Текст книги "Танцы марионеток"

Автор книги: Елена Михалкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она еще раз проверила, правильно ли записала имя: «Марта Рудольфовна Конецкая».

– Марта Рудольфовна, – вслух повторила Лена, пряча записную книжку в карман потертой сумки.

Телефонный звонок застал Бабкина в машине возле дома Ники Церковиной, с которой, по утверждению Костика, дочь бизнесмена Тогоева была в приятельских отношениях.

– Серега, – сказал в трубку Макар с хорошо знакомым Бабкину азартом, означавшим, что он разрабатывает какую-то свежую идею, – я собираюсь подлечить спину и поэтому уезжаю завтра на пару недель. Дело о поиске Сахаровой остается на тебе. Справишься?

Быстро взвесив все «за» и «против», Бабкин пожал плечами, хотя видеть его Илюшин никак не мог.

– Постараюсь. Далеко едешь?

– В санаторий неподалеку от Тихогорска. Скорее всего, жить я буду не в нем, а в частном пансионате.

– Зачем?

– В санатории, говорят, не лучшие условия. К тому же мне хочется найти ответ на одну небольшую загадку[2]2
  Читайте об этом в романе Елены Михалковой «Призрак в кривом зеркале».


[Закрыть].

Пожелав Макару удачи, Бабкин выключил телефон и хмуро взглянул на экран.

– Значит, работаем самостоятельно, – объяснил он трубке и вышел из машины.

Работу нельзя было назвать сложной, но она, по определению Бабкина, относилась к разряду «муторных», то есть монотонных и однообразных. За два дня он убедился, что Юли Сахаровой-Тогоевой нет ни у одного из бывших друзей, хотя не исключал, что девушка хорошо спряталась. Сергей пока не опрашивал соседей, удовлетворившись разговорами с «околоподъездными» старушками, – опасался спугнуть девчонку, если слухи о расспросах дойдут до нее.

Отъезд Макара немногое менял в его планах: как правило, «черная» часть работы в виде слежки и выяснения места нахождения «объекта» доставалась именно Бабкину. Однако, представив, что ему предстоит и дальше одному выяснять, где же в настоящее время пребывает Юлия Сахарова, Сергей помрачнел.

«Ладно…. Не будем тянуть кота за хвост».

Он подошел к дому как раз вовремя: из подъезда выходила пожилая женщина с двумя мелкими кудлатыми собачонками на путающихся поводках. Бабкин придержал для нее дверь, а затем беспрепятственно зашел в подъезд, где сильно пахло свежей краской.

Ника Церковина открыла на его звонок, не спрашивая, кто пришел. Она оказалась полнотелой блондинкой с сонными глазами и сильно выдающейся вперед нижней губой, такой пухлой и красной, словно ее искусали. В первую секунду Сергей удивился ее доверчивости, но затем понял, что у девушки имелась причина не соблюдать простых правил безопасности: из-за ее спины выглядывали два крупных лоснящихся ротвейлера. Один, ощерив клыки, обнюхал ботинок Бабкина.

– Веста, назад! – приказала Ника. – Мужчина, вам кого?

– Здравствуйте, меня зовут Сергей. – Бабкин покосился на собаку, но не двинулся с места. – А вы – Ника?

Церковина кивнула, настороженно глядя на него.

– Я хотел бы поговорить с вами о Юле, вашей подруге.

– Сахаровой, что ли?

В голосе девушки прозвучала враждебность, и Сергей начал опасаться, что совершил ошибку, решившись на открытый разговор. Но следующая фраза Ники успокоила его:

– Она мне не подруга! Я вообще не хочу о ней разговаривать!

Бабкин был уверен, что любая женщина, сказавшая «я не хочу об этом разговаривать», в глубине души желает противоположного. Поэтому он постарался придать голосу мягкости и убедительности и проникновенно произнес:

– Ника, я вас очень прошу мне помочь. Вы – единственный человек, который может это сделать.

Видя, что она колеблется, он полез в карман, и один из псов тут же заворчал, задрав губу и обнажив желтоватые клыки. Девушка ухватила его за загривок, собрав шкуру в складки, и без церемоний оттащила от Сергея. Бабкин достал паспорт, открыл и показал Нике.

Действие это было бессмысленным, но, как и всегда, произвело нужное впечатление: Церковина пробежалась взглядом по страничке и отступила на шаг назад.

– Ну проходите… Сергей Бабкин.

Собаки отконвоировали сыщика в гостиную, как заправские охранники, и ему вспомнились ребята из службы безопасности Тогоева. «Учиться им у ротвейлеров и учиться». Когда один пес лег у его ног, а второй расположился возле хозяйки, Сергей преисполнился еще большим уважением к неизвестному ему дрессировщику.

– Я понимаю, что Юльку хочет разыскать папаша, – заявила Ника, присаживаясь на подлокотник кресла и жестом указывая Сергею на диван. – Ко мне уже заходили… от него. Я им ничего не сказала, – добавила она после паузы.

– Хотя Юля тогда была у вас… – закончил за нее Бабкин, найдя промежуточный вариант между вопросительной и утвердительной интонацией.

– Откуда вы знаете? – улыбнулась Ника. – Я вижу, вы очень догадливый.

«А я вижу, что ты очень рассержена на бывшую подружку», – подумал Сергей, ощущая себя не в своей тарелке под ее беззастенчивым пристальным взглядом.

Он не умел разговаривать с женщинами и знал это за собой. В отличие от Макара, способного обаять почти любую особь женского пола вне зависимости от ее возраста, Бабкин терялся, если женщины вели себя непредсказуемо, а они вели себя так практически всегда. Со временем он научился скрывать растерянность, маскировать ее невозмутимостью, но сам себя обманывать не мог: общение с мужчинами давалось ему куда легче.

Вот и теперь он со скрытым опасением наблюдал за тем, как Ника Церковина завивает на палец тонкую прядь осветленных волос, в упор глядя на него и еще сильнее выпячивая нижнюю губу.

– Без вас я бы не был таким догадливым, – неуклюже подыграл ей он. – Ника, а почему Юля ушла?

Сергей хотел спросить «куда», но в последний момент передумал, боясь, что после прямого вопроса девушка не станет откровенничать. И оказался прав. Вопрос «почему?» попал в точку: Ника поморщилась, будто почувствовала боль.

– Она меня просто использовала, а я этого не понимала! Поначалу все было так здорово…

Следующие пять минут Бабкин слушал, что же такое «здорово» в понимании Ники Церковиной. Выяснилось, что это значит шататься вместе по магазинам, знакомиться в клубах и гонять ночью по пустой Москве.

– У Юльки машины нет, – рассказывала Ника. – Так она меня просила: Никуша, пусти меня порулить! Я ей ни разу не отказала! Знаете, как она гоняла?! А потом стала у меня машину требовать каждый день. Я ей говорю: Юленька, мне машина самой нужна, у меня дела, учеба! А ей все равно. Она еще и обижалась на меня!

Слушая Церковину, Сергей почти воочию представлял, как стремительно портились отношения девушек, называвших себя подругами. Родители Ники жили на Севере, и квартира была предоставлена в ее полное распоряжение. Одну комнату она выделила Юльке – «самую шикарную», как выразилась Ника. В этой комнате Сахарова целыми днями валялась на диване с книжкой или смотрела телевизор.

– Даже не убиралась, представляешь? – жаловалась Ника, незаметно перейдя на «ты». – А когда мне надоело жить в свинарнике и я сама решила убраться, она мне такой скандал устроила! На всю квартиру кричала!

– Почему? – не понял Бабкин.

Церковина пожала плечами.

– Я ей чем-то помешала. А чем я могла ей помешать, если она ничего не делала?! Если честно, я ее даже испугалась. Она стала как сумасшедшая – лицо белое-белое, и смотрит на меня так, как будто хочет убить. Из-за ерунды, представляешь! Никогда ее такой не видела…

Деньги у Юли закончились довольно быстро, и она стала жить за счет подруги. Поначалу Ника осторожно намекала, что долго так продолжаться не может, затем прямым текстом предложила Сахаровой искать работу. Однако несколько собеседований, на которые сходила Юля, утвердили ее в мысли, что работу нужно искать по знакомству. А знакомства остались вместе с папой в его особняке.

– Я ей предлагала к отцу обратиться, а она в ответ – «сначала испробую все другие способы». Другие способы – это значит на моей шее сидеть, понимаешь?

– Как Юля могла обратиться к Тогоеву, если сама же ушла из его дома, поссорившись с ним? – вслух подумал Сергей.

– Ну… не так все просто… – протянула Ника. – Юлька намекала, что если бы она захотела, то любимый папочка с радостью принял бы ее обратно и выдал ей желаемое на блюдечке с голубой каемочкой. Но она, мол, такая гордая, что хочет сама всего добиться. Я ей как-то раз сказала, разозлившись: иди уже, наконец, к своему папаше, и всем станет легче. Не тут-то было! Хотя… знаешь, Юлька может быть очень целеустремленной. Даже не просто целеустремленной, а упертой, как гвоздь, который только в одну точку можно забить. Она сама себе и гвоздь, и молоток. Представь: вот валяется она на диване, грызет семечки, заедает их чипсами, и кажется, будто бы вся она такая ленивая и никчемная…. А на самом деле это совсем не так! Если она собственную лень переборет и соберется с силами, то может горы своротить и кого угодно заставить делать то, что ей хочется. Кроме отца, конечно, потому что он сам такой же. Она и меня заставляла, пока ей не надоело! А как только Юля перестала на меня обращать внимание, будто я стул в этой квартире, а не хозяйка, меня будто разгипнотизировали, честное слово!

Дальнейшая часть рассказа девушки звучала скомканно. Одно Бабкин понял: Ника фактически выгнала бывшую подругу из своей квартиры. Нелепое Юлино хвастовство о том, что она может заставить отца делать все, что угодно, сыграло Церковиной на руку – она использовала его как предлог, чтобы заставить дочь Тогоева собрать вещи.

– Ты не подумай, я ее не выставила на улицу среди ночи, – оправдываясь, говорила сейчас девушка. – Юлька сама решила, что уйдет. Только не к отцу.

– Неужели к кому-то из своих парней? – нарочито удивился Бабкин.

– Да ты что, кому из них она нужна! Нет, она решила напроситься к своей престарелой родственнице. Тете Марте, что ли… Юлька придумала какой-то план с этой тетушкой, но мне не стала ничего рассказывать.

Взглянув на Нику Церковину, Сергей понял, что девушка не притворяется – она и в самом деле обижена на бывшую подругу за то, что та не стала делиться с ней своими планами.

– Марте Конецкой? – уточнил он, хотя и так все было понятно.

– Да, точно! Оказывается, ты и без меня все знаешь…

«Как все просто, – мысленно сказал себе Сергей, спускаясь по лестнице. – Одна девочка обидела другую. Вторая сразу перестала играть роль защитницы подруги, но идти с информацией к ее отцу было бы совсем некрасиво, да и похоже на предательство…. Зато она с удовольствием выложила все, что знает, стоило только задать ей пару правильных вопросов. Пожалуй, только у дуболомов господина Тогоева это могло не получиться».

Он вышел на улицу, прикидывая, как бы половчее объехать неизбежные вечерние пробки. Перед домом толпилась группа молодых ребят и девчонок, и фары проезжавших мимо машин выхватывали из сумерек длинные нескладные фигуры в нелепой, словно надутой, одежде.

«Завтра навещу Конецкую с ее племянницей, – подумал Бабкин, садясь в „БМВ“. – И можно будет рапортовать Тогоеву, что дело сделано».

От стоявшей возле подъезда компании донесся издевательский хохот, и Сергей едва не вздрогнул – на миг ему показалось, что смех этот был ответом на его мысли. Но затем пожал плечами, завел машину и поехал домой в полной уверенности, что практически закончил дело о сбежавшей от всех Юле Сахаровой.

Глава 5

Поначалу зима отползала с улиц неохотно. Дворники так ожесточенно скалывали лед с асфальта, что становилось ясно: они потерпят полное поражение. Так сражаться могут лишь обреченные. Казалось, что ночью сизая ледяная корка снова затянет асфальт, расползется по улицам и никуда больше не денется.

Лед долго держался – а вместе с ним и зима. А затем, откуда ни возьмись, появился суматошный беззаботный апрель, громко объявил о себе барабанным стуком капели, и город проснулся. Москва встряхнулась, разогнала тучи над головой, надушилась и теперь пахла свежей краской. Красили все: ограды, маленькие заборчики, обновляли стены, пообтрепавшиеся за зиму… Вокруг школ и садиков шумели субботники, и очень быстро стало сухо и тепло, как будто так всегда и было.

Если бы Юлька умела радоваться хорошей погоде, то она, конечно, радовалась бы, потому что с каждым днем во дворе дома Марты Рудольфовны, по утрам залитом весенним солнечным светом, что-нибудь менялось. Посвежели палисадники, заблестели свежеокрашенные двери, а лужа, целый месяц пополнявшаяся подтаявшим снегом, в конце концов высохла сама, не дожидаясь, пока ее по рукаву-ручейку уведет в сток пожилой дворник-таджик. Жизнерадостная юная травка полезла везде, где был хотя бы клочок сероватой земли, и вскоре двор зазеленел, развеселился и даже успел незаметно украсить себя парой-тройкой болезненно-желтых нарциссов и невинных кудрявых голубоглазых гиацинтов.

Но Юльке было не до преображения природы вокруг, поскольку куда больше ее занимало то, что происходило с ней самой.

– Начнешь с осанки, – не терпящим возражений голосом приказала старуха две недели назад, и пришлось заняться осанкой.

Теперь каждое Юлькино утро начиналось с того, что она бежала в гостиную, становилась к стенке, выпрямляя спину и прижимаясь так, как велела Конецкая.

– Четыре точки… – бормотала девушка себе под нос, проверяя, правильно ли стоит. – Четыре точки…

Старуха входила в комнату без предупреждения, уже накрашенная, одетая так, словно ожидала по меньшей мере визита министра, и окидывала Юльку, стоявшую навытяжку у стены, цепким взглядом.

– Как стоишь?! – гремела она, и Юлька дергалась от ее окрика. – Подбери зад! Почему у тебя зазор между попой и стеной? А?! Где четыре точки?! Пятки, попа, лопатки, затылок! Пятки-попа-лопатки-затылок!

Таращась в окно, за которым голубело утреннее небо, Юлька судорожно пыталась исполнить приказание. А Марта Рудольфовна вышагивала по комнате, словно полководец, наставляющий армию перед боем.

– Самое важное, что есть в женщине, – это осанка! – рубила она, дойдя до окна, разворачивалась, скользила взглядом по домработнице. – Дамские журнальчики, объясняющие, как надо правильно краситься, этому не учат – а напрасно. Запомни на всю жизнь: неважно, что на тебе надето, неважно, как ты причесана, – важно, как прямо ты держишь спину. В позвоночнике должна быть струна! Палка! Стержень! Современные молодые женщины все, как одна, безбожно сутулятся, а потом удивляются, почему у них грудь висит над пупком, и пытаются подобрать ее бюстгальтером. К черту бюстгальтеры! Держи спину правильно – и они тебе еще долго не понадобятся.

Юлька, выслушивавшая эту речь каждое утро, незаметно начинала расслабляться, но ее тут же встряхивал новый окрик:

– Затылок, черт возьми! Прижми свой пустой горшок к стене! И запоминай: женщина может быть толстухой, а может быть худышкой, как ты. Она может не соответствовать ни одному канону красоты. Но если она прямо держит спину, значит, она прошла половину пути к тому, чтобы стать привлекательной в глазах мужчин. А именно они определяют, что такое женская красота.

Через пятнадцать минут после начала упражнений Юлька сама себе напоминала кариатиду. Ей казалось, что макушкой она отныне должна подпирать потолок и будет стоять возле стены ближайшие сто лет. Хотелось ссутулиться, расслабить плечи, перестать контролировать «четыре точки»… Хотелось, чтобы Конецкая скомандовала наконец «свободна!», и тогда Юлька сползла бы вниз, растекаясь по полу бескостной медузой.

Но не тут-то было. Марта Рудольфовна и впрямь давала команду «свободна!», но стоило Юльке принять обычную позу, как ее тут же гнали в кладовую комнату.

– И не вздумай брать хороший тазик! – кричала вслед Конецкая. – Возьми красный, его давно пора выкинуть.

Из дальнего угла кладовой Юлька вытаскивала красный тазик, ставила себе на голову и, едва придерживая его пальцами, брела обратно в гостиную. В первый день, когда она начала тренироваться с тазиком, вышедшая из своей комнаты Лия оторопела, увидев ее, а потом залилась хохотом.

– О, дочь раджи! – протянула она, когда красная, под цвет тазика, Юлька прошла мимо нее. – Откуда ты явилась к нам, прекрасная лотосоподобная дева?

Прекрасная лотосоподобная дева ничего не ответила и вернулась в гостиную, где с этого дня по утрам маленькими шажочками ходила по комнате десять минут, стараясь, чтобы тазик не перевернулся и не упал. Поначалу это казалось ей невыполнимым, но спустя две недели Юлька уже могла пройти с тазиком от кладовки до гостиной, не придерживая его руками. Заметив это, старуха хмыкнула, и Юлька обрадованно решила, что ее таким образом похвалили. Заблуждение развеялось, как только Марта Рудольфовна велела ей поставить тазик на пол, а затем собственноручно нагрузила его тремя томами Советской энциклопедии.

– Чуяло мое сердце, что когда-нибудь эта макулатура пригодится, – пробормотала ведьма. – Так оно и случилось. Что стоишь? Водружай таз со знаниями на голову – и вперед, к светлому будущему!

Светлое будущее отныне виделось Юльке еще дальше, чем прежде, когда она уныло осознавала собственную непривлекательность. Предстояло научиться вещам, о которых она не имела ни малейшего представления.

После работы над осанкой следовала пятнадцатиминутная гимнастика. «Чтобы мышцы были в тонусе?» – робко спросила Юлька, когда Конецкая первый раз приказала ей сделать упражнения. «Чтобы мозги были в тонусе, – отрезала старуха. – Для такой вялой клуши, как ты, необходимо хотя бы минимальное насилие над собою каждый день. Иначе ты расслабишься и утратишь даже ту хилую способность сопротивляться обстоятельствам, которую ошибочно считаешь силой воли».

После гимнастики Юлька принималась за уборку.

– Бодрее смотри, бодрее! – покрикивала Марта Рудольфовна, свысока глядя, как домработница снует с тряпкой по кухне. – Огонь во взгляде должен гореть. Господи, да не пучь ты глаза, как оглушенная треска… Нет, это бесполезно!

По десять раз на дню Юлька выслушивала, какая же она бестолковая, никчемная, ни черта не понимающая девица. По пять раз Конецкая сообщала, что сделать из нее человека невозможно и Юлька так и останется аморфной заготовкой. Перед сном она слышала от становившейся издевательски любезной Марты Рудольфовны, что ее судьба – вечно драить унитазы, а вершина карьеры – посудомойка.

– Хотя в моем доме я бы никогда не доверила тебе мыть посуду, – заканчивала Конецкая, принципиальная противница посудомоечных машин.

Однажды Юлька не выдержала:

– Марта Рудольфовна, зачем вы меня к себе взяли?!

– Потому что на кошек у меня аллергия, а попугайчиков и прочую шелупонь я терпеть не могу, – не задумываясь, отреагировала старуха. – Ты, по крайней мере, не орешь в пять утра, не линяешь и не гадишь под дверью.

И усмехнулась, костлявая ведьма, отчего Юлька едва не взвыла.

Следом за осанкой и гимнастикой наступила очередь одежды.

– Деточка, запомни главное. Если ты станешь одеваться для мужчин, ты будешь вульгарной. Если ты станешь одеваться для женщин, ты будешь скучной.

– А если я стану одеваться для себя?

Старуха окинула девушку сочувственно-презрительным взглядом, в котором отразилось ее исчерпывающее мнение о Юльке.

– Никогда – слышишь, никогда! – не одевайся для себя. Это худшее, что с тобой может случиться. Ты превратишься в плоскую иллюстрацию из журналов, безвкусную и претенциозную. Дай женщине одеться для себя, и она немедленно нацепит на шею газовый шарфик. А шарфики следует запретить как класс! Палантины, шарфы, накидки, шали – все они имеют право на существование, поскольку функциональны, а в одежде, что бы ни внушали модельеры, у которых вместо гениталий – погремушки, функциональность имеет значение. Но только не эта импотентская претензия на равенство с мужчинами, маскирующаяся под кокетство! Хочешь пококетничать – надень туфли и юбку до щиколотки.

– Но это не модно! – осторожно возражала Юлька.

– Забудь про слово «модно». Одевайся так, чтобы понравиться мне, поняла? Пока. Потом научишься обходиться без меня. Так… вижу по твоему лицу, что необходимы ориентиры.

Юлька волокла из ближайшего киоска стопку журналов, выкладывала по одному перед Мартой Рудольфовной. Та брезгливо пролистывала их, безжалостно выдирая страницы с фотографиями: часть страниц складывалась в стопку, другая комкалась и запускалась в угол.

– Вот это… – старуха демонстрировала Юльке снимок узкобедрой модели восточного вида в широких штанах-шароварах, свисавших между ног мешочком почти до колен, – вот это не вздумай на себя нацепить! Если не хочешь выглядеть как жертва слабительного, не успевшая добраться до сортира. Забудь про зауженные джинсы, про мини-юбки, про недоразумение, называемое легинсами! А особенно – про цветные чулки! Запомни, только у курицы могут быть красные ноги, у женщины они должны быть естественно-розовые. Зеленые и синие оставь трупам, тебе еще рано иметь ноги такого цвета. Нет, полосатые нельзя! Ты же не собираешься выглядеть так, будто у тебя вместо ног два кривых шлагбаума? Что? Бордовые? Если ты хочешь, чтобы твои ноги казались мослами исхудавшей коровы, то можешь приобрести бордовые.

Мятые страницы с мини-юбками и легинсами, шурша, летели на пол.

– Платья – вот твоя одежда! Юбки и большие объемные свитера. Никаких пиджаков – оставь их главным бухгалтерам и деятельницам профсоюзов. Никаких спортивных джинсов с кроссовками. Ты должна быть женственна, как кошка, рядом с которой нет ни одного кота.

– А если есть? – непонимающе спросила Юлька.

– Тогда она становится похотливой. Быть похотливой не требует особого ума, даже твоего хватило бы за глаза. Но ты же этого не хочешь, верно?

Юлька не хотела. Она хотела выглядеть женственно, как кошка, возлежащая на клумбе с настурциями. Солнечный луч щекотал бы ее за пушистым ухом. Но зеркало отражало цыплячью грудку, тощие выступающие ключицы, угловатые бедра…

– Задница! – гремела старуха, тыча в съежившуюся фигурку длинным пальцем. – Вот что должно быть у настоящей женщины, если она хочет внимания мужчин!

– Я не хочу! – слабо сопротивлялась Юля, но поток – нет, смерч, ураган под именем Марта Рудольфовна подхватывал ее, как отломанную ветку, и нес, ломая и брезгливо выплевывая щепки.

– Хочешь! Не смей притворяться и играть в эти игры слабоумных дамочек «ах, какая я вся самостоятельная, мне мужчина не нужен». Мужик не нужен только лесбиянке, а лесбиянка – это ошибка природы, ходячее недоразумение с титьками. Впрочем, – подумав, добавила Марта, – как правило, все же без них. Так о чем я? Ах да, о заднице. Запомни: она должна быть!

– Откуда… – страдальчески начала Юлька.

– Оттуда! Вся немецкая промышленность работает на то, чтобы у женщины появилась корма! Идешь в магазин и покупаешь брюки – с кармашками! Юбки – чтоб колом стояли вокруг тебя! Платья – фасонистые, чтоб создавали иллюзию ягодиц!

Юльке представилась немецкая промышленность: тысячи работниц в серых халатах сидят перед тысячами станков на заводе, а над ними висит плакат: «Мы работаем, чтобы у женщин появилась корма!»

– Теперь – грудь.

Марта Рудольфовна поджала губы и оглядела то место, где у Юльки предполагалась грудь.

– Я знаю, – несмело сказала Юля. – Нужно скрывать, маскировать.

– Ты – идиотка, – сообщила старуха. – Впрочем, и я идиотка тоже, потому что вожусь с тобой. Что мы делаем с недостатками? Правильно, превращаем их в достоинства. Читай классику, деточка, хотя бы «Завтрак у Тиффани». Грудь должна выглядеть натурально. Никаких увеличивающих бюстгальтеров! Никакого пошлого поролона! Только естественная… гм… красота. У тебя соски выпирают так, словно пытаются компенсировать отсутствие груди. Это нужно подчеркнуть и использовать.

– Но торчащие соски – это вульгарно! – пыталась сопротивляться шокированная Юлька.

– Ничего не может быть вульгарнее, чем плоская баба, пытающаяся скрыть это поролоном, – отрезала Марта. – Умей извлечь пользу из всего, что дала тебе природа. Из чего нельзя извлечь пользу, то измени.

– А что вы думаете об операции? – робко заикнулась Юлька.

Старуха презрительно покосилась на нее.

– Когда я говорила об изменении, то имела в виду исключительно твои мозги. А слово «операция» я чтоб больше не слышала! Похоже, тебе уже довелось пережить лоботомию в детстве – не усугубляй ее последствия, деточка, прошу тебя. Итак, запомни: зад подчеркиваем, грудь не скрываем, выбираем женственную одежду и все время следим за осанкой.

В выходной день Юлька отправилась в торговый центр, где потратила три часа, пытаясь подобрать что-то недорогое и в то же время подходящее ей по фасону.

В результате Конецкой были предъявлены шерстяная юбка в мелкую клетку, розовый трикотажный костюм и джинсовое платье. Марта Рудольфовна закатила глаза и велела выбросить все вещи, но после уговоров Валентины Захаровны смилостивилась и даже согласилась помочь домработнице в выборе одежды.

– Нужно что-нибудь теплое и немаркое, наверное, – Юлька попробовала прозондировать почву. – Универсальное.

– Стремление покупать практичные вещи я только приветствую. – При этих словах Конецкая покосилась на безмятежно читавшую Валентину Захаровну. – Но тебе следует знать: особь женского пола выглядит женщиной только тогда, когда позволяет себе излишества. То, что не защитит ее от снега, града и холодного ветра.

И они отправились в магазин.

Насторожившаяся Юлька ожидала подвоха, но Конецкая в очередной раз поразила ее. Сразу отсеяв несколько крупных магазинов, где толпились покупательницы, ведьма зашла в небольшой отдел, за несколько минут выстроила продавщиц, велела исполнять все ее команды, и те принесли в примерочную ворох одежды.

– Примеряй! И выходи к большому зеркалу, чтобы я могла тебя оценить.

Сама Юлька никогда не выбрала бы ничего подобного. Тонкий шелк, рюши и бантики, кукольного вида юбочки и платьица… Расцветки – в горошек, цветочек. «Я буду похожа на недоразвитый „синий чулок“, – думала она, влезая в полудетское сиреневое платьице с трогательными оборочками по подолу. – Господи, да кто такое сейчас носит?!»

Однако когда Юлька, ужасно стесняясь девушек-консультантов и пары покупательниц, вышла в ярко освещенный зал и остановилась перед зеркалом, собственное отражение ее приятно удивило. В платье, раздутом снизу, как баллон, она стала похожа на героиню какого-то старого сказочного фильма, и ей это понравилось. Юлька радостно обернулась к Конецкой.

– Нужны другая обувь и голова, – буркнула та. – Что ты стоишь, как пугало в огороде? Переходи к юбкам и блузкам.

Домой они вернулись с полным пакетом вещей и двумя парами обуви. Юльке не хватило бы денег купить все, что хотелось, но Конецкая расплатилась за нее, предупредив, что вычтет потраченную сумму из Юлькиного гонорара.

– Покажите, покажите! – захлопотала вокруг них Валентина Захаровна. – Юленька, нужно померить!

– Нужно носить, а не мерить! – поправила подругу Марта Рудольфовна. – Она же ни черта не умеет! Не знает, как повернуться, что делать с подолом, куда девать руки… Запомни, – обратилась она к Юльке, – к одежде нужно привыкать. Ты должна ходить так, будто ты голая – и тебе это нравится!

Поздно вечером, когда Валентина Захаровна и Лия легли, Конецкая позвала Юльку в гостиную. На диване возле нее лежал фотоальбом, на полу валялись выпавшие фотографии.

– Помоги, будь любезна.

Юлька собрала снимки, остановилась взглядом на одном из них. Мужчина лет сорока с густыми вьющимися волосами до плеч, с крупными красивыми чертами лица смотрел с фотографии, чуть улыбаясь краешками губ. Взгляд у него был проникновенный и теплый.

– Хорош, да? – Старуха заметила, на кого Юля смотрит. – Большая умница и талантлив к тому же. Я его хорошо знаю… Роман из тех мужчин, которые с возрастом становятся только лучше, как хорошо выдержанный коньяк. В юности его жизнь бурлила и кипела – парень он был отчаянный, да и сейчас остался сумасбродом, хоть и научился это скрывать.

– А он кто? – несмело спросила Юлька, боясь, что разговорчивость старухи мигом пропадет от ее вопроса.

Но Конецкая отозвалась неожиданно охотно:

– Художник, и довольно успешный. Недавно состоялась очередная его выставка, кажется, незамысловато называлась «Женщина и цветы». Причем писать Рома начал довольно поздно, года в двадцать четыре, что ли, но ему повезло – его заметил один из моих приятелей, покровительствующий творческим личностям. И в кои-то веки в его коллекцию попал настоящий художник, а не один из этих… творцов!

Последнее слово она произнесла с нескрываемым презрением.

– А разве он не творец? – удивилась Юлька, не отрывая взгляда от породистого благородного лица. «Надо же, какой лев…»

– Мансуров в первую очередь профессионал. Это дорогого стоит, голубушка, поверь мне. А называющие себя творцами – не более чем генераторы скромных вторичных идей, не обладающие и каплей его работоспособности и мастерства.

Воспоминание ожило в голове Юльки. «Мансуров, Мансуров… Женщина и цветы…» Большая рекламная растяжка над дорогой, красные буквы, привлекающие внимание….

– Ой, Марта Рудольфовна! Это же он выставлялся в Доме художника!

– А я тебе о чем толкую? – осведомилась старуха. – Да, в Доме художника, и что же?

– А вы были на его выставке?

– Вот еще! – фыркнула Конецкая. – Делать мне больше нечего! Правда, ее хвалят, и она до сих пор не закончилась… Но идти одной мне не хочется, а Валентина не может самостоятельно пройти больше ста шагов.

– Может быть, вам взять с собой Лию? – предложила Юлька.

– Чтобы устроить выгул инвалидов?! Глупости. К тому же Валя ни черта не понимает в живописи, да и не интересуется ею.

Марта Рудольфовна перелистнула страницу, вытащила еще одну фотографию и небрежно подкинула Юльке. Карточка, спланировав, упала на пол. На ней тоже был запечатлен Мансуров – в компании нескольких смеющихся бородачей.

– Рядом с ним художники? – спросила девушка, разглядывая снимок. – Какие у них одухотворенные лица…

– Слева – банкир, справа – издатель и купец. Последних нынче принято называть бизнесменами, но «купец» – оно точнее.

Юлька покраснела, сложила фотографии в стопочку и отдала Конецкой.

– Никогда прежде не понимала песню «Миллион алых роз», – задумчиво проговорила старуха, убирая снимки в альбом. – Продал дом, холсты, все, что имел, – и выкинул деньги на цветы. Пошлая романтика для дурочек… Но лет пять назад Мансуров, влюбившись в молодую женщину, чем-то похожую на тебя, накупил ее любимых тюльпанов и украсил мостовую перед балконом ее дома. И это было красиво, черт возьми! Конечно, размах не тот, что в песне Паулса, но все равно, все равно…

– А та, в которую он был влюблен… что она сделала? – почти шепотом спросила Юлька, представив утренний полусонный город, женщину, выходящую на балкон, и внизу – алое море вместо привычного асфальта. А среди цветов – прекрасный художник, благородный лев…

– О, устоять против Романа невозможно! – рассмеялась Конецкая. – Он готов все бросить к ногам возлюбленной. Джентльмен, рыцарь и гусар в одном флаконе. Конечно, он завоевал ее. А спустя некоторое время у женщины заболела мать, и она всю осень ночевала в ее квартире. Девятый этаж, вид на стройку и дорогу… И вот однажды утром женщина просыпается и не верит своим глазам, потому что окна превратились в витражи.