Текст книги "Всё хоккей"

Автор книги: Елена Сазанович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ого-го! – Макс слишком откровенно посмотрел на большие квадратные часы, почти сливающиеся с белой стеной, и нетактично громко присвистнул.

Мне пришлось резко встать с места.

– Извините, – сухо сказал я. – Я действительно слишком уж воспользовался вашим гостеприимством.

Я прошел в коридор, набросил на себя потрепанное пальто и нахлобучил на глаза кепку.

– А я с удовольствием дал вам этим воспользоваться, – широко улыбнулся мне Макс, пожимая на прощание руку. – Тем более у нас не только был общий, как оказалось, друг, но и возникло общее дело.

Я вопросительно приподнял брови.

– Вы будете писать о жизни и смерти Смирнова, – пояснил Макс. – И мой долг всячески вам в этом помогать. А я примусь за скрупулезное исследование души того, кто убил ученого. Разве это не общая цель? Эти два человека, хоть и не были даже знакомы, но роковым случаем теперь навеки повязаны.

Краска медленно подступала к моему лицу, вплоть до удушья. И я некстати закашлялся.

– Холодновато, поди, в таком пальтишке, – сочувственно заметил Макс и бесцеремонно пощупал ткань старого пальто, приобретенного мною в комиссионке. – Но я смею надеяться, что ваша книга позволит вам приобрести что-либо подобротнее.

– Вы прекрасно знаете, что я пишу не ради гонорара, – сдавленным голосом прохрипел я.

– Безусловно! Это ваш долг и дань памяти погибшему другу. И, безусловно, мы еще встретимся. И я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Мне лишь нужно завершить кое-какие дела, и я полностью в вашем распоряжении. И тут же вас оповещу, позвольте ваш телефончик.

Макс тут же вытащил из кармана светлых хлопковых брюк мобильник, и я машинально продиктовал свой телефон.

– Всего доброго, – я вторично протянул руку, желая поскорее ретироваться.

Макс задержал мою руку в своей и навязчиво впился в меня глазами.

– Погодите, погодите, все-таки мне ваше лицо определенно знакомо, – он нажал на выключатель, яркий свет ударил мне прямо в глаза. Я резко зажмурился, мне показалось, что я на допросе.

– У меня феноменальная память на лица, – самодовольно произнес Макс. – Профессиональная привычка, в некотором роде. Я запоминаю с первого взгляда своих пациентов. Стоит мне лишь раз взглянуть им в лицо, я почти безошибочно угадываю суть, нет, не детали, а основную суть их характера. Детали уже потом, при откровенной беседе.

– И что вы про меня угадали? – я вызывающе посмотрел на Макса.

– Вас что-то мучит. Что-то определенно важное. Мучит настолько, что вы чуть ли не готовы сломать свою судьбу.

Я не выдержал и снисходительно улыбнулся.

– Вы плохая гадалка, хотя не спорю, наверняка, профессионал в своем деле. Но подобные вещи можно сказать про каждого. Практически каждого что-то мучит и каждый не раз готов сломать свою судьбу. Я не исключение, особенно после того, как потерял лучшего друга и, следовательно, пережил трагедию. Еще бы меня что-то не мучило. Вот вас разве ничего сейчас не мучит?

Макс выдержал мой взгляд.

– Ну что ж, возможно вы прав, – великодушно согласился он. – И все же… Ваше лицо…

Я широко распахнул дверь. И уже одной ногой переступил через порог.

– Ах, да! – вдруг ненароком бросил Макс мне в спину. – Я видел вас на похоронах Смирнова. Только вы, почему-то, прятались за чужой могилой. Почему?

Я, не оборачиваясь, резко ответил.

– На сей раз, вы определенно ошиблись. И вас определенно подвела профессиональная память.

Я плотно закрыл за собой дверь и через ступеньки бросился стремглав вниз, не дожидаясь лифта. И лишь в своем желтеньком феррари почувствовал себя в полной безопасности. Но ненадолго. Я вдруг понял, какую совершил ошибку, оставив свой номер телефона. Если он того пожелает, запросто может вычислить, кто к нему приходил. В этой квартире жить уже было небезопасно. К тому же подходил срок моего возвращения с Канарских островов. Меня вскоре будут разыскивать коллеги. Диана, пожалуй, уже вся извелась. Что ж, пришло время что-то решать. Немедленно, сию секунду.

Я припарковал машину возле супермаркета, закупил там еды. Уже, без зазрения совести, купил бутылку дорогого виски. Мама бы наверняка не одобрила подобный демарш. Но мама была далеко. Кроме нее мне никто не мог посоветовать, как жить дальше. На это, я смел надеяться, была способна только бутылка хорошего виски…

Уже дома, в своем тайном убежище, я накрыл себе стол – по богатому. Сварил раков и омаров, нарезал толстыми ломтиками красную ветчину, налил полный бокал и, укутавшись в пушистый плед, почти сразу его выпил.

Мысли сразу же стали приходить в порядок. Конечно, самым разумным было еще потянуть время. Телефон отключен, а дверь можно и не открывать, не будут же ко мне вламываться. Но интуиция, разбавленная щедрыми глотками виски, подсказывала, что нужно решить вопрос немедленно. Пора вернуться из Канар и выйти на свет.

Виски не только привело мои мысли в порядок, но и определенно притупило совесть. Мне вдруг этот месяц, проведенный в обществе вдовы, в самобичевании и самоограничении показался не просто глупым, но и до крайности комичным. Что я себе придумал! Разве Макс не прав, что мне теперь гораздо тяжелее, чем жертве. И это в некотором роде трусость, вот так, в один день, бросить большой спорт, карьеру и пустить свою жизнь под откос, рыдая по ночам в подушку по безвременно погибшей жертве. Да, мама бы это расценила как малодушие. И не только мама. Все мои товарищи по команде в один голос уверяли меня, что нужно все забыть и вернуться к полноценной жизни. Какого черта я здесь пью в одиночку! А не возвращаюсь с Канар, загорелым и отдохнувшим?

Мои мысли, разогретые виски, прыгали, разлетались и вновь соединялись, пока, наконец, не сложились в одну мозаику. Где был изображен я с золотой клюшкой в руке. И где-то мой дом, мой особняк, мои друзья и вся моя такая беспечная и благополучная жизнь. Что ж, пожалуй, я поблагодарю виски, и распрощаюсь с ним навсегда. Больше пить не следует. Совесть вновь спит крепким сном, как младенец. Я уже определенно знаю, что делать. Я возвращаюсь. И предвкушаю, как меня встретят друзья, с распростертыми объятиями. Как Диана бросится мне на шею. И одна маленькая рыжеволосая фанатка помашет мне платочком с трибуны после очередного моего триумфа (почему бы и нет?). Этот месяц я навсегда вычеркну из своей жизни, как кошмарный сон. Про трагедию уже никто, кроме родных Смирнова и меня, не вспоминает. В нашей стране все забывают быстро. И особенно трагедии. Поскольку они имеют несчастье слишком часто меняться.

Я подключил телефон и быстро, уверенно стал набирать номер Лехи Ветрякова.

Мне никто не ответил. Но я чувствовал, что нужно прямо сейчас, во что бы то ни стало дозвониться, договориться. Я словно боялся, что если не сейчас, разом, махом, что-то непредвиденное, страшное, вновь может нарушить мои планы. Я лихорадочно набирал и набирал разные номера. «Никого нет дома, оставьте свое сообщение на автоответчике». Мобильный тоже не отвечал или абонент были временно недоступен. Все одно и то же. А когда, когда абонент будет доступен! Я в бессилии опустил руки. Схватился руками за голову. Господи! Что это я! Ну, нет сейчас Лехи, будет через полчаса, час… Нет, нужно хоть с чего-то начать мое возвращение. Тогда начну с Дианы! Конечно, это самое разумное, и самое приятное. Как я сразу не сообразил! Нужно вначале вернуться домой, а потом уже в спорт. В спорт нужно возвращаться только из своего дома, чтобы все поняли, что у меня все, как и прежде.

Я позвонил Диане. И уже не удивился, и не разозлился, что ее телефон тоже не отвечал. Диана наверняка на показе мод, а, возможно, снимается в очередном ролике или сериале. Она так востребована сегодня! Так самодостаточна! С какой стати молоденькой хорошенькой девушке сидеть дома. Или отвечать по мобильнику, если на нее наведены софиты?!

Я аккуратно поставил бутылку в бар, мне она уже не пригодится. Тщательно побрился, принял душ и собрал немногочисленные вещи. Что ж, я взглянул на себя в зеркало, в отражении на меня смотрел вполне симпатичный, чистенький, ухоженный, богато одетый парень, от которого освежающе пахло французской туалетной водой. Эстет, как и прежде. И какой черт меня надоумил становиться бомжом! Все игра в благородство! Никогда я им не отличался. Пусть оно останется на долю моего бывшего дружка Саньки Шмырева. С меня вполне достаточно золотой клюшки, уютного особняка, желтенького спортивного феррари и французской туалетной воды. Ах да, еще Дианы.

И я решительным шагом направился к ней. В этом тайном убежище мне было больше делать нечего.

Уже на улице, глубоко вдыхая морозный ветер вперемежку со снегом, я вдруг вспомнил, что забыл рукописи Смирнова. И поморщился. Плохая примета. Значит, ухожу не навсегда. Но еще хуже возвращаться. И я не вернулся. А запрыгнул в машину и уже через минут сорок поднимался на лифте в свою городскую квартиру.

Я открыл двери своим ключом. Уверенно перешагнул порог, в темноте едва задев головой огромную хрустальную люстру в просторном холле. Подвески звонко зазвенели, словно колокольчики. А в нос ударил сладкий запах духов. Диана неисправима. Почему она так любит все напыщенное, как эта люстра, и сладкое как эти духи. Я словил себя на мысли, что мы любители совершенно разного. Но ничего, это никогда не мешало нам любить друг друга. Едва слово любить пронеслось в моем мозгу, я вздрогнул. Почему то мне меньше всего хотелось сегодня любить Диану. Но я тут же списал это на свою многодневную усталость от пережитого.

В комнате, как и следовало ожидать, были разбросаны многочисленные крикливые тряпки Дианы, а на диване валялись ярко оранжевые шкурки мандаринов, их запах навязчиво разносился по всей комнате. Невольно я почувствовал легкий укол совести. Я так и не сходил на могилу Альки. Ведь собирался же совсем недавно положить цветы и поправить ограду. Я встряхнул головой: черт, причем тут Алька! Я должен, я просто обязан ее забыть! Иначе мое возвращение будет бессмысленным.

Я поднял с пола журнал мод, машинально его перелистал. И в одно мгновение мир богемы промелькнул перед моими глазами. Безвкусно наряженные девицы, почти гренадеры, атрибуты роскошной жизни и виде дворцов с фонтанами, банкетные столы, ломящиеся от экзотических явств. Я поежился. Я так не хотел ни девиц, ни особняков, ни банкетов. Но я должен, черт побери, просто обязан все это желать! Боготворить это! Молиться на это! И почему меня вдруг тошнит при одном взгляде на этот пресытившийся бездарный бомонд.

Нет, я определенно устал. Нужно дождаться Дианы, чтобы все стало, наконец, на свои места. Не силой же себя сюда притащил!

И, чтобы скоротать время, стал поливать цветы, которые за время моего отсутствия не просто засохли, некоторые при чуткой Диане благополучно почили навеки. Это почему-то меня опять разозлило. Бездушная, легкомысленная девица. Интересно, она хоть одну книжку в своей жизни прочитала? Неожиданно этот вопрос меня очень заинтересовал. И я, полив цветы, убрав со стола и дивана ее вещи, прилег отдохнуть. Виски постепенно выветрилось, но голова гудела. Я задремал. Мне снились десятки, сотни ярко оранжевых мандарин, которыми метко стреляет в мою голову Диана. И от каждого удара голова тяжелеет, А Диана в легкой белой тунике и сандалиях на босую ногу, загорелая и счастливая, кричит:

– Еще, еще одно очко в мою пользу!

И я почему-то слышу голос Лешки Ветрякова:

– Талька! Талька!

Я корчусь от боли и просыпаюсь.

– Талька!

Леха Ветряков воотчию стоит у дивана и зовет меня.

Я тяжело поднимаюсь. Пожалуй, судя по обеспокоенному взгляду Лехи, видок у меня еще тот. Не помогли ни новые брюки, ни французская туалетная вода. Я себя переоценил.

– Вернулся? – встревожено спрашивает он.

Я пригладил свои взлохмаченные волосы.

– Как видишь.

– Что-то ты слабо загорел, – неуверенно говорит он.

– Да я прятался от солнца.

Леха подозрительно косится на меня. Он понимает, что на Канарах спрятаться от солнца довольно трудно. А я в свою очередь тоже подозрительно на него поглядываю. Что он делает в моей квартире и как он вообще открыл двери?

– У тебя дверь была открыта, – почему-то виновато оправдывается Леха.

– А как ты вообще догадался, что я здесь? – спросил я.

– А где ты еще можешь быть? – Леха пожимает плечами и отводит взгляд.

Да, действительно. Леха же понятия не имел о моей тайной квартире. Это его вполне оправдывает.

– Ну и как съездил? – Ветряков наконец сел на диван, забросил ногу за ногу и закурил.

– Нормально, – я насторожено смотрю на Ветрякова. Что-то не так, я это чувствую, но что? – Нормально. Я в форме.

– А по тебе не скажешь, – вздыхает Ветряков. – Похудел, осунулся, вон какие мешки под глазами.

– Это вполне поправимо. Ты, Леха, лучше скажи, когда мне приступать к тренировке?

– К тренировке? – Леха вздрогнул и вновь отвел взгляд. – Ну, как тебе сказать…

– Прямо скажи, прямо, и не юли. Я же чувствую, что-то не так, черт побери!

Я не выдержал и стукнул кулаком по столу. Одна единственная шкурка мандарина, которую я не заметил и не убрал, подпрыгнула.

– Хорошо, прямо так прямо, – ответил Ветряков и в его голосе я уловил металлические нотки. – Только ответь, я тебя предупреждал? А? Предупреждал, чтобы ты никуда не сматывался. Конечно, как человек, как товарищ, я тебя мог понять. Такой стресс и все такое. Но кроме меня этого, пожалуй, никто не понял. Среди самого горячего сезона смотаться на Канары! Это тоже надо иметь голову на плечах! Бросить команду в такой момент, большой спорт этого не прощает. Вот!

– И как этот большой спорт меня наказал?

– Конечно, я бы предпочитал, чтобы ты разбирался с тренером.

– Предпочитал, но почему-то сам ко мне явился, сам нарывался на встречу.

– Я? Нарывался? Да я меньше всего, – начал было Ветряков и тут же осекся. – Ах да, ну конечно. Ну, в общем, я посчитал, что как твой близкий товарищ сам должен тебе все объяснить.

– Ты так благороден! Ну, давай, объясняй, близкий товарищ! Смелее! – Я не выдержал и нервными шагами смерил комнату.

Леха остановил меня, слегка стиснув ладонью мое плечо, почти дружески. Почти, потому что едва я на него посмотрел, он тут же отвел виноватый взгляд.

– Эх, Талька, Талька. Ну что я могу сказать. Не я здесь виновен, должен сам понимать, Если хочешь знать, я грудью встал на твою защиту! Но что я значу? Если руководство комитета посчитало, что ты из игры выбыл.

– То есть? – я по прежнему сверлил Леху взглядом.

– Так и есть. Тебя сломила эта история, раздавила, можно сказать. Ну и какой ты после этого боец? А нам нужно выигрывать. А какая победа с форвардом, мысли которого работают в одном направлении. Для форварда лучше, чтобы их вообще не было, во всяком случае, во время матча. Говорил же тебе, соберись, никуда не уезжай. Знаешь, мое мнение, что справиться с собой возможно лишь во время изнурительного труда, а не расслабляющего отдыха.

– И что, уже есть замена? – я криво усмехнулся.

Леха утвердительно кивнул.

– Не думал, что так легко найти замену чемпиону мира, без пяти минут герою книги Гиннеса.

– Замену можно найти кому угодно. Сам знаешь, незаменимых нету.

– Ага, знаю. Зато с удовольствием находятся их заменяющие, не так ли?

– Зря ты так, Талька, я и так взвалил на себя не самую благородную миссию. И потом… ты сам должен понимать, спорт есть спорт и у него свои сроки. Ну, еще пару лет покатался бы…

– Хочу заметить, что ты меня старше на год.

– А я не питаю иллюзий на свой счет. И, если хочешь знать, готовлю себя к этому. Меня уже пригласили одну спортивную передачку вести, хочешь, тебя порекомендую?

– Нет, Леха, не хочу. И вряд ли, захотят демонстрировать мою рожу на всю страну, чтобы зрители тыкали в меня пальцем и говорили. А, это тот, который прибил человека! Ишь как устроился в непыльном местечке, а тот бедолага…

Я запнулся. Комок подкатил к моему горлу, и я сжал до боли пульсирующие виски. Леха приблизился ко мне и положил свою широкую ладонь на мое плечо.

– Ну не нужно, Талька, пожалуйста. Ведь все в жизни поправимо. К тому же тебя ведь не полностью исключили из команды, просто временно отстранили. А тот молокосос, которого взяли тебе на замену, кажется, чей-то племянник. Хотя парень способный, но твоего уровня ему не достичь. Так что, думаю, в итоге все встанет на свои места.

– Не утешай меня, Леха! Не хватало еще твоей жалости. Ты думаешь, я буду кусать локти? Если хочешь знать, я до последнего не знал, вернусь ли. Но видишь, за меня все решили другие. Меня просто мучает то, как я ухожу. Ведь собирался на белом коне. А получается, что выметают с позором. Знаешь, я ведь хотел, чтобы обо мне жила память как о чемпионе, внесшее большой вклад в развитие хоккея, а, похоже, теперь остается другая память. Врагу такого не пожелаю. Память, к сожалению, тоже выборочна, а выбирают, как правило, позорный скандал, а не честные победы…

Сейчас мне нужно было выговориться, довериться, даже поплакаться. Мамы, моего главного утешителя, рядом не было. Случайно рядом оказался Леха. И я готов был уже излить ему душу, и чуть ли не рассказать о том, что произошло со мной в последний месяц, что сегодня я теряю не просто свою любимую работу, но и свой привычный уклад жизни.

Хотя, нет. Я обязательно скажу Лехе, что еще есть Диана, и она меня вытащит, поддержит, спасет. И очень скоро, нет, завтра же мы с ней уедем на Канары, по-настоящему уедем. Мне действительно нужен отдых.

Эти слова уже вертелись на устах, как вдруг в квартиру ворвалась Диана. Леха стоял в проеме двери, и меня не было видно. А сам Ветряков не успел ничего сделать, чтобы предотвратить неприглядную сцену.

Диана сразу же бросилась ему на шею и защебетала:

– Ой, ты уже здесь, Лешечка, как здорово! А я купила три кило мандарин, марокканских. Говорят, тают во рту. Наконец-то я смогу вдоволь поесть мандаринов…

Тут она запнулась, заметив меня в углу комнаты. Ее большие синие глаза округлились, и ярко накрашенный рот скривился в улыбке.

– Талик? – промямлила она, отпустив наконец оцепеневшего Ветрякова.

– Ты? А когда ты приехал? – спросила она первое попавшее в голову.

– Сегодня, – довольно дружелюбно ответил я, сам не ожидая от себя такой приветливости. – Ты прекрасно выглядишь, Диана.

Я не солгал. Она действительно похорошела. Наше расставание явно пошло ей на пользу. А, возможно, Алешкина любовь, придала ее внешности некоторый шарм и изюминку. Одета она была как всегда вызывающе, в ярко красных длинных сапогах– ботфортах на шпильках и зеленой блестящей мини-юбке. Впрочем, ее безвкусный образ целиком был в Лехином вкусе. Она, как две капли воды, была похожа на его пассию, с которой он нас познакомил много лет назад. До меня вдруг дошло, что Диана – совсем не мой выбор. А всего лишь слепое подражание любимцу женщин и ловеласу Лехе. Что ж, я вынужден признаться, что она принадлежит ему по праву. У меня таких прав нет. К тому же, положа руку на сердце, меня эти права всегда тяготили. Эта ясная и простая мысль так развеселила меня, словно я освободился в одно мгновение от нитей паутины, связывающих меня долгие годы.

Леха наконец-то вспомнил, что он мой товарищ, хотя по совместительству – и предатель. Он, наверняка, так же вспомнил, что у него все-таки благородное сердце и он не трус. Он вышел на середину комнаты. Встал напротив меня. И как-то сурово, почти грубо (виноватые всегда выбирают подобный тон) произнес:

– В общем, ты все понял, Талька. Я хотел сразу сказать, но тебе нужно было узнать про вещи поважнее.

– Точно, Леха! Куда поважнее! – я дружески хлопнул его по плечу.

Он смутился.

– Извини нас, Виталик. Я не знаю, какие слова подобрать, в общем, чтобы ты простил. Впрочем, можешь не прощать – имеешь право. У тебя и так не самый лучший период в жизни, и еще это… В общем, я – подлец, да, Талька, подлец, можешь меня ударить.

– Еще чего!

Я готов был расцеловать Леху. Как-то в одно мгновение вдруг почувствовал себя не просто свободным, а впервые за это время даже чуть-чуть счастливым. Похоже, именно эта толика счастья довольно заметно отобразилась на лице, поскольку и Леха, и Диана недоумевающе смотрели на меня во все глаза. Не понимая, издеваюсь я, переживаю или действительно радуюсь.

– Талька, ты чего? – Леха, красный как рак, еще пытался вызвать меня на серьезный разговор.

Я понимал, что ссора по всем законам мелодрамы или анекдота бы была к месту. И успокоила бы чуть– чуть Лехину совесть, но этой радости я ему не доставил.

– Да забудем, Леха! Подумаешь, какая беда! Не жену ведь тебе отдаю.

Прекрасная Диана рассердилась не на шутку. Чего-чего, но она не ожидала от меня такой откровенной радости по случаю нашего расставания. Наверняка, даже мечтала о моей драчке с Лехой, чтобы потом, томно закатив глаза, рассказывать какому-нибудь журнальчику для сплетников, как из-за нее, роковой красавицы, чуть не поубивали друг друга два великих спортсмена.

– А я, между прочим, тебя никогда не любила! – Диана вызывающе топнула шпилькой. Она еще надеялась меня разозлить.

– Ну, и слава Богу. Вся твоя нерастраченная любовь достанется Лешке. И вскоре наверняка выйдет статейка под названием «Алешкина любовь». Для моей скромной персоны там места не останется.

– Останется, – угрожающе проскрипела Диана, – еще как останется.

– Ну и Бог со мной!

Нахлобучив шляпу, я направился к выходу. В коридоре налетел на пакет, заполненный мандаринами. Они, ярко оранжевые, покатились в разные стороны. Я принялся их ловко катать ногой по полу.

– Хочу заметить, что ты бывший хоккеист, а не футболист! – язвительно заметила Диана, все еще желая спровоцировать меня. Но я звонко чмокнул ее в щечку.

– А еще бывший любовник принцессы Дианы. Который расстался с ней только потому, что терпеть не может мандарины.

– Прекрати, Талька! – у Лехи явно сдавали нервы из-за моего беспечного вида.

Представляю, сколько раз он прокручивал в уме встречу со мной. Сочинял убедительный монолог, придумывал слова прощения. Но наша встреча далась ему настолько легко, что он этого не хотел понимать. И мне показалось, начал сомневаться в Диане. Поскольку я так радостно с ней расстаюсь, словно избавляюсь от непосильной ноши, значит, для этого есть причины. Он прав. Много причин. Я сочувственно посмотрел на Лешку.

– Ну, все, ребятки! – я шутливо им поклонился. – Как говорится в таких случаях – желаю счастья в личной жизни!

Леха уже в этом счастье определенно сомневался.

– И что ты теперь будешь делать, Талька? – хмуро спросил он.

– Как что? – я изобразил на своем лице искреннее недоумение. А что в таких случаях делают? Ухожу в монастырь.

С монастырем, пожалуй, я поспешил. Вскоре Диана незамедлительно раструбила об этом всем репортеришкам. Везде, где только возможно, повыходили заметки с сообщением, что известный хоккеист Белых, недавно убивший ученого Смирнова, покинул этот бренный мир навсегда и подстригся в монахи. А через пару месяцев в гламурном журнале для сплетников вышло злобное интервью с Дианой под названием «Лешкина любовь», в основном посвященное моей скромной персоне. Она не гнушалась интимных подробностей. И закончила тем фактом, что я чуть не убил из-за нее своего лучшего друга, ползал перед ней на коленях, желая вернуть любовь, что она лично вынимала меня из петли и что, наконец, я из-за нее ушел в монастырь, не сумев пережить суровые реалии жизни.

М-да, женщины могут простить что угодно, возможно, даже убийство из ревности, но только не счастье. По поводу расставания с ними.

Я не разозлился за эту статью, не возмутился. Мне она была в некотором роде выгодна. За монастырскими стенами меня уж точно никто не потревожит. Я могу считать себя вычеркнутым из списка, живущих на этой земле. Но это не означало, что я умер. Просто покинул этот навязчивый, лживый и бесперспективный мир. Чтобы обрести свой.

Но это все случиться попозже. А этим вечером я уходил навсегда от своей бывшей возлюбленной и своего бывшего друга. И ни капельки не сожалел об этом.

Я выскочил на улицу и глубоко вдохнул свежий воздух. Стоял апрель, но зима если и уходила, то крайне медленно. Сегодня она вновь крепко заняла свои позиции, одарив весенние календарные дни крепким морозом и снегом. Я искренне любил зиму. И чувствовал себя зимой как рыба в воде, словно Ихтиандр. Помню приятные ощущения детства, когда выглядывал в окно и видел медленно падающие белоснежные хлопья снега, сугробы и нашу спортивную площадку, уже залитую толстым слоем синего льда. Я благоговейно брал в руки клюшку, сентиментально, чтобы не видела мама, целовал ее. А потому принимался за важнейшую работу – точил и чистил коньки. Даже потом, когда хоккей стал моей профессией, ремеслом, которым надо заниматься круглый год, я все равно по наитию с благоговением ждал зиму. По детской привычке, по детским щемящим впечатлениям считая, что только зимой по-настоящему могу быть счастливым. Потому что только лед, холод и снег – полноправные составляющие настоящего хоккея. Другие времена года – это лишь искусственное его дополнение… Разве можно сравнить то ликование, когда, уставший, красный от мороза, с обледенелыми руками, коньками, переброшенными через плечо, возвращаешься домой и сразу лезешь в пенистую ванную, согреваться. А потом с жадностью набрасываешься на горячий ужин, вдыхая аромат жареной яичницы с луком и докторской колбасой. Разве может повториться это впечатление летом или весной, когда после тренировки в холодном зале сталкиваешься лицом к лицу с обжигающим солнцем. Это так противоестественно, так неуютно и не так красиво.

Теперь, эти детские воспоминания, эти вибрирующие ощущения до легких коликов в сердце, целиком захватили меня, когда я уже сидел в машине и вглядывался в лобовое стекло, на котором равномерно, влево и вправо двигались «дворники», расчищая падающий снег. Машина сорвалась с места. И я знал, куда она меня понесет. И я знал, куда именно сейчас, в эту минуту, хотел поехать.

Остановился я возле своего старого дома, в своем старом дворе, где мы когда-то жили с мамой. Где я не был с тех самых пор, как она умерла. Когда слишком поспешно, но и, не забывая о выгоде и, принимая крикливые аргументы Дианы, продал квартиру, где родился и вырос. И где, наверное, был по-настоящему счастлив.

Я вышел из автомобиля и, забросив голову вверх, долго вглядывался в окно на кухне, где горел свет. Совсем чужие люди уже живут там. Они наверняка сделали ремонт, поменяли обои и линолеум. Возможно, и двери, на которых с моего рождения мама химическим карандашом отмечала мой рост. И свет в окне тоже совсем другой. Хотя может быть разве другой свет? И все же я знал, что другой. Не мог объяснить, чем он отличается, но физически это чувствовал. Тот свет, свет моего дома, навсегда, в каких-то смутных, неосознанных ощущениях запечатлился в памяти. Убегая на каток, я все время оглядывался на окно и махал маме рукой. И возвращаясь, обязательно поднимал голову и видел в окошке маму, которая меня всегда ждала.

Сегодня меня никто не ждал. Сколь долго я бы не впивался взглядом в светящееся окно кухни. Боже, хоть бы на миг все вернуть… Я бы этот миг прожил не так. Я бы почувствовал полное ликование, полный восторг, благодарность и верность моему прошлому. Но вернуть уже ничего невозможно.

Слезы медленно потекли по щеке и я, словно задыхаясь, стал ловить ртом воздух. Снег прилипал к моим мокрым губам, языку. А я, словно надеясь на чудо, помахал рукой этому окну. И окно почему-то погасло. Я стал вглядываться в эту черную дыру, до боли сощурив глаза. Мне показалось это символичным, словно вот-вот, вдруг, нечаянно, перечеркнув догмы этого грамотно устроенного мира, вдруг появится мама и помашет мне в ответ.

Но мне никто не ответил. Все было гораздо проще. Чужие люди закончили ужин и ушли. Догмы этого мира сломать невозможно. И это, наверное, неправильно.

Слегка сгорбившись, втянув голову в плечи и уткнувшись в пушистый шарф, я побрел прочь от дома, забыв даже про припаркованный автомобиль. И незаметно для себя, полностью погруженный в воспоминания, очутился возле нашего дворового катка. Я почувствовал, что мне нравится сегодня мучить себя. Хотя почему, ответить не мог. Возможно, это в натуре многих людей. Когда итак на душе плохо, сознательно делать себе еще хуже, чтобы до конца испить чашу мучений, не оставить на дне ничего. И тем самым – освободиться наконец от них.

Каток был прежним, разве что появился лишний фонарь, освещающий маленьких любителей хоккея. Еще полные радужных надежд, они бодро, правда слегка неуклюже, скользили по льду, падали, барахтаясь на скользкой поверхности, и вновь поднимались, чтобы забить заветный гол, словно от этого незначительного гола зависела вся их дальнейшая судьба. Мальчишки были очень похожи на нас, румяные и крепкие, правда, уже одетые в современную, наверное, дорогую форму. И коньки у них были другими. Один паренек был вообще моей копией. Он старался больше других, и по его лихому взмаху шайбы, по его сосредоточенному лицу, я понял, что он хочет быть лучше и талантливее всех. Он уже который раз настойчиво погонял шайбу к воротам, но ему не везло. То шайба улетала в другую сторону, то он у самых ворот падал. Но парень не сдавался, упрямо и упрямо пытаясь забить гол. Штаны на коленках у него порвались, а на щеке сидел синяк, но мальчишка с какой-то настойчивой злостью все стремился и стремился к воротам.

И я загадал, если сейчас же он забьет гол, то… Я сам не мог понять, чего я хочу. Может, возвращения в спорт? Как ни странно этого уже не хотелось. Может, возвращения Дианы? Этого никак не желал. Возвращения прошлого? Это из области фантастики. Мне никогда не вернуть ни детство, ни маму, ни Альку.

Вдруг мальчишка лихо щелкнул по шайбе и она легко, даже весело прошмыгнула в ворота. Я облегченно вздохнул. Я не успел загадать желание, но мне почему-то стало светло и радостно от этого детского гола. Мое незагаданное желание сбудется. У меня все еще будет хорошо. Я с легким сердцем пошел прочь. Сегодня я сумел проститься и с Дианой, и с хоккеем, и даже со своим детством. Оставалось… Оставалось совсем немного. Нужно было только решиться на этот шаг.

Недалеко от лотка, где продавали мандарины, я остановился. Когда-то давным-давно, здесь я ожидал Альку, прислушиваясь к ее хрипловатому приветливому голосу.

– У нас самые лучшие мандарины на свете!

Альки давно уже не было. Незнакомая пожилая продавщица в ватнике (точь в точь как у Альки) зевала, сложив перед собой руки и пустым взглядом вглядываясь в снежный вечер. Иногда она приплясывала на месте от холода (точь в точь как Алька) и растирала замерзшие щеки толстыми рукавицами (точь в точь как у Альки). Очереди за мандаринами не было. Наверное, сегодня, меньше стало их любителей. А, возможно, из-за того, что они стали продаваться на каждом углу.