Текст книги "Котов обижать не рекомендуется"

Автор книги: Елена Михалкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она выдохлась и села. И тут же подскочила, вскрикнув от испуга.

Тихон, только было перебравшийся на ее место с подоконника, издал вопль обиды и гнева. Он полагал, что все поверхности в квартире созданы для того, чтобы на них лежал кот. И был крайне возмущен тем фактом, что за последние десять минут его дважды пытались расплющить.

– Я с ним когда-нибудь стану заикой. – Света прижала руку к колотящемуся сердцу. – Если меня раньше не убьют.

– Даже шутить так не смей! – рассердился Дрозд. – Убьют ее… Я тебя сам убью за такой юмор.

– Извини, извини, – примирительно сказала Света. – Но, Леш, наше с тобой расследование – это несерьезно. Сидим тут, пытаемся придумать версии… Убивать меня из-за того, что я могла заметить какой-то шарф?! Никогда в это не поверю!

– Хорошо, – неожиданно легко согласился Дрозд. – Согласен, дело может быть и не в шарфе. Тогда вспоминай, что еще странного ты видела на трупе. Тьфу ты, на манекене.

Света пожала плечами:

– Гольфы. Кстати, тоже полосатые. Серый свитер. На брюки не обратила внимания. Стрельникова упоминала, что у него очень реалистично выполнены кисти рук, но я на них не смотрела.

– Свет, а оба раза, что ты заходила в спальню, ты видела один и тот же манекен?

Света изумленно воззрилась на друга.

– В каком смысле?

– В прямом. Перед тем, как позвать тебя, актриса что-то делала в спальне. Она могла за это время спрятать куклу и положить вместо нее другую?

Света припомнила, сколько времени она стояла в прихожей. Представила размер шкафа в спальне. В таком шкафу без труда поместились бы и четыре манекена.

– Да, могла. Но для чего?

– Я просто пытаюсь думать в разные стороны.

Она улыбнулась, хотя ей было совсем не весело. «Думать в разные стороны» – это ее выражение.

Тихон снова выполз откуда-то и подкрался к ним поближе.

– Мало тебе доставалось? – спросила его Света. – Сегодня не твой день. И стулья не твои, ясно?

Котенок посмотрел на стол, словно прикидывая расстояние от пола до столешницы.

– Даже не думай! – предупредила Света. – На стол нельзя!

Ветер дохнул в приоткрытое окно. Легкая кисея наполнилась воздухом и надулась, точно парус. Котенок взлетел на холодильник и потрогал занавеску лапой.

– Тиша!

Тот отдернул лапу и свесил голову вниз. На морде его появилось выражение, хорошо знакомое Свете.

– Леш, он сейчас начнет разговаривать, – вздохнув, предупредила она.

– Кто, Тихон? Пусть разговаривает. – Дрозд ничуть не удивился ее словам. – Как будто я говорящих котов не видел.

«Таких не видел», – хотела сказать Света, но сдержалась. Сам все услышит.

Дрозд налил себе остывший кофе, бухнул три щедрых ложки сахара.

– Давай сварю свежий! – предложила Света. – Ты издеваешься над благородным напитком.

– Мня! – подтвердил Тихон. «Издевается!»

Дрозд покосился на него.

– И так сойдет. На чем мы с тобой остановились? На том, что у троих актеров была в то утро репетиция.

Котенок издал звук, который любой кошатник распознал бы как отрицательное мяуканье. Это был короткий отрывистый мяв, заставивший Дрозда посмотреть на него внимательнее.

– У двоих, – поправила Света. – Да, они отрабатывали какую-то сцену. Виктор – режиссер, его присутствие им необходимо.

– А заодно и продюсер, если я правильно помню. Так?

– Мяк! – утвердительно вякнул Тихон со своего холодильника.

– А Олег работал в «Хронографе», значит, знаком со всеми троими.

– Мяк!

– Он ведь не только писал для театра, но и играл там несколько лет назад.

– Мяк!

Дрозд со стуком приложил чашку об стол.

– Света! Это что?!

Она пожала плечами:

– Я ведь предупреждала. Он хочет общаться. А общается он обычно с людьми. С кем же еще?

– Ты что, подаешь ему сигналы? – заподозрил Дрозд.

– Да какие сигналы! Он сам по себе такой болтливый, от природы.

– Мяу, – согласился Тихон.

– А заткнуть его как-нибудь можно? – в отчаянии спросил Дрозд. Котенок фыркнул.

– Ты же любишь котов, – ехидно заметила Света. – Кто мне твердил, что у каждого человека в доме должен быть минимум один кот?

– Так кот, а не попугай!

– Мняу? – оскорбился Тихон.

– Это комплимент, – бросила в его сторону Света. – Попугаи очень мудрые птицы.

Тихон промолчал.

– Что насчет отвлечь? – настаивал Дрозд. – Он мешает полету моей мысли.

– На моей памяти, переключить его удалось единственный раз, – со скрытым злорадством сообщила Света. – Когда я упала с унитаза и чуть не сломала ногу.

Дрозд поперхнулся кофе.

– Я понимаю, от тебя всего можно ожидать, – сказал он, откашлявшись. – Но объясни мне, как можно упасть с унитаза? Или ты надралась?

– Надираться – это твоя прерогатива, – с достоинством парировала Света. – Я всего лишь залезла на унитаз, чтобы добраться до бачка.

Если бы в эту секунду Дрозд мог во что-то превратиться, он бы стал большим вопросительным знаком.

– Стремянка сломалась, – оправдалась Света. – Стул тащить было лень. А иначе я не достала бы, он у меня высоко.

Дрозд просвистел короткий мотив.

– У «Несчастного случая» есть песня про радио, а в ней такие слова: «Зачем ты полезла в траншеекопатель, если отчизна тебя не просила?»

Света казалась искренне удивленной его недогадливостью.

– Потому что на бачке сидел Тихон. Он туда запрыгнул, а слезть боялся. Ну, знаешь, как это бывает с котами.

– Не знаю, – сказал Дрозд. – У меня были разные коты. Но чтоб на бачок мог, а с бачка нет, я слышу впервые.

– Поверь мне на слово. Он сидел там и рыдал. Было два часа ночи, я хотела только одного: выключить ему звук. Как только я пришла, он страшно обрадовался и начал со мной разговаривать. Вот так: я-мняу-умняу!

– Умняу! – презрительно сказал Дрозд. – Тупняу и дурняу. Я понял: ты полезла снимать его с бачка и соскользнула с унитаза. Знаешь, ты меня прости, конечно, но на правах старого боевого товарища скажу: вы друг друга стоите.

– Мя! – согласился Тихон, внимательно слушавший их.

– Мя, – поддакнула Света.

Дрозд посмотрел на них и осторожно отодвинулся подальше вместе со стулом.

Человек, дожидавшийся фотографа во дворе, беспокойно переступил с ноги на ногу и сел на скамейку. До чего же паршиво, что о планах этой девахи ничего не известно.

Время, время – вот что его терзало. Время уходит стремительно. Что там с расхожей метафорой? Утекает сквозь пальцы? Если бы! Время не утекает, оно разбивается вдребезги на тысячи минут, и не успеешь обернуться – а ничего уже и нет. Только что был владельцем целого мешка звонких отборных минуток, почти невесомых секунд и увесистых часов. А теперь? Стоишь, как нищий, с пустым мешком, и не можешь понять, что ты приобрел за отданное время.

Или попросту потерянное?

Сегодня пришлось загримироваться. И на это тоже уходят бесценные часы, но без маскировки нельзя: фотографиня перепугалась до смерти, она будет очень осторожна. Довольно сложный грим превратил того, кто дожидался ее, в пожилую оплывшую женщину. На таких никто не обращает внимания. Они из тех, кого запоминаешь не в лицо, а по породе семенящей рядом собачки. Если в один прекрасный день поменять женщину на другую, а собачку оставить прежнюю, соседи по-прежнему будут здороваться, не замечая подмены.

Люди невероятно любопытны и при этом до смешного ненаблюдательны.

Выйдет ли она сегодня? Или забаррикадируется в своей квартирке, станет заказывать еду на дом? Даже если так, ей никуда не деться от встреч с клиентами. Только бы она не перетрусила настолько, чтобы бросить все и уехать!

Человек во дворе поднял голову и посмотрел на окна пятого этажа.

Ему был виден кот, сидящий на подоконнике. Мерзкая кошачья рожа, прижавшаяся к стеклу. Зверь как будто рассматривал его сверху и насмехался.

Не зря он ненавидел кошек. Вонючие, самодовольные, тупые! Но зато теперь, когда он увидел кота, не осталось почти никаких сомнений: это ее окна.

«Выйди-выйди-выйди-выйди!» Человек во дворе повторял это как заклинание. Со стороны казалось, что пожилая, не очень опрятная женщина напевает колыбельную малышу, мирно спящему в коляске.

Случайный прохожий, взглянув на нее, мог решить, что это няня. Может быть, он и задумался бы, зачем няня закрывает коляску пологом, когда солнце уже низко. Но, скорее всего, он не обратил бы на это внимания. Так же, как и на профессиональные беговые кроссовки, стоившие дороже, чем две коляски. И на слишком резкие движения няни, от которых младенец давно должен был проснуться и раскричаться.

Большинство людей до смешного ненаблюдательны.

В окно били лучи заходящего солнца и Дрозд задернул шторы, мельком взглянув вниз. Во дворе тихо и спокойно. Только одинокая няня качает коляску, да пара мальчишек лениво гоняет мяч в узком проходе между домами.

Что-то словно слегка царапнуло его, пока он смотрел в окно. Мелкая неправильность в происходящем… Нет, ерунда, какая еще неправильность? Разве что мальчишки двигаются со странной медлительностью. Но попробуй сам побегай по асфальту, выдыхающему накопленный за день жар. Все в порядке.

Дрозд поправил штору и вернулся на место.

– О чем мы с тобой говорили?

– О том, что Олег когда-то был актером. Постой…

Света поняла, что не задумывалась над этим. Но Дрозд прав: Рыбаков не только писал для театра, но и играл в нем.

Значит, и Анна Васильевна должна быть хорошо знакома с ним. Но тогда странно…

– О чем думаешь? – спросил Дрозд, наблюдавший за ней.

– О том, что Стрельникова никак не отреагировала, когда я упомянула о Рыбакове, – медленно сказала Света.

– А ты упоминала?

– Да. То есть нет. Сначала она объяснила, что репетирует пьесу, и назвала фамилию автора. Я что-то ответила, и мы переключились на другую тему. И больше про Рыбакова не было сказано ни слова. И, понимаешь, это-то странно!

– Что именно?

Света всплеснула руками.

– Ну как же! Представь, что убили автора пьесы, в которой ты играешь главную роль. Ты разговариваешь с посторонним человеком и выясняешь, что тот знает убитого. Пусть не лично, пусть только слышал его имя. Но неужели ты не скажешь: «а вы в курсе, что он умер?» Обязательно скажешь! Разве не так? А Стрельникова ничего мне не сказала. Она вела себя как ни в чем не бывало.

– Ну подожди! Она могла не слышать о его гибели. Ты же не слышала.

– Леш, не могла! Она не могла не знать! Он работал с ними бок о бок несколько лет! Известие о его смерти должно было разнестись моментально. Это я ни о чем не знаю, потому что сижу в информационном вакууме. Но театр должен был гудеть!

– Лишнее доказательство в копилку виновности Стрельниковой, – подытожил Дрозд. – Знаешь, у меня появилась идея. Следователь оставил тебе свой телефон?

– Конечно.

– Позвони ему и поделись нашими соображениями. Всеми, даже самыми дурацкими.

– Он меня высмеет, – робко заикнулась Света.

– Не высмеет, – заверил Дрозд. – Наоборот, будет тебе очень признателен за то, что навела его на связь с убийством Рыбакова.

Подумал немного и хмыкнул:

– Впрочем, это я ерунду спорол, конечно. Благодарен он тебе не будет. Потому что теперь свалить стрельбу на подростков не получится.

– Это и есть твоя идея?

– Нет. Идея моя в другом. Ты хорошо запомнила дорогу до Малиновки?

Глава шестая,
в которой нет Кота, но зато есть Коза

Капитолина Григорьевна Чернова, а по-простому – Капа, вышла из дома, чертыхаясь и бранясь. Что-что, а ругаться Капитолина умела. Характер она имела вспыльчивый, а жизнь в Малиновке хоть и была на первый взгляд тиха, но каждый день давала поводы для гнева.

Вот, скажем, сын председательши сельсовета! Сама председательша – тетка дельная, с этим Капа спорить не могла. Но отрок ее, великовозрастный балбес Степка, пошел не в мать, а в своих отдаленных предков, висящих на ветвях и дико хохочущих на весь лес. Чем еще объяснить его тягу к зубоскальству?

Только третьего дня Капа на всю улицу чехвостила подлеца. А все почему? Потому что Степка, собачье отродье, забежал с утра к Капе и предупредил, что в Малиновку везут студентиков-филологов, собирающих фольклор. Она не удивилась. Студентики появлялись раз в пару лет, обходили дома и с внимательными лицами слушали старух и стариков. Раньше, как помнилось Капе, записывали за ними в блокнотики и тетрадочки, а в последнее время обленились, стали с диктофонами приходить.

– ТетьКап, интеллигенцию везут! – крикнул Степка. – Фольклору хотят! Ядреного, народного! Говорят, состязание по селам устраивают. Не посрамите честь Малиновки, тетьКап, христаради!

Капа шуганула Степку, но беззлобно. И горделиво выпрямилась. Правильно, к кому же еще ехать, как не к ней! Ей хоть и стукнуло восемьдесят позапрошлым летом, но до маразма далеко. А соседка Валя – молодая баба, еще и семидесяти нет, а уже заговариваться начала. Все флоксы выращивает в палисаднике да разговоры с ними ведет.

Ради студентиков Капа не собиралась принаряжаться. Только платок повязала на голову, а то в кепке ходить как-то неуважительно. И надпись на любимом головном уборе ее немного смущала. Все ж таки хорошо бы знать, что у тебя на лбу написано. А спросить Капе не позволяла гордость: никто во всей деревне, кроме того же балбеса Степки, по-английски не понимал.

Студентов подвезли через час. Руководитель их, сушеный таракан в очках, постучал деликатно в Капину калитку и заискивающе улыбнулся.

– Здравствуйте, Капитолина Григорьевна! Нам сказали…

– Да проходите вы! – оборвала его Капа. – Чего в дверях-то рассусоливать!

Гости сразу полезли по своим сумкам. Кто телефон достал, кто тетрадку. На первых Капа посмотрела неодобрительно, а ко вторым – со всей душой. Студентики были мелкие, чахлые, замухрышистые. Оробели от Капиного тона, засмущались.

Капа решила сразу брать быка за рога. Репутация Малиновки для нее не пустой звук, отстоит она ее в честном сражении. Хотят фольклору – сейчас получат!

– Ну, начнем, значит! – объявила Капа.

Вышла на середину комнаты, топнула ногой, повела рукой красиво, как лебедь крылом, и завела в полный голос:

 
– Полюбила тракториста,
Да пошла на сеновал…
 

Допев частушку, она тут же перешла к следующей. Краем глаза отметила, что сушеный аж рот открыл от восторга. Да и студентики впечатлились: даже забыли про тетрадки.

Вдохновленная зрительской реакцией, Капа пропела своим сильным голосом, разносившимся на весь дом:

 
– У миленка у мово
В штанах нету ничево!..
 

В следующих строках она решила проблему несчастного миленка и быстрой скороговоркой выдала серию похожих частушек: пусть записывает молодежь!

– Подождите! – выдавил сушеный, наливаясь красивым багрянцем.

Но Капу было не остановить.

– Эх, купил себе доху я! – задорно выкрикнула она в лицо руководителю. И сразу уточнила размеры дохи.

Тот так и сполз по стеночке.

Капа пошла с козырей и выложила весь запас. И про баржу спела, и про железяку, что дрейфует до Кукуева, и про то, почему девкам замуж ходить не надо. Про Ивана Кузина проговорила речитативом: видела, что сейчас остановят. «На конкурентов работает! – зло подумала Капа про руководителя. – На горбатовских». В Горбатове жили два старика-сквернослова, но специализировались все больше на политике. А у нее, у Капы – вся жизнь, как она есть.

– Да замолчите же вы! – к сушеному таракану наконец-то вернулся голос.

Капа неохотно смолкла.

Но произведенным впечатлением она была довольна. Студенты сидели как пыльным мешком ударенные. Вот разве что в тетрадочки свои ничего не записали.

– Повторить? – деловито спросила Капа.

И тут руководителя прорвало.

Из всего бурного потока его восклицаний и междометий Капитолина выловила несколько слов: школьники, устное наследие, колыбельные. Она схватила со столика очки, нацепила их и, охваченная неприятным подозрением, уставилась на студентов.

Через десять секунд дом содрогнулся от яростного крика:

– Степааааан!

Если бы Малиновка находилась в сейсмоопасной зоне, на нее бы обрушилось землетрясение.

Капа выскочила на улицу.

– Степааааан!

Даже не блещущие умом куры, осознав, что приближается катаклизм, попрятались во дворах. За спиной Капы красный руководитель поспешно вывел детей, построив их попарно. Лица у школьников были отрешенные. Губы шевелились, шепча запомнившиеся строки. Счастливчики, записавшие Капино выступление на телефоны, прижимали их к сердцу.

С видом оскорбленного достоинства руководитель довел своих подопечных до школьного автобуса, погрузил и увез залечивать моральные травмы. А Капа помчалась вершить правосудие.

Как и следовало ожидать, негодяй Степка закрылся в доме и, кажется, даже забаррикадировался. Капа бушевала под окнами председательши полчаса, пока не охрипла. На это время деревня вымерла. Ненароком высунувшегося из подворотни кота снесло обратно потоком брани.

– Завтра еще приду! – каркнула напоследок Капитолина и ушла.

Но назавтра подлец Степка уехал в город, и Капа осталась неотомщенной.

Теперь же Капитолина ругалась на козу. Козу звали ласковым именем Сисястая, а когда Капа была не в духе, то Зараза.

Зараза повадилась выдергивать колышек и удаляться с волочащейся веревкой куда глаза глядят. Капа стала привязывать ее к забору. В первый же день коза уронила хиленький заборчик и потащила его за собой, как борону, выдирая перепуганные ромашки. Капа отходила ее хворостиной, и на два дня коза присмирела.

На третий день она вырвала из забора одну перекладину – ту самую, к которой была привязана веревка. И пока ее не хватились, успела забрести в открытый палисадник соседки Валентины, где произвела чудовищные опустошения.

Увидав сытую козу, из пасти которой свисал последний флокс, Валентина схватилась за сердце.

А Капа вновь схватилась за хворостину.

Нынешним утром она привязала козу перед домом. Но на этот раз не к заборчику, а к дереву: рябине толщиной в руку. Погрозила козе кулаком:

– Смотри у меня, зараза!

И ушла в дом.

Когда пару часов спустя она выглянула из окна, козы у рябины не было.

Капа ощутила то, что мог бы ощутить начальник Синг-Синга, недосчитавшийся одного из заключенных. Она протерла глаза. Рябина стояла на месте и смущенно краснела. Коза исчезла.

Тут-то Капа и выскочила наружу, желая козе немедленной и небанальной гибели.

– Чтоб тебя глисты изнутри повыели, заразу! Чтоб у тебя вымя лопнуло! Чтоб ты на свои рога напоролась!

И осеклась. По улице к ее дому приближались двое, ведя на поводке сбежавшую козу.

Мужчина был исключительно высок и, на взгляд Капы, весьма хорош собой. Он напомнил ей художника, что приезжал в Малиновку лет десять назад и три месяца снимал у нее комнату. Художник был веселый и обаятельный, но ни к какой мужской работе не пригодный. Целыми днями шатался по окрестностям, возвращался весь в репьях и злых колючках череды, точно загулявший пес. «Никчемушный ты мужик! Легкомысленный!» – выговаривала ему Капитолина. Художник хохотал и соглашался. Капа и хотела бы разозлиться на него, но когда смотрела, как он хохочет, все запасы ее злости куда-то испарялись.

А в августе, за три дня до его отъезда, заполыхал дом Кузнецовых. Лето в том году выдалось знойное, горело везде, но Малиновку огонь до поры обходил стороной. Да только на сей раз не обошел.

Никчемушный художник тушил пожар вместе со всеми. А когда заметили, что среди выбравшихся из пожара не хватает двоих, вылил на себя ведро воды и рванул в дом.

Уже после выяснилось, что один из Кузнецовых накануне крепко выпил и проспал весь пожар в чужой бане. Внутри оставалась лишь дряхлая старуха, которой и без того пришел срок помирать. Никто бы в своем уме за ней не полез, и только полный кретин мог сунуться в огонь, к которому и подойти-то было страшно.

Все это она и высказала потом художнику. Орала так, что чуть стекла в доме не вылетели, аж себя не помнила от злости. Тот, дурачина, смеялся-смеялся, а потом перестал. «Ну что ты, – говорит, – Григорьевна, ну не плачь, ну все же хорошо закончилось».

Тьфу, дурень бестолковый.

Капитолина пригляделась к приезжему. Носатый, с сильным подбородком – все как ей нравилось. И глаза голубые, точно цветки цикория. Она машинально провела рукой по волосам, прихорашиваясь. Ладонь наткнулась на кепку, и Капа поправила ее.

И у девицы рост не подкачал. Капа даже уставилась ей на ноги: неужели на каблуках прицокала? Нет, в кроссовках. А ростом не намного ниже приятеля.

У этой черты были мягче. «Совсем не красавица», – удовлетворенно отметила Капа. Разве что лоб хорош: высокий, гладкий. И волосы цвета липового меда тоже ничего, хоть и торчат короткими лохмами. Когда подошла ближе, стало видно, что глаза серые, беззащитные, как у близоруких.

Капа порылась в памяти, вспоминая, на кого же похожа эта сероглазая. Память у Капы была подобна хорошему архиву, и карточек за всю ее долгую жизнь накопилось много. Так много, что лет с шестидесяти она не заводила новых, а лишь ставила мысленную пометку: копия Степана Сурякина. Или: вылитая Фая Зацепина.

Наконец она вспомнила. Вылитая младшая девчонка Симоновых! Две старших сестры ее были красавицы, в чернобровую мать, а младшая Варя – ни то ни се. Правда, голос мягкий, нежный, как первый снег. Начнет говорить – заслушаешься.

Удивительно, конечно, что из троих сестер именно Варька вышла замуж за того паренька… как же его звали? И не вспомнить уже. Каждое лето из Питера приезжал к бабке погостить, жил с ними по соседству. Недурной собой был хлопец, ничего не скажешь. В очередное лето приехал, как всегда, один, а уехал с Варварой. Сестры от злости локти себе искусали.

Капа тоже никак не могла взять в толк: что он нашел в Варьке? Сестры – кровь с молоком, огонь в глазах, не подходи – ух, обожгут! А Варька как веточка вербы: тоненькая, неброская.

И чем она соседа взяла? Загадка.

Тем временем приезжие подошли к ней. Оба очень вежливо поздоровались, и парень сказал:

– Мы козу встретили на краю деревни. Не ваша?

– А чьей же ей еще быть, гадине, – кокетливо ответила Капа, забирая у него веревку. И замахнулась на козу: – У, зараза!

Но не ударила. У нее было правило: при посторонних – никаких разбирательств.

– Спасибо, что привели. А вы что же – в гости приехали? Или дом присматриваете?

Парень вытер пот со лба, и тут Капа заметила, что оба измучены. Девица поглядывала на скамеечку у палисадника, но без спроса сесть не решалась. Вежливая! Это хорошо. И попросить не спешит. Соображает, значит, что к Капе нужно со всей осторожностью! Тоже хорошо.

– Нет, мы по другому поводу, – сказал парень.

– Это по какому же? – насторожилась старуха, мигом вспомнив, что последние шесть месяцев скручивала показания счетчика. Ох, чуяла душа, не нужно хитрить! По совести нужно жить, не обманывая!

– У вас тут беда случилась несколько дней назад. Человека убили.

Капа тут же успокоилась. Счетчик, значит, ни при чем. Ну и ладненько! Совестливым хорошо быть, когда богатый, а если бедный, тут уж не до совести. Можно и дальше показания подкручивать: государству все равно, а ей трат меньше.

– Олега! Упокой господи его душу. – Капа перекрестилась. – Полиция уже была, всех допросили.

– А мы не из полиции, – вступила девица. Говорила она тихо – то ли от усталости, то ли голос слабенький. – Нам поручили собрать материал для статьи.

– Журналисты! – осудила Капа.

– Практиканты, – потупился парень. Вскинул на нее голубые глаза и спросил: – Вы нам поможете? На вас вся надежда!

Тут Капа и растаяла.

Света наблюдала, как Дрозд очаровывает старушку, и понемногу приходила в себя.

Они провели в деревне не меньше полутора часов, обошли двенадцать дворов – и все безрезультатно. Рыбаков жил очень замкнуто, дружбы ни с кем не водил. Никто из жителей ничего о нем не знал.

Но удивило Свету не это. Она встречалась с Рыбаковым и понимала, что он построил вокруг себя прочную стену.

Ее поразило полное равнодушие деревенских к его смерти.

– Не понимаю! – говорила Света Дрозду после очередной неудачной попытки. – Произошло убийство! Люди должны его обсуждать, строить предположения, подозревать друг друга, наконец. А они ведут себя так, словно у них раз в неделю кого-нибудь закалывают и всем это уже приелось!

– Вот и я не пойму, в чем дело, – признался Дрозд. – Думал, что с нами охотно станут разговаривать. Выходит, ошибся. Ну и на фига такие ландыши?

Он негромко пропел:

– Ты однажды мне принес гидравлический насос… Ландыши, ландыши!

И засвистел хорошо знакомую Свете мелодию.

Они спрятались в тени раскидистой липы. Где-то вверху бурлили то ли осы, то ли пчелы. Казалось, сам ствол дрожит от их жужжания.

Дрозд задрал голову и прищурился.

– Мы с тобой сидим прямо под гнездом, – сообщил он. – Здоровое, собака.

– Плевать мне на гнездо. – Света утомленно прикрыла глаза. – Я отсюда никуда не пойду. Здесь тень…

– …и примерно две сотни ос.

– Скажи им «соль-вода-соль-вода-соль-вода». Тогда не укусят.

Крупная оса подлетела к Дрозду и покружилась над ним.

– Соль-вода, – неуверенно сказал Лешка. – Ай, черт!

Он вскочил.

– Это неправильные осы! – лениво сказала Света. – Они готовят…

Над ухом у нее пронзительно зазвенело на три голоса.

– Не знаю, что они готовят, но я точно присутствую в рецепте! – Дрозд быстро вышел из тени, отмахиваясь от насекомых.

Осы провожали его, пока он не оказался на достаточном расстоянии от дерева. И лишь тогда вернулись обратно.

Пришлось и Свете выползать из укрытия.

– Может, полиция запретила разглашать информацию об убийстве? – предположил Лешка.

Света покачала головой:

– Они не выглядят как люди, которым что-то запретили. Они выглядят так, как будто им все равно.

Впереди замаячило что-то белое. Подойдя ближе, Света увидела белую козу с пятном на боку.

– Балерина! – Она обрадовалась козе, будто старой знакомой. – Смотри-ка, двойным узлом привязали.

Дрозд внезапно ухмыльнулся и присел на корточки.

– А узелок-то слабенький. И рядом ни души. Как по заказу!

– Эй, ты чего? – испугалась Света. – Что ты задумал?

Дрозд поднял голову, подмигнул и спросил:

– Тебе раньше не приходилось воровать коз?

Старуха, которую звали Капитолиной, в дом их не пригласила. Но разрешила сесть на скамеечке возле палисадника и вынесла две кружки с холодным козьим молоком.

Света поднесла кружку к губам и сморщилась. Она с детства ненавидела козье молоко – не только вкус, но и запах.

Дрозд сделал страшные глаза. «Не могу!» – беззвучно взмолилась Света. «Надо, Федя, надо!» – так же беззвучно ответил Лешка.

Капитолина обернулась к ним, и Света пожалела, что не взяла с собой камеру. Старуха им попалась колоритная – тощая, мелкая и шустрая, как Шапокляк. На голове у нее красовалась ярко-желтая кепка с надписью, которую Света никак не могла разобрать.

– А что это вы молоко мое не пьете? – хмуро спросила хозяйка. – Брезгуете? Или микробов боитесь?

– Боимся! – пискнула Света, увидев единственный шанс избежать мучений.

– Не бойсь! Оно кипяченое!

Тут Свете совсем поплохело. Хуже козьего молока могло быть только кипяченое козье молоко.

Но деваться некуда. Обидишь хозяйку – потеряешь последний шанс выяснить хоть что-то об убийстве Рыбакова. Правда, шанс и без того был дохленький, призрачный: откуда ей знать то, чего не знают остальные жители! За пять минут разговора стало ясно, что старуха свирепа и несдержанна на язык. Такая точно не могла иметь никаких дел с Рыбаковым.

Под пристальным взглядом старухи Света задержала дыхание и быстрыми глотками стала проталкивать в себя белую жидкость.

К середине кружки она приостановилась и удивленно заглянула в чашку. Дрозд уже вытирал белые усы.

– А это точно козье молоко? – рискнула спросить Света.

– Нет, это я кота подоила, – рявкнула в ответ мигом рассердившаяся Капитолина. – Козье, конечно! От Заразы моей.

– Вкусно, – призналась Света. – Очень.

И уже не торопясь, с чувством допила остатки. Молоко было совсем не такое, как в детстве. Оно пахло орешками и чем-то сладким, похожим на пыльцу. Как будто коза питалась цветками флоксов.

Впрочем, достаточно было взглянуть на Капитолину, чтобы понять, насколько нереально это предположение. Да и флоксы вокруг не росли.

– Еще бы не вкусно! – Старуха немного смягчилась от комплимента. – Лучше молока, чем от Сисястой, не найдете. Это и усопший говорил. Так и напишите в своей статье! Прямо в заголовке и поставьте.

На миг Света ярко представила новость в Яндексе: «Усопший хвалил молоко Сисястой». А что, ничуть не хуже других заголовков.

– Какой усопший? – мигом спросил Дрозд.

– Ну, Олег. Сдержанный был мужчина, говорил мало. Я его однажды за это отлаяла по первое число. Прихожу к нему с банкой, а он такой: «Спасибо, Капитолина Григорьевна, деньги на полочке». Ну я ему и высказала все. А потому что нечего! Верно?

Света и Дрозд хором кивнули.

– Пришли к тебе – не стой бирюком! – горячилась старуха. – Нету настроения – поругайся! Есть настроение – поговори по-хорошему! А так, чтобы молчать, этого не надо!

Она сняла кепку и вытерла пот со лба.

Света с Дроздом переглянулись, переваривая информацию.

– Значит, вы продавали ему молоко? – осторожно начал Дрозд.

– Продавала. Молоко есть, что ж не продать?

– А часто заходили, Капитолина Григорьевна?

– В понедельник заходила и в четверг. Два литра оставляла, ему хватало. Предложила как-то больше, а он отказался.

Дрозд покивал, будто услышал нечто мудрое.

Света понимала его. Он подходил к делу издалека, боясь спугнуть старуху прямыми расспросами.

А вот Света не боялась. Ей надоело поджариваться на солнце и отгонять комаров. К тому же дома ждал оголодавший Тихон.

– Капитолина Григорьевна, а вы знаете что-нибудь о смерти этого Олега? – в лоб спросила она.

Старуха уставилась на нее и фыркнула. «Сейчас скажет: откуда же мне знать!» – подумала Света. Они с Дроздом уже несколько раз слышали сегодня эти слова. Лешка за спиной старухи укоризненно покачал головой.

– Как же мне не знать, когда я его и нашла, – проворчала Капа.

– Что?! – в один голос воскликнули оба.

Старуха посмотрела на них снисходительно. У парня глаза стали узкие, как льдинки. А девица, наоборот, округлила их в изумлении, так что даже подслеповатая Капитолина увидела, что они не просто серые, а серые с золотыми точками.

– Я нашла, я, – подтвердила старуха. – Кому еще-то? У него никто и не бывал, кроме меня. Я ему банку молока принесла с утра, постучалась – не открывает. Ну, думаю, спит. Зашла – тихо. И собака не гавкает. Тут я сразу сообразила, что беда стряслась. Только про убийство не думала, решила, что сам от сердца помер. В комнату заглянула – лежит, бедный, посреди кровати.

– И нож из спины торчит, – тихо сказала Света, вспомнив встречу с манекеном.

– Торчит. И дырка во лбу виднеется.

– Какая еще дырка? – вскинулся Дрозд.

Капа удивленно посмотрела на него.

– От ружья, от чего же еще.

– Какого ружья?!

Капа покачала головой. Правду говорят: если мужик хорош собой, то непременно дурак.

– Из которого Олега застрелили! – внятно, как маленькому, объяснила она.

Пришлось все-таки завести непрошеных гостей в дом. Они так насели на Капу с расспросами, услышав о ружье, что она поняла: быстро от них не отвяжешься.