Текст книги "Салат из одуванчиков"

Автор книги: Елена Касаткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава вторая

День клонился к закату, а жара и не думала спадать. Права медсестра, надо срочно навести здесь порядок, полы вымыть, хорошо проветрить, не ждать, когда дочь объявится. Контакты в телефоне… Какие контакты, у него мобильного телефона-то отродясь не было.

«Зачем он мне? У меня домашний есть», – как-то ответил на её вопрос сосед.

Агата Тихоновна покосилась на треснутый, перетянутый синей изолентой аппарат.

«Я ничего в этих мобильниках не понимаю, да и не вижу там ничего, не знаю даже, как „Неотложку“ вызвать. Другое дело мой, пусть и старенький, но верный друг».

Как вызвать скорую по мобильнику, Агата Тихоновна тоже не знала, не могла запомнить, где добавить нужную цифру, в конце или в начале. Не зря Иван Петрович называл свой домашний телефон другом, именно благодаря ему ей удалось сразу, не задумываясь, вызвать «Скорую». Вызвать так, как помнила ещё с детства, – прокрутив на диске всего две цифры «03».

Но сейчас отсутствие мобильного телефона осложнило ей жизнь. Где искать список контактов? Раньше все нужные номера записывали в специальную телефонную книгу. Когда-то и у нее такая была, и лежала она всегда рядом с телефоном. Но у Ивана Петровича на столе, кроме телефона, только маленький сборник стихов Пастернака и толстая зелёная книга с надписью «Избранное. Василий Шукшин».

Агата Тихоновна отодвинула ящик стола. Счета, старые открытки и письма, исписанные листки бумаги. На глаза попалась строчка, выделенная жирными чернилами: «Старик и лёд». Что это? Стала читать. «Я стоял на лестнице, ведущей на верхний уровень, стараясь подсчитать, во сколько по местному времени наш планер приземлится в Шат Роке». Почерк простой, размашистый, понятный. Увлеклась. Интересно. Всё-таки он послушал её и стал писать, а, может, и раньше писал, но стеснялся признаться.

Агата Тихоновна почувствовала лёгкий укол совести. Раз он не говорил ей об этих записях, значит, не хотел, чтобы она знала, и то, что она их читает сейчас без его разрешения, с её стороны некрасиво и в какой-то мере преступно. Агата Тихоновна хотела положить листок обратно, но любопытство взяло верх. Она выгребла листки на стол и аккуратно уложила один на другой. Она заберёт их потом, а сейчас надо вымыть пол, а то плед, который накинули на то место, где лежал разбитый инсультом Иван Петрович, уже не справляется с задержкой зловонных потоков. Агата Тихоновна засучила рукава.

Когда она закончила, в комнате стало сумеречно, и рука потянулась к торшеру. Щелчок выключателя, и серый полумрак стал жёлтым, тут же вытянув из предметов коричневые тени. Агата Тихоновна устало опустилась в скрипучее кресло и потянулась за книгой Шукшина. Настольная книга. Старое издание местами потёрлось, было видно – читано-перечитано.

Раскрыла. Белый листок выпал ей на колени. Закладка, наверное. Агата Тихоновна досадно поморщилась. Вот как теперь Иван Петрович найдёт страницу, на которой закончил читать, когда вернётся. Когда вернётся… Когда… Вернётся? Задумавшись, Агата Тихоновна развернула листок. Длинная цепочка цифр и имя «Наденька». Наденька – это дочь. Нашла. Она нашла.

Агата Тихоновна пододвинула телефон, набрала восьмёрку, услышала гудок и набрала остальные цифры. С другого конца отвечать не торопились.

«Наверное, с домашнего на мобильный позвонить нельзя. Как же он ей дозванивался?»

Только подумала, как трубка снисходительно ответила:

– Алла.

Агата Тихоновна растерялась. Она не готовила речь заранее и теперь совершенно не знает, с чего начать. Нельзя же, как обухом по голове рубануть: «У вашего отца инсульт и паралич». Так и самого абонента можно до инсульта довести. Лучше начать с формальностей.

– Кхе-кхе… – прочистила горло старушка и приятным голосом произнесла: – Здравствуйте, Наденька!

Трубка помолчала, потом с подозрением спросила, делая между словами паузы.

– Вы… кто?

– Только не пугайтесь, – залепетала, сбитая с толку, Агата Тихоновна, которой почему-то стало страшно. Ей ещё не приходилось быть вестницей плохих новостей. – Я соседка вашего папы. Меня Агата Тихоновна зовут. Вы меня знаете… Видели… Моя квартира этажом выше.

– Что вы делаете в моей квартире? – резко спросила Наденька, чем ещё больше напугала участливую соседку.

– Я… Я… Полы мыла, – совсем растерялась женщина от такого допроса. Она не готова была продолжать в подобном тоне и отвечать в протокольном ключе. В конце концов, почему в «её» квартире, а не в квартире отца, и почему дочь даже не поинтересовалась, что с ним, где он и как он? Эти мысли утомили и без того измученную событиями дня Агату Тихоновну. Захотелось бросить трубку и больше ничего не объяснять, но чувство такта не позволило.

В это время с другого конца сыпались обвинительные вопросы.

– Какие полы? Вы кто? Уборщица? Что вы там делаете? Где отец?

Ну, наконец-то. Наконец-то дочь вспомнила про отца.

– Он в больнице, – обиженно выдавила из себя Агата Тихоновна. – У него инсульт. И его парализовало. Так что ему будет нужна ваша помощь. – И положила трубку.

Тень от торшера бил озноб. Агата Тихоновна сложила листок с номером, вставила его между страницами книги наугад. Взяла со стола стопку исписанных листов, выключила свет и вышла из квартиры, аккуратно прикрыв за собой сломанную дверь.

Глава третья

Как только на дорожке показалась подталкиваемая сутулой грузной женщиной инвалидная коляска, всевидящее, ко всему приученное солнце стыдливо прикрылось облачным тюлем. Семь вечера, а температура и не думает падать. Даже по ночам +27. И ни капли дождя уже месяц. Непонятно, что больше источает жар – пылающий в небе диск или раскалённый асфальт.

Даже здесь, на лавочке, в куцем тенёчке остролистого клёна, Агата Тихоновна чувствовала себя как в печке. Но что делать? После восьми сюда не пускают. Разглядев недовольное лицо санитарки (или как их тут называют?), старушка поднялась и пошла навстречу Ивану Петровичу.

– Можете покатать по дорожкам парка, в восемь заберу, – без предисловий буркнула санитарка и покосилась на оставленную на лавочке торбу. – Только ничего ему сами не давайте, если чего принесли, я заберу, в холодильник положу, потом ему выдам. А то потравите, а нам потом отвечать.

– Да-да, – Агата Тихоновна почти бегом вернулась к сумке, подхватила заботливо собранную провизию и передала её в руки санитарке. – Там всё свеженькое.

Санитарка растянула пакет, покопалась в нём, проверяя наличие запрещённых продуктов, свернула, сунула торбу под мышку, освободившейся рукой подтолкнула коляску к посетительнице.

– Только на газон не выезжайте, там полив включен.

– Нет-нет, мы здесь на лавочке, в тенёчке посидим, поболтаем…

– Ну болтайте, – усмехнулась санитарка и пошла обратно.

Вытянутой овалом тени на двоих не хватало. Агата Тихоновна пододвинула инвалидное кресло вплотную к скамейке, развернула так, чтобы неприкрытая, облысевшая голова старика была защищена лиственной кроной, сама притулилась рядом. Она-то без ажурной соломенной шляпки из дома в последнее время не выходила.

– Ну здравствуй, Иван Петрович! Вот и свиделись наконец. – Агата Тихоновна заглянула в молочно-голубые, наполовину прикрытые складками век глаза. Они улыбались. Это совершенно точно. После инсульта была обездвижена нижняя часть туловища и частично мышцы лица. Он мог двигать руками, кивать головой, а после проведённой реабилитации даже открывать рот и произносить какие-то слова. Правда, разобрать, что означают издаваемые звуки, было сложно, практически невозможно.

– Речь можно со временем вернуть. Но с ним надо заниматься…

– Речь? – оборвала врача Наденька. – Вы серьёзно, доктор? Речь? Зачем мне его речь? Чтобы он сообщал, что обделался?

Врач не ответил.

– Когда мне с ним заниматься? А главное – зачем? Зачем овощу говорить?

– Вы можете нанять человека…

– Человека? Какого человека? Кто на такое согласится?

– Есть люди…

– Люди? Вы знаете, что это за люди? Как я пущу в свой дом к немощному старику чужого человека? Чтоб он обнёс квартиру?

– Вы можете договориться с кем-нибудь из наших работниц, все они люди проверенные, я знаю нескольких, кто ухаживал за больными после выписки. За деньги, конечно.

– За деньги. Вот именно, за деньги. А вы знаете, сколько это стоит? Откуда у меня деньги?

– Тогда сдайте его в дом инвалида и живите спокойно, – врач хлопнул рукой по столу, громыхнул, отодвигая стул, и вышел из кабинета.

– Как тебе тут? – Агата Тихоновна подвинулась ближе.

– Эээ… ууу… ооо… – попытался ответить Иван Петрович и сконфуженно замолчал. Улыбка в глазах сменилась грустью.

– Ничего, ничего, ты не стесняйся, пробуй, говори, тренируйся. Я разговаривала с врачом, он сказал: организм у тебя сильный, и есть надежда… – Агата Тихоновна замолчала. Она заметила как при слове «надежда» быстро, всего на долю секунды, дрогнули широкие седые брови старика, дрогнули и опали. Как покрылась сизой мутью молочная голубизна глаз, а на щеке отчётливей проступил след от застарелого шрама. Поправилась: – Есть шанс восстановить некоторые функции.

Эх, какая же она неуклюжая.

– Ты только не ругайся на меня, Иван Петрович, но я должна тебе кое в чём признаться, – поспешила сменить тему Агата Тихоновна. – Я, когда у тебя дома прибиралась, нашла твои рукописи.

Она с удовлетворением заметила перемены в мимике глаз. Что это было? Недовольство или негодование – разбираться не стала. Всё что угодно, только пусть он хоть на минуту забудет про «Наденьку». – И я их прочла. Ты не обижаешься?

Иван Петрович отрицательно помотал головой.

Вот. Она поняла. С ним можно общаться. Надо только правильно задавать вопросы.

– Хочешь знать, что я думаю по поводу твоей повести «Старик и лёд»?

Кивнул.

– Это гениально! И не отрицай. Ты талант, Иван Петрович. Особенно мне нравится та лёгкая ирония, с которой ты всё преподносишь. А название «Старик и лёд»? Я поняла, что ты хотел сказать. Так вот, я поговорила со Светланой Анатольевной, ты, может, её знаешь, она в соседнем доме живёт, красивая такая, приятная женщина, она в школьной библиотеке работает. Ты только не сердись, но я показала ей твои рассказы. И знаешь, что она мне предложила?

В глазах старика теплился интерес, Агата Тихоновна сочла это за одобрение и продолжила:

– Она проводит для учеников открытые чтения и предложила мне почитать твоё произведение у неё на занятии. А?

Агата Тихоновна заметила, как дрогнули губы старика. Дрогнули. Он улыбнулся. Попытался улыбнуться. От радости Агата Тихоновна схватила руку Иван Петровича, сжала пальцами его пальцы и в ответ почувствовала их шевеление.

– Значит, одобряешь?

Он кивнул.

В дверях показалась санитарка. Агата Тихоновна испугалась, что время вышло, но женщина, мельком взглянув на парочку под клёном, прошлёпала резиновыми тапками в соседний корпус здания.

– Красиво тут, – Агата Тихоновна поправила Иван Петровичу завернувшийся ворот рубашки. – Газоны везде, цветочки, деревья. Чистенько и тихо. – Вздохнула. – А мне тебя не хватает, Иван Петрович. И поговорить-то не с кем. А в квартире твоей теперь молодая супружеская пара живёт. – Сказала и испугалась. Да что с ней такое? Вот только отвлекла старика и снова… – Хорошие люди… Очень… Наверное.

Старик опустил голову. Уж не плачет ли он? Она погладила его руку.

– Ну что ты? Расстроился? Не надо. Главное, что жив остался, а то, что… Знаешь, от детей тошнит ещё в утробе! – вдруг выпалила наболевшее. – Я ведь тоже своей мешаю…

Снова появилась санитарка, и на этот раз она направлялась в их сторону.

– Вот что, Иван Петрович, – быстро заговорила Агата Тихоновна и полезла в ридикюль. – Я тебе телефон принесла… мобильный. Он простенький, ты всё-таки человек с высшим образованием, разберёшься. Вот, видишь, зелёный квадрат со значком? Это специальная связь – там можно писать сообщения. У тебя же пальцы двигаются? – Агата Тихоновна засунула телефон Иван Петровичу в карман брюк. – Смотри только, чтоб никто не видел, а то отберут. Не разрешается здесь почему-то телефоны. Я его оплатила и буду дальше оплачивать, и писать тебе буду, только ты мне, дорогой человек, отвечай иногда, как сможешь. Хорошо?

Иван Петрович кивнул.

Глава четвёртая

Конец недели, конец выходного дня. На улице плывёт жара. Но, открывая двери дома, ощущаешь спасение, ибо там прохлада, там родные стены и люди. Заходишь в квартиру, проходишь комнату, выходишь на балкон, поднимаешь глаза на то, что видишь каждый день, и появляется чувство, что ты очень мимолетен в этом мире, что вчера, позавчера был такой же день, и он прошел, пролетел, как пролетит и этот, и следующий. И вот от этого чувства почему-то начинаешь завидовать. Завидовать небу, которое было до тебя и будет после. Замку, что на горе, которому куча веков и который открывал двери для графьёв, а теперь вот и тебя порадовал преломлённым сквозь витражи солнечным светом. Завидуешь горе, деревьям, речке… аж дух захватывает. И это чувство перерождается в зависть к самому себе. Ведь именно тебе повезло прийти в этот прекрасный мир. Пусть гостем, пусть в космическом понятии ненадолго. И тебе дана возможность оставить след. Свой человеческий след.

– Ну что, понравилось? – Евгения Анатольевна протянула дочери запотевший стакан бесцветной жидкости, в котором плавали размякшие крошки лимонной цедры и бархатный листик перечной мяты.

– Что это?

– Домашний лимонад, – мать улыбнулась, – по-вашему, мохито.

Лена схватила стакан и с жадностью прильнула к нему пересохшими губами. Проглотила напиток мгновенно, взахлёб, и зажмурилась в блаженстве.

– Это просто прелесть что такое!

– Ты про лимонад или про замок?

– Про всё! Вот только жара портит впечатление. В автобусе, конечно, кондиционер, но хотелось больше по окрестностям походить.

– Да, места там красивые. А замок! Измайлов не поскупился на лучших зодчих.

– В замок не пускают.

– Может, и хорошо, там ведь одно время был туберкулёзный санаторий.

– Вот. – Лена стянула через голову футболку. – Надо принять душ и переодеться. А то мало ли чего, – хихикнула.

Кожа кипела. Колючие струйки вонзались в разгорячённое тело остроконечными кристаллами. Приятно. Оказывается, боль может быть приятной, когда она разбита на сотни точек-иголочек. Лена покрутила диск массажёра. Струи стали шире. Они ложились на кожу мягче. Уже не бодрили, а, наоборот, расслабляли.

Сквозь шум воды услышала звук телефона. Эта мелодия рингтона принадлежала только одному абоненту. Лена закрутила кран, стянула с крючка полотенце, обвернулась и выскочила в коридор.

«Я в городе. Жду», – это всё, что она услышала. Тряхнула рыжей головой, разбрасывая капли воды по комнате, натянула на влажное тело платье и понеслась сломя голову. На ходу выскочила из автобуса и бежала два квартала, обращая на себя всеобщее внимание, в магазин белья, чтобы выбрать там кружева его любимого цвета. Купила. Зашла в туалет и облачилась в них.

Зачем? Всё сорвалось и разбросалось потом по пути к подоконнику и так и осталось лежать на полу даже после того, как они переместились на стол, а затем на кровать.

Ночь. Суета спит. Просыпаются подсознательные мысли, пороки и мечты, взлелеянные детской непосредственностью взрослого организма и гомоном птиц с Чистых Прудов.

Отбросив простыни, они бесстыдно раскинулись на огромной кровати, подставив разгорячённые сексом тела остужающей прохладе кондиционера. Молчали. Улыбались.

Так бывает после длительной разлуки. Чувство такое, будто стоишь на вершине горы и руки в разные стороны, а ты улыбаешься чему-то своему…

– Я так скучала, что почти зачахла…

– Ага. Я видел твои увядающие сообщения. Не больно-то ты и скучала, развлекалась с умными джентльменами. У меня уже целый список, кого я должен закопать. Они воспользовались моей отлучкой. И первым в списке – Себастьян.

– Я больше не хожу на танцы. Я их бросила. Ради тебя.

– Да ты просто лиса! Врёшь, знаю, лениво стало. Но пусть будет, что ради меня. Опиши мне, что ты чувствовала, пока я был далеко?

Ни фига себе. Она прикрыла глаза.

Где-то на периферии сознания включились звуки беримбау, и она начинает описывать. Слова падают, стучат, как капли кондиционера о горячий асфальт. Первые капли редки: шлёп-шлёп, потом чаще, чаще, чаще…

Ей кажется, что всё уже было.

Он почему-то молчит. Как будто и не слышит. Но вдруг резко разворачивается.

– Может, возьмёшь на завтра отгул?

– Отгул? Я никогда не брала отгул.

– Много работы?

– Ну так, обычной, рутинной. В такую жару даже преступникам лень совершать свои преступления. – Луна в окне прищурила кратерный глаз. – Но, пожалуй, ты прав. Возьму отгул и посвящу его тебе.

– Ух ты! Отгул имени меня? Ты щедра сегодня. Теперь верю, что скучала. – Прижимает к себе. – И желала.

– Желания – это волшебный фонарь. Часто говорят, что надо делать то, что хочется. И я уже не знаю, обязательно ли делать то, что идет вразрез твоих желаний?

– Ну, есть обязанности, есть присяга. В детстве отец требовал, чтоб я составлял распорядок дня, в надежде, что именно это сделает меня человеком.

– Зря старался, не помогло, – Лена щелкнула Вадима по носу.

– Ах, так?! – Он выдернул из-под головы подушку и, размахнувшись, стукнул.

– Всё-таки ты ребёнок. Зачем я только с тобой, малолеткой, связалась.

– Не путай путанное. Я и без этого тебя люблю.

– А чем мы будем завтра заниматься?

– Любовью, – чмокнул в лоб, как маленькую. – Давай спать.

Глава пятая

Отгул. Господи, как же хорошо! Захотелось открыть футлярчик с китайскими кистями и баночку туши, что он привёз ей в подарок. И пока любимый спит, мурлыкать под нос хокку от Басе, едва прикасаясь волосками кисти к его телу. И размышлять о том, что жизнь человека струится извне вовнутрь, хотя, возможно, что и изнутри вовне.

– Мм… – Вадим поморщился и почесал грудь. Приоткрыл один глаз. – Что ты делаешь?

– Рисую.

– Ты мешаешь мне спать. Сколько времени?

– Уже очень, очень поздно, шесть утра.

– Ммм, – он потёр глаза, – ты что, вообще не спала?

– Спала. Часика два.

– Почему не спишь, у тебя же отгул?

– Не знаю, – она пожала плечами, простыня соскользнула, обнажив грудь. – Самодисциплина, наверное.

– Во, так лучше. – Вадим открыл второй глаз.

– А почему кисти и тушь? Я же не художник.

– Тебе не нравится?

– Наоборот. Всегда мечтала рисовать. Но ты ведь не знал о таком моём желании.

– Мне Ирина посоветовала?

– Ирина? Что ещё за Ирина? – Она провела кисточкой вдоль его бровей, мысленно рисуя недовольство.

– Она художник, я помог ей. Случайно получилось, её ребёнок в пруд упал, ну я его вытащил, и она меня отблагодарила.

– Как? Кисточками и тушью. – Она ещё шутила, но червячок ревности уже прогрызал в душе туннель подозрений.

– Нет. Картиной. Я тебе потом покажу.

– Ничего не понимаю, ты зачем в Воронеж ездил, за картинами?

– Да нет же, я по делу ездил.

– Спасать детей.

– Ленка, ну что ты меня допрашиваешь?

– Привычка. Я же следователь. Пытаюсь выстроить логическую цепочку твоего преступления.

– Какого преступления? Алло, расслабься, ты не на работе, у тебя отгул. – Он дёрнул простыню. – Кажется, я готов совершить преступление. Ну-ка, снимай этот кокон, я тебя сейчас изнасилую. – Он сделал страшное лицо, зарычал, толкнул её на подушки и накинулся, изображая безудержную ярость.

В сумочке, брошенной впопыхах на входе в номер, послышался звук вибрации.

– Это ещё кто? – недовольно пробурчал Вадим сквозь поцелуй.

– Не знаю, в этот час «айфоня» ещё спит. А по вибрации я определять не умею. Может, с работы? – Лена попыталась высвободиться из любовных объятий, но Вадим придавил её рукой к кровати.

– Не бери. У тебя отгул имени меня. Ты обещала.

– Обещала, да. Но на работе же об этом никто не знает. Я не успела мир оповестить. – Лена отодвинула его руку и встала. – Вот сейчас и узнают.

Она прошла в коридор и подобрала опрометчиво брошенную на пол сумочку. На дисплее светилось имя, которое она меньше всего ожидала увидеть. Телефон смолк.

– Ничего не понимаю. – Лена вернулась в комнату и присела на кровать. – Агата Тихоновна. В такой час?

– Может, перепутала номер?

– В шесть утра?

– Старушки рано встают. Им обычно не спится. – Хохотнул Вадим и уткнулся носом ей в шею.

– Что за намёки, молокосос? – Лена попыталась не обидеться, но глупая шутка её задела. – Надо перезвонить, вдруг что-то случилось.

– Не понимаю, что может понадобиться старушке от тебя в шесть утра.

– Подрастёшь – поймёшь. – Лена подгребла к себе простынь, закрутила вокруг груди и набрала номер старой знакомой.

Телефон дважды прогудел и откликнулся знакомым меццо-сопрано:

– Леночка, простите, что разбудила.

Утро, особенно раннее – как чистый лист, на котором день нарисует то, что ты переживешь в течение последующих нескольких часов. То, что сварится в густом бульоне насыщенного движения, приправится соусом чужих мнений, разыграется мизансценами разных режиссёров и в конце концов будет подано на блюде того развития событий, о котором и подумать бывает страшно.

Лена нажала «отбой», встала и распахнула настежь окно. Горячий воздух бесцеремонно вломился в холодную комнату, мгновенно заполнив собой все уголки.

– Соскучилась по жаре?

– Просто свежего воздуха не хватает.

– Какой же он свежий? Ниже 27 даже ночью не опускалось. Да ещё и воняет. Что тут у вас происходит вообще?

Лёгкий смог уже несколько дней висел над городом.

– Говорят, торфяники горят. Из-за жары, вроде. – Лена высунула голову в окно и потянула воздух носом. – Сегодня что-то и правда сильно. – Я вчера в Быково ездила, на экскурсию, совсем чуть-чуть пахло.

Лена вздохнула и закрыла окно.

– Надо ехать.

– Ехать? Куда?

– Ты разве не слышал? Я договорилась о встрече с Агатой Тихоновной.

– Сейчас? Я думал…

– Сейчас. Пока не жарко. И не делай такое лицо. У неё что-то случилось, ей нужна помощь.

– Этим старикам всегда нужна помощь, может всё-таки это подождёт до вечера?

– Не подождёт. Или ты только молодым мамочкам помогаешь «краски наводить»? – Лена свернула отросшие до плеч волосы в жгут. Надо постричься. Но в такую жару ходить с шапкой из волос на голове хуже, чем с собранным на затылке пучком. И она откладывала поход в парикмахерскую до похолодания.

– Это что, ревность? Ты меня ревнуешь? – Вадим расплылся в самодовольной улыбке.

– Я тебя предупреждаю, если ты сейчас не встанешь, я поеду одна на «метре».

– Ладно, – самодовольство перестроилось в недовольство.

– Вот и отлично, тогда я в душ, а ты закажи завтрак в номер.

– Отлично, – подскочил Вадим, и Лена непроизвольно залюбовалась его мускулистым телом. – Я с тобой в душ.

– Ещё чего, я и так уже комплексую, – сильнее затянула на груди простыню.

– Да ладно, ты ещё ничего.

Лена скривилась.

– Давай, давай, расскажи мне, что женщины в моём возрасте ещё вполне стройны и подтянуты. Кстати, а сколько этой Ирине?

– Не знаю, на вид лет 25.

– Ну понятно. Замужем?

– В разводе.

– Поинтересовался, значит.

– Не специально, она сама сказала, как-то само собой получилось.

– Само собой… Какие-то вялые у тебя оправдания получаются. А что ещё само собой у вас получилось?

– Ничего. Я ребёнка из пруда вытащил, она захотела меня отблагодарить, пригласила к себе…

– Так, так, так… – Она старалась сохранить полушутливый тон беседы, но внутри снова зашерудил червячок ревности. – К себе, значит?

– На чай…

– На чай.

– Нет, правда, просто на чай.

– И там, за чаем, она тебе сказала, что разведена?

– Не помню там или в другой раз.

– Ага, значит, другой раз тоже был?

– Блин, ну ты всё не так… – мямлил совсем потерявшийся Сергеев.

– Продолжай, продолжай. Значит, чай вы попили и семейное положение выяснили, самое время отблагодарить. Да?

– Ну да.

Она больше не могла делать вид, что этот разговор её забавляет. Уголки губ опустились и сжались в гневные запятые. Она обернулась, схватила со стола баночку с тушью и запустила ею в мускулистую грудь. Незавинченная крышка в головокружительном полёте покинула место своей дислокации и летающей тарелкой приземлилась на подушку. Из отверстия баночки кильватерной волной выбросилась наружу фиолетово-серая жидкость и живописной кляксой плюхнулась на белую простынь. Баночка ударилась о грудь жертвы, расплескав остатки краски по телу.

– Ай! Ты чего делаешь? Картину она мне подарила и всё. Ничего не было. И быть не могло.

– А кисточки и тушь тоже она тебе подарила?

– Нет, она сказала, что я могу выбрать любую понравившуюся мне картину, я сказал, что ничего не понимаю в живописи, но вот моя девушка разбирается.

– Спасибо, что не забыл меня упомянуть. Наверное, это её очень расстроило, и она всучила тебе какое-нибудь дерьмо, а чтобы мне было особенно приятно… – Лена сложила средний и указательный пальцы и дважды согнула их, имитируя кавычки, – подсунула эту баночку и кисточки. Офигеть!

Она подобрала с пола чёрные кружевные трусики, пошарила глазами в поисках бюстгальтера. Кажется, в прихожей.

Вадим хлопал глазами и выглядел побитой собакой. На секунду ей даже стало жаль его.

– Я думал, тебе понравится. У меня была мысль тебе ювелирку какую-нибудь купить, но ты же сама говорила, что терпеть не можешь банальные подарки, а у меня с фантазией, сама знаешь…

Она действительно терпеть не могла все эти колечки и бриллианты, что принято дарить девушкам, и не раз говорила об этом Вадиму, но именно сейчас ей ужасно захотелось банального колечка с бриллиантом.

– Твоя художница за ребёнком бы лучше приглядывала. – Лена сдёрнула простыню и уверенной походкой пошла в душ.