Текст книги "«Не убивайте чудо!» и другие рассказы"

Автор книги: Елена Кучеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Жизнь смешного человека

Сергей и Дуся. Их я впервые увидела в городке N, в том самом храме у отца Евгения в один из моих приездов. И сразу обратила на них внимание.

Она была в белом платье, тоненькая, нежная и солнечная, как ромашка. А он, интересный, похожий на поэта, смотрел на нее влюбленными глазами и то поправлял ее сбившийся платок, то пытался поддержать под локоть, чтобы ей было удобней стоять, то просто улыбался ей. И она улыбалась в ответ.

Был какой-то летний церковный праздник – Петра и Павла или Успение Богородицы, – сейчас уже не помню. И после службы Евгений пригласил всех в трапезную разделить с ним «нехитрое угощение».

«Нехитрое украинское угощение» – это тема отдельного бесконечного рассказа. Скажу только, что матушка Ирина и прихожанки постарались. А украинские женщины умеют готовить как никто, поверьте мне. Чего стоят эти их вареники с картошкой и зажаренным лучком или карасики в сметане. Или борщ с румяными пампушечками с чесноком и смальцем. В общем, каждая принесла что-то свое, коронное, самое-самое.

Сели.

– Есиповна, пу́почек, пу́почек курячьих попробуй, – кричала кому-то полная румяная женщина.

– Эх, наливочка, – удовлетворенно крякнул какой-то бородач.

– А шо это вы ничего не кушаете? – закудахтала надо мной одна из местных прихожанок. – Таки худесеньки…

Я поела, выпила домашнего вина (отменного, скажу я вам) и сидела расслабленная и умиротворенная.

Но главное было не это. Главное то, что за этим умопомрачительным столом я оказалась рядом с Дусей и Сережей. Отец Евгений нас познакомил, и мы дружим уже десять лет. И до сих пор я не перестаю удивляться, глядя на этих людей, чья великая любовь победила смерть.

* * *

Сережа никогда не пользовался успехом у девушек. Он был каким-то не таким… В общем, не был героем. И принцем тоже не был. А Людка из соседнего подъезда, местная пышногрудая красавица, за которой бегали все окрестные парни и за которой даже какое-то время неуклюже пытался ухаживать Сергей, вообще называла его лохом. Она прямо так и кричала на всю улицу, когда он проходил мимо: «Эй, лох, привет!»

Сережа не пил, не курил, много читал, разве что на скрипочке не играл.

Пока продвинутые пацаны тусовались во дворе с магнитофоном и не менее продвинутыми девчонками, в том числе и с Людкой, Сергей копал огород на даче у родителей и менял cудно у своей старой и любимой бабушки Нины. А еще вывозил ее гулять в инвалидной коляске. «Лох, иди пивка выпьем!» – звали его ребята, а он виновато улыбался и катил бабулю дальше.

Нет, конечно, у Сергея были друзья. Но такие же, как и он, не от мира сего. Они смотрели Тарковского, читали Омара Хайяма, листали часами альбомы живописи и говорили о китайской философии. И тоже возились с какими-то древними бабушками.

А еще Сережа все время мечтал. О чем – неизвестно. Но это стоило ему шрамов на лице, когда он, задумавшись, протаранил лбом стеклянную дверь магазина. И подбитого глаза, когда, засмотревшись на живописно плывущие по небу облака, свалился в яму прямо на головы копошащихся там строителей, мужиков простых и несентиментальных, которые тут же объяснили парню, зачем нужны глаза.

«Как же ваш сын будет жить? – спрашивали его родителей знакомые. – Он такой…» Папа с мамой, обычные работяги, не понимающие всех этих Сережиных тонких душевных движений, только беспомощно разводили руками.

А Сережа еще и поступил на философский факультет, в связи с чем продвинутые пацаны района и Людка с подругами сделали глубокомысленный вывод: «Не, ну точно псих!» Тогда, в 90-е, в моде было совсем не это. Тем более в маленьком украинском городке.

Несколько раз родители пытались женить Сережу на прекрасных дивчинах, гарных, как та Людка, румяных и хозяйственных. Но когда, вместо того чтобы проявить свою мужскую сущность, он предлагал им «полюбоваться палитрой красок на закате» или спрашивал: «А что вам ближе всего из Феллини?» – потенциальные невесты быстро испарялись. А Сергей особо и не расстраивался. Казалось, что он вообще охладел к вопросу взаимоотношений полов.

* * *

Учиться он уехал в Киев. Днем сидел на лекциях, ночами работал сторожем. Читал и мечтал. А однажды он забрел в Киево-Печерскую лавру. И понял, что это его.

Воцерковление Сергея было безудержным и неистовым. Он переоделся во все черное, отрастил бороду и волосы до пояса, чем со спины напоминал русалку (локоны у него были шикарные, любая девушка позавидовала бы), всячески подражал монахам, везде таскал с собой огромную Псалтирь и мечтал теперь исключительно о Царствии Небесном.

Когда в таком виде он в один прекрасный день приехал домой на каникулы, родители, люди нецерковные, сперва от неожиданности стали звать его на «вы», а потом робко поинтересовались: «У вас шо, на философском факультете так положено?»

Когда же Сергей своим тихим голосом заговорил с ними об адских муках и возможности спасения и заунывно спел молитву перед едой, а потом стал крестить еду и все вокруг, мама испуганно засуетилась и начала подкладывать ему «голубчиков» и тех самых куриных «пу́почек в сметане»: «Кушай, сынок, может, отпустит».

А папа очень расстроился, когда Сережа отказался выпить с ним за встречу горилки, назвав ее вражеским зельем. А еще удивился – ведь сын всегда был таким послушным и отцу никогда не перечил.

Людка же, вышедшая к тому моменту замуж, увидев Сергея во дворе, вместо коронного «Привет, лох!» пробормотала с испуганным поклоном «здрасте!». И, охая, схватилась за свой беременный живот.

* * *

А однажды Сергей решил съездить в Москву – по святым местам. Каким-то ветром его занесло в единоверческий храм.

И как когда-то он с головой уходил в китайскую философию, потом с трепетом и слезами на глазах «открывал» для себя Бога на службах в Киево-Печерской лавре, так и теперь он бесповоротно почувствовал, что истина здесь и нигде больше.

Через несколько дней он уже был переодет в косоворотку, которую купил на Рогожском рынке, подпоясанную плетеным ремешком, и суровые кирзовые сапоги, несмотря на летнюю испепеляющую жару.

Он почти под ноль сбрил свои шикарные волосы (ведь староверы длинных не носят), и теперь его голова сильно напоминала киви. На все свои сбережения он приобрел уйму книг по знаменному распеву и отныне и навеки презрел ноты. Деньги на возвращение в Киев ему дали в том же староверческом храме. При условии, что он будет популяризировать знаменное пение.

Всю обратную дорогу Сергей страшным голосом тренировался в тамбуре петь по крюкам, из-за чего чуть не был высажен проводниками за нарушение общественного порядка.

Теперь он часами с восторгом мог говорить о поморах. И мечтал о суровой подвижнической жизни на Белом море. Над ним смеялись, а он, как и раньше, когда его звали пить пиво, лишь виновато улыбался и утыкался в свои крюки. В таком виде Сергей через какое-то время и предстал перед удивленными очами своего духовника из Киево-Печерской лавры отца Антония.

Видавший виды старенький монах и раньше был озадачен бурным духовным возрастанием своего вроде бы тихого чада. А тут и вовсе опешил. Но, как человек в этих вопросах опытный, в конце концов сумел переодеть Сергея в мирское, повернуть его мечты в более современное русло и убедить окончить философский факультет, который тот твердо решил бросить.

И парень даже отрастил романтическое каре, которое ему очень шло и делало его похожим на поэта. Таким я и встретила его через несколько лет в храме у отца Евгения.

* * *

А пока шло время. Неофитские штормы закончились, и церковная жизнь Сергея вошла в спокойное русло. Верил в Бога он теперь тихо, без закидонов, но искренне и как-то по-детски.

Он много молчал, так же как и раньше, все время о чем-то мечтал и всегда старался всем помочь. И был настолько критически безотказным и необидчивым, что даже церковные старушки называли его «святенький ты наш».

Но и сейчас его почему-то никто не воспринимал всерьез. Не было в нем этого… героического.

Он давно окончил институт и нашел работу в Киеве. Как ни странно, очень хорошую. А в свободное от этой работы, лаврских служб и помощи всем подряд время он любил петь на клиросе в одном маленьком храме при больнице. А еще иногда помогал уборщицам, которые звали его между собой «малахольным», мыть там коридоры. И ходил с батюшкой по палатам, когда тот причащал.

Так он и встретил Дусю.

* * *

Дуся умирала. В принципе, вся ее жизнь уже много лет была сплошным умиранием. У нее с рождения было заболевание почек. А в пятнадцать лет ей их удалили. Сразу обе. Дважды девушке пытались подсадить почку, хотя бы одну, но она отмирала прямо на операционном столе. Теперь, чтобы хоть как-то жить, Дуся должна была три раза в неделю делать гемодиализ. И так годами. Но организм устал и уже не справлялся. Она была очень слаба, ела через катетер и совсем не вставала с кровати.

Сергею очень захотелось как-то помочь этой несчастной девушке. Он стал приходить к ней, приносил подарки, иконки. Рассказывал о Боге, о лавре, о себе. А она – о себе. И о море книг, которые прочитала, пока годами лежала в больницах. И вместе они мечтали. Я не знаю, о чем может мечтать умирающая девушка, но они с Сергеем друг друга понимали.

Когда она, уставшая, засыпала, он тихо молился у ее кровати.

А однажды Сережа привел к ней батюшку. Впервые в жизни Евдокия исповедалась и причастилась.

Как-то Сергей пришел в больницу и увидел, что Дусина кровать пуста. И матраса нет. Так обычно делают, когда кто-то умирает.

Он бегал по коридору как обезумевший и кричал:

– Где? Где она?!

– Да все хорошо с твоей любимой, – сказала, улыбаясь, старенькая санитарка. – В другой палате она.

И добавила про себя: «Малахольный».

– Любимой? – удивленно повторил Сергей.

А ведь и правда – любимая.

В тот же день Сергей сделал Дусе предложение. А на ее удивленный взгляд ответил: «Ты встанешь, и мы поженимся».

Через неделю Дуся попросила врачей убрать ее катетер, и Сергей начал кормить ее с ложечки, как маленькую. Он делал ей массаж затекших рук и ног и возил на коляске гулять в больничный сквер. И в храм.

Дуся окрепла. Однажды встала с инвалидной коляски и пришла в храм, опираясь на руку сияющего Сергея. А потом сама. Начала петь с ним в церковном хоре. Быстро уставала, но с каждым днем ей становилось все лучше.

Там же, в больничном храме, их и обвенчали. А вскоре Дусю выписали.

Ей все так же приходится приходить три раза в неделю на гемодиализ. Но теперь с ней Сергей. Он заботится о ней. И любит. И она любит. Живет и счастлива. Теперь Дуся превратилась в какую-то сказочную красавицу. К удивлению врачей, которые только разводят руками.

Сергей и Дуся много путешествуют. Естественно, по тем местам, где Дуся может делать свои процедуры. И все, кто их знает, смотрят на них с улыбкой и говорят: «Какие же они молодцы! А Сергей-то, оказывается, какой… Заботливый, сильный… Герой».

* * *

Когда мы познакомились, Сергей и Евдокия заскочили на пару дней к его родителям в городок N, где он вырос. И уже собирались уезжать, но перед отъездом зашли на службу.

Эту историю тогда, за праздничным столом у отца Евгения, они мне сами и рассказали. Они и… Людка. Да, да, та самая разбитная пышногрудая красавица Людка из соседнего подъезда, которая сидела напротив.

Она пополнела, уже пару раз побывала замужем, и оба раза ее бросили «продвинутые пацаны с района». Теперь она растит сына одна, воцерковилась и много помогает отцу Евгению.

Она грустно смотрела на Сергея с Дусей и вдруг сказала: «Знаешь, Сереж… Это не ты лох. Это я лох. Где же были мои глаза! Ты такой… Такой… Да не бойся ты, Дусь! Он на тебя вон не надышится».

А Дуся сидела тоненькая, нежная и солнечная, как ромашка. Сережина мечта. А он то поправлял ей платок, то наливал компот, то что-то шептал на ухо. И оба они улыбались. Людке, друг другу, отцу Евгению, всем вокруг… И той прекрасной жизни, которая ждет их впереди.

Гарна дивчина и Питер Бабангуда

Маленький украинский городок волновался. Он и раньше волновался, но как-то привычно, без экзотики.

То начинающий православный христианин Ванька Коноваленко (будущий батюшка, кстати) опять выпил лишнего и отправился к баптистам обращать их в истинную веру. Не устраивало его, что те «уже в раю», – ведь «Царство Небесное нудится»!

Среди баптистов тоже есть горячие парни. И в итоге богословские споры закончились совсем не христианским рукоприкладством. И отцу Евгению на пару с пастором пришлось вытаскивать своих духовных чад из участка.

То Ирка из седьмого подъезда в третий раз разводится с одним и тем же мужем – непутевым бабником Колькой. Но ведь опять простит. И на радость гостям отгуляют они четвертую свадьбу. И будут жить душа в душу. Года два. До нового Колькиного вскрывшегося адюльтера и громкого скандала, который будет внимательно слушать вся улица. Ну и очередного развода…

То у бабки Параскевы опять украли на даче всех кролей. И она мчится в милицию и вопит на весь город: «И шо ш я теперь буду йисти?!» И почему-то проклинает «ворюг-цыган», которых в этой местности никто никогда не видел…

В общем, все здесь всегда стабильно и предсказуемо. Даже волнения.

Но на этот раз в маленьком украинском городке случилось нечто из ряда вон выходящее. К Олеське Пасюк приехал жених. Питер Бабангуда! Из Нигерии!

* * *

Несколько лет назад черный как смоль Питер уехал из своей Африки в Киев учиться на врача.

Собирали его всем родным кварталом города Майдугури. Жителей этой местности то и дело косит то понос, то золотуха, то малярия, то кусают какие-то зловредные змеи и злокозненные насекомые.

Одноплеменники Питера очень хотели своего хорошего доктора, который всех спасет. И выбрали для этой почетной миссии его.

Учиться Питер любил. Но еще больше полюбил славянских девушек. «Царыца», – говорил он вслед каждой второй и восхищенно цокал языком.

А однажды на улице он увидел Олесю, гарную украинскую дивчину. Красавицу, как из сказки. Сама из провинции, она гостила здесь у подруги.

Питер Бабангуда был сражен наповал длинной русой косой, бездонными голубыми глазами и всем остальным, не менее прекрасным, чем природа в избытке ее наградила. Да так сражен, что даже забыл сказать «Царыца!». А язык у него вообще отнялся.

Он шел рядом с Олесей и глупо и широко улыбался. Она даже засмотрелась на его неестественно белые зубы, казавшиеся еще более белыми на фоне иссиня-черной кожи. Парень воспринял это как ответный знак внимания. И тут же купил у какой-то старушки огромную охапку роз и вручил красавице. Так они познакомились.

Питер проводил Олесю домой, а потом всю ночь бродил по Крещатику и предавался грезам любви. А на следующий день, дождавшись ее у подъезда, под бой барабана, который притащил с собой, и в своем каком-то национальном костюме сплясал девушке невероятный африканский танец.

– Это нигерийский танец любви, – объяснил Питер.

Из окон хлопали, из машин сигналили, а какие-то прохожие даже пытались сунуть африканцу деньги.

Такой сметающей все на своем пути романтики Олеся у себя в родном городке никогда не видела. И дрогнуло девичье сердце.

Каждый вечер они вместе гуляли. И Питер бросал яростные африканские взгляды на всех, кто смел с симпатией смотреть на Олесю. И так угрожающе раздувал свои пышные ноздри, что соперники тут же ретировались.

«Отелло ты мой!» – ласково ворковала Олеся, прижимаясь к Питеру. А он таял, терял голову и был где-то на небесах.

Но настала пора Олесе возвращаться в свою украинскую глубинку. Они проплакали всю ночь и клялись друг другу в вечной любви.

Питер звал ее в свой родной Майдугури. Но Олеся знала о той местности только то, что «в Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы…». И что-то помнила из уроков географии. И боялась…

«Я к тебе пиехать, обязательно пиехать», – кричал вслед уходящему поезду бегущий по перрону Питер. Падал, вставал и бежал дальше.

Она смотрела в окно, и сердце ее разрывалось. А соседи по вагону наблюдали всю эту мелодраму и недоуменно пожимали плечами: «Ишь ты… Красавица и чудовище»…

* * *

Питер Бабангуда слово сдержал.

В один прекрасный день родители Олеси, простые украинские работяги, были, мягко говоря, озадачены, когда на пороге их квартиры возник классический африканец с букетом цветов, кучей подарков и ослепительной белозубой улыбкой.

Олеся о его приезде знала, но родителям сказать не рискнула.

– Я Питер Бабангуда из Нигерии, приехал жениться на ваш дочь, любить и иметь много детей, – выпалил Питер заранее подготовленную фразу. Очень убедительную, как ему казалось.

– Откуда ты приехал любить наш дочь? – вытаращил глаза будущий тесть Иван Тарасович.

– Много детей? – ахнула потенциальная теща Мария Даниловна и схватилась за сердце.

– Питер! – кинулась на шею любимому счастливая Олеся.

– Иван, я прошу, только без рук. Иностранец. Международный скандал, – повисла на локте мужа Мария Даниловна.

– Шо? Ты хто такой? – прорычали хором два Олесиных брата-каратиста Кирилл и Алешка.

– Жених-то – загляденье! Совет вам да любовь! – ехидно прошамкала беззубым ртом в приоткрытую дверь соседка баба Поля, имевшая обыкновение за всеми подглядывать и подслушивать.

– Так, спокойно! Заходим, дома поговорим, – первой взяла себя в руки Мария Даниловна. – А ты, баб Поль, иди отдохни. Антракт!

Но баба Поля отдыхать не пошла, а с неожиданной для ее почтенного возраста резвостью помчалась по товаркам разносить потрясающую новость: Олеська Пасюк выходит замуж за африканского аборигена из племени людоедов.

И заволновался городок. Такого здесь еще не бывало!

А в это время на кухне у Пасюков шел «совет в Филях». Иван Тарасович с каратистами Кириллом и Алешкой молча и мрачно тянули пальмовое нигерийское вино, которое Питер привез им в подарок. Оно казалось им слабоватым и каким-то «бабским», поэтому положительного мнения о женихе они еще не составили.

Тихая всегда Олеся проявляла редкую непреклонность:

– Или соглашайтесь, или сбегу в Майдугури! Или вообще уйду в монастырь! Отец Евгений благословит!

Отец Евгений был местным батюшкой и духовником Пасюков.

– Ну а что, вроде парень-то неплохой. Приехал вон по-хорошему, подарков привез. Ну черный, и что? – проговорила Мария Даниловна, любовно поглаживая какую-то замысловатую и очень красивую нигерийскую ткань, которую Питер вручил ей на сарафан.

– А что люди скажут? – проворчал Иван Тарасович.

А Питер сидел, улыбался и любовался на свою красавицу Олесю. Он точно знал, что без нее ему жизни нет. И он сделает все, чтобы они были вместе. И даже выпил залпом рюмку самогона, которую, для проверки «профпригодности», вручил ему Иван Тарасович. И заулыбался еще шире.

* * *

Было решено обратиться за советом к отцу Евгению. Случай-то нестандартный. Отец Евгений сначала попытался Питера и Олесю отговорить.

– Понимаешь, брат, люди у нас простые, неотесанные, к иностранному не приученные. Еще скажут что-нибудь… нетолерантное.

Но, проговорив с молодыми около двух часов, только руками развел: «Любовь!» И призвал родителей с братьями-каратистами смириться и принять все как Божью волю. И определил дату присоединения католика Питера к православию.

А вечером уже строчил статью на епархиальный сайт о том, как эффективно проходит у них в маленьком украинском городке N миссионерская работа: что даже нигериец Бабангуда прозрел и готов познать истину.

Хотя Питеру, по большому счету, было все равно, в какой вере пребывать. Он и католик-то был – одно название. Но ради Олеси был готов на все. Но сначала отец Евгений благословил Питера походить на службы и в воскресную школу. Детскую, правда, – другой не было.

В воскресной школе у Питера не задалось. Точнее, задалось, но не так, как предполагал отец Евгений. Чернокожий веселый парень сразу стал любимцем всех детей, которые называли его «Чунга-Чанга». Он не обижался. И научил их зажигательным африканским танцам. Сам же за две недели с трудом освоил лишь «Отче наш» и «Царю Небесный». В итоге учителя упросили батюшку Питера из школы удалить, потому что своими плясками он нарушает дисциплину и срывает все занятия.

На службах ему понравилось. Особенно золотые облачения. Африканцы любят все блестящее. И кадило с колокольчиками и ароматным ладаном.

Питер быстро подружился с церковными бабушками, которые поначалу его сторонились: «Полька-то гутарила – людоед».

Но он был добрый и доверчивый. И мог часами со страхом и трепетом слушать их рассказы об адских муках, чудесах и райском блаженстве. Да и просто – об их одинокой старушечьей жизни.

Самой его закадычной подругой в храме стала местная «дурочка» Машка. Ей было давно за шестьдесят, но ее так все и называли – Машка – и обращались к ней на «ты». Кто она, откуда, никто не знал. Почти все свое время женщина проводила в храме, очень любила детей, а они ее. Она и сама вела себя как ребенок. А еще она всем сердцем была предана отцу Евгению. Была там какая-то история.

Машка водила Питера по храму, показывала иконы, что-то рассказывала. А он кивал и улыбался. И вокруг них всегда роились дети.

Он проникся церковной жизнью и даже пытался впасть в неофитство – завел себе четки в метр длиной и переоделся во все черное. Но вскоре по городу поползли слухи, что под покровом ночи выходит на улицу привидение. Тела нет, а только белые глаза и зубы плывут в темноте. И опять заволновался суеверный народ.

– Ты, это, переоденься в светленькое. У нас освещение плохое – не пугай людей, – посоветовал Питеру отец Евгений.

Так начиналась его церковная жизнь. И вскоре Питер стал православным христианином Петром – в честь апостола.

* * *

Наконец, после долгой бюрократической волокиты с посольством Нигерии в Киеве, были получены все бумаги и назначен день регистрации и венчания. Бабангудой Олеся называться отказалась. Уж слишком экзотично для этих мест. Пришлось Питеру стать банальным Петькой Пасюком.

На свадьбе гуляло много народу. Мария Даниловна была в шикарном сарафане, сшитом из подаренной нигерийской ткани. Иван Тарасович – в костюме, который он не надевал уже лет десять. И с гордостью объявлял всем, что у них «зять не непонятно шо, а иностранец».

Каратисты Кирилл с Алешкой тяпнули горилки и исподлобья следили за всеобщей толерантностью. Народ-то простой, вдруг что скажет.

Пили, пели, общались с необычным женихом. И все вместе «отбацывали» нигерийский танец любви, которому он всех их научил.

– А у вас правда людей едят? – спрашивала с опаской бабка Поля.

– Правда! – страшным голосом отвечал Питер и скалил белоснежные зубы. – Ты че, ты че, шютю! – смеялся он, видя, как бабуля хватается за сердце.

– Не «че», а «шо»! – в пятый раз поправлял его Роман Тарасович, дядя невесты. – Ты шо, не вдупляешь?

– What is «не вдупляешь»? Олэся, транслэйт, – шептал любимой озадаченный жених. Но та только смеялась. А дядя Рома обреченно махал рукой: с этим каши не сваришь.

* * *

Прошло время. Петя окончил учебу. Но врачом не стал. У него открылись другие таланты. Он торгует на рынке овощами и фруктами, которые выращивает на даче семья Пасюков. Весело торгует, с песнями и танцами, как любят африканцы. И из всех продавцов у него самый высокий доход.

Парню на Украине очень нравится. Он уже со знанием дела «шокает», «трескает» сало с чесноком и просится у отца Евгения поалтарничать. Но тот пока не решается. Подруги Олесе завидуют. Петька Пасюк не пьет, как их «ироды». Не гуляет. Жену любит страстно, по-африкански. И Олеся вот-вот должна родить пятого ребенка.

– Ты Петя, это, притормозил бы, постился бы больше. А то, глядишь, у нас скоро весь приход будет чернокожим, – с улыбкой говорит ему отец Евгений.

– Я приехал сюда любить и иметь много детей, – смеется Петька в ответ.