355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Ленковская » Лето длиною в ночь » Текст книги (страница 2)
Лето длиною в ночь
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 01:57

Текст книги "Лето длиною в ночь"


Автор книги: Елена Ленковская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

* * *

Действительно, мальчик выглядел так, будто его покусал по меньшей мере целый рой… Оставив на потом вопросы о том, откуда в начале октября в городской квартире могли появиться пчёлы, да ещё в таком количестве, и куда потом бесследно исчезли, Тоня среди ночи стала звонить бывшему ухажёру – педиатру.

Тот, совершенно ошалевший от столь позднего звонка, хриплым со сна голосом принялся давать советы.

Объяснить, откуда взялись «пчёлы-невидимки», Глеб тоже оказался не в состоянии… Точнее, ту невообразимую историю, что он рассказал ей, Тоня списала на нервное потрясение, болевой шок и ещё бог знает на что. Потому что в здравом уме человек двенадцати с половиной лет такое на полном серьёзе рассказывать бы не стал… Какой лес, какая земляника? В октябре-то месяце! Ну ладно бы клюква…

Весь остаток ночи она просидела у его постели, меняя компрессы…

Усы для проклятого итальянца

Две недели назад это случилось.

Накануне всех этих невероятных происшествий спать он лёг довольно рано. Настроение нулевое было. А лучший способ победить хандру – просто заснуть. Он ещё в детдоме научился так грусть отгонять. Когда спишь, время летит незаметно. Хоп – и утро уже. А там – другой день, другие заботы…

И потом, сны ему обычно снились цветные, интересные. Когда он Тоне про них рассказывал, она восхищалась – ну надо же, хоть записывай и кино снимай.

Словом, лёг спать, да и всё тут.

А Тоня села кино смотреть на ноутбуке – его не позвала. Скачала какой-то триллер мистический… Не потому не позвала, что триллер и страшно, просто – это опера была. Пели там вместо разговоров. Да ещё на английском. Ясно, Глебу не сильно бы понравилось.

Может, в другой раз он и заинтересовался бы. Триллер всё-таки! Просто перед тем расстроился сильно. Было отчего.

* * *

Не первый раз он думал об этом…

С недавних пор Глеб вдруг понял – Тоню, которую уже привык считать своей, можно и потерять.

Тем более, что опекунство оформить до сих пор так и не удалось. Где-то там документы его застряли. Потерялись, что ли. Он до конца не разобрался, только получалось – пока документов нет, Тоня ему вроде как – чужая тётка. Хотя какая она чужая. Он так и написал на своей страничке «ВКонтакте»: мать – Антонина Ковалёва. Кто-то против??? То-то же…

* * *

Первый раз он испугался, по-настоящему испугался, ещё в каникулы. Она ему сообщила, что если получится – поедет летом в Италию, хотя до того собиралась провести июль в Питере. И он-то, ясное дело, рассчитывал коротать вечера не в огромной пустой казарме Нахимовского училища. Он у Тони собирался ночевать. В её комнатке на Васильевском острове – тогда Антонина ещё временно не переехала в эту огромную квартиру на Итальянской…

Глеб любил ночевать у Тони. Спать на кровати-чердаке (классная штуковина, Антонина специально для него в Икее купила). Болтать с Тоней о разном любил. Любил с её друзьями чай пить.

Правда, однажды, ещё в самом начале, он из-за этого чая понервничал изрядно.

Гости пришли, Тоня поручила заварить, а Глеб… Чуть не сплоховал! Сказал ей – умею конечно, это я мигом… А сам – первый раз… Не, заварил всё как надо. Согрел чайник, потом заварка, потом вода. Вот только… Попробовал, а чай – не сладкий! А в детдоме чай всегда сладкий был. Его там из большого бачка половником по стаканам разливали…

Сейчас смешно, а тогда прям живот заболел от того, что дураком себя выставил, чай как следует заварить не смог. Потом поглядел – все пьют, и никто не удивляется, что не сладко. Только некоторые гости сахар ложечкой из сахарницы к себе в чашку добавляют. Ну, тут и до него дошло…

А вообще у Тони всегда было шумно, весело. Конфет, опять же, полно. Правда, Тоня много не давала, следила – чтоб не облопался. Да не конфетах дело. Интересно было. А главное – к нему здесь обращались… ну, как равному, что ли. Приятно ведь, когда интересуются твоим мнением, и не дают понять, что ты мал, не дорос, что не твоего ума дело…

Впрочем, тогда, летом – что-то не получилось у неё с поездкой. И Глеб благополучно забыл об этом. Но вчера, как выяснилось, своих намерений посетить Италию Тоня ни на секунду не оставляла!

* * *

Началось всё со звонка.

Нет, не так.

Началось с разговора о Рублёве. Ну, не о нём, Глебе Рублёве, воспитаннике Нахимовского училища. Говорили о его, Глеба, великом однофамильце.

На уроке истории Глеб вдруг выяснил, что был такой иконописец – Андрей Рублёв. Иконы писал, храмы расписывал. Иконы его до наших дней сохранились – не все конечно, только некоторые. И прям ценные они необычайно, оказывается.

Вот Глеб и решил Тоню поподробнее расспросить – искусствовед она, или нет, в конце-то концов. А то вдруг Рублёв этот ему, Глебу, родственник… Всякому хочется родственников хороших иметь. Особенно когда у тебя их – кот наплакал. А знаменитых – особенно.

Тоня страсть как обрадовалась. Её хлебом не корми, дай об искусстве поговорить.

Глеб, конечно, всегда был не прочь вместо музея в футбол погонять – во дворе дома, с ребятами. Но – ничего, привык постепенно по выставкам с Тоней ходить. Без нытья. Без жалоб на уставшие ноги…

Словом, тем самым вечером Тоня толстый альбом по древнерусской живописи с полки достала. Давай рассказывать, репродукции показывать. «Троицу», то да сё… Объясняла, почему раньше так странно рисовали, что все предметы будто навыворот, что-ли. Не так, как теперь принято. Обратная перспектива называется. Ну это ладно. Глеб-то больше Богоматерью с младенцем заинтересовался.

Тоня всё хотела, чтобы он новые слова запоминал. Всё про одежду почему-то… Он и запомнил – мафорий, ну так накидка с капюшоном называется, что ли, и этот, как его… гиматий – синий такой…

Потом ещё что-то велела запомнить, но это уж забылось. Голова-то не резиновая… Не, Тоня вообще-то всегда очень интересно рассказывала. И картины – вот на удивление просто – словно оживали, когда она говорила о них! И Глеб обычно старался запомнить всякие слова мудрёные, чтоб сделать ей приятное. Ну и в училище на уроках можно было блеснуть иной раз…

Но в этот раз запоминать особо не хотелось. Как-то не до того стало. Он просто увидел, как она, Богоматерь, обнимает младенца и замолчал. Все мамы так и делают, ясное дело… Ну, обнимают они своих детей, любят… Только не все при этом плачут. А у этой глаза были полны слёз…

Он вздохнул. Маленький и какой-то нескладный, длиннорукий Иисус обнимал Богородицу – и она его обнимала, любила, и ей, видать, было совсем неважно, что он такой нескладный, и грустила она не об этом, конечно, совсем о другом…

Захотелось… ну так же захотелось…

Обниматься Глеб, конечно, не полез. Не маленький уже… А к плечу Тониному – да, привалился. Ну так, слегка…

* * *

Тоня почувствовала, что Глеб притиснулся к ней правым боком. Обняла его одной рукой, другой взъерошила коротенькую, по форме остриженную чёлку.

А потом звонок – мама позвонила. Тоня чуть отстранилась, чтобы вытащить мобильник из заднего кармана джинсов. Со вздохом встала, прижав трубку к уху, подошла к окну. Начался трудный разговор… Тоня уныло и неохотно объясняла маме, что не собирается замуж за Каштанова Колю. И никогда не собиралась! Мама похоже, была разочарована, потому что этот роковой разговор длился очень долго. Гораздо дольше обычного…

* * *

Всё было хорошо, и тут – звонок. Уже по мелодии звонка Глеб догадался, что Тоне звонят из дома.

Альбом пришлось отложить, потому что разговор, видимо, намечался долгий.

Тоне этот разговор был явно не по душе. Она вообще нервничала – переминалась с ноги на ногу, потирала средним пальцем бровь…

Да, да, тоскливо соглашалась Тоня в трубку, Коля, безусловно, хороший человек. Но она, Антонина, никуда с ним не поедет. Ну и что, что приглашал. Она предпочитает ему компанию… м-м-м… Да кого угодно! Вот хотя бы – Франчески…

Глеб никогда к Тониным разговорам по телефону особо не прислушивался, но тут, услышав итальянское имя, уши-то навострил!

За Тоней, ясное дело, ухаживали какие-то друзья – то актёры, то художники. Ну да, ухаживали, она же красивая. И весёлая. И вообще…

Ухажёры и таскали ей то книжки, то билеты в театр или на концерт, то шоколадки…

Глеб, любивший сладкое, но не любивший думать, во что могут вылиться для него все эти ухаживания (да по-любому ни во что хорошее), поедал шоколад, и раз от раза не без мрачного удовлетворения убеждался, что Тоня не отвечает им особой взаимностью. Не, он конечно желал ей счастья, да только… Ну неважно, что – «только»…

Этот Коля Каштанов тоже дарил Тоне цветы и конфеты. Очередной букет Тоня обычно ставила в вазу, а конфеты, как водится, лопал Глеб. Ну а что. Тоня – не ела, фигуру берегла…

У Коли, ясно, с самого начала не было никаких шансов. Но сейчас Глеб даже обиделся за него. Не за себя, вот ещё! За Каштанова, конечно… Променять Колю на какого-то зализанного Франческо!

Почему этот Франческо должен быть зализанным? Да кто его знает. Глеб его и не видел никогда. Просто представил себе надутого лощёного клерка в мерзкой розовой рубашке с сиреневым галстуком. Вроде того дядьки с обложки затрёпанного каталога «Отто», что валялся рядом на тумбочке. Глеб дядьку этого тут же возненавидел, вместе с его дурацкой рубашкой. Да так, что не удержался, зачеркал слащавое лицо фломастером. Чёрным.

* * *

– Глеб, твоё художество?

Она обнаружила «рисунок» сразу же, как только закончила долгий телефонный разговор с мамой. Впрочем, Глеб его и не прятал. Нарочно на видном месте оставил. Похоже, из чистой вредности.

– Ну что за детство? Тебе тринадцатый год, а ты всё усы пририсовываешь… Вон, свои скоро расти начнут!!!

Она расстроилась. Глеб, похоже, даже не ожидал, что она расстроится так сильно. Но извиниться даже не подумал.

– Спрашивать нужно сначала! – Хочешь предаваться столь странному занятию – флаг тебе в руки, я б тебе другой журнал дала, который не жалко. Этот мне, вообще-то, отдать нужно было…

– Я думал, он тебе не нужен… – Он нахально ухмыльнулся, нарочно не выказывая ни малейших признаков сожаления или раскаяния. – Валяется здесь с сентября…

– Мне – нет, но это не мой журнал… – ответила она, чувствуя, что против воли в голосе звучат усталость и раздражение, даже злость. – Ну ты, Глеб, даёшь!

Она не удержалась, с досадой хлопнула испорченным журналом по столу, и вышла из комнаты.

* * *

Может она и не на него так сильно разозлилась, просто – под руку попался, но Глебу было до лампочки. Давайте, езжайте к своим итальяшкам, к этим дурацким макаронникам в идиотских сиреневых галстуках и розовых рубашках. А он спать пойдёт.

* * *

…Раскрытый альбом так и остался лежать на столе. С его страницы грустными, полными слёз глазами глядела на этот мир Богородица, нежно обнимающая младенца Христа…

Часть третья. Глебово лето

Клязьма-река

– Как я здесь очутился? Ума не приложу.

Прям как в телесериале… В детдоме по вечерам телевизор включали – до тошноты их насмотрелся. В сериалах этих вечно кто-нибудь память терял. Раз – и ничего не помнит: граф он, иль, к примеру, посудомойщик… Как его имя-фамилия – тоже без понятия.

Амнезия, так это называется.

Может и со мной такая же история?

Не, ну я же помню, кто я. Глеб Рублёв, нахимовец.

«У моряка один путь – славный!». Во, это тоже помню. И кто сказал – помню! А Нахимов и сказал, на стенке в училище висел во-от такой плакатище…

Значит, частичная амнезия. А может и не она вовсе.

А всё-таки не помню, как я сюда попал, хоть убей. С Тоней повздорил – помню, спать улёгся в поганом настроении – не забыл, забудешь тут, полночи в потолок глазел…

В ванную пошёл, умыться хотел… А дальше – будто с обрыва ухнул. В туман – густой, белый. Как в облако…

И странно-то как – тут лето, солнце! А с вечера вроде октябрь был, слякоть на улице, дождь за окном… Не сон ли всё это?

* * *

Коротко остриженный мальчик лет двенадцати на вид, в трениках и линялой футболке, не без оснований полагавший себя Глебом Рублёвым, крепко потёр щёки и лоб ладонями, взъерошил русые волосы на круглой, коротко остриженной голове.

Проснуться не удалось. По-прежнему его окружал знакомый – в общем-то только по фильмам и сказкам – типичный среднерусский пейзаж.

Васильковое небо, утекающая вдаль тихая извилистая река, пестреющее стадо на зелёном лугу. Серебристые прибрежные ивняки и дальние, светлые, пронизанные солнцем берёзовые рощи.

Огороды, рубленые избы, выше – земляной вал и деревянные укрепления на нём, а сверху, над всем этим – пятиглавый белокаменный собор на высоком речном берегу. И тишина… Даже собаки не лают.

Только гуси гогочут, крыльями хлопают – им одним, похоже, в этих краях днём не спится.

* * *

Первым делом он осмотрелся, нет ли кого из людей поблизости – спросить, что за местность, далеко ли до Питера, да и число сегодняшнее разузнать неплохо бы, а то – сомнения возникли…

Прошёлся туда-сюда. Вокруг – как вымерло всё! Только солнце палило вовсю, да огорожи отбрасывали короткие, словно высохшие от жары, тени. Под ногами – горячая дорожная пыль. Пахло полынью, навозом, и, кажется, свежей стружкой…

Он остановился, тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб. Лизнул зачем-то руку. Пот был настоящий. Солёный. И вообще – пить хотелось.

Да не, какой сон! Всё в реале.

«Но если теперь лето, – испугался он, – тогда я, выходит, с прошлой осени болтаюсь незнамо где? И меня не ищет никто? Или…»

Он помрачнел, и додумал с горечью: «Или поискали, да не нашли. Поплакали, да и рукой махнули…»

* * *

Что это? Хнычет кто?

Глеб огляделся. Вроде никого.

Прислушался.

Откуда-то из подзаборных крапивных зарослей – писк. Подошёл поближе. Девчонка лет шести-восьми – растрёпанная, зарёванная – в крапиве по самое горло стоит. Глаза вытаращила – как в японских мультяшках, огромные. Шею кверху вытянула, замерла, шевельнуться боится.

Он моргнул. Вот бедолага.

Ага, а через пыльную дорогу, наискосок – гуси идут. Крупные такие, гогочут, шеи тянут, крыльями взмахивают. И гусята с ними. Мелкие совсем, пушком покрыты, семенят смешно, враскорячку. Ну, ясно! Уходят уже. Дело сделали, девку малую в крапиву загнали. Ы-ых!

Глеб поморщился, опять оглянулся. Крапива у забора – высоченная. Девчонке до горла, ну и ему – по грудь. И – никого. Ни детей тебе, ни взрослых поблизости. Ну не бросать же малявку. У них в детдоме, во всяком случае, так не принято было.

Взял хворостину, стал стебли сбивать. Тут только сообразил, что босой. В сердцах отшвырнул палку, развернулся и вломился в крапивные заросли спиной вперёд. Девчонка обхватила его за плечи ручонками, он её на спину подсадил, и – бегом оттуда! Хорошо, не тяжёлая попалась.

Ух! Обожгло так обожгло. Ноги мигом волдырями покрылись.

Девчонка легко со спины соскользнула, встала рядом – лицо зарёванное…

Заревёшь тут! У самого слёзы выступили, такая жгучая эта зараза.

– Привет! – улыбнулся он девчонке.

Стоит, смотрит. Не красавица, глаза разного цвета, и один косит немного. Зато лицо – доброе. И того, наивное слегка…

Вытерла слёзы, улыбнулась.

– Привет, – сказал он ещё раз, яростно расчёсывая покрасневшие щиколотки. И – представился. По всем правилам этикета, ага.

А девка – ни гу-гу, только мокрыми слипшимися ресницами хлопает.

– Тебя как звать-то?

Молчит. Застенчивая какая. Или… Немая, что ли? Мычит чего-то, испуганно пальцем ему куда-то за спину тычет.Обернулся. Гуси???

– За мной! – скомандовал Глеб, ухватил девчонку за руку, и – припустили со всех ног. Вниз, к речке побежали. Не в крапиву же обратно лезть. Никакие гуси, ясно дело, такого спринтерского рывка не выдержали бы. А, может, и вообще догонять не собирались, кто их разберёт… Но уж лучше, как говорится – от греха подальше! Рублёв ведь с нравами сельской живности знаком не слишком. На своём Ямале он даже обыкновенных куриц только в супе и видел…

* * *

…Стянув с себя треники и футболку, он стоял на песчаном берегу, расставив ноги, уверенно расправив плечи, уперев кулаки в бледные бока. Это нынешним летом был ого-го какой загорелый, Тоня всё повторяла – «ты у меня чернющий прямо», а к октябрю – сошёл загар, как и не было…

Коренастый, немного косолапый – для какого-нибудь балета может и плохо, а для футбола – очень даже хорошо. И для плавания – годится.

Вот мы сейчас и поплаваем! Красота! Ещё бы знать, как эта речка называется…

Глеб деловито щёлкнул широкой красной резинкой трикотажных плавок с самолётами-истребителями, и тут же покраснел, поймав восхищённый девчонкин взгляд. Вот деревня! На плавки уставилась. Трусов с самолётами не видала, что ли!

Он смутился, отвернулся, торопливо зашлёпал ногами по воде, забежав по колено, развернулся, раскинул руки, и с размаху плюхнулся на спину, подняв целый фонтан прохладных желтоватых брызг.

Она тоже зашла в воду. Какой там купальник! Сарафан, или что там у неё – стянула, и прям в длинной рубашонке в речку полезла.

Потом они брызгались. Сначала Глеб брызнул – легонько, издалека. Попал. Она даже не закрылась рукой, только заморгала испуганно. Он улыбнулся, наддал ещё. Через секунду они уже молотили ладонями по воде, щурясь и захлёбываясь от смеха. Наконец, нахохотавшись, и досыта нахлебавшись тёплой, чуть тинистой воды, Глеб первым запросил пощады.

– Ну всё, всё. Хватит! Ну, хорош уже! – он задрал кверху ладони, показывая, что сдаётся. – Погоди, на тот берег сплаваю!

Он перевёл дух, и с серьёзным выражением лица бросился в воду. Поднырнул, поплыл под водой – долго-долго.

Вынырнул на самой глубине, пошёл к противоположному берегу короткими, энергичными саженками. Но скоро устал, до того берега плыть передумал, и, перевернувшись на спину, отдался медленному плавному движению реки. Лениво пошевеливая ногами, подгребал только слегка, и глядя прямо вверх, в неяркую прозрачную синь тёплого летнего неба, вдыхал тинистый запах речной воды…

А всё-таки хорошо, что лето…

Наконец, фыркая и отплёвываясь, он выбрался на берег. Трусцой припустил обратно, к тому месту, где осталась на берегу девчонка, и где валялись его треники и футболка. По дороге скис немного: возвращаться оказалось нудно и долго.

Девчонку он заметил ещё издали – на неё и ориентировался – зашла в воду и стоит неподвижно, столбиком. Как суслик, честное слово.

Подошёл поближе. Она всё так же стояла по колено воде, замерев и напряжённо всматривалась вдаль, сжав голову ладонями. Нелепо и как-то горестно торчали в стороны острые локти.

Глеб окликнул девчонку издали. Она не обернулась. Фу-ты! Она ж не слышит!

Глеб подошёл к ней сзади, осторожно дотронулся до худого плеча. Девочка вздрогнула, повернула к нему заплаканное лицо. Разулыбалась, радостно всхлипывая, размазала по мокрым щекам слёзы.

– Ты чего ревёшь-то, глупая? – не понял Глеб.

Мыча и как-то мучительно кривя лицо, она стала энергично размахивать руками в сторону реки. Рублёв смотрел то на эту пантомиму, то на реку, силясь уразуметь, в чём же дело.

– Решила, что я утонул, что ли? – догадался он наконец. – Да ты чего? Я плаваю отлично!!! Я ж нахимовец! Мне – в море служить. – Девчонка смотрела на него, преданно улыбаясь, но явно не понимала, о чём он толкует. – Не понимаешь? Эх… Ну как с тобой такой разговаривать-то! – Поди и не знаешь, что такое море! Ну хоть по телеку-то видела? Или нет?

Глеб даже засомневался, видела ли она телек вообще, уж больно вид у неё был отсталый. Нет, не то чтобы глуповатый, а… Ну, словом, несовременный был вид.

– Море, знаешь, это… Это прорва воды, не то что в реке. И другого берега не видать. И солёная в нём вода, прям солонущая. Я тоже один раз только на юг, на море-то ездил. А в Петербурге – ну там тоже море, конечно, да только… А, да что я тебе рассказываю, всё равно не понимаешь! Или понимаешь? Про Петербург-то слышала, нет?

Девчонка смотрела на него, не мигая. Не похоже было, что она сильна в географии. А может просто от того, что не слышит…

– А про Москву?

Девчонка закивала. О, стало быть, что-то всё же слышит. Или того, по губам понимает. А может так… разговор поддержать мычит…

– Ну а Петербург знаешь? Город такой на Неве. А? Мне туда вроде нужно…

Девчонка морщила лицо, всем своим видом выражая глухое недоумение.– Ну-у, темнота! – добродушно подытожил Глеб. – Ладно хоть про Москву знаешь! – улыбнулся, снисходительно похлопал её по плечу.

Куда ж это я попал-то. Эх, жалко немая девка-то, не расспросишь ни о чём. Гадство… Ни телефона, ни денег, ни еды… Он провёл рукой по пустому животу – после купания есть захотелось просто зверски. Огород что-ли какой навестить?

– Где бы еды достать? – Он показал девчонке, будто засовывает что-то в рот, а потом усиленно стал делать вид, что жуёт. Тьфу, чуть слюной не захлебнулся…

Девчонка сразу поняла. Закивала. Сделалась деловитой. Схватила его за руку, за собой в горку потащила. Глеб думал – в дом к себе пригласит, ну если не в дом, то хотя бы еды ему немного за ворота вынесет. Живёт же она тут где-то…А она привела его не в дом, а прямиком к тому высокому пятиглавому храму.

* * *

Уж потом он узнал, что этот храм тут много веков стоит. И называется – Владимирский храм Успения Пресвятой Богородицы. И вообще – это не деревня никакая, а город Владимир. Такой просто он в древности был – деревянный. Только храмы кое-где стояли каменные… и ещё эти, ворота Золотые. Они тоже не золотые так-то, ну и не деревянные – каменные…

И никакой ограды тогда толком вокруг Владимира не было, и вал земляной разрушен. Рассказали ему местные – потом, конечно, – что сгорела не так давно городская «гряда»: ордынцы сожгли во время последнего набега.

Ещё вокруг города – посад. Это то, что обычно сразу за городской стеной располагается. Там он первого здешнего человека и встретил. По имени Аксинья. В крапиве нашёл, ага. Остальные в полдень здесь дрыхнут. Отдыхают, в смысле. Обычай у них такой.

А речка… Хорошая здесь речка, красивая, и песочек на берегу. Глеб её сразу полюбил. И протяжное название этой речки ему по душе пришлось – Кля-я-азьма.

Артель

В тот, самый первый его день на владимирской земле, немая девчонка привела Глеба прямиком к собору.

Двери в храм были открыты настежь, и внутри было бело, прохладно и пусто. И пахло оттуда не ладаном и горелым воском, или чем там ещё сладковато и приторно пахнет в храме. Нет, из него ремонтом пахло…

Чуть поодаль от входа – на примятой, выгоревшей на солнце траве – высились сколоченные из дерева козлы, обляпанные белым. Кудлатый жилистый парень в одних холщовых портах, подвязанных бечёвкой, расставив ноги циркулем, мешал что-то в большом деревянном корыте – какое-то белёсое тесто… Известь, что ли?..

В дверях храма появился бородатый серьёзный мужик – большой, лохматый, сутулый, похожий на косолапого медведя. Взглянул в сторону Глеба из-под густых бровей удивлённо, с интересом, но промолчал. Заметив крутившуюся под ногами девчонку, улыбнулся ей ласково.

– О, Аксютка пришла! – Потом зычно крикнул туда, в прохладное, затенённое нутро собора: – Заканчивай, артельные, полдневать пора!

Вышли ещё мужики. Не спеша, обстоятельно умылись у кадки с водой, поливая друг другу из деревянного ковша, и уселись перекусить – в тени, вкруг расстеленной прямо на земле льняной тряпицы.

Девчонка придвинулась к ним поближе. Тихонько присела на корточки, просительно глядя снизу вверх в жующие лица мужиков и рукой показывая себе на рот.

– Дай-ко, Дёма, Аксютке аржанухи, – молвил тот бородатый.

Жилистый кудлатый Дёма, тот самый, что ещё недавно мешал что-то в корыте, протянул девочке краюху мягкого ржаного хлеба.

Та схватила, обрадованно закивала головой, и побежала к Глебу. Он уж думал – забыла про него, стоял столбом как дурак, слюни глотал, не знал, что дальше делать.

Довольно улыбаясь, девчонка вручила ему горбушку. Глеб смутился, но взял, разломил пополам, половинку быстро пихнул в рот. Вторую – вернул девочке. Опомнившись, с набитым ртом, промычал спасибо. Словно и сам – глухонемой.

– Гляди-ко. Суженого, что ль, себе нашла? – хмыкнул Дёма.

Мужики заулыбались в бороды. Не все, правда. Некоторые продолжали серьёзно жевать, не глядя по сторонам.

Тот, бородатый, похожий на медведя, дядька поманил Глеба пальцем: – Как звать? Чей будешь?

– Глеб. Глеб Рублёв я.

– Рублёв? – удивился мужик и его кустистые, цвета перепрелой соломы брови поползли вверх. – Слышь, Ондрей, Рублёв он! Коли не врёт… – Светлобородый, с мягким и мечтательным выражением лица Ондрей, словно очнувшись от каких-то своих мыслей, посмотрел на Глеба дружелюбно, без удивления. Кивнул спокойно, и тут же будто опять отрешился от происходящего, глядя куда-то в пространство.

– А отец с матерью где? – продолжал выспрашивать дядька.

Глеб помедлил. Он подумал про Тоню. Сказать, не сказать?.. Знать бы, где сейчас она… Внутри у него что-то тоскливо сжалось. Он нахмурился. Кусая губы и чувствуя, что совершает маленькое предательство, уронил, будто камень в колодец:

– Нет у меня никого. – И опустил голову, чувствуя себя как-то муторно, – то ли от голода, то ли всё-таки от стыда. – Поесть бы мне. Я отработаю…

Мужики переглянулись. Тот, что расспрашивал, поглядел испытующе.

– Отработаешь! Хм… – мужик замолчал и принялся жёлтым ногтем большого пальца стал в раздумье скрести свою мохнатую бровь. – А давай! – хлопнул он по колену здоровенной ладонью, – поглядим, на что ты годен, мож и возьмём. Нам теперь новый помощник нужен. – И добавил, обращаясь к кому-то из артельных: – Ушёл Кондрат-то.

– Как так ушёл? – спохватился тот, что молча и сосредоточенно жевал, глядя прямо перед собой.

– Да так, видишь, нету. Не дождался, когда начнём. Решил, что сам давно – мастер… В Крутово подался. Позвали, мол, его – Благовещенскую церковь там отделать надобно. А то – невмоготу, мол, столько без дела сидеть. Ушёл. Просил лихом не поминать.

– Ну-ну, скатертью дорога, – обронил молчаливый, положил в рот кусок и зажевал с прежним усердием.

Все замолчали.

– Оставайся, – заключил похожий на медведя мужик. Глянул на Глеба насмешливо из-под лохматых бровей, подмигнул заговорщически: – Может, когда и толк из тебя выйдет, Глеб Рублёв.

* * *

Разговаривали здешние чудн о. Вроде и по-русски, но как-то странно.

Глеб, к своему удивлению, всё понимал, и легко применился говорить по-здешнему – протяжно окая, чувствуя, что нужные, прежде вроде незнакомые слова, сами собой приходят на ум.

Поначалу он, правда, слегка недоумевал. Казалось, будто люди нарочно придуриваются. Ну, юмор у них такой. Специфический.

Он всё вспоминал фильм – смешной, давно, тоже ещё в детдоме видел. Про машину времени. Про то как она сработала и царь Иван Грозный в настоящем очутился. И тут же типа одного встретил, который, ясное дело, не понимал, что перед ним царь, а не сумасшедший. Испугался этот тип, давай юлить, повторять невпопад всякое, якобы по-древнерусски. «Аз есмь», «акипаки», «иже херувимы» какие-то… Они хохотали! До насморка, до колик в животе! Ну, одно слово – комедия.

Дуралей этот сильно был похож на директора их детского дома. Прям, вылитый. Вот и приклеилось. Стали директора Акипаки называть. За глаза, конечно…

Глеб тогда и не понимал, что это значит. Думал одно такое смешное слово. Тут уже разобрался, что два. И к тому же, не «аки-паки» никакие, а «паки и паки». И значит это – снова, вновь и вновь…

…Там в кино-то – виной всему была машина времени. И через неё можно было обратно в настоящее попасть. А тут он без всякой машины в прошлом очутился. С ума сойти можно!

Правда, по ощущениям, это пребывание в прошлом очень походило на некоторые его прежние сны. На те, непохожие на обыкновенные, особые, яркие сны, что снились ему лишь изредка. Но запоминались надолго, и помнились отчётливо, вот будто наяву всё было.

Один раз замок видел каменный, рыцарей на конях, а как-то – смуглых кудрявых людей в белых туниках и венках, они чего-то там несли. Вроде как шествие какое. А он за колонну прятался – вся в продольных желобках, горячая от полуденного солнца…

Сны такие начались где-то через год после того, как Тоня в его жизни появилась. Да, точно, как раз после того, как ему десять исполнилось. Он про них всегда Тоне рассказывал. Она удивлялась. «Надо же, – говорила, – художник у меня под боком растёт, не иначе…»

И что интересно. Каждый раз ему в конце такого сна казалось, что Тоня его потеряла. Что зовёт она его, ищет…

Наверное, поэтому он, в конце концов, в своей постели просыпался. Всегда.

Только вот теперь – проснуться не удавалось.

А может, и не хотелось ему особо просыпаться-то… Почему? А кто знает, что теперь могло ждать его там, в будущем. Сколько дней или даже месяцев прошло, тоже непонятно было. Тоня, поди, давно укатила в Италию, вышла замуж за этого своего Франческо… Детей может, уже завела – своих детей, не приёмных.

И из училища его наверняка отчислили – раз он столько времени на занятия не являлся, без уважительной-то причины. Там с этим строго…

В царстве красок

Невысокие глиняные горшки стояли, щетинясь, словно ежи, торчащими из них кистями – малыми, средними и большими, круглыми и плоскими, широкими и узкими. И совсем тонкими, острыми, для росписи золотом, с надетыми на них «саночками» – трубочками из утиных перьев…

Каменные краскотёрки. Узкогорлые бутыли и пузатые корчаги. Рыбий клей. Льняное масло. Олифа. Столярный инструмент. Липовые доски. Свёртки ткани-павлоки [2] . Большие, в четыре аршина, доски для соборного иконостаса, оклеенные ею, или уже покрытые поверх паволоки сияющим белизной гладким грунтом-левкасом [3] . Яичная скорлупа. Гусиные перья, чтоб смахивать пыль. Медвежий зуб, чтоб полировать позолоту.

И краски, краски, краски!

Дементий уверенно, по-хозяйски раскрывал лубяные коробьи и коробейки, где лежали уже растёртые в порошок краски, и объявлял Глебу их названия.

Глеб слушал. Дёма хоть и противный был, и рассказывал будто бы неохотно, с ленцой, – выпендривался, словом, – но про краски знал и понимал много.

И Глеб запоминал, как мог. Про санкирь, которой пишут лики, и которую составляют из множества разных красочных порошков (потому, говорит Дёма, и не доверяет Андрей это никому, сам смешивает…). Про серую рефть – для седых волос и облаков. Про ядовитую ртутную киноварь – звонкая, яркая, цветом алая, как кровь, ею одежды пишут, надписи на иконах, а ещё – под червонное золото кладут… Про скопскую чернь – думал чёрная, оказалось – вовсе красная. Про красно-коричневатый багор, или византийский пурпур, составленный из нескольких красок – этот для одежд, у Богородицы мафорий им разделывают. Про чёрные сажи. Про белила – какие от уксуса потом желтеют, а какие – нет.

– Туто земли, – наставительно тыкал своим длинным пальцем Дёма. – Ондрей их боле других любит. Стойкие потому.

Стойкие земли??? Это ещё что такое?

Глеб глядел на раскрытые коробьи с красками, похожими – одна на горчичный порошок, другая на молотый кофе, третья на стёртый в пудру жгучий красный перец. Коричневые, зеленоватые, тёмно-жёлтые… не сильно они ему «землю» напоминали… Однако оказалось, эти краски правда прямо под ногами находят. Найдут нужную цветную землю, сушат её, потом измельчают.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю