Текст книги "Водоворот чужих желаний"

Автор книги: Елена Михалкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Но подождите… Диана Арутюновна: зачем же уезжать? Нужно пойти в милицию, сейчас же!

Во взгляде свекрови мелькнуло нечто вроде сочувствия.

– Какая милиция, Катюша? Они и есть милиция! Где ты живешь, милая, что не знаешь – у нас милиция и бандиты – это одно и то же! Поняла? Одно и то же! А попробуешь в прокуратуру пожаловаться – так Артура удушат в камере. Еще и скажут потом: чурка, мол, нерусский, сам повесился.

– Куда же вы хотите ехать? – беспомощно спросила Катя.

– В Москву нужно податься, – веско ответила свекровь. – Известно – Москва большая, в ней любому место найдется. У родных там квартирка есть, в которой можно пожить, они нас туда пустят.

– А что потом?

– Как что? Пересидим, полгодика переждем, а там, глядишь, и посадят этих бандитов. Тогда можно будет вернуться. Ты, Катенька, не торопись с нами ехать, – добавила свекровь, глядя на смятенное лицо девушки, – может, тебе лучше здесь остаться? Мы-то люди привычные к переездам, а вот ты у нас девочка домашняя, всю жизнь за маминой спиной росла. В столице-то работать придется, а не учебники читать. До того все Артур тебе помогал, а теперь ему самому помощь нужна.

Катя вспыхнула.

– Я поеду с мужем, – отрезала она. – Когда мы выезжаем?

– Как Тигран машину пришлет, так и поедем. Если решила, собери самое необходимое, да быстренько. Вещи возьми теплые. Да не вздумай матери звонить! – одернула Катю свекровь, видя, что та направляется к телефону. – Выдашь Артура, найдут его! Из Москвы позвонишь… Да иди же, иди!

И вытолкала Катерину в ее комнату. Навстречу по коридору пробежала Седа, запихивая на ходу в чемодан первые попавшиеся шмотки.

Двое суток спустя Катя вошла в квартиру на пятом этаже – серую, с ободранными обоями и пузырящимся линолеумом. Ее качало после выматывающей поездки в раздолбанном «жигуленке», невыносимо хотелось спать. Она прошла в большую комнату, не прислушиваясь к армянской речи, на которую перешли Артур с сестрой и матерью, и осмотрелась по сторонам.

Господи, и в этой грязной лачуге им придется жить? Сколько там сказала свекровь… полгода? Над головой у Кати раскачивалась тусклая лампочка, в углу притулился полуразвалившийся диван, от которого несло пылью и старым тряпьем. Да и во всей квартире пахло чем-то затхлым.

Кухня оказалась не намного лучше комнат. Черная раковина, остатки соды в скомканной коробке, заплесневелая корка хлеба и окурок на подоконнике. «Убожество какое. Просто убожество».

– Ну что, котенок, осмотрелась? – Артур зашел за Катей следом и ласково обнял ее за плечи. – Маленькая, тебе, наверное, тяжело пришлось в дороге. Я очень благодарен тебе за то, что ты поехала с нами. Очень-очень.

Он наклонился и поцеловал ее.

– Что мне сделать для тебя, малыш? – спросил Артур, внимательно заглядывая в темные глаза жены. – Скажи, что?

Катя ощутила себя свиньей. «Квартира ей грязная… укачало ее… А то, что Артур для тебя деньги на операцию занял и теперь за ним бандиты охотятся, тебя не волнует?»

– Ты для меня уже и так много сделал, – искренне ответила она. – Не переживай. Отдохни, а мы пока приведем квартиру в порядок.

Как объяснила свекровь, квартирой им разрешили пользоваться дальние родственники. Безвозмездно. Родственников у Ашотянов было очень много, поэтому Катя не удивилась. А вот отказ Артура, его сестры и матери выходить на улицу ее ошеломил.

– Только я? – недоуменно переспросила она, когда свекровь объяснила ей правила поведения в новом месте проживания. – Но почему? Нас здесь никто не знает!

– Тебе только так кажется, – терпеливо объяснил Артур. – Пойми, котенок, меня будут искать. Я ведь обманул этих бандитов, не вернул им проценты, и они не оставят мой побег без внимания. Вычислят все адреса, куда я мог уехать, и отправят своих людей – поспрашивать, не появлялась ли там армянская семья.

– Вот-вот, – вступила Седа. – Тут-то нас всех и возьмут. А у тебя внешность русская, хоть ты и темненькая, на тебя никто внимания не обратит.

– Они правы, Катенька, – вздохнула свекровь. – Раз уж мы их перехитрили, нужно идти до конца. Иначе Артура поймают, и тогда все будет еще хуже. Ты же не хочешь такого, правда?

Нет, Катя не хотела.

Она позвонила маме и веселым голосом сказала, что они с Артуром решили рвануть на недельку в Москву. Заверив, что учеба от этого не пострадает, пожелала удивленной Ирине Степановне беречь себя и быстренько попрощалась, сославшись на дороговизну междугородней связи.

И началась ее новая жизнь. Каждый день – да что там день, каждый час! – приносил Кате новые открытия, большинство из которых поражало ее настолько, что она воспринимала их молча, не сопротивляясь. Молниеносный ошеломительный переезд из Ростова в Москву, новая квартира – грязная, мрачная, необходимость ходить за продуктами по незнакомому району в чужом городе, а потом рассказывать Артуру о всех встреченных людях… И самое главное – теперь она должна была устроиться на работу в Москве.

– Ты пойми, Катюша, – ласково объясняла свекровь, – денежек нам хватит на месяц, не больше. А что потом? За квартиру мы не платим, но кушать-то хочется!

– Неужели вы и в самом деле считаете, что я смогу заработать на всех, не имея даже временной московской прописки и высшего образования? – резко спросила Катя. – А что в это время будете делать вы? Как я объясню происходящее маме? А подругам? Послушайте, нам нужно найти другой выход!

– Я же говорила тебе, – подала голос Седа, выразительно глядя на брата. – Она нам не помощник.

«Что значит – не помощник?!» – возмутилась про себя Катя, но тут заговорил Артур:

– Катюша, мне ведь не на кого рассчитывать, кроме тебя. – Он виновато улыбнулся и развел руками. – Ты сама понимаешь…

– Когда тебе нужна была операция, Артур не думал о том, что ему делать, – язвительно заметила Седа. – Он просто нашел деньги. Тебе же никто не предлагает проституткой работать…

Катя вскинула на нее темные глаза, и свекровь немедленно вмешалась.

– Седа! – строго одернула она дочь. – Что ты говоришь? Катенька, мы тебя не заставляем, конечно же. Просто просим. Ты умная девочка, легко найдешь работу. Нам нужно всего несколько месяцев переждать, а там вернемся в Ростов. Артур ведь для тебя старался, правда?

Смешанное чувство вины и благодарности не позволило Кате сказать свекрови, что все происходящее кажется ей нелепой постановкой, в которой она не хочет принимать участия. К тому же, подумав, она вынуждена была признать, что выбора у них нет. Если Седе и Диане Арутюновне, не говоря уже об Артуре, опасно выходить на улицу, то единственным человеком, который может зарабатывать деньги, является она сама, Катя.

Два дня она потратила на знакомство с районом, в котором они поселились. Это был северный район Москвы, выросший вокруг давно не работавших заводов, – бедный, с унылыми серыми домами-хрущевками, перемежавшимися такими же унылыми серыми девятиэтажками. В одной из этих девятиэтажек и находилась их квартира.

«Беспросветно», – вот как определяла Катя все вокруг: улицы, магазины, людей. Улица были загазованные, грязные; магазины дешевые и грязные; люди хмурые и грязные. Октябрь выдался на редкость пасмурным, беспрестанно лили дожди, и листья под ногами образовали склизкую темную массу.

В двух продуктовых магазинах по соседству, куда наивная Катя попыталась устроиться, ее высмеяли. Так она выяснила, что есть все-таки необходимы прописка и медицинский полис. А также готовность к тому, что над ней будут смеяться.

Как получить первое и второе, подсказала опытная свекровь, и позвонив по объявлению, снятому с ближайшего фонарного столба, Катя стала владелицей свидетельства о временной регистрации где-то в Подмосковье и медицинской книжки со всеми необходимыми печатями.

Целыми днями она бегала по собеседованиям, о которых узнавала из газет. Везде требовался опыт работы, а в некоторых местах – исключительно московская прописка. Продавщица в цветочном ларьке, консультант в обувном магазине, уборщица в маленьком торговом центре, продавщица, на этот раз в хлебном отделе, секретарь в туристической фирме, консьержка в подъезде «крутой новостройки…» Повсюду она слышала отказ. От отчаяния Катя сунулась к молодому парню-таджику, подметавшему их улицу, и спросила, не нужен ли им еще один дворник, а точнее – дворничиха. Парень шарахнулся от нее в сторону, что-то пробормотал не по-русски и покачал головой. «Сомневается он, голубушка, в твоих способностях, – язвительно заметила про себя Катя. – И правильно. Как же ты с фальшивой пропиской улицу будешь подметать?»

Дома после безуспешных поисков ее ждали Артур, свекровь и Седа: первый заботливый, вторая оптимистичная, третья мрачная.

– Не расстраивайся, котенок, – обнимал жену Артур, ласково поглаживая ее по волосам. – Все получится. Пойдем, я тебе супчик разогрею.

Катя хлебала невкусный супчик, сваренный Седой, рассказывала о своих неудачах, смотрела на сочувственно кивающего мужа и ловила себя на мысли, что это она во всем виновата. Если бы она не упала, Артуру не пришлось бы занимать деньги у каких-то бандитов, и его не избили бы за то, что он не смог их вернуть с процентами в срок, и они не жили бы в чужой квартире, из которой может выйти только она. И не приходилось бы врать маме по телефону, что в Москве очень здорово, они с Артуром уже были на Красной площади, на Воробьевых горах и в Третьяковке, а завтра пойдут туда снова, потому что им очень понравилось.

Удача улыбнулась Кате неожиданно. На пятый день поисков она наткнулась на объявление о том, что фирме требуется курьер, хорошо знающий Москву. «Наличие машины не обязательно», – прочла Катя. Через час она ехала на собеседование на противоположный конец города.

А на следующее утро ехала тем же маршрутом – уже на работу.

– Ваша задача очень проста, – сказала ей полная дама, с которой Катя и встречалась для собеседования. – Вы будете развозить заказы по адресам. У нас большой сайт, люди заказывают детские игрушки, книжки. Вы приезжаете на склад, изучаете заказы – куда и что нужно везти, затем созваниваетесь с людьми – и в путь. Про квитанции и возврат товара Людочка вам объяснит. Люда!

Катя вставала рано утром, когда за окном еще было темно, собиралась, стараясь не разбудить мужа, быстро завтракала овсяной кашей и выходила из дома. Вокруг нее собирались маленькие ручейки таких же, как она, серых людей с капюшонами, закрывавшими глаза. У станции метро ручейки собирались в реку, с глухим шарканьем подошв стекавшую вниз.

Подземку Катя возненавидела после первой же поездки. Здесь оглушительно шумели поезда, и волна воздуха безжалостно срывала с головы капюшон; здесь стояли нищие с уродливыми лицами, а самые наглые ходили по вагонам, демонстрируя отрезанные и оторванные конечности; здесь так небрежно отталкивали ее от дверей вагона те, кто сильнее, словно она, Катя Викулова, была вещью, а не человеком. Здесь ее никто не замечал.

Толпа всасывала ее еще на ступеньках, ведущих в подземку, и не давала вырваться – несла с собой, проталкивала через турникет, заносила в вагон, прижимала к двери. Нельзя было выделяться из толпы. Когда Катя первый раз купила билет на десять поездок, в кассе ей выдали маленький твердый прямоугольник. Она повертела его в руках, пытаясь сообразить, что же с ним делать. Подошла к турникету, попыталась вставить билет. Ничего не получилось. Катя растерянно перевернула его, ощущая себя глупо – в конце концов, это же должно быть элементарно!

– Что встала, шалава иваньковская! – раздалось сзади, и Катю решительно оттолкнула толстая баба с двумя хозяйственными сумками. – Дай дорогу, дура!

Баба приложила свой билет к какому-то кругу, протиснулась через турникет, высоко подняв сумки, и припустила бежать к эскалатору. Древний старичок неподалеку ехидно усмехнулся, глядя на Катино лицо. Девушка повторила те же действия и прошла мимо загоревшегося зеленого кружочка, чувствуя себя оплеванной.

«Не выделяйся. Повторяй за остальными. Будь такой же, как и все».

Изо дня в день, с утра до вечера Катя перемещалась по городу, таская тяжелую сумку с заказами, выдавая игрушки и принимая мятые купюры. Но к концу рабочего дня, когда в сумке ничего не оставалось, ей казалось, что она такая же тяжелая, как и утром.

Глава 2

Лето 1984 года. Село Кудряшово

Что бы там ни кричала Фаина, Николай был не очень пьян. «Чего орать-то сразу… – возмущенно говорил он себе, спускаясь по склону оврага, – ругается, елки-палки! Выпил с мужиками, само собой. Так не напился же, а выпил! Тьфу, дура!»

Возмущение Николая было тем сильнее, что все-таки пил он не просто так, в честь дня граненого стакана, а за собственный день рожденья. Двадцать пять лет! Святая дата, елы-палы! Мужик родился, да не чужой, а ейный собственный, а Файка, баба глупая, простой вещи понять не хочет: отмечать такое дело надо не с женой и соседями, а с друзьями!

Но Фаина понимать мужа не хотела и за пьянку с Михаилом Левушиным и Колькой Котиком закатила ему такой скандал, что у Николая до сих пор в ушах звенело. Он терпел ее вопли, терпел, затем плюнул и ушел из дому.

Он брел по лесу, в котором уже сгущались сумерки, и от запаха мха и лесной земли, казалось, пьянел еще сильнее. Свернул с широкой тропы, вдоль которой переплетались листья черники, на узенькую, еле заметную тропку и побрел, раздвигая ветки, в сторону Марьиного омута, названного так из-за утопшей в нем много лет назад девицы Марьи.

– Издалека до-о-олго… Течет река Во-о-олга… – пел Николай, но вечерний лес приглушал звуки, и собственное пение наконец показалось ему настолько неуместным, что он замолчал. Тропинка пропадала в траве, потом появлялась снова, словно играя с ним, и ветки пару раз хлестнули его по щекам. Он с изумлением обнаружил, что солнце уже село («И когда успело-то? Вроде до заката еще пара часов оставалась») и на небе повисла луна – белая, круглая. «Во дубина, – подумал про себя Николай с раздражением. – Чего в лес-то поперся на ночь глядя? Перебесилась бы Файка, сейчас бы уже ужином кормила».

Он остановился в задумчивости, пытаясь вспомнить, зачем он вообще отправился к омуту, и уже совсем было решил повернуть обратно, как вдруг почувствовал по неуловимым признакам, что вода близко. Нерешительно сделав пару шагов, Николай раздвинул кусты бересклета и оказался на берегу Марьиного омута.

Черная гладь казалась матовой. На другом берегу стрекотали кузнечики, но там, куда вышел Николай, стояла тишина – тем более непривычная, что до того вечерний лес был наполнен звуками. Ивы опускали тонкие ветви к самой воде, и пронзительно-тонко пахло незнакомыми Николаю цветами.

Темное зеркало омута манило, притягивало к себе. Он спустился к самой воде и уселся в мокрую от вечерней росы траву, прищуриваясь на противоположный берег. Омут был большой, и хотя рыбачить в нем никто не рыбачил – река Голубица протекала в трех километрах, и рыба в ней водилась знатная, – ряской он не затянулся.

– Болото-болотом, – протянул Николай. – А ряски-то и нету…

Он вспомнил, как мальчишкой бегал к омуту с другими пацанятами и как отец выдрал его ремнем, узнав, что они купались в нем.

– С ума сошел! – причитала мать, бегая вокруг отца, стоявшего с ремнем в руке. – Хочешь, чтобы утопленница тебя за ноги схватила, под воду утащила? Смерти моей хочешь? Чтобы рыбы тебя под корягами объели?

Маленький Колька, крепко прижатый к лавке огромной отцовской рукой, представил собственное белое тело, объеденное рыбами, и его охватил такой ужас, что он заревел в голос.

– Да отпусти ты его, – сказала мать отцу совсем другим тоном. – Вишь, кажись, понял.

Его приятелям тогда тоже попало, и наказание крепко отбило у них охоту купаться в Марьином омуте. А без купания какой интерес? Никакого, тем более что рядом речка – хоть и маленькая, но с быстринами, крутыми берегами, с которых так здорово прыгать в холодную воду, с крупными раками, которых можно доставать из глубоких черных нор. А когда Николай вырос, он и думать забыл об омуте – подумаешь, лужа и лужа, хоть и большая. И что его сейчас сюда понесло?

– Пойду, пожалуй, – сказал он вслух, поднимаясь.

На поверхности пруда что-то блеснуло, а затем по воде разбежались морщинки. Кузнечики на другом берегу притихли.

– Ветер, – недоверчиво проговорил Николай, наклоняясь к поверхности и всматриваясь.

По воде прошла еле видная волна. Он поднял глаза – ветки ив не шелохнулись.

– Рыба? – предположил он, зная сам, что не прав. «Ерунда. Рыба такую волну не пускает».

С новой силой застрекотали кузнечики, так что он вздрогнул от неожиданности, и, подпевая их слаженному хору, под ивами раскатисто заквакали лягушки. Волна запаха от цветов накатила на Николая, и он помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения. Какие цветы? Какой запах? Вечер безветренный, ни листочка не шелохнется. Но аромат не исчез – только теперь стал не тонким, а навязчиво-сладким, тяжелым, дурманящим.

«Искупаюсь, – решил Николай и начал раздеваться. – Что я – мальчишка малой, что ли?»

Он стащил рубаху и остановился. «Да что ж это я делаю-то, а? Куда с пьяных глаз купаться собрался?»

– Совсем задурили мне голову, – вслух сказал он, чтобы прогнать наваждение: притягивающий к себе черный омут, в середине которого медленно кружится водоворот, а в нем – белый ароматный цветок. – Чубушник, что ли, где цветет?

Под ноги ему плеснула волна, и на другой стороне омута раздался негромкий смех. Смеялась женщина.

У Николая подогнулись ноги. Вцепившись в ворот собственной рубахи, он опустился на траву, и в свете вышедшей из-за облака луны увидел женский силуэт под ивами. Женщина снова рассмеялась, изогнулась и ушла в черную воду с головой. В ветвях ивы засветились призрачные голубоватые огоньки.

Николай попытался отползти от берега, но тело не слушалось. Замерев, он следил за неподвижной гладью воды, пытаясь убедить себя в том, что ему все привиделось.

– Что, загляделся? – раздался низкий голос от зарослей рогозника в пяти шагах от него.

Она уже была там – плескалась в воде: темноволосая, с яркими зелеными глазами, цвет которых он различал даже в темноте. Глаза широко расставленные, бесовские, с диким огоньком, брови – дугой, нос тонкий, а губы пухлые, алые. Отдаленно напоминала она Оксану, жену соседа Гришки Копытина, на которую мужики со всего села заглядывались, но Оксана была недотрога, а эта, казалось, зовет к себе, просит ласки. «Красота-то какая… С ума сойти можно от такой красоты». Страх его вдруг испарился, словно и не было, и Николаю неудержимо захотелось нырнуть к ней в омут.

– Загляделся, – хрипло ответил Николай, жадно вглядываясь в лицо женщины. – Уж больно ты хороша!

Над водой снова раздался негромкий смех, затем всплеск, как от удара веслом, – и темноволосая красавица подплыла чуть ближе.

– А ты не боишься, а? – Она играла, заманивала его в свой омут, дразнила белым цветком с дурманящим запахом. – Не боишься меня, милый?

Николай не отводил от нее взгляда. Колдовские глаза манили, губы, сложившиеся в насмешливую улыбку, были такими красными, словно она ела вишню, и сок стекал по ним. «А кожа-то какая белая… Как цветок». В голове у него помутилось, он не понимал ничего, кроме одного: сказала бы сейчас, что поцелует его, так полез бы за ней хоть в омут, хоть к самим чертям.

– Не боюсь. За такую красавицу, как ты, все бы отдал.

– И жизнь бы отдал?

– И жизнь, – не задумываясь, кивнул он.

Зазвенел смех, и женщина бесшумно нырнула снова – только круги пошли по воде.

Вынырнула она на середине пруда – покачалась немного на воде, поводила тонкой белоснежной рукой вокруг себя. Волосы вились вокруг прекрасного лица, словно водоросли.

– А ты мне нравишься. – Она говорила негромко, но Николай различал каждое слово. – Не боишься меня… И смерти не боишься. Хотя что ее бояться! Правда?

– Правда! – подтвердил Николай, готовый согласиться со всем, что она скажет.

Странная улыбка пробежала по ее лицу, и женщина тряхнула головой.

– Вот и хорошо. А жизни – жизни ты не боишься? – В голосе ее появилась непонятная тоска, и Николай задумался, прежде чем ответить.

– Жизни-то? – переспросил он. – Пожалуй, что боюсь немного.

– А чего ты боишься, милый?

– Боюсь, что как-нибудь станется не по-моему, а я и сделать ничего не смогу. – Он чувствовал, что неуклюже выразил то, что хотелось, но иначе не мог.

Впрочем, женщина поняла.

– Ах, вот значит, как… А хочешь, я тебе помогу? Я сегодня добрая, хорошая, мне хочется славное дело сделать. – Она глуховато рассмеялась, в глазах снова промелькнули зеленые огоньки.

Николай не понял, как она может ему помочь, но кивнул.

– Только тебе и самому придется потрудиться. – Голос с середины пруда становился тише, так что Николаю теперь приходилось прислушиваться, чтобы разобрать слова. – Запомни меня. Запомни, слышишь?

– Вернись! – взмолился он.

Луна зашла за облака, и он больше не видел ее лица – только силуэт на воде.

– Запомни! – прозвучало снова, но он не был уверен: просит ли об этом прекрасная темноволосая женщина с зелеными глазами, или ему только чудится.

– Я запомню, – пообещал он, ощущая, что вдруг стало тяжело дышать. – Только не уходи сейчас, дай еще на тебя посмотреть, хоть секундочку!

В следующий миг она вынырнула из воды возле него, и Николай, вздрогнув, наклонился к ней. Обхватив его за шею холодной рукой – он чувствовал, как стекают капли воды по спине, – она зашептала ему в лицо:

– Посмотрел? Нарисуй меня такой – красивой. Или из глины слепи. А еще лучше – из дерева вырежи. Дерево – оно живое, всю красоту мою сохранит. Запомни, милый: если я у тебя буду, то любое желание выполню.

«Выполню, выполню, выполню…» – отдавалось у него в голове.

Губы близко-близко, белоснежная кожа пахнет тиной, и глаза – как омуты.

– Хочешь – возьми молодую иву, что на том берегу, а старую не трогай. Молодая тебе нужна…

«Нужна, нужна, нужна…» Сладкий запах обволакивает, мысли в голове путаются, и белый цветок уже не манит на середину омута, а отражается в зеленых глазах.

– Только смотри, сделай меня красивой! Получится – загадывай, что хочешь…

«Хочешь, хочешь, хочешь…»

Цветок закрутился, завертелся бешено, вдруг стал огромным – больше луны, больше омута – и опустился на Николая, словно закрыл его белым сладким одеялом. Холодные руки отпустили его шею, и, вскрикнув, он упал без сознания на росистую траву.

– Слышь, Рай, Колька-тракторист что вытворяет?

– Файки-счетовода муж? Не, не слышала.

– Говорят, до того напился вчера, что жена его только под утро отыскала. В лесу валялся под кустами да кричал чего-то непонятное!

– Ой, попадет ему от Михал Дмитрича!

– Может, обойдется. Все ж выходной сегодня, прогула у него нету. Да и праздник у парня как-никак. Ой, а Фаина-то его по мордасам отлупила, слышала?

– Да ну?!

– Вот тебе и «да ну»! Отходила, говорят, ветками, так что теперь Колька и на улицу показаться не может – вся рожа располосована.

– Пойду Машке Кропотовой расскажу – она небось и не слыхала. Ох, мужики-мужики… Знают, что водка до добра не доводит, – и все равно пьют! Колька, поди, сейчас похмельем мается.

Николай Хохлов не маялся похмельем. Голова его была ясной, и вот уже два часа он занимался очень странным, с точки зрения его жены, делом: вырезал из дерева какую-то игрушку.

Для этого он сходил к Марьиному омуту, срубил молоденькую иву, притащил домой, обтесал от веток и долго рассматривал оставшийся обрубок. Наконец, пробормотав что-то себе под нос, отрубил самую широкую часть и начал вырезать.

Фаина ходила вокруг мужа кругами, но Колька – исключительный случай! – на ее упреки не реагировал, а только молчаливо кивал, и лицо у него было замкнутое и отрешенное. Сплетники врали: ни под каким кустом Фаина Николая не находила и ветками его не хлестала, поскольку повода не было: муж пришел домой хоть и поздно, но сам, разговаривать с супругой не стал и сразу лег спать, отвернувшись к стене.

И вот с утра занимался сущей ерундой, пользуясь тем, что на работу не нужно идти.

– Как будто у него по дому дел нет! – громко ворчала Фаина. – Заняться ему нечем: нашел себе игрушку! В детство впал от водки, что ли? Машинку себе стругаешь?

Николай не отвечал. По совести говоря, его молчание и необычное поведение начали настораживать жену: вместе они прожили три года, и Фаина прекрасно знала, что муж за словом в карман не лезет.

– Коль, ты чего делаешь-то, а? – более миролюбивым тоном спросила она, тихонько подходя сзади и рассматривая фигурку женщины. – Господи, никак портрет мой?

Фаина расхохоталась, но подавилась смехом, поймав взгляд мужа. Тот резко обернулся и смотрел на нее взглядом не то презрительным, не то злым.

– Чего это ты на меня так вылупился, а? Чего? Сидит, бабу строгает, еще огрызается!

Николай спрятал заготовку в карман, собрал инструменты и ушел на дальний двор – за погреб. Фаина только головой покачала – нет, вы посмотрите на него!

За погребом он достал фигурку и долго вглядывался в нее. Затем продолжил работать – увлеченно, самозабвенно, забыв обо всем. Николай отродясь ничего не вырезал и не замечал за собой таких способностей, но в это утро в него словно вселилось что-то: он чувствовал дерево, и ему казалось, что нож сам движется в его руках. Он знал, где нужно снять слой толще, а где тоньше, как провести линии, чтобы появились очертания лица. Николай видел, что кукла получается грубоватой, что нос еле намечен, а глаза, наоборот, чрезмерно усилены, вырезаны глубокими провалами – но это было не важно. Самое главное, что в фигурке начало проступать сходство с ночной красавицей, и с каждым движением руки оно становилось все явственней.

Николай пропустил обед, отмахнувшись от жены – сейчас он воспринимал ее как почти незнакомую назойливую бабу, мешающую закончить фигурку, – никак не отреагировал на появление Мишки Левушина, пришедшего разузнать, как дела у приятеля. Николай краем уха слышал доносившиеся до него отголоски скандала – Фаина визгливо выговаривала Левушину что-то об алкоголиках и смерти под забором, – но они задевали Хохлова не больше, чем гавканье собак через пять дворов. Единственное, что имело значение, – фигурка в его руках. Она оживала. Линии ее тела были почти совершенны. Он чувствовал, что получается то, что должно получиться, и его охватывало странное ощущение счастья и тоски одновременно.

К вечеру он закончил. И первый раз за весь день поднял голову, огляделся вокруг.

Солнце садилось, и от деревьев протянулись длинные тени. Вдалеке на дороге мычали коровы, и слышалось пощелкивание кнута Васьки-пастуха.

– Коров гонят… – протянул Николай. – Это ж который час?

– Да не гонят, а пригнали! – Из-за погреба показалась Фаина. – Я уж и Зорьку подоила, пока ты тут… баловался.

Поведение мужа испугало Фаину, и она, подумав, решила не продолжать ссору. Кто его знает, чего ему в голову взбредет!

– Мне-то покажешь, что сделал?

Голос у жены был веселый, почти ласковый, и Николай, поколебавшись секунду, протянул открытую ладонь с лежащей на ней фигуркой.

– Русалка?! – Фаина не верила своим глазам. – Колька, ты что, весь день русалку вырезал?

Ответ был очевиден: на ладони мужа лежала деревянная фигурка русалки – длинные волосы, изгибающийся кверху рыбий хвост, тонкие руки, которыми женщина-рыба обнимала себя. Фаина взяла фигурку, Николай, к ее удивлению, безропотно отдал результат своей работы.

Жена смотрела на игрушку. Нет, это была не игрушка! На первый взгляд грубоватая, маленькая деревянная скульптура поражала красотой и силой, исходившей от нее. В ней чувствовалось что-то языческое – выразить это словами Фаина не умела, хотела сказать «древняя», но споткнулась на полуслове. От русалки пахло свежим деревом и почему-то едва уловимой нежной сладостью.

– Зачем она тебе? – спросила Фаина наконец. – На выставку, что ль, какую?

– Выставку? Да нет, это я так… для себя.

Он протянул руку, и Фаина с большой неохотой отдала фигурку. Она сама не могла объяснить, что ей не нравится, но чувствовала себя так, будто в ее доме появилась чужая баба – молодая, красивая, наглая.

– А ты, оказывается, по дереву вырезать умеешь. Не знала. Руки-то, Коль, у тебя золотые… – Фаина попыталась подластиться к мужу, но тот не ответил: все разглядывал свою русалку. – Смотри, приревную, – полушутя-полусерьезно пригрозила она.

Николай рассеянно глянул на нее, кивнул и пошел к дому.

– Ужинать когда будем? – крикнул он от дверей. – Есть хочется.

– Да вот сейчас и будем, – пробормотала в ответ жена, думая о странной скульптуре. «Ох, не к добру Колька затеял все это».

«Если буду я у тебя – любое желание выполню…»

На село опустилась ночь. Николаю не спалось. Жена уснула, и он осторожно встал, подошел к открытому окну, из которого тянуло ночной прохладой.

– Куда, Коль? – недовольно пробормотала сонная Фаина.

– Спи. Покурить захотелось.

Оделся и вышел на крыльцо. Сторожевой Черныш удивленно поднял голову, посмотрел на хозяина, глухо проворчал и снова положил лобастую башку на лапы.

– И ты спи, – сказал ему Николай, доставая из кармана русалку. «Вот ведь… придумал себе глупость…»

«Разве глупость? – спросил внутренний голос. – Ты ж ее видел своими глазами».

– Так коли глаза были пьяные, много ли с них спросу?

«А как обнимала она тебя – помнишь? Или тоже спьяну почудилось?»

Ощущение холодных рук на своей шее Николай помнил очень хорошо.

– Желанница ты моя… – прошептал он, проводя пальцем по волосам деревянной русалки. – Как проверить-то, а? Как?

Он задумался. Дожив до двадцати пяти лет, Николай имел желания простые и в целом легко осуществимые: чтобы еда была, когда кушать хочется, чтоб было, что выпить с мужиками, да всегда хорошая баба под рукой. Ну, неплохо, конечно, если б работы было поменьше, но Николай понимал: без работы – никуда. Да и машины он любил с детства, а к трактору своему относился едва ли не лучше, чем к жене.

Получалось, что все его желания уже исполнены.

– Как же так? Неужели мне и хотеть нечего? Так не бывает.

Он снова провел рукой по деревянной фигурке и, едва пальцы коснулись ее лица, вспомнил. Оксана! Оксана Копытина, красавица неприступная – вот кого он хотел. Файка ее ненавидела, даром что соседки, запрещала Кольке и голову поворачивать в ее сторону, но дурного слова сказать не могла: все знали, что Оксана своему Гришке не изменяет и держит себя с мужиками строго. Ни глазками поиграть, ни ресницами взмахнуть, ни повернуться игриво.

– Ну, русалка моя, выполняй обещание, – попросил Николай, и веря себе, и не веря. Поднес фигурку к губам и шепнул: – Хочу, чтобы Оксана согласилась… – И несколько слов совсем уж тихо пробормотал.

Ничего не случилось. Николай усмехнулся, покачал головой и сделал несколько нерешительных шагов в сторону соседского дома. Черныш направился было за ним, но хозяин шикнул на него и, как только пес вернулся на свое место, быстро пошел в глубь двора.