Текст книги "Про что кино?"

Автор книги: Елена Колина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Коллекция фарфора осталась здесь, в ее старом доме. Пастухи и пастушки, фрейлины, музыканты, солдаты, купцы, комедианты – севрский фарфор XVIII века, и на другой полке пастухи и пастушки старше на век, Мейсенской мануфактуры. Сомнительно, что Светлана посчитала неловким забрать с собой коллекцию из семьи Ростовых – она же не постесняласьвыйти замуж. Скорее имелись другие соображения: лирические – например, ее новый муж не пожелал постоянно иметь перед глазами напоминание о ее прошлой жизни, либо бытовые – к примеру, в его квартире для пастушек не нашлось места.

Виталик утверждал, что Светлана оставила коллекцию дома, чтобы ей хотелось приходить к нему, чтобы здесь было «хоть что-то приятное».

Пока Светлана осматривала фарфоровые фигурки, Виталик стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, словно ему не терпелось начать ссориться, и говорил, что она приходит не к нему, а к своей коллекции.

– Ты приходишь, потому что у тебя здесь пастушки!

– Да!.. Это все, что у меня есть, ты и пастушки!..

– Расставь правильно акценты! У тебя здесь пастушки и я! – радостно предвкушая ссору, кричал Виталик.

Иногда он успевал начать кричать первым, иногда нет, но исход всегда был один – уже через несколько минут после ее прихода кричали оба.

Они упоенно, до визга, ссорились, ссора шла крещендо, с музыкально правильным увеличением накала, и достигала кульминации в крике Светланы «я никогда сюда не приду!» и Виталика «ты больше никогда меня не увидишь!».

В чем была суть претензий? «Ты должен, должен, должен…» все время повторялось в ее крике – должен звонить, спрашивать, как она, что чувствует, чего хочет… А он ее совершенно не любит, мало любит, не таклюбит, не так, как любил его отец!.. Все вокруг говорили «Виталик тебя обожает», но разве он любит ее так?Любуется, считает самой лучшей? Разве его любовь рождает в ней чувство безопасности?!

Затем наступал черед диминуэндо – постепенно ослабляясь, крик переходил к обессиленным «ты всегда так» – «нет, это ты всегда так», и они так же упоенно мирились, она плакала, обнимала его, сквозь слезы бормоча «я… я…». После этого они без перехода обсуждали бытовые мелочи бытовымиголосами: она хочет поменять ему домработницу, ему нужна джинсовая куртка, но только определенной фирмы, – и Светлана уходила.

Замечала ли Светлана, что ее встречи с сыном протекали в полном соответствии с оперной драматургией?.. До начала основного действия экспозиция, короткая, как полагается в опере, чтобы быстро ввести зрителя в суть истории и начать петь, – в прихожей она перечисляла его последние прегрешения, придавая эмоциональную окраску голосом. Завязка всегда одна и та же – фарфоровые фигурки, кульминация – ссора, развязка – слезы и примирение.

Театральное представление, которое они давали друг другу, было хорошим.Декорации всегда одни и те же, но мизансцены были построены по-разному, иногда она плакала, а он стоял над ней, иногда она плакала, а он убегал и возвращался, она потягивала руки – он приближался, или она протягивала руки – он отворачивался, чтобы броситься к ней неожиданно, резко. И звуковой ряд был неплох: голос Светланы, шум, который она производила, хлюпанье, рыдания; и зрительный ряд выразительный, хотя здесь лучше был Виталик, жесты Светланы были подчеркнуто драматичные, оперные. Это был хорошийспектакль.

Но если это был театр, хороший театр, то какова была сверхзадача, цель, ради которой создавались актерские образы и весь спектакль? Виталик, интересуясь, в чем суть чего-то рядом с ним происходящего, спрашивал «про что кино?». Так вот – про что кино? Что говорили они друг другу этим криком? Что они друг друга любят? Что без Вадима они две сироты, но нужно жить, а жить без него трудно?.. Или просто у Светланы был плохой характер и она всего лишь пыталась выкричаться?..

Следующая по расписанию встреча проходила у нее. И совсем иначе.

Накануне визита к Светлане, в субботу вечером, Виталик начинал нервничать, уговаривать Аришу пойти с ним, а в этот раз неприятность обычного визита дополнительно отягощалась приводом в милицию. Если самое мягкое из того, что предстоит услышать, «только посмотри, до какой степени падения ты дошел», человек вправе рассчитывать на поддержку. Ариша была просто обязана пойти с ним. Тем более мама так любит Аришу.

…Если бы Светлане сказали, что она властная мать, из тех, кто хочет двигать сыновьями, как кукловоды тряпочными куклами, она бы удивилась – вот уж нет, все совершенно наоборот, он делает что хочет, а она ему во всем уступает!.. Если бы ей сказали, что она хочет получить от сына то, что в избытке давал ей Ростов, преклонение, обожание, она бы расплакалась – никто не может его заменить… Если бы ей сказали, чтобы требовала любви от своего нового мужа, а не от Виталика… Но все это, интимное, может сказать человек, которому полностью доверяешь, кто не подсматривает из-за угла, ожидая, пока ты споткнешься, а таких в Светланином окружении не было. Кроме разве что Ариши. Но разве малолетняя Ариша могла бы все это, интимное, понять, сказать?.. Ариша не про сказать, Ариша про другое.

Светлана Ростова действительно любила Аришу. Называла Аришу «мой любимый ребенок» – в глаза, а за глаза «моя номенклатурная невестка с выражением глуповатого подобострастия», чем очень веселила своих гостей. Виталик, если при этом присутствовал, добавлял с детской обидой: «Мамочка любит Аришу больше, чем меня… Мамочка, я тоже хороший…» – и, завершая аттракцион, тянулся к Светлане, словно просил, чтобы она взяла его на ручки.

Мамин день

Гости к Светлане были званы к пяти, ровно в пять Виталик с Аришей стояли на Кировском проспекте, напротив «Ленфильма». Светлана с мужем жили в третьем от угла доме, что было для Михаила Ивановича Лошака, замдиректора «Ленфильма», чрезвычайно удобно.

– Сейчас Рекс на меня набросится, схватит за штаны, поволочет в зубах… Одна надежда, что при гостях не сожрет… Я Рекс!.. Гав-гав!.. – Виталик изобразил, будто кусает прохожего.

Прохожий посторонился, выразительно взглянув на Виталика. Ариша строго сказала «Рекс, фу!..» и, тоненько засмеявшись, сказала вслед прохожему «Извините…».

«Рекс» было одно из многих прозвищ, придуманных Виталиком для Михаила Ивановича, – «папочка», «наш муж», «Чурбан», «Чурбанище», «Медвежонок Миша», «Лошара». «Рекс» было самым удачным, самым смешным прозвищем, – стандартное имя для овчарки максимально точно выражало характер Михаила Ивановича и максимально забавно противоречило его уютной внешности. Невысокий, полноватый, щекастый, с мягким широким лицом, животиком, коротковатыми полным руками, он ничем не напоминал поджарую сухую овчарку, если и был похож на кого-то, то на славного плюшевого мишку, мишку-неваляшку. Как и положено человеку пикнического типа, Лошак был жизнерадостен, чрезвычайно общителен, улыбчив, то и дело закатывался прелестным смехом, в общем, производил впечатление человека самого добродушного.

А вот характером, человеческой сутью он действительно был похож на овчарку, смысл жизни которой вовсе не добродушно вилять хвостом, ласкаться, а нести службу, охранять, работать.

На Светлане Михаил Иванович Лошак был женат четвертым браком, что у не близких к нему людей вызывало недоумение. К примеру, паспортистки в ЖЭКе, хихикнув над его фамилией и заглянув на страницу с необычным количеством штампов о браках и разводах, удивлялись: такой милый, обаятельный, толстенький,что ж он все время женится?.. Судя по штампам, все жены Михаила Ивановича брали его фамилию – разводился Михаил Иванович всегда с очередной гражданкой Лошак, но Светлана на его улыбчивое «…Ты можешь на сцене остаться Ростовой, но ты моя жена… одна фамилия… бу-бу-бу, бу-бу-бу…» фыркнула: «…Ну, Миша… Светлане Ростовой стать Светланой Лошак?! Это смешно. И вообще, ты же понимаешь…» Михаил Иванович улыбнулся – смешно и кивнул – понимает. Но оказалось, они понимают разное.По ощущению Светланы расклад был такой: она была замужем за звездой мирового уровня, а Миша – обыкновенный человек. Хотя должность у него прекрасная, лучше не бывает, лучше замдиректора «Ленфильма» только директор «Ленфильма».

Больше всего Светлана любила власть. Не официальную, конечно, власть, а чтобы быть в центре, чтобы все театральные, отталкивая друг друга, кружили вокруг, боролись между собой за счастье попасть в ее ближнийкруг, дабы прикоснуться к славе Вадима Ростова, сказать походя «вчера у Ростовых…». Лошак хоть и не творец, в этом смысле мезальянс после гениального Ростова, в смысле властиподходил ей идеально. Власть у замдиректора «Ленфильма» большая, на нем все производство, все в его руках… На вопрос «Чем ты занимаешься?» Лошак ответил: «Да всем: деньги, сроки…» Деньги, технику – дать или не дать, отсрочить съемки или разрешить… Можно сказать, что Светлана уже потирала руки – режиссеры от него зависят, он разрешает конфликты… Киношная среда для нее новая, но она разберется, онабудет разрешать конфликты, к нейбудут приходить режиссеры, она будет царить на киностудии. В мечтах Светлана уже видела себя влияющей на распределение ролей, а затем и распределяющей роли… в смысле власти возможности просматривались – ух! Как будто стать императрицей. Светлана очень удивилась, когда оказалось, что все не так.

…С каким важным видом он произносит: «Во-первых, у меня работа…» Во-первых, работа, и во-вторых, работа… Так, извините, любой директор магазина будет говорить с важностью: «Во-первых, у меня работа…» Вадим никогда не произносил «работа» с таким унылым пафосом, с такой гордой и покорной интонацией человека, тянущего в гору огромный воз.

Воз, конечно, был огромным: «Ленфильм» – огромное хозяйство. Светлана поначалу честно пыталась разобраться, где что и как работает. Цех звукотехники, видеопавильон для проведения кинопроб, фонотека, три ателье озвучания, цех комбинированных съемок, цех обработки пленки, оружейно-пиротехнический цех, фотоцех, цех декоративно-технических сооружений, монтажный цех, автомобильный парк… Возведение декораций в павильоне и на натуре, график использования съемочной техники, объем работ по звуковой части, заявки на оборудование и материалы, на аппаратуру для синхронных съемок, для съемок под фонограмму, для записи звуковых эффектов… Кто что снимает, когда кому поставили сроки, режиссер переманил оператора из другой съемочной группы… Это оказалось ужасно скучно – он же просто хозяйственник, как прораб на стройке… Скукотища. Не царское это дело.

А что касается власти – не на того напали!.. Власть была у него, не у нее, и как могло быть иначе при таком его характере? Жениться, как он женился, не думая о пересудах, уйти из семьи к месяц как овдовевшей женщине, у которой публично трагическипогиб муж, способен лишь человек, привыкший распоряжаться своей жизнью – и чужими. Так что – за что боролись, на то и напоролись.

В домашней жизни Михаил Иванович пользовался теми же правилами, что в руководстве ленфильмовским хозяйством – единоначалие и контроль. Он, как овчарка, постоянно нес службу, обходя свою территорию, не допуская ничего неположенного согласно правилам внутреннего распорядка и строго наказывая нарушителей, и поскольку они жили вдвоем со Светланой, нарушителем бывала она одна, на нее одну выливался весь его овчарочий пыл. Было оговорено все: время приема пищи и что готовить, как застилать постель и по каким дням они ложатся в нее вдвоем, а по каким дням она может его не дожидаться, кто и когда приходит в гости. Как будто Светлана стала женой унылого подполковника в отставке, а не добродушного толстенькогозамдиректора «Ленфильма» …Кроме того, у Михаила Ивановича былпросто плохой характер, плохой в самом примитивном смысле: он был склочен, капризен, придирчив.

– Нет, не пойду… скажу, что живот заболел… – простонал Виталик.

Ариша потянула Виталика за руку:

– Если ты так переживаешь, давай не пойдем…

– Нет… Ты же знаешь, я прихожу с визитом и получаю деньги из рук в руки, из лап Рекса в мои загребущие лапки. Ради наживы придется сделать вид, что у нас мир-дружба-жвачка…

Жизнеобеспечение Виталика было устроено Светланой следующим образом: она платила домработнице за уборку и стирку, но продукты покупать не доверяла, ей казалось, что домработница ее обкрадывает. Виталик сам получал деньги на еду, при этом он мог потратить все деньги на продукты, мог на все деньги купить вина или сходить в ресторан, мог всю неделю питаться всухомятку – это ее не беспокоило. Карманные деньги аккуратно рассчитывались и добавлялись к деньгам на еду.

Зачем Светлане нужен был этот унизительный цирк, этот регулярный ритуал: «Миша, ты не забыл дать Виталику деньги?», пока Виталик переминался с ноги на ногу в прихожей, и затем Мишино пересчитывание купюр, и Мишины расспросы, на что потрачены деньги, и Мишины похлопывания полной рукой по узкому плечу Виталика, и Мишин наказ не тратить лишнего. Может быть, она считала, что это по-семейному мудро: пусть муж помнит свою ответственность, Виталик пусть знает, кто его содержит? Ну… нет. Но в любом случае, из этих торжественных вручений денег вышли не мир-дружба-жвачка, а совсем уж невыносимая гадость. Виталик ненавидел визиты на Петроградскую со страстью человека, который по воскресеньям убеждается, что он не так независим, как ему представлялось с понедельника по субботу.

Виталик присел на корточки у подъезда, пригорюнился, сплел в клубок длинные руки и ноги. Перед тем как толкнуть дверь подъезда, ему всегда требовался последний вдох.

– Знаешь, кем я буду, когда вырасту? Я буду очень богат. Ты держись меня, девочка, – с нарочитой важностью сказал Виталик и всерьез, насколько он вообще мог всерьез,добавил: – Чтобы никто никогда не мог меня унизить своими вонючими деньгами.

…Виталик кривлялся у подъезда, а Светлана наверху ссорилась с мужем так, что перья летели в буквальном смысле – она со злости укусила подушку.

Светлана пересчитывала приборы, перепроверяла количество гостей: «Мы, три пары плюс один одинокий, получается девять человек, плюс Виталик с Аришей, всего одиннадцать… Милый мой, любимый… Черт бы тебя драл, черт бы тебя драл!»

«Милый мой, любимый» относилось к Вадиму, «черт бы тебя драл» – к новому мужу. Мысли о Вадиме приходили к ней не в принятые для воспоминаний дни – в первый год она забыла день его рождения, во второй год не поехала на кладбище в день смерти. Она думала о нем – пусть это покажется странным, но это было именно так – в те мгновения, когда ее обижали, обижали в театре или обижал муж.

…Сегодняшняя ссора началась… даже не вспомнить, с чего началась, в таких ссорах главное не повод, а то, что под тихой водой… Светлана оделась – новое платье, новые туфли, прическа, брошка, прошла на кухню, молча встала перед мужем – смотри!..

– Что ты молчишь?.. Как брошка? Красиво?.. – И уже чуть обиженно повысила голос: – Красиво?!

– Там, где брошка, там перед, – пробормотал Михаил Иванович.

Это была строчка из старой глупой песенки, но Светлана решила, что ни за что не даст испортить себе настроение перед приходом гостей.

Михаил Иванович, наклонившись к духовке, тыкал длинной вилкой мясо – не жесткое ли, из духовки торчал его круглый зад, и душой он был весь в духовке… Крякнув, разогнулся, повернулся к Светлане, оглядел ее и довольно сказал:

– Мясо нормальное. Не жесткое… А что это на тебе?.. Новые туфли? У тебя есть такие туфли, черные, лакированные, но без бантика. Откуда туфли?

Светлана вздохнула – от него ничего не скроется, но какой глупый вопрос, как будто она украла туфли или, как в детстве, взяла поносить у подружки.

– Ну, Миша… – Светлана вытянула ногу, улыбалась, но голос чуть дрогнул: – Туфли, новые…

Михаил Иванович одобрительно взглянул на стройную ножку, засмеялся своим прелестным хохотком. Хохотков у него было два: первый – прелестный с подвизгиванием, так он смеялся хорошей шутке, анекдоту, и второй – раскатистый, до слез в глазах. Хохоток номер два был известен всему «Ленфильму» и означал «то, чего вы у меня просите, – не дам». Михаил Иванович был хозяини в ленфильмовском и в своем личном хозяйстве все траты делил на необходимые и ненужные. По отношению к Светлане он не был скуповат, это было другое, ярко выраженное чувство целесообразности: домработница, приходящая раз в неделю к Виталику, – необходимая трата, он ведь не хочет, чтобы мальчик жил с ними, а черные лакированные туфли с бантиками – ненужная. В ненужных тратах Михаил Иванович был жаден так трогательно, по-детски неудержимо, ему так физически было трудно потратиться на ее одежду, что посторонний наблюдатель мог бы его пожалеть, погладить по голове, сказать «бедный ты, бедный, жадина-говядина».

…Вот и ответ на вопрос, зачем Светлане нужен был весь этот цирк, почему бы ей не отдавать свои личные деньги сыну. Отдавая свою зарплату в семейную кассу – с Вадимом ее зарплата никогда не учитывалась в семейном бюджете, – Светлана старалась утаить, что могла, соврать, что часть зарплаты «куда-то подевалась», и эти утаенные деньги тратила на себя. С Михаилом Ивановичем было полное материальное благополучие – квартира-машина-дача-мебель, но откуда же быть настоящей одежде без постоянных заграничных гастролей? Нужно покупать здесь, у спекулянтов, а он считал: новый сарай на даче – это да, а переплачивать за фирменную кофточку – это нет.

Можно осудить Светлану за то, что она пожертвовала достоинством Виталика ради фирменной кофточки, а можно пожалеть: прошли времена, когда она одевалась, одеваласьс размахом, шиком; теперь, чтобы завистливый блеск в глазах приятельниц не сменился насмешливой жалостью, приходилось ловчить, выкручиваться, лгать, что сколько стоило…

– Стоят семьдесят рублей…

– Семьдесят рублей за бантик?..

Дальше слезы, сбросила туфли, швырнула на пол, аккуратно швырнула, чтобы не повредить лак, разрыдалась.

Господи, где широта, щедрость? Вадим никогда не спрашивал, молча доставал кошелек, ему в радость было, когда она покупала вещи, была счастлива, он ее любил… Вадим никогда… Вадим всегда… Это, конечно, не вслух, про себя.

– Я красивая женщина, я актриса, а ты…

Светлана бросилась в спальню, схватила подушку, вернулась на кухню к мужу и, словно желая сдержать рыдание, вцепилась в нее зубами. Не рассчитала, прокусила наволочку, по кухне полетели перья…

– Вот я и говорю: брось ты этот театр…

– Ах, театр?! Я тут плачу, а для тебя – театр?! Да, я актриса, я певица, а ты – зритель!

– Не плачь, Светочка, эти туфли тебе не нужны… Сними-ка брошку, у нее застежка плохая, дай я посмотрю, – озабоченно сказал Михаил Иванович. – А то упадет – затопчут, гостей-то много будет…

Гостей должно было быть много… Если бы не гости, не именно сегодняшние гости, а вообще гости…

Светлана кокетливо говорила приятельницам: «Мы нигде не бываем, с таким же успехом я могла быть замужем за прорабом…» – но ни фанатичная страсть Лошака к работе, ни его жадность, ни даже то, что царить на «Ленфильме» не получилось, не мешали ей считать свой второй брак удачным. И если вернуться назад, к страшному времени, к гибели Вадима, если опять решать, она опять решила бы как на старте – раз, два, три, – замуж. Быстрей, обогнать всех, прийти к финишу первой, пока не столкнули с дорожки.

Это был скандал года. В театре ее осуждали в лицо, не отворачиваясь, декламировали: «О, женщины, ничтожество вам имя! Как? Месяц… Башмаков еще не износила, в которых шла за гробом мужа… – Светлана успела выучить монолог наизусть. – …Как бедная вдова, в слезах… И вот – она, она! О боже! Зверь без разума и чувства грустил бы более! Она супруга дяди… И месяц только! Слез ее коварных следы не высохли – она жена другого!»

Театральная общественность обсуждала подробности, в буфете, в гардеробе, в гримерке, специально громко шептались – как ей удалось увести от молодой жены отца трехмесячной дочери? Был ли этот Лошак ее любовником при Ростове? Если да – какая гадость, Ростов лучше,если нет – гадость, что так быстро. Нетеатральная общественность в лице соседей по двору обсуждала только гадость.

Но ведь они не знали! Ей нужно было выйти замуж. Ей было тридцать восемь лет, когда погиб Вадим, через два года сорок. Кому нужна сорокалетняя женщина? Что ей оставалось – смотреть, как вслед за ушедшим Вадимом уходит все?Ее дом был домом Вадима Ростова, подобострастные приятельницы мечтали попасть в дом к Ростову, а не к ней. Кто она без него, если взглянуть правде в глаза? Не прима, не успешная певица, не центр светской жизни, не, не, не… Одно только без «не» – стареющая женщина. Сорок лет! Ужас!Разве они знали, какой ее обуял ужас?.. А деньги?! На что ей жить?!

Почему так неприлично быстро? Да потому.

Нужно было торопиться, пока была в ореоле трагедии, пока была вдова трагически погибшего гениального Ростова. Уже спустя полгода она была бы никем, потускневшая бывшая красавица, бывшая жена звезды, а сейчас никто… У нас так быстро забывают!.. Месяц, не больше, все полны трагедией, предлагают помощь, а через полгода к вдове приходят десять человек, а вдова продает серебряные ложки, чтобы стол накрыть, а еще через год за поминальный стол садится одна вдова… Ну уж нет!.. Пусть сколько угодно говорят – «цепкая», «расчетливая». И что?! «Расчетливая» означает, что думает, даже если тонет, «цепкая» – значит, крепко держится за спасательный круг. Миша, когда она приняла его предложение, – никто не поверит, но между ними еще не было секса, – Миша сказал ей: «Ты правильнорешила». Правильно! И пусть все катятся к черту – она сделала то, что было нужно, в нужное время ради себя и Виталика.

После таких сцен, как сегодня, после, как она называла для себя, «приступов жадности» Светлана смотрела на нежно улыбающегося мужа – чем решительней ему удавалось отказать ей в «ненужных тратах», тем он бывал нежнее. Зачем он женился? Да еще так скандально – ушел из семьи, бросил ради нее жену с маленькой дочкой.

Зачем?.. А любил ее давно, ходил на все спектакли, смотрел на нее с первого ряда, ждать не пожелал, – все просто.

У него все просто, нечеловеческипросто. Почему нельзя было жить вместе с Виталиком?.. Ответ был: «Светочка, будешь к нему приходить, а мы должны начать вдвоем. Я же своего ребенка оставляю». И сколько она ни доказывала, что это не одно и то же,ответ не менялся – «не понимаю». Потом она поняла, что у него «не понимаю» означает «нет». Говорит не в шутку: «Кто здесь главный?..» Вадим никогда, никогда, никогда не думал, что он главный!.. С Вадимом было органично, как только бывает в юности, – он гений, она талантлива. Потом выяснилось, что он гений, а она не талантлива, но все равно это было свободное развитие каждого, блистательный брак, в котором неважно, кто бриллиант, а кто оправа… Ее новый брак был абсолютно противоположен браку с Вадимом, настолько противоположен, что можно было бы составить таблицу – что было и что стало. Вадим был весь эмоции, весь понимание, отклик, а Миша – он все умом, рациональный человек… иногда бывает не просто эмоционально беден, а туп. Разве он понимает, как она обожает Виталика? Как страдает!

Светлана подумала о сыне и, как всегда бывало перед его приходом, рассердилась. Миша не любит проблем, а Виталик – проблема. Здесь, в ее новом доме, ни слова в простоте не скажет, разыгрывает спектакль «мама вышла замуж». Тоже мне, театр одного актера и одного зрителя… Не понимает, что здесь ей не до его кривляний, здесь она много чего должна, по списку, в том числе – не иметь проблем с сыном. Виталик тоже иногда бывает эмоционально туп! Разве он понимает, как она его обожает?.. Как страдает!

А в целом ее брак удачный. На вопрос, оправдал ли этот брак ее ожидания, Светлана ответила бы – да!.. Пусть демократия в ее доме сменилась монархией, тиранией, пусть новый муж строит ее, как сержант новобранцев, но – да, да! Она получила самое главное, что любила больше всего, – положение, премьеры в Доме кино, открытый дом, блеск умов и талантов – в гостях у Лошака бывали все: и самые известные режиссеры, и знаменитые актеры – Смоктуновский, Гурченко, Миронов, не говоря уж о питерских… Приятельницы, как прежде, роятся вокруг нее, мечтают попасть к ней, даже больше мечтают:музыкальный круг сменился на киношный, прежде им недоступный. Она в центре, пусть по-другому, не как певица Светлана Ростова, равная великому Ростову, а как просто хозяйка дома, ну и что?.. Все-таки Бог, который всегда присматривал за ней сверху, как воспитательница в садике, присматривал за ней неплохо,позволил ей вытянуть счастливый билет.

Звонок.

– Твой сын! – крикнул Михаил Иванович.

Спеша в прихожую, Светлана услышала его ласковое журчание: «Аришенька, девочка…» Любит Аришу. Любит Аришу, всегда говорит: «Вам с Аришей повезло». Вам – Виталику и ей.

– Ариша, мой любимый ребенок!.. Виталик, почему ты принес красные розы? Ты же знаешь, я больше люблю белые!.. – При виде сына в голосе Светланы мгновенно появлялись капризные нотки, она даже внешне менялась, расцветала, как будто не сын пришел, а влюбленный в нее мужчина.

…Поначалу новый круг казался Светлане странным, немного даже ущербным. В прежнем, музыкальном, кругу говорили, конечно, о том, как прошли гастроли или о графике концертов, но никому не приходило в голову рассуждать на сугубо профессиональную тему, к примеру, о нюансах исполнения Баха. Их с Вадимом постоянный любимейший гость, известный музыковед – читал им в консерватории «Историю и теорию исполнительского мастерства», образованнейший человек, блестящий критик, – по-преподавательски поругивал Вадима то за то, что он из соображений конъюнктуры включил в репертуар высокотехничные произведения, то за эмоциональный аскетизм в интерпретации Первой баллады и Второго фортепианного концерта Шопена… Но разве такой разговор возможен был за столом?.. Киношники вели себя так, словно кроме кино на свете нет ничего, и, как избалованные дети говорят только о себе, говорили только о кино.

Сегодня, как и всегда, все разговоры крутились вокруг кино, Светлана как хорошая хозяйка прислушивалась одновременно ко всем разговорам и каждому гостю посылала сигнал хорошей хозяйки: кому улыбку, кому пару ничего не значащих слов.

– …На студии опять работает комиссия, проверяют по анонимке…

За два года, что Светлана была женой Лошака, на студии проводилось бессчетное количество проверок по анонимкам: писали-проверяли, писали-проверяли. Ни одна проверка не закончилась для него выговором, он даже не слишком нервничал, относился к этому философски: собаки лают, караван идет.

– …пятый раз возили – и опять не принял… Ничего не смыслит в искусстве, а туда же… Дубина!

Сначала Светлана ничего не понимала, но теперь она уже ориентировалась настолько, чтобы из нескольких отрывочных слов понять: «дубина» относилось к первому секретарю обкома. Каждый фильм нужно было сдавать в обкоме партии, редко какие фильмы принимали с первого раза, но пятый раз – это действительно слишком…

Лошак кивнул и нарочито сурово взглянул на Аришу, как будто упрекая ее, дочку большого партийного начальника, в партийном самодурстве. Ариша быстро состроила ему гримаску – я ни при чем, дети за отцов не отвечают. Между ними была своя игра, свои отношения.

– У меня есть замена… – громко, на весь стол, сказал Лошак.

Светлана вздрогнула, задержала дыхание, стараясь не показать волнения. Речь шла о «Пиковой даме» Масленникова, – на стадии озвучания приболела певица… Спеть в «Пиковой даме»?.. Это была бы фантастическая удача! При ее теперешнем положении в театре это была бы победа… Когда муж предложит ее, нужно ни в коем случае не показать свою бешеную радость, сказать: «Ну, что же. Попробуем, посмотрим…» – и только – когда начнут уговаривать… спокойно, с достоинством согласиться.

– Молоденькая, еще студентка, учится у нас в консерватории… чудный голос…

Заплакать?.. Заплакать, закричать: «Как ты мог?! Я же твоя жена!» – вцепиться в него, разодрать ногтями физиономию, стереть с нее эту его знаменитую добродушно-хитроватую улыбку?

Пригодилась многолетняя театральная выучка, привычка держать удар. Выбрав момент, Светлана тихо сказала:

– Ты что?! Я! А ты!.. Какую-то студентку?!

– Я о тебе как-то не подумал… Я рыбку красную забыл порезать, порежешь?..

Михаил Иванович улыбнулся, хохотнул очаровательно, и это было все.

…Светлана Ростова, конечно, женщина светская, при гостях скандалы мужу не устраивала и от гостей в другую комнату – пошептаться с подружкой – не уходила. Но это была обида, такая, что невозможно стерпеть, разговаривать с чужими, улыбаться, резать эту его красную рыбку– невозможно.

Схватила Аришу за руку, потянула в спальню, только что не подтолкнула, – скорей, скорей, сейчас расплачусь…

– …Как он мог?.. Муж должен помогать, обязан продвигать жену… В театре он ничего для меня не может, а тут первый раз такая возможность… а он… студентку… и так равнодушно – «ты же оперная певица»… как будто он не знает… Он знает, что мне не дали Графиню… – Светлана прерывисто шептала-нашептывала, оглядываясь на дверь спальни – вдруг кто-то заглянет, увидит, как ей плохо. – Я уже почти не надеялась, что мне дадут Графиню, так и вышло… Весь меццо-репертуар ее. Любаша ее, Азучена ее, Эболи, Лель, Ольга… Проще сказать, что она не поет!.. А теперь еще и Графиня… Если бы только она ушла в Большой!..

Она – это Гороховская. Когда Евгению Гороховскую одновременно пригласили Большой и Кировский, она выбрала Кировский, и уже несколько лет все партии меццо-сопрано пела она: Любаши в «Царской невесте», Азучены в «Трубадуре», Эболи в «Дон Карлосе», Леля в «Снегурочке», Ольги в «Евгении Онегине». А у Светланы в первом составе – ничего, кроме Церлины. Она так надеялась на Графиню в «Пиковой даме», но нет.

– Нет, я же не идиотка, я понимаю! Когда она поет «Господь тебя осудит» – потрясающе, великолепно… Мне с ней не равняться. Но можно же разделить, оставить ей русский репертуар, а мне отдать западный… или часть западного! Разве справедливо, что у меня второй год ничего, ничего?!

Ариша наклонилась к Светлане, неосознанно приняв ту же позу, что и она, дышала в унисон, в глазах плескалось сочувствие, со-чувствие,она словно чувствовала ту же беспомощную обиду, что Светлана. Из-за этого ее редкого качества – не оценивая и не высказывая мнение,чувствовать то же самое,самолюбивая Светлана, для которой невыносимой была жалость, рассказывала Арише все самое стыдное, что стыдно было сказать даже себе самой. Все должны думать, что у нее все прекрасно, лучше всех, и только с Аришей она словно падала в перину любви, понимания, принятия, перед Аришей не стыдно, Ариша – безопасная.

– Помнишь, второй дирижер сказал, что я вообще не меццо? Помнишь, прямо так и сказал: «У сопрано звук куда плотнее, чем у стоящего тут меццо-сопрано». «Стоящее тут меццо-сопрано» – это я… Из меццо меня вытеснили. Уже ясно, что мне не дадут ничего. Но тогда я могла бы петь сопрановые партии!