Текст книги "Салат из одуванчиков"

Автор книги: Елена Касаткина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава десятая

Ни родных, ни подруг. Сначала обрадовалась перспективе на свободу, потом поняла: идти-то и некуда. В парк? Где гуляют счастливые влюблённые парочки или такие же счастливые мамаши с детьми? Зачем? Чтобы ещё сильнее почувствовать убожество своего положения? И полное одиночество?

Иногда даже радуга может погрузить человека в затяжную депрессию.

Она свернула с аллеи и пошла напрямик к выходу, топча свежескошенный газон. Выход. Из любой ситуации должен быть выход.

– Здравствуйте!

Она обернулась. На лавочке бледный, помятый мужичок в вытянутом свитере, подранных джинсах и сланцах.

– Как ваша жизнь?

опрос задан с такой непосредственной заинтересованностью, что она невольно улыбнулась и ответила:

– Нормально. Жизнь прекрасна.

Конечно, она его узнала. Хоть и не сразу. Князь Мышкин в шлёпанцах. Три года прошло. Вместо футболки – свитер, остальное – джинсы и сланцы те же. И та же бледность, и закопчённая конопатость, та же изжёванность, и вопрос тот же. Ей вдруг стало интересно: узнал ли он её. Присела рядом.

– Вообще, я художник… – «Князь» горделиво вскинул рыжую паклю волос. – Но всё это ерунда, сейчас хороших художников не осталось. Я бы мог многое вам рассказать о тёрках и сплетнях московской богемы. Да. Но не той официальной и системной, а о неформальной, андеграундной.

Ей было неинтересно про богему, но и уходить не хотелось. Что-то удерживало. Сидит рядом алкаш в состоянии жуткого похмелья и говорит о счастье богемной жизни, и улыбается при этом, как идиот. Князь Мышкин!

– Меня Геннадием зовут. Вот так.

Глаша промолчала.

– Хотите, я вам свои стихи почитаю.

Она не успела сказать «нет».

Стихи о счастье, хорошие, с чёткими лёгкими рифмами, игрой смыслов. Чувствовалась мастеровитость. Почему-то сразу поверилось, что стихи на самом деле его. И вот уже он встал, декламируя во весь голос и жестикулируя.

Народ смотрит, но сонно, без интереса. Проходят мимо. Две дамы с сумками отшатнулись, отошли немного в сторону. Посмотрели на Глашу то ли с удивлением, то ли с презрением. Она не поняла.

– Была рада знакомству. – Глаша поднялась, уже понимая, чем всё действо закончится, но уйти не успела.

– Как? И это всё? – В глазах просительно-детская обида. – А деньги? Дайте хоть соточку. Очень нуждаюсь.

Глаша развела руками. Денег действительно нет. Геннадий замирает на месте. Смотрит грустно и выжидающе. Потом улыбается и машет на прощание рукой.

– Подруге привет от меня передавай.

– Подруге?

– Брунгильде.

Конец лета. Изменчивые облака нет-нет да и прикрывают солнце, тем самым создавая иллюзию движения. Из почерневших ягод бузины, что попались ей по дороге, захотелось сделать бусы в несколько рядов. Как в детстве. В детстве все любят лето, а она не любила, как и осень, и зиму. В детстве она любила весну.

Вспомнилось, как в марте по дороге в школу она расстёгивала куртку, снимала надоевшую за зиму шапку, хрустела тонким льдом проталин и весенних утренних луж и мечтала жить на берегу океана в доме с огромными прозрачными окнами. Сочинять детские сказки и заниматься разведением цветов. Жизнь казалась бесконечной и доступной во всех своих проявлениях. И возможность сделать с ней всё, что ты захочешь, выбрать любой путь. И уверенность: ты можешь. Это было сто лет назад. Зачем она вспомнила? Жизнь внесла свои жёсткие коррективы. Нет, не обломала, но приземлила.

Грустно вспоминать то, о чём мечталось когда-то. Но ощущение, ожидание нового и необычного ещё иногда появлялись. Не тепла, весны и солнца. Нет. Ожидание какой-то новой судьбы, ярких впечатлений и обязательного счастья. Даже тогда, когда поруганная и опустошённая, она вошла в привокзальное кафе. Была надежда. Была. А сейчас?

Судьба сделала петлю. Снова этот странный человек как предвестник новой жизни. Перед глазами замелькали события и лица. Буфетчица протягивает чашку кофе красивой даме, та просит найти девушку для ухода за её пожилым отцом-инвалидом. Это был шанс для неё. Она им воспользовалась. Дама укатила к мужу-иностранцу и теперь живёт на берегу океана в доме с огромными панорамными окнами, переложив все тяготы на её плечи. Глаша вспомнила, с каким подобострастием подносила ей кофе буфетчица. Кажется, Анечка! Анечка! Точно, буфетчицу звали Анечка.

Глава одиннадцатая

Творожистые облака образовали полутень, подарив земле временную передышку. Захотелось мороженого. Глаша выбрала брикет. Развернула, надкусила вафлю, лизнула пломбир, присела на бетонное ограждение.

Бывшее привокзальное кафе перекрасили в коричневый цвет и залепили необъятными картинками с блюдами национальной кавказской кухни. Огромная табличка с громким безвкусным названием «Шашлык-машлык» отбивала всякое желание отведать продукты местного приготовления. У входа, обтирая о косяк плешивые бока, тёрлась старая псина.

Мороженое таяло быстрее, чем Глаша успевала его слизывать, и грозило просочиться сквозь упаковку ей на платье. Лучше не рисковать. Кинула остаток мороженого в сторону собаки. Псина медленно доковыляла до молочно-сливочной лужицы и, затравленно поглядывая на Глашу, слизала неожиданно свалившееся на неё счастье. Глаша с отвращением посмотрела на липкие руки. Всё-таки придётся посетить это непривлекательное заведение.

Боковая дверь бывшего кафетерия скрипнула, и на пороге показалась квадратная женщина с огромным чёрным пластиковым мешком. Глаша бросилась к ней.

– Извините, у вас можно здесь руки помыть?

Кубическая женщина обернулась, и от неожиданности Глаша отступила. Это была та самая буфетчица Анечка. Она изменилась. Дело даже не в фигуре, хотя и в ней тоже, конечно. Анечка и тогда имела далёкие от стройности формы, но три года назад это была аппетитная булочка с румяным сытым лицом, теперь же перед Глашей стояла измождённая тяжёлым физическим трудом колхозница с опалыми веками, заветренным серым лицом и съехавшими в подбородок уголками губ. Три года. Что могло так повлиять на внешность этой женщины?

– Нельзя. Здесь тебе не отхожее место. Вон там туалет платный, туда иди, – было сказано грубо и не располагало к дальнейшей дискуссии.

– Мне только руки, – не отставала Глаша.

Буфетчица измерила её тяжёлым взглядом и не ответила. Приподняв тяжёлый пакет, она перебросила его через плечо, чуть покачнулась и двинулась в сторону перрона.

– Постойте, Анечка! – Глаша сама не понимала, что ей нужно от этой женщины, почему её так тянет к ней. Но она чувствовала, что случайная встреча с князем Мышкиным была не случайной, что предопределило её дальнейшие действия. – Брунгильда!

Кубическая женщина замерла, слегка повернула голову, постояла секунду в раздумьях и стащила с плеча мешок.

В шашлычной воняло гнилью и приправами. К пережаренному мясу, залитому серым томатным соусом, Глаша так и не притронулась. Анечка ничего заказывать не стала. Как бывшей работнице бывшего кафетерия милостью теперешнего хозяина Акопа Аганесяна находиться в шашлычной ей было позволительно и без заказа.

– Если бы эта сучка Катерина не продала кафетерий этому козлу… – Анечка покосилась на нетронутый шашлык, – чего не ешь?

– Не хочу.

– И правильно, у него тут своя клиентура, ей он из отборного мяса подаёт, остальным из говна всякого. Отборное – я ему поставляю. Как бывшая хозяйка в Канаду умотала, так всё в моей жизни покатилось в тар-тарары. Осталась без работы, Аганесян меня в уборщицы перевёл за то, что я ему давать отказалась. Ну, сама понимаешь, о чём я. Платил копейки. А тут ещё и муженёк мой без работы остался. Завод их закрыли. А времена какие? Вокруг безработица. Сел на мою шею. Чуть с голоду не подохли, хотела кинуть его, но у меня своего жилья в Москве нет, только дом-развалюха в деревне от бабки остался. Вот и решила я, чтоб выжить, заняться предпринимательством. Свиней разводить, а мясо сбывать в кафешки разные, их понаоткрывалось тогда уйма. Но на это, сама понимаешь, деньги нужны, и деньги немалые, можно сказать, деньжища. Где их взять? Я к мужу. Давай, говорю, квартиру продадим и в деревню переедем. Выложила ему весь свой план. Я к тому времени загорелась этой идеей, а он упёрся. Я, говорит, москвич с высшим образованием свиней разводить? В общем, похерил мою мечту. И такое меня зло взяло. Интеллигент хренов, лежит на диване, штаны протирает, мою скудную зарплату прожирает… Но через полгода помер он, я страховку за него получила…

– Он был застрахован?

– Да, я его застраховала на всякий случай, – Анечка вздохнула, – что-то подсказало. Он на слабость стал жаловаться. Врачи сказали, сердце. Что у них таких в последнее время много. Мужик, когда без работы остаётся, чахнет и, в конце концов, умирает. Особо и не разбирались. Ну вот, квартиру я продала, страховку получила. Это позволило мне и дом в деревне в порядок привести и свиней развести. Всё у меня получилось. Свинину я стала Аганесяну поставлять, он, конечно, платить мне мог бы и больше, но зато никаких бумаг не требует и отходы позволяет забирать себе, для моих хрюшек… – Брунгильда пнула пакет, – это хорошее подспорье.

– Значит, вас всё устраивает?

– Ну как всё? Мечта у меня есть, «Волгу» хочу, чёрную. Только вот никак накопить на неё не удаётся. Тяжеловато стало. Возраст даёт о себе знать.

– А сколько вам?

– Сороковник через месяц стукнет. – Глаша сдержалась, чтоб не ахнуть, на вид Анечке меньше полтинника никак не дашь. Да какая к чёрту Анечка, Брунгильда и есть. – Так что тебе ещё не самая тяжёлая доля досталась. Катька сука, конечно, но с другой стороны, ты теперь полноправная владелица квартиры в центре Москвы. Москвичка, – Брунгильда презрительно скривилась. – Только не забудь дедка» своего застраховать перед смертью.

– Знать бы, когда он помрёт? Не всем, как вам, с этим подфартит. – Глаша выразительно посмотрела в глаза собеседнице.

– А я не жадная, могу поделиться фартом.

– Серьезно?

– Не безвозмездно, конечно.

– Сколько?

– Договоримся.

Часть вторая

Глава первая

Запах сдобы наполняет дом теплом и уютом. Вот только летом, когда и без того жарко, дополнительное тепло не просто раздражает. Оно бесит.

– Мама, ты что, духовку включила? – Бросив сумочку на полку, не разуваясь, женщина фурией влетела в кухню и бросилась к плите.

– Я уже выключила, – сконфузилась Агата Тихоновна.

– Выключила? Выключила! О, Господи! За что мне это? – Женщина обхватила голову длинными тонкими пальцами с безупречным маникюром. Лиловый оттенок лака на тёмно-фиолетовом фоне волос смотрелся невероятно красиво.

– Какой чудесный маникюр тебе сделали, – попыталась отвлечь дочь старушка, но та упала на стул, ещё глубже вонзив пальцы в причёску.

– Мама, на дворе 35 градусов. В тени! Слышишь? В тени! А у нас квартира на южной стороне, где целый день солнце, от рассвета и до заката. Я уже с ума схожу от жары. Бегу скорей домой, чтоб спастись от неё, так тут ещё ты со своими пирожками. Я кондиционер для чего поставила? Зачем ты его выключаешь?

– Я боюсь, Оленька. От него ведь заболевают.

– Чем? – Тонкие руки шлёпнулись на клеёнку. – Подагрой твоей.

– Простудиться можно.

– Простудиться?! У тебя от всего простудиться можно. От открытых форточек, от холодной воды, а теперь и от кондиционера. Ты, вообще, соображаешь, что ты делаешь? Закупорила все окна и включила духовку. С ума сойти!

– Так тебя же не было, а я сквозняков боюсь.

– А от остановки сердца умереть ты не боишься? – Карие, точно такие, как у самой Агаты Тихоновны, только не опущенные под дряблыми веками глаза смотрели испепеляюще.

– Зато вон какие пирожки получились, – не оставляла попытку помириться с дочерью Агата Тихоновна.

– Ммм… – простонала Ольга. – Видеть их не могу! И тебя! – Устало поднялась и уже в дверях презрительно бросила: – Можешь выбросить. Даже не притронусь. – Хлопнув дверью, процокала в свою комнату.

– Ну вот. – Агата Тихоновна грустно посмотрела на противень, где ещё минуту назад сдоба глянцевой стороной радовала глаз. Теперь пирожки не казались такими уж аппетитными. Весь труд насмарку. Кто теперь их есть будет? Внуки в лагере. Зять предпочитает пиццу из кафешки, что на первом этаже их дома открыли. А одной ей столько не съесть.

«Иван Петрович», – осенило старушку. Одинокий старик этажом ниже был идеальным соседом. Не докучливым, как её ровесницы, вечно восседающие у входа в подъезд, круг интересов которых замыкался на том, кто, куда и с кем пошёл. Не настырным, как Сашка-коневод, который вёл себя со всеми так, словно и не выходил никогда из конюшни. Остальные соседи были гораздо младше, и потому контакты с ними ограничивались обычно только приветствиями. В её возрасте найти человека для общения в пределах собственного двора – дело непростое. И хотя занятия Агата Тихоновна себе всегда находила, но простого человеческого участия не хватало.

Ивана Петровича она знала давно, лет десять уж как, а то и больше. После смерти жены жил он один, но не пил, как другие мужики, оставшиеся без женской заботы. Иногда его навещала дочь, которая жила отдельно. Дочь наведывалась к отцу нечасто, жила она далеко, в Химках. «Работа, семья, особо не наездишься», – оправдывал дочь Иван Петрович, но Агата Тихоновна видела, как страдает сосед от недостатка любви и заботы родных. Эти чувства были ей близки и понятны, хотя и жила она не одна, но ощущение ненужности было знакомо. Она никогда никого не обвиняла, понимала – время такое. Капитализм. Крутись, как можешь. Им-то повезло, им лучшие времена достались, всё за них было решено: и учёба, и работа. Закончил институт – тебе сразу распределение. Ни о какой безработице и слыхом не слыхивали. Наоборот, на выбор кучу мест предложат в бюро по трудоустройству.

Да. Им было о чём поговорить, если вдруг пути пересекались. А уж как начнут, разговорятся, не остановишь. Иван Петрович человек неординарный, интересный, жизнь прожил долгую, и о чём порассказать всегда было, и над чем посмеяться.

– Вам бы книжки писать, – ухохотавшись как-то над его очередной историей из жизни, посоветовала Агата Тихоновна.

– Да ну, кому это сейчас нужно?

– Как кому? – И сама задумалась. – Не знаю, но вы запишите, на всякий случай. А то мы ведь уже в таком возрасте, что память потихоньку нас покидает. Пусть будет. Может, дочери вашей или внучке пригодится.

– Что вы? Им это неинтересно.

– Да, – вздохнула Агата Тихоновна. – Но всё равно запишите.

– Может быть, – уклончиво пообещал Иван Петрович.

Агата Тихоновна сгребла пирожки в пакет и вышла из дома. В подъезде было значительно прохладней, чем в квартире, и она почувствовала укол совести. Всё-таки дочь права. Духовкой лучше пока не пользоваться.

Агата Тихоновна спустилась этажом ниже и нажала на кнопку звонка. Подождала. Приложилась ухом к двери. Тишина. Спит? Или ушёл? Мало ли. Нажала ещё раз, подержала кнопку подольше. Снова прильнула ухом. Тихо.

«Ладно. Позже приду. Жаль только… Хотелось, пока тёпленькие. Что-то не везёт сегодня. И дались ей эти пирожки».

На лестнице показалась голова Саньки-коневода.

– О! Здорова, хрычовка старая! – поприветствовал в своей манере Сашка, осклабив беззубую пасть.

– Ты младше меня на год. – Ей не хотелось разговаривать с этим неотёсанным мужланом преклонных лет, как сказал бы богатый на красивые эпитеты Иван Петрович, литературный язык которого разительно отличался от грубого и пошловатого набора фраз и выражений коневода.

– На це-е-елый год! – многозначительно поднял вверх палец противный сосед. – А жениха твоего на целых десять.

Решив не связываться с хамом, Агата Тихоновна повернула к лестнице.

– Эт чё у тебя? – Санька перегородил дорогу. – Пирожки?

– Не твоё дело. Дай пройти.

– Может, угостишь?

– В другой раз.

– От и жадная ты, Агата. Куда Ваньке столько-то?

– Ладно, бери, – раскрыла запотевший пакет Агата Тихоновна. Санька тут же запустил в пакет ручищу, стараясь захватить квадратными пальцами сразу три пирожка. Агата Тихоновна сжала по бокам пакет, и Саньку пришлось два из захваченных выпустить, иначе руку было не вынуть.

– Вот, говорю, жадная! Ведь так и пропадёт твоя стряпня. Ваньку-то, небось, дочь забрала, что-то он последнее время хворать начал.

– Хворать? А что с ним?

– Хрен его знает. Сердце вроде. Он на меня рявкал, что я на балконе курю, а к нему в квартиру затягивает. Как будто я виноват. Я же на своём балконе курю, имею право, а раз тебе затягивает, то это твои проблемы, закройся и сиди, дыши своими собственными вонизмами, – заржал Санька, разламывая пирог пополам. – С яблоками? – скривился. – А чё не с картошкой? Я с картохой люблю.

– Ну извини, на тебя-то я как раз и не рассчитывала, – задумчиво произнесла Агата Тихоновна и снова направилась к двери Ивана Петровича. Вдавила палец в кнопку звонка и не отпускала в течение минуты. Прислушалась.

– Сань, у тебя лом есть?

– Нету, – прочавкал бывший коневод.

– Как так? Ты же мужик! Тут лом нужен.

– Ну извини, на тебя я как раз не рассчитывал, – передразнил коневод.

– А какой-нибудь другой инструмент? Надо дверь вскрыть, чует моё сердце, что-то неладное.

– Думаешь, задохнулся-таки? – заржал как конь Санька, но поперхнулся и закашлялся.

– Ты когда с ним говорил?

– Дык больше недели уж.

– А после видел?

– Не-а.

– Можешь замок вскрыть?

– Эээ, ты за кого меня принимаешь, я те чё, взломщик, ёптить? Хочешь, чтоб меня в тюрьму упекли?

– Ты вскрой, а я скажу, что это я.

– Ну да, скажешь… Так я тебе и поверил. И другие не поверят. Да и Ванька ещё потребует денег за замок сломанный. Не, Тихоновна, я на такое не подписывался.

– Забирай все пирожки, и ещё напеку, только помоги. Понимаешь, не мог он к дочери уехать, у них сложные отношения. Ну пожалуйста, Сань.

Коневод заколебался.

– Ладно, так и быть. Только если что, я тут ни при чём, это раз. И пирожками меня будешь неделю кормить, идёт?

– Идёт. Только давай быстрей за инструментами иди, – Агата Тихоновна протянула пакет.

Санька вцепился в пакет, но не двинулся с места.

– Ну чего стоишь? Иди, говорю.

– А пироги, чтоб с картохой.

– Будут тебе с картохой, иди уже. – Толкнула нерасторопного соседа.

– Чё ты толкаешься? Не надо никуда ходить, я эту дверь одной левой вышибу.

Санька повернулся боком к двери и со всей силы пнул ногой. В замке хрустнуло, дверь встревоженно хрякнула, но выдержала. Это Саньку подзадорило.

– На, поддержи, – вернул пакет и, отойдя пару шагов, прицелился. Со стороны всё выглядело комично: коневод прищурился, согнул ноги в коленях, как делают прыгуны на соревнованиях, и, пружиня шаг, скакнул к двери. Выбросив ногу вперёд, он вторично пнул дверь. Дверь ответила тем же, что и в первый раз, правда, теперь «хряк» был более длительным, а хруст – громким и резким.

Санька решил сменить тактику и, развернувшись, ударил дверь плечом. Створка отлетела, и в нос обоим ударил отвратительный запах мочи и кала.

– Фу, – поморщился коневод, – папиросы мои ему воздух портили.

Оттолкнув его, Агата Тихоновна быстро пересекла прихожую и заглянула в комнату. На полу рядом с диваном в луже собственных нечистот лежал Иван Петрович.

В открытую форточку влетела муха. Большая, жирная, переливающаяся синтетическими оттенками зелёного и розового. Облетев комнату, приземлилась на рукав белого халата миниатюрной медсестры. Потопталась. Не понравилось. Перескочила на шапочку врача, высокого немолодого уже мужчины со скульптурными формами Геракла, которые отчётливо выпирали из ткани халата.

– Инсульт, – заключил врач и оторвался от вытянутого в струночку тела Иван Петровича, чем вспугнул потирающую лапки муху.

– Жить будет? – проскулила из угла Агата Тихоновна и отмахнула назойливое насекомое, которое никак не могло определиться с местом своего присутствия.

– Жить будет, но… – Врач скрутил фонендоскоп. – У него параплегия.

– Это что ещё за зверь такой? – испуганно спросил коневод Санька, прижимая к груди пакет с пирожками, к которым подбиралась зелёная муха.

– Проще говоря, паралич. – Немолодой Геракл сложил инструменты в чемоданчик. – Нижних конечностей. – Защёлкнул замки.

– Ёптить, – Санька сполз по стене и замер на корточках.

– Что же делать? – пролепетала Агата Тихоновна.

– Мы его сейчас заберём, отвезём в стационар. А вы свяжитесь с родными.

– Родными? А как? У него дочь… где-то в Химках, но я не знаю ни адреса, ни телефона.

– Ну кто-то же должен знать. – Молоденькая медсестра участливо смотрела на Агату Тихоновну. – Поищите здесь, может, в его телефоне в контактах есть? В наше время найти человека труда не составляет. Всем всё про всех известно.

– Кому известно?

– Ну как? В интернете всё есть.

– Не пользовался он интернетом,

– Он, может, и не пользовался, а дочь наверняка. Вам самый лёгкий способ подсказываю, можно через милицию, конечно, но это такой геморрой.

– Для меня геморрой ваш интернет. – Агата Тихоновна отвернулась к окну.

– Ну как знаете. Только учтите, в больнице его в лучшем случае месяц продержат, а потом домой отправят, и за ним нужен будет постоянный уход. Нужна будет сиделка и всё такое. – Девушка закрыла тетрадку и замахала ею перед лицом. – И здесь не мешало бы хорошенько проветрить и вымыть, иначе в такой жаре тут мухи заведутся. Вам надо как можно быстрее дочь найти. Или каких-нибудь других родственников.

– Вымыть я и сама могу. – Агата Тихоновна проводила взглядом носилки,. А других родственников у него нет.

Когда возглавляемые Гераклом и медсестрой санитары вынесли обездвиженного хозяина из квартиры, Агата Тихоновна дала волю слезам.

– Я тоже пойду. – Давя на пятки, Санька ошкурил спиной побелку, всё так же прижимая пакет к груди. Зажатая пирожками муха возмущенно жужжала и билась в истерике о полиэтилен. – Не люблю я это… Тихоновна… не люблю… Ты сама тут… – Санька перебирал ногами, двигаясь к дверям спиной и кланяясь, как слуга какого-нибудь паши.

– Иди, – отмахнулась от него Агата Тихоновна.