Текст книги "Нечаянная мелодия ночи"

Автор книги: Елена Сазанович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– В нашей деревне его попросту нет, – притворно вздохнул Игнат. – А что, это правда, что его уже изобрели?

Я отмахнулась от брата, как от назойливой мухи и демонстративно повернулась к нему спиной.

Мы с Германом болтали обо всем на свете. О литературе, живописи, музыке. Удивительно, но у меня с ним оказались на редкость схожие вкусы. Он обожал классику в литературе, реализм и импрессионизм в живописи. С явным недоверием относился к модернизму, считая, точно как и я, что он – всего лишь либо дань моде, либо попросту прикрытие собственной бездарности.

Мои очки резко возрастали, и изредка я с победным видом бросала на Игната испепеляющие взгляды. Герман, как я и предполагала, являл собой совершенство, но разве может первая любовь быть иной? Духовные идеалы для Германа были превыше всего. Он, как и я, предпочитал остаться с дыркой в кармане, чем заниматься нелюбимым делом, либо продавать свои таланты за деньги…

Между столиками прошла ярко накрашенная развязная девица. В узком, очень коротком черном платье, с огромным вырезом, оголяющим все ее прелести. Герман проводил ее долгим взглядом, а она долго не думая бухнулась какому-то лысому толстяку на колени и вызывающе поцеловала его.

Я не выдержала и обратилась к Игнату.

– Я не знала, что ты работаешь в клубе, где шастают девицы легкого поведения, пьяные вдрободан.

Игнат расхохотался. И стукнул кулаком по своему колену.

– Слышала бы она тебя, Светка! У них теперь она называется звездой экрана! Или секс-символом! Они все называют ее не иначе, как Мадам Секс-талант!

Я не поверила. Мой братец наверняка разыгрывает меня. Чтобы эта дешевка с пошлой внешностью. Бесцветная и безвкусная… И я за помощью обратилась к Герману. Он развел руками. И подтвердил слова брата.

– Увы, таков ее имидж. Мне это тоже, Светлана, не нравится. К сожалению, настоящих актрис теперь встретишь редко. Не говоря уже о настоящих девушках. Впрочем, – он мне улыбнулся. Так тепло, что в моей груди стало жарко. – Впрочем, сегодня я имел честь узнать одну милую и настоящую девушку. Как хорошо, что еще остались такие, как ты.

И он слегка прикоснулся к моей руке. И я почувствовала, что густо краснею. Игнат во все глаза смотрел на Германа, чуть ли не как на сумасшедшего, наверняка понимая, что проиграл окончательно.

Этот вечер я, может быть, не смогу забыть. Может быть… Хотя любое прошлое причиняет мне боль.

3

В этом году лето наступило рано, весной. Стоял свежий летний вечер. Он пах терпко, смолой только что оживших деревьев. Круглая фосфорическая луна касалась ветвей. И звезды почему-то часто падали с неба. Словно чьи-то уже отлюбившее свое души приветствовали зарождение новой любви.

Мой брат оказался на удивление тактичным и ускорил шаг, оставляя нас с Германом далеко позади. А Герман все говорил, говорил… Словно пытался заглушить словами возникшую неловкость, когда мы остались наедине. Я плохо помню, о чем он говорил. Но хорошо помню, что все его слова были повторением моих мыслей, моих идей, моего мировоззрения. Я не вникала в его монолог, потому что уже любила. Мне нравилось идти просто так, рядом с ним, ощущая прикосновение его плеча, слыша, но не слушая его голос.

– Нельзя желать того, чего не знаешь, – словно издалека до меня донеслись слова Германа. – Это изрек мудрый Вольтер. Ты согласна с ним, Светлана?

Герман остановился и заглянул вглубь моих глаз. Я запрокинула голову и молча разглядывала его красивое лицо. Нельзя желать того, чего не знаешь. Я много еще не знала в жизни. Но сегодня, в эту минуту, этим теплым, пахнущим смолой вечером, в окружении звезд, чувствуя на себе дыхание Германа, я наверняка знала, чего желаю. Мне хотелось, чтобы он поцеловал меня. Нет, не так, как когда-то меня целовал мой одноклассник, неуклюже и торопливо. Мне хотелось настоящего, взрослого поцелуя. Поцелуя, который запомнился бы на всю жизнь.

Я запомнила на всю жизнь этот поцелуй. Потому что от Германа его так и не дождалась. А сама, неловко, ничего не соображая, со всей силы обхватила его голову ладонями и резко притянула к себя. И Герман так же страстно и горячо ответил мне. И почему-то я почувствовала на губах прохладу. А еще этот поцелуй пах мятой. Герман любил мятные леденцы с детства. После мяты всегда на губах остается легкая прохлада…

От страха, неловкости и стыда я позвала своего брата. И он мгновенно очутился возле нас. Он не на шутку встревожился.

– Мы просто соскучились по тебе, дружище, – ободряюще улыбнулся Герман.

– Не знал, что от скуки так отчаянно кричат. Ну что, Светик, пора домой.

Домой… Дома я неподвижно пролежала всю ночь. Не сомкнув глаз. Уткнувшись лицом в подушку. Мое сердце отчаянно колотилось. Моя первая любовь переполняла меня. И ей было тесно в груди. Ей хотелось наружу. Облечься в слова, в доверительный разговор. И я позвала брата.

Игнат, улыбаясь, слушал меня. Мою бессвязную речь о любви. О взаимной любви. Я страстно доказывала, как любит меня Герман. Что к нам пришла настоящая любовь, любовь на всю жизнь.

– Ты доказываешь это себе или мне?

– Нам обоим. А еще Герману. Жаль только, что он не слышит, – недовольно буркнула я, раздосадованная, что Игнат всегда проникает вглубь моих мыслей, в которых я не хочу признаваться даже себе.

Игнат ласково потрепал меня по щеке, почувствовав мою досаду.

– Все это прекрасно, сестренка. И вечер, и звезды, и любовь. Только я хочу, чтобы ты поняла другое. Даже если любви не будет, даже если она не получится, или просто покинет тебя, ты должна помнить, что и вечер, и лето, и звезды будут всегда. В любви не стоит замыкаться на конкретном человеке. В любви важно состояние, ощущение счастья. А человек… Мир гораздо богаче одного человека. Ощущение жизни должно быть всегда, и без любви. А вот ощущение любви невозможно без жизни. Поэтому… Поэтому жизнь гораздо мудрее и гораздо богаче…

– Ты словно готовишь меня к худшему! – я отчаянно смотрела на Игната.

– Нет, Светка. Я просто пытаюсь готовить тебя к жизни. Но у меня это плохо получается. Видимо, каждый должный прожить свое, то что ему выпало. Проживи это достойно.

Уже потом, гораздо позднее я поняла, что Игнат прав. Но достойно прожить любовь так и не сумела. Уже потом, гораздо позднее, я сама поняла, что пережить нужно и недостойное. И чем раньше, тем лучше. Чтобы не повторять ошибок. Уже потом, гораздо позднее, я поняла, что ошибки в любви повторяются почти всегда.

4

А тогда, в эту летнюю теплую ночь я отмахнулась от слов Игната. И жила ощущением счастья. И счастье я видела только в любви к Герману. А уже потом были и звезды, и луна, и запах смолы от распустившихся деревьев.

Целый день я ждала телефонного звонка. Бродила по пустой квартире из угла в угол. Бросалась к трубке, проверяя работает ли телефон. Телефон работал. И молчал. А я назло его молчанию сочиняла историю нашей любви с Германом. И в этой истории я до деталей знала дом, в котором мы с ним будем жить (Герман сам его построит!), знала веранду, на которой мы с ним будем летними вечерами пить мятный чай (Герман ведь любит мяту!), обсуждать серьезную литературу. Я знала имена наших детей (Герман будет прекрасным отцом!) и знала, как мы будем встречать вечерами его с работы (Герман прославится на весь мир, он так талантлив!).

Герман, Герман, Герман. В мире для меня существовал только он. И никого больше. Я была готова ради него в те минуты продать родных, друзей, себя. Лишь бы всегда со мной был рядом Герман. Лишь бы всегда чувствовать на губах его поцелуй, пахнущий мятой. Поцелуй, после которого на губах остается привкус легкой прохлады.

А телефон все молчал. Но это не имело значения. Значит, он не может позвонить, значит он занят. А, возможно, он настолько очарован нашей вчерашней встречей, что мысли обо мне его сковывают, даже пугают. И он от волнения не может набрать номер. Так бывает. Границу между началом любви и ее продолжением всегда трудно преодолевать. Но мы обязательно преодолеем.

Я уже сожалела, что Игнат удрал из дому так рано. Он побежал на встречу с очередной подружкой, надрав целую охапку сирени под нашим окном. Мне не нужна охапка сирени. Мне достаточно одной веточки, подаренной Германом. С Игнатом было бы веселее ждать. Можно было бы поссориться, а потом помириться. Можно было бы поболтать о Германе.

Мысли мои потревожил резкий телефонный звонок. И у меня перехватило дыхание. Рука моя сильно дрожала, когда я поднимала трубку. И я боялась, что в трубке услышат оглушающие удары моего сердца. Но все было напрасно. И остановленное дыхание, и дрожащая рука. Звонил Игнат. И я сразу расслабилась и обмякла. А потом разозлилась. Нет хуже звонка, чем тот, который некстати трезвонит в часы долгого нетерпеливого ожидания.

– Светка, ты чего, злишься? Я хотел узнать, как ты, зря ты не пошла сегодня в школу уже второй день, директор в один миг поседеет, узнав, что его лучшая ученица прогуливает уроки, а я в клубе, здесь ужасно скучно, все те же рожи, а так больше никого и ничего для тебя интересного, я постараюсь пораньше смыться домой, ты меня жди, знаешь, поучи уроки, скоро экзамены, ты же умница, – Игнат тараторил без умолку и порядком мне осточертел. И я буркнув – «дурак» – швырнула трубку со злостью на рычаг.

И только потом, когда моя злость поутихла, я призадумалась. Мне стало неуютно. И я уже догадывалась почему. Что-то было не так в этом телефонном звонке.

Во-первых потому, что он вообще был. Игнат практически никогда не звонил домой с клуба. Он терпеть не мог лишних вопросов о своем ремесле. И предпочитал не отмечаться по телефону, а просто возвращаться домой. К тому же он частенько возвращался к утру. И лишнее напоминание об этом домашним было совсем не к чему, ведь это в очередной раз заставляло его чувствовать себя виноватым из-за ночных загулов.

Во-вторых… Господи, что-то еще было во-вторых. Ах, да. Слишком уж он небрежно сказал, что в клубе ничего нет для меня интересного. И каким бы беспечным тоном он это не произнес, именно эта беспечность меня и насторожила.

И в-третьих. В-третьих вообще никуда не годится. Он заявил, что отпросится с работы пораньше. И ненавязчиво приказал ждать дома, никуда не высовывая носа. Это было уж совсем не в его духе. И наталкивало на одну мысль. Он хотел меня от чего-то уберечь. Или от кого?

Игнат явно хотел схитрить, но перехитрил сам себя. Если бы он не позвонил, я бы наверняка никуда не пошла. У меня и в мыслях не было покидать сегодня свой пост у телефонного аппарата. Я бы точно продежурила здесь до полуночи и улеглась спать, успокоив себя тем, что Герман не смог позвонить от сумасшедшей любви ко мне. Бедный мой братец. Он был слишком наивен, чтобы вычислить до конца мои мысли. Я была гораздо подозрительней его. И поэтому тут же решила срочно бежать в клуб. Я не знала еще, что собираюсь там обнаружить, но знала наверняка, что Игнат позвонил неспроста.

Облачившись во вчерашний наряд тургеневской девушки, я стремглав бросилась в клуб.

Там царил тот же полумрак и сидели те же его завсегдатаи. В таких заведениях ничего никогда не меняется. Разве только в отличие от вчерашнего на гитаре сегодня играл мой брат Игнат. Я впервые слушала эту музыку. Прислонившись к стене, в самом неприметном уголке, я любовалась своим братом. Я восхищалась его музыкой. Я была уверена, что ее сочинил он. Такое мог сочинить только мой брат. Конечно, эти дураки, лениво жующие, лениво болтающие и лениво соображающие, были наверняка уверены, что Игнат играет Маккартни. И им не дано было понять, что в музыке моего брата гораздо больше бурных всплесков, искристой любви к жизни, каким-то невероятным образом сочетающейся с глубокой печалью. Но эту печаль могла угадать только я. Не зная ее происхождения. И не желая знать.

Игнат слишком резко сыграл последний аккорд и скрылся за кулисами. И раздались ленивые аплодисменты. Хотя и аплодисментами нельзя было это назвать. Так, редкое похлопывание в перерывах между очередной рюмкой. И я с ненавистью оглядела эти лица, которые не умели ценить талант и боялись его. Потому что были заняты только собой. Боготворением своей особы, значимость которой была прямо пропорциональна способностям.

На этом, пожалуй, моя мудрая мысль и прервалась. Потому что я увидела Германа. Он развязно сидел на неудобном кресле, крепко обняв вчерашнюю вульгарную девицу, которую они называли секс-звездой. Она примостилась у него на коленях и откровенно целовала его в губы. И платье у нее было еще короче, чем вчера, и губы были еще ярче накрашены, и вырез еще больше оголял ее грудь. И Герман, мой Герман, обожающий Тургенева, без ошибок цитирующий Вольтера, взахлеб читающий Лермонтова. Мой Герман, совершенство лица и мыслей. Ненавидящий пошлость и трусость. Мой Герман… В эту минуту мой Герман все крепче и крепче прижимал к себе эту девицу, о которой вчера говорил с таким неподкупным негодованием. И его рука гладила ее колено в черном чулке. И в перерывах между поцелуями он с обожанием вглядывался в это накрашенное восковое лицо. Прикасался к этим накрашенным волосам. И при этом что-то томно шептал. Неужели Вольтера?

Я выскочила из клуба. Я не видела дороги домой. Я плохо помнила, как мама открыла мне дверь. И я, как заученный текст, ей сказала. Мой голос был тверд и решителен.

– Мама, извини, я не буду ужинать, у меня много уроков.

Я настолько хотела остаться одной, я настолько боялась расспросов и лишних слов, что мама ничего не заподозрила.

Я плохо помнила, как закрылась в своей комнате. И уселась в кресло. И так просидела всю ночь, неподвижно, глядя в одну точку. К утру мою боль наконец-то заглушил сон. Проснулась я от настойчивого стука в дверь. Раздался голос брата, такой бодрый, такой веселый, что я поморщилась. Он был некстати.

– Светка, открой, ты что там закрылась.

– Я учу уроки, – вновь этот заученный текст. – У меня скоро экзамены, Игнат. Мне нужно готовится. Пожалуйста, не мешай.

Если бы он увидел меня, он бы все понял, по моему растрепанному виду, по моим кругам под глазами. Если бы он увидел меня, я бы не выдержала и разрыдалась у него на плече. Мне не хотелось рыдать ни на чьем плече. Мне хотелось лишь одного – чтобы оставили меня в покое.

– Ничего не случилось, Светик? – немножко встревоженно спросил он.

– Ничего, – вновь мой заученный текст.

– А как же любовь? – вновь с недоверием.

И я решила окончательно разрушить его оправданную тревогу.

– Ты же меня знаешь, Игнат. Я вполне ответственный человек. И в отличие от тебя умею совмещать чувства с делом.

Игнат окончательно успокоился. В этом он не сомневался.

Мой брат был в очередной раз влюблен. И ему меньше всего хотелось вдаваться в подробности моих чувств и мыслей. Он наверняка торопился в предвкушении предстоящего свидания. Он напевал во весь голос и наконец выскочил за дверь.

Я машинально приблизилась к окну и увидела, как он вновь суматошно обдирает куст сирени, составляя огромный нелепый букет. Он поднял голову на наше окно, словно почувствовал мой взгляд. И я резко отпрянула. И неожиданно успокоилась. Мой веселый брат с огромной охапкой цветов, раннее утро, дышащее летней прохладой, звуки магнитофона, раздающееся из соседнего окна, все это привело меня в чувство. И я стала соображать.

Время вновь потекло своим чередом. И вновь я ожила. И прошлый вечер мне представлялся каким-то нелепым кошмаром, в котором была повинна в первую очередь я. И мое воображение тут же придумало оправдательную историю для Германа. Мое воображение было ловким и смелым.

Герман любит меня. Иначе и быть не может. Он не может не любить тот летний вечер, он не может забыть наш поцелуй. Наверняка, он растерялся от переполнявших его чувств и в ожидании меня напился в клубе. И эта наглая девица плюхнулась на колени, когда он уже ничего не соображал. Ему, наверняка, теперь стыдно. И он кусает локти от отчаяния. Глупенький, он не понимает, что я его простила. Он не понимает, что я могу понять все.

К вечеру мое понимание как-то поутихло. Я начала нервничать. Телефон молчал. Конечно, Герман мог молча любить, но не настолько же, чтобы вообще пропасть. И не настолько же, чтобы превратиться в пьяницу, начисто забывшего про Вольтера и Лермонтова и целующего первую встречную девицу сомнительного поведения.

Когда позвонил к вечеру Игнат, чтобы удостовериться, что я дома прилежно занимаюсь алгеброй, я уже не удивилась его звонку. Я тут же уверила его, что никуда не собираюсь выходить и даже умудрилась пошленько хихикнуть в трубку и отпустить едкое замечание по поводу его очередной пассии и куста сирени. Мой брат успокоился. Если бы он был чуть поумнее, он сообразил бы, что девушка уже несколько дней не видевшая свою первую любовь, просто не может так разговаривать и тем более заниматься алгеброй. Но Игнат был не настолько хитер. К тому же влюблен, что делало его еще счастливее, и значит глупее.

А я тотчас стала собираться в клуб. Вновь облачившись в прежний скромный наряд. Когда я взглянула на себя в зеркало, мне захотелось кричать. Я ненавидела это отражение. Это платьице самой немодной длины, за колено, эту косу корзинкой, эти туфли «лодочки», вышедшие из моды лет сто назад. Дура, идиотка! Разве в таком виде можно понравиться парню! Я начисто забыла про свои эксперименты, про свои убеждения, что любовь приходит внезапно, как озарение и ей безразличны наряды, косметика, туфли и лицо. Ей важны чувства, мысли душа. Бред какой-то. И я вспомнила эту секс-девицу. И она мне уже не казалась столь пошлой. Напротив, вдруг она предстала передо мной сияющей звездой, озаряющей этот клуб. Она вдруг предо мной предстала Богиней, к ногам которой готовы упасть все парни. И какое имеет значение, знает ли она кто такой Вольтер и читала ли она когда-нибудь Лермонтова. И какое имеет значение, может ли она связать два слова, для нее важны нежные прикосновения, чувственные поцелуи, ласковый шепот. И разве этого мало для любви?

Этими мыслями я предавала себя, свои совершенные мечты. Но я не думала о предательстве. И мечтать у меня не было больше желания. Я просто хотела, чтобы меня любили. И цена этой любви для меня уже не имела значения.

И я, выскочив за дверь, стремглав бросилась вверх по лестничной клетке. Этажом выше жила моя соседка Лидочка. Хотя возрастом она была старше не только меня, но и на пару лет моего брата, ее все равно все без исключения звали уменьшительно-ласкательно – Лидочка. Она была очень одинока и не очень красива. И тем не менее у нее всегда толпилась масса народу, в основном мужчины. И не только потому, что она была очень гостеприимна. Просто она на любой вопрос могла дать ответ. И у нее всегда можно было отвести душу. Она относилась к категории тех женщин, которые очень любят парней, делая вид, что по-матерински, чтобы их не вспугнуть. Она относилась к категории тех женщин, которых парни не очень любят. И относятся к ним чисто по-дружески. И она довольствовалась, что они запросто могли поплакать у нее на плече, рассказывая душещипательные истории о своих злых женах или неверных любовницах. И они не стыдились своих слабостей, поскольку относились к Лидочке как к некому детектору правды. И всегда считали, что Лидочка меняет своих любовников, как перчатки. И не помышляет о замужестве, поскольку больше всего на свете ценит свободу. Не подозревая, что она в сущности была очень одинока, несчастна и по-своему трогательна. И попадись ей хороший парень, она была бы прекрасной женой и хозяйкой.

Лидочка как-то умела подать себя совсем по-другому. Она наряжалась в броские, часто нелепые наряды, сильно, не в меру красилась и без конца бесстыдно врала о своих любовных похождениях. Я подозревала, что она была первым увлечением моего брата. Его покорил ее так называемый опыт и полное отсутствие обязательств. После этого Лидочка стала ко мне особенно тепло относиться, и я иногда замечала, что она по-прежнему поглядывает на Игната с нежностью. Но мой безголовый брат этого не замечал или не хотел замечать. Хотя частенько бывал у нее но исключительно в качестве приятеля, с которым можно выпить бутылочку хорошего винца и мило над чем-нибудь посмеяться. Хотя, наверняка, Лидочке было в эти моменты совсем не до смеха. Игнат же считал в порядке вещей эти безобидные походы в гости. Он знал, что нравился всем девушкам на свете без исключения. И всегда знал, что никому ничем не обязан.

Вот к этой Лидочке я и побежала за помощью. Она тотчас отворила мне дверь, крупнолицая, румяная, пышнотелая, в облегающем платье и на каблуках. В ее ушах позвякивали огромные золотые кольца. Лидочка всегда была в форме, поскольку знала, что в любую минуту к ней могут нагрянуть гости. Но моего визита она ожидала меньше всего. Несмотря на теплое ко мне отношение она инстинктивно чувствовала, что я совсем другая и меня не может заинтересовать ее болтовня, а на любые вопросы я могу запросто отыскать ответы в книжках.

– Лидочка, выручай. Ты знаешь, что нужно для того, чтобы понравиться парню.

– Ничего себе! – присвистнула от удивления Лидочка. Мой визит ей явно польстил. – Как быстро меняются нравы.

– Не так уж быстро и не так уж меняются, – я уже злилась на себя за свой приход. За свою слабость. Но вспомнив про Германа, тотчас отбросила сомнения.

И через некоторое время я уже стояла перед зеркалом в очень узком и очень коротком черном платье, на высоченных каблуках. С распущенными взбитыми волосами. А Лидочка усердно делала на моем лице макияж. Она густо красила мне ресницы, макала кисточкой в румяны, подводила ярко-красным карандашом толстый контур губ. И мне казалось, что мои мысли и чувства раскрашиваются в нелепые яркие цвета и теряют свою первоначальную чистоту, первоначальное значение. С зеркала на меня смотрела ярко-накрашенная женщина, очень взрослая, очень чужая, со странным диким охотничьим блеском в глазах. На меня с зеркала смотрела одинокая женщина, желающая любым способом заловить мужика. Я была другая, я не хотела быть такой. Но отступать было поздно.

– Здорово! – восторженно выдохнула Лидочка. – Теперь от тебя все мужики попадают!

Мне не нужны были падающие мужики. Мне нужен был Герман. И наспех поблагодарив Лидочку, поблагодарив неискренне, озлобленно, словно она была виновата в том, что со мною произошло, я выскочила на улицу. Так и оставив стоять ее в дверях, растерянную и несчастную, знающую ответы на все вопросы на свете. Но на мой так и не сумевшую ответить. Потому что я его так и не решилась задать.