоже, – горло перехватывает досада на собственную дурь и похоть. Я слишком хорошо знаю, каково это – сгорать в огне, и снова лечу на него, как глупый мотылек… Не в силах выдержать его взгляд, опускаю глаза на свои влажные бедра. – Боголюбов, ты гинеколог или как?

– Или кто.

– Или где!

– Прости, детка, не ожидал, что так получится. Я напишу тебе название препарата и… ничего не будет. В остальном я здоров, тебе не о чем беспокоиться. Надеюсь, мне тоже. Ты же не со всеми такая беспечная? А, крошка? – обольстительно-лениво произносит он.

– Пошел ты.

– Чего ты хочешь? Тебе нужны прогулки под луной и ухаживания? Тебе недостает их от того, кто дал тебе все это? – хрипло произносит Мир, окидывая взглядом кабинет. – Я не вчера родился, Любовь Петровна. Лучше бы вместо всяких цацок трахал тебя как следует.

– Боголюбов, убирайся. Уходи, пока я не разбила тебе нос, – выдавливаю я, ощущая, как воздух покидает легкие, а перед глазами хаотично пляшут черные мушки.

– Уйду.

Отрезвляюще. Больно. Честно. Мир подбирает лежащий на полу пиджак и надевает его прямо на голое тело. Скомканную сорочку сует в карман.

– Мое предложение в силе, – бросает сквозь зубы, потянувшись ладонью к рукоятке двери.

Я нащупываю пухлый блокнот на столе и запускаю в Боголюбова…

* * *

Пронизывающий холодный ветер взвивает полы длинного черного пальто и мои распущенные спутанные волосы. Под тонкими подошвами туфелек хрустит иней: я так торопилась поскорее покинуть кабинет, что забыла переобуться.

Парковку заметает снегом. Крыша моей ласточки сплошь покрыта слоем колких снежинок. Запускаю двигатель, включаю подогрев сидений и дворники. Щетки для чистки снега у меня, конечно же, нет, и этот факт обостряет чувство собственной беспомощности, служит последней каплей, переполнившей обиженное сердце.

Опускаю голову на руль и горько плачу. Колкие снежинки падают на крышу, царапают стекло и, кажется, достают до самого сердца.

Чертов Боголюбов! Бессовестный хам! Ненавижу! Как бы больно ни звучали его слова, Мир прав: я поступила как разменивающая себя направо и налево дешевка. И тогда, и сейчас. Выбрала короткий и яркий миг счастья, в огне которого сгорела сама…

Я могу обманывать себя, казаться взрослой и самостоятельной, сильной, убеждать себя, что наши жизни с Мирославом, однажды пересекшись, разошлись навсегда, но не проходит и дня, чтобы я не вспомнила о парне.

Отчего же его слова так ранят? Мучают мятежное сердце, рвущееся к тому, кто однажды причинил боль?

Он обесценил меня как специалиста, вот в чем дело. Посчитал мою должность и красивый кабинет приложением к влиятельным мужским брюкам, опекающим меня. Поставил общепринятый мужской диагноз всем успешным женщинам в моем лице. Что же, доктор Боголюбов, я не намерена оправдываться и убеждать вас в своей состоятельности. Как и соглашаться на ваше унизительное предложение. Согласна, странное умозаключение от той, которая когда-то первой призналась в любви и предложила парню себя. Но я другая, черт возьми!

Вытираю влажные глаза салфеткой, расчесываю волосы и собираю их в хвост. От меня пахнет рыжим мерзавцем, он словно пометил меня собой: руки, губы, шея впитали дурманящий запах парфюма и дорогого табака… Да здравствуют антитела к другим мужчинам от доктора Боголюбова! Кровь бурлит и разносит по венам сладость от пережитой близости, почти сразу же сменяющейся горечью вины.

– Любовь Петровна, ты не забыла обо мне? – строго произносит Александра Георгиевна в динамик. Телефонный звонок заставляет вздрогнуть.

– Простите, но я, наверное, не приду. Хочу побыть одна. Спасибо вам, – издаю жалкий всхлип.

– Не дури, Любаша. Что случилось? Тебя обидели?

– Я получила ровно такое обращение, какое заслужила, – произношу все так же жалко.

– Опять он, да? Тот парень, из-за которого ты не можешь ни с кем встречаться? Люба, ты зациклилась на том, кто этого совсем не заслуживает. Убедила себя в несуществующих чувствах. Может, дело в другом, а тебе просто так удобно? Ты используешь парня как ширму, боишься посмотреть своим страхам в глаза.

– Я отдала свое сердце два года назад, Александра Георгиевна. Другого нет… чтобы затевать отношения с кем-либо.

– Так не бывает, упрямая ты девчонка! Ты же его совсем не знаешь.

– Вы и любовь можете подогнать под стандарты, а, Александра Георгиевна? Абсолютно точно уверены, как она должна появляться в сердце?

– Есть исключения, Любаша, – примирительно вздыхает мозгоправ, шурша листиками блокнота в динамик. – Ты сильная, девочка. Очень сильная. И умная. Он и мизинца твоего не стоит… Трус этот. Так и будешь ходить по земле – влюбленная и одинокая?

– Значит, так и буду.

– А кому от этого будет легче? Он живет своей жизнью и плевать хотел…

Не похож был сегодня Боголюбов на того, кому плевать. Хочется ухмыльнуться в ответ Александре Георгиевне, рассказать, как он целовал меня, с какой жадностью подчинял, как яростно брал… На мгновение допустить мысль, что я была не просто одной из подвернувшихся ему этим вечером баб.

– Он предложил встречаться, – хрипло выдавливаю я.

На том конце провода воцаряется тишина. Похоже, от переполняющих мыслей в голове Александры Георгиевны случается какая-то поломка.

– Вот оно что? И почему ты плачешь? Любаша, приезжай. Чего мы по телефону болтаем? Я все-таки твоя подруга, – подчеркивает она с гордостью.

– Не хочу объяснять почему… Я простая девчонка, Александра Георгиевна. Мне хочется напиться, купить килограмм мороженого и плакать под грустные фильмы на плече у подруги. Никакая я не сильная.

– О боже! Нам еще заедания стресса не хватало, Любаша. Тебе не жалко потраченных на похудение двух лет?

Я уже не слушаю ее. Конечно, я благодарна Савской за помощь, но сейчас я выпускаю на волю слабость и смело смотрю ей в лицо.

– Александра Георгиевна, я признаю свои недостатки.

– Любаша, слабости и несовершенства делают женщину человечнее. Купи бутылочку вина и мороженое, детка. И смотри до рассвета грустные фильмы. Дай-ка вспомнить… «Хатико», «Титаник», «Дневник памяти»… – произносит Савская. Я не вижу ее, но почти уверена, что она расслабленно лежит на софе и потягивает кофе из фарфоровой чашки. – Доктор разрешает!

За что я уважаю свою старшую подругу, так это за чуткость. Она чувствует меня на расстоянии, понимая, что в минуты острого стресса ее нравоучения, мягко говоря, вызывают раздражение. Александра Георгиевна оторвется на мне в другое, более благоприятное для беседы время.

Пятничный вечер похож на фейерверк. Из кафе и клубов доносится басами музыка, улицы наполняются машинами и людьми, даже огни вывесок и уличное освещение играют более яркими красками, нежели в другой будний день. Люди вырываются на свободу из душных офисов, словно из неволи, чтобы забыться в алкогольном дурмане и чужих объятиях.

Моя оранжевая «морковка» резво снует между машин по освещенным городским улицам. Я купила ее три месяца назад, воспользовавшись автокредитом. Да, пускай так, но плачу я за тачку сама, как и за съемную квартиру. Еще и родителям умудряюсь помогать. С чего Боголюбов взял, что меня кто-то содержит? Савская права – он не стоит моих слез. И я не позволю себя обесценивать.

Паркуюсь возле супермаркета и с чистой совестью исполняю наказ подруги: покупаю килограмм шоколадного мороженого.

Глава 6

Ох, права была Александра Георгиевна: «Хатико» – лучший грустный фильм. Я проплакала до трех ночи над несчастной судьбой осиротевшего пса. Ну ладно, признаюсь: немного над собой. Если быть совсем откровенной – над собственными глупостью и похотью, всякий раз выползающей при виде Боголюбова.

Кто он для меня? Наваждение, неутоленное желание, сердечное стремление, заставляющие забыть о других? Я не знаю. Почему нет названия этому чувству, вывернувшему душу наизнанку? Желанию смотреть только в его глаза, чувствовать его губы на губах и слышать красивый, с потрясающей хрипотцой голос?

Чертов Боголюбов! Напрасно Александра Георгиевна утверждала, что все знает о любви. Нельзя заставить полюбить или разлюбить, но можно заставить уважать себя. Старомодные и наивные ценности для современного жестокого мира. Мои, черт возьми, ценности, которые я когда-то предала из-за одержимости парнем. И предаю каждый раз при появлении Мира. Он засел занозой в моих снах и мыслях, и единственное, о чем я молю провидение, – чтобы он оставил меня в покое…

Зима разгулялась не на шутку: под утро «морковку» замело снегом так, что ее яркий оранжевый цвет с трудом определялся. Отхожу от окна и, зябко ежась, семеню в душ. Быстро сушу волосы, затем надеваю джинсы и свитерок, связанный в подарок Алиской.

– Прорвемся, Любаша, – шепчу несчастной девушке в зеркальном отражении, а в груди неприятно шевелится тоска. Царапает острыми коготками, как запертый зверь, рвет душу в клочья, воет… Чувствую себя выброшенной в океан шлюпкой: хрупкой и слабой пустышкой, целиком управляемой морскими волнами.

И я сбегаю от накрывших меня пустоты и беспомощности… Туда, где могу ощутить безусловную любовь и поддержку близких людей, твердую почву под ногами.

Домой, к маме! В свое место силы и покоя – Снегирево. Дом, где воздух свежее и чище, рассветы розовее, а снег белее.

Завтракаю на ходу и, надев спортивную дутую куртку и угги, торопливо покидаю квартиру.

Скрипучая ледяная дверь подъезда выпускает меня под плачущее мокрым снегом небо. Я топаю к своей заснеженной ласточке, сиротливо стоящей на парковке. Запускаю двигатель и стеклоочиститель и обреченно плюхаюсь на сиденье. Придется ждать, пока снег на лобовом стекле исчезнет…

– Любаша, почему ты такая бледная? Дочка, ну сколько можно худеть? – кутаясь в пуховую шаль, встречает на пороге мама.

Если бы моя мамуля жила в семнадцатом веке, она послужила бы источником вдохновения самому Питеру Рубенсу. Я унаследовала рыжие волосы и аппетитные формы от мамы. Думаю, понятно, как она отнеслась к моему решению избавиться от «неземной» красоты?

– Привет, мамочка, – целую родительницу в щеку, вдыхая родной запах вперемешку с ароматом жареных котлет. – М-м-м, как вкусно пахнет. А где Алешка? – озираюсь в поисках младшего брата.

Разуваюсь, вешаю куртку на крючок и следую за мамой на кухню. Она щедро обсыпает котлеты из мясного фарша панировочными сухарями и опускает в кипящее масло.

– Не уедешь, пока не съешь две котлеты, поняла? – вздыхает она. Да, видок у меня жалкий: опухшие веки, темные, похожие на черные провалы глаза.

– Скажешь тоже! Я когда-то отказывалась от твоих котлет? – натягиваю улыбку. – Так где Алешка? И папы не видно. Ушли куда-то?

Мама уменьшает огонь на плите, накрывает котлеты крышкой и поворачивается ко мне. Заплаканная. Черт, надо было додуматься сделать макияж!

– Мамочка, я не худею, что ты! Я хорошо питаюсь, у меня даже мультиварка есть. Честное слово! – испуганно тараторю, обнимая маму.

– Любаша, я не из-за тебя плачу. Хотя…

– Ну мам!

– Алешке срочно нужна операция.

– А как же квота? Вы же давно стоите в очереди?

– Мы сто семнадцатые в очереди, Любаня. Я возила Алешу в снегиревскую больницу, врач сказал, что времени ждать больше нет. Наш мальчик навсегда может остаться инвалидом, – мама громко всхлипывает и утирает слезы кухонным полотенцем.

Алешке одиннадцать лет. В прошлом году мальчишку сбила машина. Одноклассник Алеши Степа Соловьев подстрекнул ребят поехать на велосипедах до консервного завода, расположенного на выезде из Снегирева. Алеша угодил колесом в ямку и потерял управление. Подонок водитель скрылся с места происшествия, оставив ребенка умирать на дороге.

Открытый оскольчатый перелом бедра, множественные ушибы и сотрясение мозга – печальный итог злосчастной поездки…

– Сколько стоит операция, мам? – произношу я твердо.

– Любаша, ты не потянешь, детка, – обреченно вздыхает мама. – Да мы и не сможем с отцом принять…

– Ну что ты такое говоришь, мама?

– Ты и так платишь кредит за «морковку», квартиру снимаешь… Никак не потянуть.

– Мама, покажи направление и озвучь эту чертову цифру! – рычу я.

Мама деловито надевает на нос очки, одергивает домашнюю футболку и уходит в гостиную за Алешкиными выписками.

Пока мамуля копается в комнате, я переворачиваю на сковородке котлеты и сервирую стол. Достаю из холодильника свежую зелень и овощи, нарезаю салат.

– Держи, Любушка, – протягивает документы мама. – Сумма для нас неподъемная. Я уже думала, может, у Рябининых занять? Богдан же хорошо зарабатывает.

– Не вздумай, мам. Богдан дом строит, тете Глаше помогает с санаториями и дорогостоящими лекарствами. Да и на Никиту Сергеевича в этом году хвори напали…

Дед Никита на самом деле никакой не дедушка Алисе: он троюродный брат Глафиры Тимофеевны, живущий по соседству. Но назвать старика чужим язык не поворачивается.

– И то верно. Не подумала я, – виновато качает головой мама. – Может, нам с папой кредит в твоем банке оформить?

Мамуля работает на почте оператором, мой отчим дядя Костя – отец Алешки – водителем грузовика на хлебопекарном заводе. Представляю вытянутые лица менеджеров банка, если родители покажут им свои доходы!

– Мамуль, я сама возьму кредит…

– Нет, Любашка, не потянешь, солнышко, – похоже, мама снова собирается плакать.

– Я откажусь от съемной квартиры, мам. Буду жить с вами и ездить на работу из Снегирева. Надеюсь, комната осталась за мной? – улыбаюсь от внезапно заполнившей грудь легкости.

– Глаша обидится, – взмахивает рукой мама, устало стирая слезинки. Только сейчас замечаю, какие у нее потухшие глаза. Тоже всю ночь не спала, страдалица моя.

– Я девчонкам квартиру пересдам. Коллегам.

– Ладно, пошли, доченька, на кухню. Сейчас папа с Алешенькой придут с прогулки. Вздумалось старому дураку тащиться в такую непогоду за свежими куличами к чаю. «Маковка» выпечку по субботам развозит, поэтому…

– Я знаю, мам.

Мамуля волнуется и говорит известные мне факты. А у меня почему-то в памяти всплывают догадки Боголюбова о несуществующем покровителе. Сейчас от него я бы не отказалась!

В окно стучатся снежинки, в коридоре гудит котел, работающий на полную мощность, а я почему-то снова возвращаюсь мыслями к Мирославу. К нашей ночи в моем доме… Тихонько вхожу в свою комнату и зажмуриваюсь, прогоняя представших перед взором призраков из прошлого.

– Родители дома?

– Да, но их спальня в глубине дома. Не волнуйся, никто не услышит нас.

– Пончик, ты сумасшедшая, во что ты меня впутываешь?

– Я хочу этого, Мир, пожалуйста…

Здесь почти ничего не изменилось: письменный стол, деревянный шкаф с наклеенными на дверцы постерами, громоздкий полосатый диван. Помню, с какой любовью мама шила покрывало из разноцветных обрезков ткани и маленькие красные подушки, чтобы моя комната хоть немного выделялась на фоне скромного интерьера деревенского жилища.

Я проиграла себе, не рассчитала размеров собственной стойкости или циничности, захлебнулась коктейлем из любви и разъедающей душу вины. И почему мне жизненно необходимо ковырять эту рану? Окунаться в колодец боли и пить ее большими глотками?

«Я хочу этого, Мир. Пожалуйста…»

Девица на одну ночь, подмахнувшая доступностью… Дешевая бульварная потаскушка, достойная «встреч для удовольствия». Вот кто я для него.

Глава 7

Входная дверь со скрипом распахивается, впуская в прихожую морозное облачко. Вздрагиваю от звука и прячу слезливый любовный роман под подушку. Книгами маму снабжает наша соседка Капитолина Ивановна – библиотекарь в снегиревском доме культуры. Чего она только маме не приносит! И триллеры, и зарубежные детективы, после которых папа Костя отпаивает мамулю корвалолом.

– Вовремя мы, сынок, подоспели, Любаня приехала! – зычно произносит папа Костя, помогая Алешке разуться и снять куртку.

Брат опирается на костыли и улыбается, заметив меня в проеме. Высокий, вихрастый мальчишка с широкой улыбкой и грустными глазами.

– Привет, сеструха, – произносит он важно, протягивая отцу куртку.

Я прячу грусть за улыбкой и прижимаю мальчишку, вымахавшего с меня ростом, к груди.

– Так вы это… пешком, что ли, до булочной ходили? – укоризненно качаю головой, ероша волосы брата. Они такие же огненно-рыжие, как у нас с мамой. В остальном мы с братом мало чем похожи – разве что карими большими глазами.

– На машине ездили, дочка, – отвечает папа. – Врач запретил Алешке наступать на ногу.

– Но он же ходил! – несмотря на усилие, реплика звучит обреченно.

– Давай позже поговорим, Любаша, – сконфуженно бормочет папа. – А разве мама…

– Я, вообще-то, здесь! – вмешивается брат. – Не надо все от меня скрывать, как от маленького. Люба, мама успела тебе рассказать? О том, что у меня нога укоротилась и искривилась?

– Деформировалась, – тактично поправляет мама, сложив руки на груди в жалостливом жесте. – Алеша, а ты откуда…

– Прочитал заключение. Я интересуюсь медициной, мам, я же говорил, что хочу стать врачом, вы забыли?

Я согласно киваю, слегка прикусив губу. Одного рыжего врача в моей жизни достаточно, но двое… Пожалуй, я не выдержу!

Мамуля отправляет мужиков мыть руки. В привычные звуки папиных шагов в домашних тапочках неприятно врывается стук костылей по полу. Мы накрываем на стол и прогоняем задержавшееся в нашем дружном доме уныние. Мама журит Алешку за беспорядок в комнате, а я улыбаюсь папиным шуткам. Ничего, справимся. Где наша не пропадала?

Мужики стучат вилками, нахваливая мамину стряпню. От моего внимания не скрывается стремление родителей переменить тему, отвлечь Алешу от разговоров про операцию. Мамуля держится молодцом!

– Алешка, твой ход, – слышится голос папы из комнаты. После плотного обеда наши мальчишки решили сыграть в шахматы. – Внимательно смотри, сынок. Береги слона.

– Пап, не учи ученого! Следи лучше за королевой!

Мы переглядываемся с мамой и качаем головой: да, Алешка стал взрослый и ершистый. Настоящий подросток.

Бойко собираю грязные тарелки со стола и, не слушая призывов мамы оставить посуду в покое, мою их. Мамуля садится за стол с чистым полотенцем наготове. Внимательно смотрит на меня, изредка отвлекаясь на звуки града по стеклу и возгласы папы и Алешки из комнаты. Что же, наступает время расспросов.

– У тебя все в порядке, Любань? Как мальчик тот, как его…

«На старт, внимание, марш!»

– Максим, – сглотнув горький ком в горле, произношу я. – Не для меня он, мам.

– Ох, дочка. Парень-то симпатичный! Высокий какой, широкоплечий… Я рассмотрела его, ты не думай! Когда мы с папой в банк приезжали, помнишь?

«Еще бы не помнить!»

– Мам, мы расстались. Не хочу, чтобы он тратил на меня время. Я не смогу полюбить его, – голос походит на жалкий писк.

Мама сдерживает тяжкий вздох, чтобы не смущать меня, и вытирает полотенцем вымытые тарелки. Повисает тишина, прерываемая неприятным скрипом ткани по посуде. Выключаю воду и ерзаю на месте, пытаясь выгнать повисшее между нами неловкое молчание.

– Иди уже, егоза, – улыбается мама. – Алиска весь день со стариками воюет. Дед Никита неделю как переболел, а рвется помогать: двор молодым расчистил, вареников налепил. Богдан еле отобрал лопату у деда, представляешь? – всплескивает руками мамуля, а у меня сами собой губы расползаются в улыбку. Я так их всех люблю!

Я благодарно киваю маме, набрасываю старую папину куртку, опускаю ноги в валенки и выскальзываю на улицу. Снежинки мягко ложатся на землю, танцуя в свете уличного фонаря.

Я топаю по расчищенной тропинке к задней калитке, отделяющей участок Рябининых. Касаюсь озябшими пальцами металлической ручки новой калитки и привычным жестом толкаю ее. Права была мама: дед Никита расстарался на славу – широкие дорожки из тротуарной плитки и площадка перед воротами тщательно вычищены от снега.

Жизнь моей подруги Алисы с появлением Богдана превратилась в сказку. Ну как иначе назвать трепетное отношение к ней мужа? Весьма хозяйственного, смею заметить. Бьюсь об заклад, что творческий, витающий в облаках Лисенок до конца не оценила многих технических нововведений, внедренных ее супругом. Я оглядываю участок Рябининых, за два года преобразившийся до неузнаваемости, и наполняюсь непоколебимой верой в любовь. Ребята не захотели переезжать в город и разменивать снегиревский климат на городской смог. И Богдан, отбросив предрассудки, заботится о доме жены как о собственном. Чего стоят красивейший забор из массивного дерева и камня или новые дубовые окна! О наполеоновских планах Богдана по строительству второго этажа я, пожалуй, умолчу – вы все равно не поверите! Так и вижу скептическое выражение на ваших лицах. Единственное, чего недостает дорогим мне людям, – ребенка. Алиска не может забеременеть… И каждый раз, когда я думаю об этом, перед глазами неясным образом предстает «супердоктор» Боголюбов собственной персоной. Наглый, рыжий, с ленивой усмешкой на губах…

Я знаю, что Мир предлагал Богдану привезти жену на обследование, только Рябинин оберегает своего Лисенка от загребущих похотливых лап талантливого гинеколога, как от чумы.

– Любанька пожаловала! – дед Никита замечает меня через окошко прихожей. Очевидно, он собирается уходить к себе: тулуп наглухо застегнут, ушанка натянута до самых глаз. – Любаша, вам вареников домашних налепить? – огорошивает он меня, широко распахнув входную дверь и деловито складывая руки на груди.

– Деда, ты опять за свое! – раздается голос Лисенка из гостиной. – Отдыхай, пожалуйста, ты нам здоровый нужен, – она ласково гладит Никиту Сергеевича по плечу. – Привет, Любанька, – а это уже бросает мне, растянув губы в довольную улыбку.

– Никита Сергеевич, спасибо вам большое, – отвечаю старику и обнимаю Алису.

Она закрывает дверь за недовольно бурчащим дедом и нетерпеливо стаскивает с моих плеч куртку. Зеленые глаза девчонки как-то странно и возбужденно горят. Неужели…

– Пойдем скорее на кухню, – заговорщическим тоном шепчет она. – Тетя Глаша ватрушек напекла.

Алиска тянет меня за руку в пахнущую ванилью кухню. К слову, здесь тоже все поменялось – деревянные добротные полы, современная бытовая техника и новая отделка сотворили помещение похожим на картинку из модных журналов интерьера.

– Лисенок, ну какая ватрушка? Мама котлетами накормила, – недовольно надуваю губы.

– Прекрати заниматься ерундой, – морщит лоб подруга. – Скоро просвечиваться будешь! Ну серьезно, сколько можно худеть?

– Да не худею я! Вот! – хватаю ватрушку с блюда и смачно откусываю. – Фкуфно…

Алиса смеется, глядя на меня, и, продолжая причитать, разливает чай. Торопливо, неловко, в каждом небрежном движении пальчиков выдавая нетерпение.

– «Это» случилось? – тоном агента под прикрытием спрашиваю я и тянусь цепкими ручонками ко второй ватрушке.

– Нет, – равнодушно отвечает она, перехватив мой настороженный взгляд.

Я ненавижу ее спокойное «нет», привычное короткое слово, убивающее надежду. «Наверное, не знаю, не уверена…» Лисенок отвечает всегда одинаково, рубит сплеча этим проклятым «нет».

– Тогда почему ты такая загадочная? – спрашиваю я. Ватрушка вмиг становится невыносимо тяжелой. Опускаю руку на стол и делаю обжигающий глоток чая. – И где Богдан?

Лисенок подозрительно смотрит на меня, словно прощупывает взглядом. Заправляет темную кудрявую прядь за ухо и наконец произносит:

– Богдан уехал в город навестить сестру и отца. Я о другом поговорить хотела… Люба, что происходит у вас с Миром?

Я закашливаюсь, поперхнувшись горячим чаем и мгновенно проступившими слезами. Звук его имени, как спусковой крючок, расслабляет сжатую внутри меня пружину. Чашка в руке начинает предательски подрагивать, с громким звоном я возвращаю ее на блюдце и закрываю лицо руками… Не хочу разочаровывать Алису своей исповедью.

– Господи… – шепчет она, вставая с места. – Пошли в спальню, Любань.

Я ничего не вижу за проступившими слезами, только чувствую… Ее горячая ладонь мягко касается плеча, а затем крепко хватает меня за руку. Слышу… Собачий лай раздается с улицы, скрипят половицы, потрескивают поленья в камине. Бреду, как слепая, следом за Лисенком, сосредоточившись на окружающих звуках и пульсирующей, почти осязаемой боли в груди.

– Любочка, расскажи мне, – мягко произносит Алиса, усаживая меня на софу возле окна. Я бросаю затуманенный взгляд на заснеженное окно и, сморгнув слезинки с ресниц, виновато перевожу его на подругу.

– Нечего рассказывать, Лисен. С некоторых пор сценарий наших с Боголюбовым отношений не меняется.

– Любаша, он звонил вчера Богдану. Пьяный. Из какого-то клуба, судя по громким звукам. Разбудил нас… – начинает она, а у меня холодеет в жилах кровь от страшного предчувствия. Неужели он посмел обсуждать меня с Богданом? Выносить наружу подробности наших отношений? Я виновато опускаю глаза в пол и молчу: пускай Лисенок говорит.

– Спрашивал о твоем… парне. Боголюбов, конечно, выразился более грубо, – Лиса закатывает глаза и цокает.

– И все? Больше ничего не говорил? – оживляюсь я и вытираю лицо от слез.

– Нет, Любаша. А должен был?

Честное слово, зная беспринципность Боголюбова, я бы не удивилась, если он растрезвонил по всему городу о нашем «сотрудничестве» за столом переговоров.

– И что ты ответила?

– Сказала как есть: Люба, мол, встречается с молодым человеком. Мир расспрашивал, кто он и как его зовут, – сконфуженно протягивает Алиса. – И я…

– Назвала его имя?

– Нет, Люба. Наговорила ему всякого…

Алиска начинает нервно ерзать, сидя на мягкой широкой кровати, а потом замолкает. В повисшее безмолвие врывается ее тихий вздох, а затем всхлип. Черт, за Лису я готова порвать любого! Ей-богу, даже Боголюбова. Тем более Боголюбова.

– Алиса, ты что? Алисонька…

– Любочка, я испортила все, да? – всхлипывает она. – Я ведь думала, ты забыла о нем, об этом рыжем бабнике! Наговорила ему всякой ерунды – о вашей с Максом любви неземной, о скорой свадьбе, о том, какая наша Любаша счастливая и влюбленная. А сейчас вижу тебя и понимаю…

– И правильно ты сделала, Алиса, – обрываю подругу. – И ничего ты не понимаешь. Подумаешь, понимает она! – важно вздергиваю подбородок и чопорно поджимаю губы. – Надо было еще о дате свадьбы приплести что-нибудь или о цвете моего свадебного платья, – довольно посмеиваюсь и потираю руки.

– Ох, Любанька, – улыбается Лиса сквозь слезы. – Любишь его, да?

А я не знаю, что ответить… Люблю? Рядом с ним я теряю рассудок и не могу дышать, превращаюсь в сплошной чувствительный нерв… Задыхаюсь в пучине своих чувств, тону, падаю на дно и поднимаюсь, чтобы увидеть его глаза и снова утонуть…

Убейте меня, если любовь приносит столько мучений!

– И ничего я не люблю! Глупости какие… Нужен он мне, бабник, грубиян, врун безответственный и безалаберный… И вообще… – пыхчу, как паровоз, мельком замечая сверкающие в глазах Лисенка смешинки.

– Расскажи мне, – просит она мягко, поглаживая мою ладонь.

И я рассказываю… О крашеной мымре и обидных словах, о жалкой попытке Боголюбова извиниться и о том, что случилось после… Глаза Алиски сверкают яростью после моего пылкого содержательного рассказа о просьбе Мира «встречаться».

На лбу подруги обозначается крохотная морщинка, она прикусывает губу, боясь обидеть меня опрометчивым высказыванием. Молчит. А я жду, что же она скажет?

– Что ты решила, Любаша?

– А что тут решать? Он наиграется, отряхнется и пойдет дальше, а я…

– А ты?

– А я просто умру.