Текст книги "Сеанс мужского стриптиза"

Автор книги: Елена Логунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 4

– Туда! – на диво шустро обогнав меня, проговорил Анатоль.

Мускулистой рукой, похожей на заднюю четверть говяжьей туши, он легко распахнул двустворчатую деревянную дверь, на вид весьма тяжелую.

Я ступила за дубовые ворота, украшенные затейливой резьбой, и остановилась на краешке просторного ковра.

– Это гостиная, – поравнявшись со мной, сказал Анатоль.

– Да неужели? А я подумала, это репетиционный зал Ансамбля песни и пляски имени Российской армии! – язвительно пробормотала я, оглядывая помещение.

Армия свободно могла проводить в нем не только занятия своего хореографического подразделения, но и маневры всех родов сухопутных войск, включая артиллерию. Авиации тоже нашлось бы место: в зале свободно разместилась бы пара-тройка грузовых самолетов «Руслан».

– Точняк, места полно, – согласился со мной простодушный Анатоль.

Я покосилась на него с подозрением: издевается, что ли? «Полно места»! Не просто полно, а прямо-таки через край! Слишком много для двух слабых женщин, вооруженных для борьбы с пылью и грязью только древней шваброй и помятым ведром! Я насчитала в противоположной входу стене восемь высоченных стрельчатых окон! Причем все они были затейливо декорированы многослойными мануфактурными изделиями сложной конструкции. Если хозяева пожелают, чтобы занавески были избавлены от пыли, а оконные стекла чисто вымыты, я сразу возьму самоотвод и уволюсь из уборщиц без выходного пособия!

Ручка швабры звонко стукнулась о паркет, как посох Деда Мороза: это мамуля подошла и втиснулась между Анатолем и мной. Стоя на краю ковра, мы напоминали победителей спортивного соревнования, приготовившихся к получению медалей. Я бы не удивилась, если из колонок домашнего кинотеатра полились бы звуки государственного гимна и хорошо поставленный голос с чувством огласил бы имена чемпионов…

– Черт! Дюша, это что – все нам?! – с чувством произнесла мамуля.

Она с нескрываемым отвращением глядела на слоеные портьеры.

– Надеюсь, не все! – ответила я и снова посмотрела на Анатоля. – Хотелось бы узнать, каков фронт уборочных работ?

– Чего? – сморщил лоб представитель работодателя.

– Чего мыть, а чего нет? – я упростила вопрос, сделав поправку на коэффициент интеллекта среднестатистического бодибилдера.

– Мыть надо пол, – ответил Анатоль.

По тону чувствовалось, что он глубоко убежден в сказанном.

– И под ковром тоже? – уточнила мамуля.

В голосе ее угадывалась горячая надежда на отрицательный ответ.

– Под ковром? – Анатоль задумался, поскреб щетину на макушке и не поленился нагнуться, чтобы отвернуть краешек пресловутого ковра.

У меня сложилось впечатление, что прежде он даже не задумывался о том, что именно скрывает под собой этот ковер, и факт нахождения под ним пола стал для него настоящим открытием.

– Зачем мыть пол под ковром? Все равно ковер его закроет! – поспешила вмешаться я. – Лучше скажите, что делать с самим ковром?

– Пылесосить, конечно, что же еще! – поторопилась ответить мамуля. – Не выбивать же его!

Было видно, что она сама испугалась обозначенной альтернативы.

– Пылесосить! – кивнул Анатоль, откровенно обрадовавшись, что мы благополучно промахнули смутный момент с подковерным полом. – Я сейчас приведу пылесос!

Он круто развернулся и исчез в коридоре.

– Что он сделает с пылесосом? Приведет его, я не ослышалась? – недоверчиво спросила мамуля. – Это как?

– Может, он приведет его в боевую готовность? – предположила я, зажмурившись.

Боевой пылесос привиделся мне громоздким гибридом субмарины и танка с длинным дулом.

– Возможно, – неуверенно согласилась она.

Мы немного поскучали в ожидании прибытия бронированной пылесосущей техники.

– Вот! – гордо сказал вернувшийся Анатоль, пропуская вперед ярко-желтую пластмассовую черепаху размером с небольшую юрту.

Он действительно не принес, а привел пылесос – тянул его за ременный повод, как лошадь.

– Он моющий! – торжественно сообщил охранник.

– Ясное дело, – сказала мамуля, с опасливым уважением оглядывая чудо техники. – Роскошный экземпляр!

– Представитель вида хоботных, класса моющих, отряда пылесосущих, – пробормотала я.

– Если еще что будет нужно, зовите, – сказал Анатоль, отступая за двери.

Резные дубовые створки бесшумно сошлись. Оставшись вдвоем в просторном зале, мы с мамулей переглянулись.

– Давай действуй! – сказала родительница, носком туфли легонько подтолкнув ко мне желтушную черепаху.

Она с готовностью подползла к моим ногам.

– Почему я? – спросила я, непроизвольно попятившись.

– А кто же? Я, что ли? – мамуля искренне удивилась. – Я писатель, работник умственного труда!

– Я тоже не кочегар!

– Но ты моложе меня! – уперлась она. – В моем возрасте уже можно рассчитывать на заслуженный отдых!

Я скептически посмотрела на нее. Мамуле недавно стукнуло пятьдесят пять лет, и она ознаменовала этот юбилей тем, что удлинила юбки до середины колена, но при этом не выбросила из гардероба шортики и маечки на тонюсеньких бретельках. Фигура у маменьки до сих пор такая, словно она зарабатывает на кусок хлеба не умственным трудом, а безумным стриптизом. Возраст у нее, ха!

Поймав мой взгляд, мамуля сгорбилась, опустила плечи и мелко затрясла головой, изображая дряхлую старушку.

– Артистка! – буркнула я, присаживаясь перед пылесосом, чтобы осмотреть отверстия в корпусе. В одном из них пряталась электрическая вилка на вытяжном шнуре. – Иди отсюда!

– Куда?

– Куда-куда! Розетку ищи!

Ближайшая розетка нашлась за разлапистым зеленым кустом в огромном глиняном горшке. Протиснувшись за мохнатый ствол экзотического растения, мамуля воткнула вилку в розетку и помахала мне рукой.

– Поехали! – по-гагарински отозвалась я и придавила кнопку на спине желтой черепахи.

Зверюга взревела, как реактивный самолет.

– Надо было попросить у любезного Анатоля наушники! – пробормотала я, опуская раструб упругого ребристого хобота на ковер.

Хобот вцепился в ворсистую поверхность большого и синего, как озеро, ковра с жадностью истомленного жаждой слона.

Какое-то время я сосредоточенно выгуливала всеядную черепаху по полу, стараясь не оставлять на ковре необработанных участков. Это непростое занятие поглотило все мое внимание, я даже забыла, что пришла в этот дом вовсе не для того, чтобы осуществлять санитарно-гигиеническую обработку.

Очнуться меня заставил крепкий удар по плечу. Я выронила шланг, испуганно подскочила и уже в прыжке развернулась. Позади меня стояла мамуля. Она шевелила губами и размахивала руками, как сигнальщик на палубе авианосца.

– Что ты говоришь? – переспросила я, не слыша за ревом кормящегося пылесоса собственного голоса.

Мамуля молча обежала меня и нажатием кнопки отрубила ревущую черепаху.

– Давай теперь я! – в тишине проорала родительница, забыв убавить громкость своего голоса.

– Давай! – с удовольствием согласилась я. – Заканчивай зачистку территории, а я пойду в разведку.

Мамуля впряглась в пылесос, а я приоткрыла створку двери и выглянула за нее. В коридоре никого не было.

– Если кого-нибудь встречу, скажу, что пришла за дополнительными инструкциями, – сказала я сама себе. – Мол, пол мы помыли, ковер почистили и жаждем еще немного поработать, но не знаем как.

Я выскользнула в коридор и закрыла за собой резные двери. Сразу стало значительно тише, я даже услышала голоса, доносящиеся из соседнего помещения. Нисколько не стесняясь, я заглянула в щелочку между неплотно прикрытой дверью и дверным косяком и увидела что-то коричневое, мохнатое.

– Медведь там у них, что ли? – шепотом удивилась я.

Посмотрела еще раз: коричневая мохнатость не шевелилась. Мое воображение живо нарисовало чучело бурого мишки с уставленным рюмашками серебряным подносом в передних лапах. С просторным бальным залом, в котором мог вальсировать гусарский полк, гостеприимно скалящееся медвежье чучело сочеталось очень хорошо!

Дверь неожиданно подалась, и я ввалилась в помещение всей своей физиономией и сразу увидела, что серо-коричневая мохнатость принадлежит мощному стволу пальмы. Нижним концом пальмовое бревно уходило в гигантскую деревянную кадку, а верхним подпирало выпуклый фонарь высокого стеклянного потолка. Вокруг дерева сгрудились разномастные горшки, содержащие буйно зеленеющую и яростно цветущую декоративную растительность нездешнего вида. Голоса, которые я услышала, стоя в коридоре, доносились из-за этого зеленого острова, с балкона, дверь на который была распахнута настежь.

Тихо радуясь, что ни дверь оранжереи, ни пол под моими ногами не скрипят и не выдают беседующим присутствие постороннего, я подкралась поближе к пальме. Спряталась за медвежьим стволом и высунула из-за него одно ухо, направив его, как тарелку антенны, в сторону балкона.

Разговаривали двое, мужчина и женщина. Голоса были мне знакомы, так что я не затруднилась опознать мадам Надин и мусью Анатоля. Надо полагать, попросту их звали Надей и Толиком.

– Его надо и-зо-ли-ро-вать! – нажимая на каждый слог, произнесла женщина.

– Типа, запереть? – уточнил Анатоль.

– Запереть в специальном закрытом помещении с надежным замком! – ответила Надин.

– В тюряге? – испугался ее собеседник.

– О боже! – вздохнула женщина. – Анатоль, ты бронтозавр!

Мужчину это замечание рассмешило. Он хмыкнул и захихикал, давясь смехом, как шкодливый ребенок.

– Не вижу ничего смешного! – взъярилась мадам. – Этот мелкий гад думает, что он в доме хозяин! А в этом доме только одна хозяйка – я!

– Точно, кто же еще! – перестав смеяться, поддакнул Анатоль. – В натуре, ты хозяйка!

– То-то же! – подобрела женщина. – И не забывай об этом, паршивец! Иначе я и от тебя избавлюсь.

Услышанное меня взволновало, всколыхнув подозрения. Судя по словам Надин, от кого-то она уже избавилась. Интересно, от кого и как именно? Любопытно также было бы знать, кого агрессивная мадам желает изолировать в специальном заведении с надежной охраной?

Успокоившись, Надин понизила голос, и теперь я ее плохо слышала.

– Надо подобраться поближе, – посоветовала я сама себе и тихо двинулась в обход пальмы.

То есть это я хотела двинуться тихо, а получилось очень даже громко! Какой-то скользкий булыжник коварно вывернулся из-под моих ног и шумно поскакал по уступам искусственной горки, круша горшки и ломая ветки.

– Кто это? – вскричала Надин.

Послышался скрежет отодвигаемых стульев, а затем шум торопливых шагов. Я поняла, что не успею спуститься с горки и убежать прочь, и не придумала ничего лучше, кроме как прикинуться трудолюбивой идиоткой. К сожалению, никаких орудий уборщицкого труда при мне не было, поэтому я, недолго думая, начала натирать какой-то здоровенный кожистый лист подолом своего сарафана.

– Что вы здесь делаете? – увидев меня, гневно спросила хозяйка.

– Так это… пыль вытираю! – сказала я, по памяти скопировав мину придурковатой и работящей девушки «из простых» – типичной героини Любови Орловой.

Для пущей убедительности я обильно плюнула на твердый, словно пластмассовый, лист, энергичным круговым движением навела на него глянец и с гордым видом продемонстрировала результат своего труда поочередно Надин и Анатолю. Мне было чем гордиться: в сверкающий фикусовый лист можно было смотреться, как в зеркало!

Впрочем, хозяйка и ее спутник предпочли смотреть на меня. Стоя на возвышении с высоко задранным подолом я должна была представлять собой необычное и запоминающееся зрелище. Анатолю оно явно понравилось, а Надин – вовсе наоборот.

– Вон отсюда! – покраснев, прошипела она.

– Так это-о… Я ж еще не всю пыль вытерла-то-о! – промямлила я, отчего-то начиная окать на вологодский манер.

– Без тебя вытрут! – рявкнула Надин. – Брысь из моего дома, и чтобы больше ноги твоей тут не было!

– Чем это вам мои ноги не понравилися-то-о? – не удержалась от вопроса я, слезая с горки. – Другие-то-о хвалят!

Смешливый качок Анатоль согласно хрюкнул и мучительно подавился смехом.

– Я сказала, пшла вон, шалава! – полыхнув в сторону весельчака испепеляющим взором, заорала на меня богатая хамка. – Вон! В дверь, через двор и за ворота!

Я фыркнула и сверху вниз смерила невысокую брюнетку неодобрительным взглядом.

Статью и цветом кожи Надин сильно напоминала мне корову холмогорской породы. Типичная буренка, вся такая мясомолочная и рыжая! То есть шевелюра-то у нее была черная, с радужной челочкой, а вот кожные покровы имели равномерный оранжево-коричневый окрас. Видно было, что дамочка сильно злоупотребляет солярием, хотя загар ее совсем не красит. Тяжелые, без щиколоток, ноги Надин походили на сосиски, поджаренные на гриле, а ненормально круглые, как мячики, груди с торчащими сосками здорово смахивали на грушевидные клизмочки из оранжевой резины. Дегенеративный топ расцветки «астраханский арбуз» и такие же полосатые шорты не скрывали своеобразной формы бюста и конечностей мадам.

– Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, пузо с попою раздуты! – с крестьянской прямотой высказала я свое мнение об этой редкой красоте.

Надин со свистом втянула воздух и замолчала, меняя окрас с рыже-коричневого на буро-малиновый. Анатоль отвесил челюсть и забегал глазами, а я одернула на себе ветхий сарафанчик, независимо шмыгнула носом и пошла, горделиво покачивая бедрами, по указанному маршруту: в дверь, через двор и за ворота дома, хозяйка которого так недружелюбно относится к простым работящим девушкам с негнутыми ногами нестандартной длины и нормальным цветом кожи.

– Примитивная плебейка! – полетело мне вслед.

– Вульгарная буржуйка! – гавкнула я через плечо.

Я выскочила на улицу и с трудом удержалась, чтобы со всего маху не бухнуть за собой калиткой. Я бы, может, и бухнула, если бы при этом демарше хоть кто-нибудь присутствовал, но Анатоль и Надин не были столь любезны, чтобы проводить меня. Хозяева остались в доме. Думаю, сразу после моего ухода они принялись выяснять отношения.

Тут же стало ясно, что один зритель у моего несостоявшегося спектакля все-таки был бы: какой-то незнакомый тощий юноша. Он топтался под воротами и указательным пальцем старательно выжимал натужный вой из электрического звонка.

Надо же, а я подумала, что это голосит обиженная мной хозяйка особняка!

– Здравствуйте! – приветствовал мое появление на улице дохловатый малый с рыбьими глазами, застекленными очками в тонкой оправе.

Палец от кнопки звонка он отклеил, но продолжал держать его параллельно линии горизонта. Так мальчики, играющие в военизированные игры, изображают огнестрельное оружие.

– Вы кто? – палец завис на одной прямой с моим пупком.

Не будь живот укрыт сарафанным ситцем, я бы подумала, что незнакомец целится в мой пирсинг. Устраняясь с линии огня, я сделала шаг в сторону и оглядела странного очкарика.

Брючки со стрелочками и белая рубашка с галстуком-селедкой смотрелись на пыльной деревенской улице довольно экзотично, выдавая чужака. Судя по желанию с места в карьер завязать разговор, парень отличался повышенной общительностью, причину которой не мешало бы прояснить. Признаться, я недолюбливаю навязчивых незнакомцев.

– А вы сами кто – страховой агент? – подозрительно спросила я, не ответив должным образом на приветствие. – Или белый брат во Христе?

– Неужто похож? – удивился молодой человек, переложив из одной руки в другую щегольский тонкий портфельчик.

Будь эта ручная кладь пообъемистее, я приняла бы своего собеседника за «представителя канадской компании».

– Нет, я не миссионер, – сказал он. – Я Федор Капустин. А вы здешняя горничная?

– Неужто похожа? – передразнила его я.

Мне самой типичная горничная виделась аккуратно причесанной милой девушкой в скромном темном платье с белым передником. Мой расхристанный пестрядинный сарафанчик походил на строгую униформу не больше, чем старая мочалка на весенний ландыш. Да и с красивым новым домом ревнивой брюнетки Надин я в своем имидже работящей деревенской сиротки сочеталась плохо.

– Я тут уборкой занималась, – уклончиво объяснила я.

– Значит, вы Нина! – сделал неожиданный и неправильный вывод рыбоглазый Федор Капустин.

Он улыбнулся, как пиранья, и неожиданно крепко ухватил меня за локоть холодным влажным плавником.

– Эй, в чем дело? – возмутилась я. – Уберите руки! Что вам нужно?

– Мне нужны деньги, – честно сказал опасный приставала.

– Вы грабитель? – удивилась я.

На разбойника с большой дороги худосочный юноша в наряде чинуши походил еще меньше, чем я на горничную.

– Я? – Капустин тоже удивился. – Да вы нахалка!

– Есть немного, – согласилась я.

– Послушайте, милая Нина! – почти ласково сказал он. – Предлагаю договориться по-хорошему. Вы вернете баксы и камни, а мы не будем вас преследовать. Согласны?

Я разинула рот – это должно было очень идти к образу деревенской дурочки. В голове свистящим паровозиком побежали мысли.

Верните баксы и камни, так он сказал? И при этом назвал меня Ниной. Интересно, какая это Нина? Уж не покойная ли Нинель Горчакова, горничная-уборщица, на место которой дружно самовыдвинулись мы с мамулей? Весьма вероятно! Но о каких баксах идет речь? Неужели здешней прислуге платят в валюте?!

Я подумала, что поспешила с увольнением, хотя еще сомневалась в правильности своих рассуждений. Я же не маленькая, знаю, что в наших краях водятся валютные проститутки. Но про валютных уборщиц мне прежде не приходилось слышать!

– Какие баксы и камни? – спросила я напряженно скалящегося господина Капустина.

– В самом деле нахалка! – со вздохом укорил меня он. – «Какие баксы и камни»! Обыкновенные! Которые вы украли! Две тысячи долларов США и бриллиантовое колье!

– Ко… ко? – пораженная шикарным прилагательным «бриллиантовое», я не смогла выговорить даже простое слово «колье» и заквохтала, как курица.

Определенно, горничная Нинель была девушкой с запросами! Не ведро со шваброй украла, а баксы с брюликами!

– Ко-ко-ко, ко-ко-ко! Жить вам было нелегко! – передразнил меня Федор Капустин.

Видимо, запоминающиеся стихи Корнея Ивановича Чуковского еще не изгладились из его юношеской памяти. А вот я детский репертуар уже основательно подзабыла и восприняла цитату как незаконченную. Судя по интонации, я решила, что господин Капустин хотел сказать: «Жить вам было нелегко и осталось недолго!»

– Вы мне угрожаете? – уточнила я, стараясь не подать виду, что уже испугалась.

– Это и ежу понятно! – убежденно ответил он.

Не знаю, как ежу, а мне было понятно одно: господин Капустин представляет в Буркове не канадскую компанию, а какую-то из отечественных бандитских группировок.

– Вы ошиблись, я не Нина, не уборщица и не брала чужих денег и бриллиантов! – заявила я.

– Ага, я не я, и хата не моя! – впавший в детство представитель мафии продолжал говорить стихами.

Я подумала, что убедить упертого Федора в моей невиновности будет, пожалуй, сложнее, чем спастись бегством, и начала просчитывать варианты. Дать ему коленом под дых и припустить, сверкая пятками, в сторону нашей дачи? Или лучше в сторону, противоположную ей, чтобы сбить со следа возможную погоню?

– Ну что, мне все ясно! – самодовольно сказал внутренний голос, прорезавшись удивительно некстати. – Хочешь, изложу тебе мою версию гибели гражданки Горчаковой?

– Может, лучше попозже? – предложила я, не желая отвлекаться от обдумывания плана спасения.

– Попозже встретимся? – уцепился за мои слова Федор. – Нет уж, давайте все решим сейчас!

«Нет, я скажу сейчас!» – уперся и мой внутренний голос.

– Ладно, сейчас так сейчас! – сдаваясь, сказала я обоим.

«Тогда слушай, – довольно сказал внутренний голос. – Моя версия такая. Нина Горчакова каким-то образом запуталась в сетях мафии, а недавно попыталась выпутаться, но ей не позволили. Убили ее! Пырнули ножом и выбросили на помойку».

– А где же тут место долларам и бриллиантам? – критично спросила я.

– Тут? – по-своему понял меня Капустин. – Они что, у вас при себе?

Он недоверчиво оглядел меня с взлохмаченной головы до пыльных пяток и сделал попытку заглянуть за вырез сарафана, – наверное, подумал, что я спрятала две штуки «зеленых» и бриллиантовое ожерелье в декольте. Он даже выпустил мой локоть, чтобы потянуться к воображаемому кладу сразу двумя руками!

– Но-но! Кто из нас нахал?!

Я отпрыгнула назад и прижалась спиной к калитке. Она слегка подалась назад: открыта! Как хорошо, что я все-таки не бахнула дверью и не захлопнула ее на замок! План спасения сложился сам собой, и я тут же привела его в исполнение: толкнула калитку сильнее, ввалилась во двор, захлопнула ее за собой и заперла на засов.

– Я все равно тебя найду, дура! – закричал из-за забора хилый, но злобный мафиози Федор Капустин.

– Сам дурак! – крикнула я в ответ.

Металлическая калитка сотрясалась от сильных ударов. Похоже, покинутый мною бандит на посылках пинал ее ногами. Ничего, засов крепкий, забор высокий – дохловатому юноше придется сильно постараться, чтобы взять дом штурмом!

Я повернулась к калитке спиной и по чистенькой бело-розовой плиточке дорожки припустила в обход дома, на задний двор, где вполне могла найтись какая-нибудь подходящая лазейка.

С тыла домовладение ограничивал не кирпичный забор, а проволочная сетка. Дырок, в которые я могла бы пролезть, не было, зато я нашла способ перебраться через нее сверху.

В углу двора располагался теннисный корт, обустроенный по всем правилам. Была даже судейская вышка, увенчанная дырчатым пластмассовым креслом. Она вплотную примыкала к сетчатой ограде, что было чрезвычайно удобно для моих целей.

С ловкостью цирковой обезьянки я вскарабкалась по металлической лесенке, в верхней точке – на стульчике – развернулась к лесу задом, к дому передом и свесила ногу за ограду. С трудом затолкала тупой нос шлепанца в ячейку сетки, перебросила через ограду вторую ногу и… чуть не сверзилась с двухметровой высоты, потеряв опору!

Оступилась я от неожиданности: отвлеклась на окно особняка, в котором увидела своего вчерашнего знакомца – Поля. Парнишка пристально, напряженно, без тени улыбки, смотрел на меня, словно раздумывая, позволить ли мне удалиться или поднять тревогу.

– Привет! – крикнула я, помахав рукой, и все-таки свалилась вниз!

Густые крапивные заросли с готовностью приняли меня в свои объятия, так что я не ушиблась, но получила обширные ожоги. Это добавило мне скорости – из крапивы я вылетела, как снаряд из жерла пушки, и остановила свой бег по пересеченной местности, лишь когда покинутое мною домовладение осталось далеко позади.

Под ногами была еле заметная тропинка, кочковатая и скользкая. В густой тени деревьев и кустов земля просыхала медленно, на глинистой почве там и сям тускло поблескивали мелкие бурые лужицы. Я подумала, что у них есть шанс пополниться: пока мы с мамулей старательно пылесосили необъятный ковер в гостиной Надин, небо затянули тучи. Похоже, небесная канцелярия планировала дождь.

Шипя и почесываясь, я ковыляла по тропе и думала о мальчике Поле. Ну и мрачная же у него была физиономия, когда он смотрел в окно! Неужто это я ему так не понравилась? Или у парнишки просто случился приступ дурного настроения? Так пошел бы в сад, понюхал цветочки, поплавал в бассейне, поиграл в теннис, зачем сидеть в четырех стенах?

– Стоп! – сказала я сама себе и действительно остановилась. – А мог ли он выйти из комнаты? Может, его в ней заперли?

Тут я вспомнила, что окно, в котором появилось сумрачное лицо Поля, затянуто проволочной сеткой, довольно мелкой, но не настолько, чтобы в нее не могли проникнуть мухи и комары. Значит, это сетка не от насекомых. Может, она заменяет собой классическую решетку в темнице узника?

– Бедный Поль! – посетовала я.

Теперь мне стали понятнее речи гадкой Надин, которая твердила Анатолю о необходимости «запереть его в специальном заведении с охраной». «Его» – это кого? Уж не Поля ли?

– Может, он псих? – я поежилась.

Что ни говори, а странный юноша Поль вполне годился на роль убийцы Нины Горчаковой!

Впрочем, моя встреча с не менее странным юношей Федором Капустиным прояснила новые обстоятельства. Похоже, зуб на горничную Нинель имелся не только у Поля! Гражданку Горчакову вполне могли ухлопать за две тысячи долларов и пригоршню бриллиантов, которые она украла, если верить гражданину Капустину.

– Но убийство, по всей видимости, совершила не капустинская банда! – рассудила я. – Если бы эта ограбленная мафия уже пристукнула Нину, ее представитель не бегал бы по деревне в поисках горничной-воровки! Он знал бы, что она уже покойница! К тому же, надо полагать, посланец Федор знал бы Горчакову в лицо или хотя бы по описанию и не принял бы за нее меня!

«А что, если было две мафии?» – с удовольствием включился в беседу мой внутренний голос.

– Тьфу на тебя! – плюнула я. – Одной мафии тебе мало?

«Смотри, как логично получается! – невозмутимо продолжил внутренний голос. – Одна мафия науськала Горчакову свистнуть у другой мафии деньги и драгоценности, а потом сама же убрала исполнительницу преступления, сваливая вину за убийство на униженную и оскорбленную мафию номер два!»

– Немного путано, но что-то в этом есть, – признала я.

«Поесть было бы неплохо, – признал внутренний голос, с готовностью сменив тему. – Ты вообще думаешь сегодня обедать или хотя бы ужинать?»

– Хороший вопрос, – признала я.

«Ты подумай над ним!» – посоветовал внутренний голос.

За разговором я не заметила, как добежала до нашей дачи. Нашла в покосившемся штакетнике подходящую дыру, пролезла во двор и первым делом пошла на кухню – шарить в шкафчиках в надежде, что поутру мы с мамулей пропустили какую-нибудь питательную захоронку. Методичный поиск дал результаты: я нашла пакет сушек, припрятанный, наверное, еще прежними владельцами дачи. Сушки были каменной твердости, но я не растерялась, взяла молоток и принялась колотить хлебобулочные изделия, как орехи. Твердые кусочки тщательно разжевывала и запивала простоквашей, в которую превратились остатки купленного у Маруси молока.

Мамуля появилась, когда я уже заканчивала свою скудную трапезу. То есть сушки в пакете еще оставались, но у меня рука устала орудовать тяжелым молотком.

– Будешь простоквашу с баранками? – спросила я родительницу, которая имела утомленный вид.

– Нет, меня покормили обедом с прочей прислугой, – ответила маменька, воротя нос от ископаемых сушек.

– И как? – спросила я, интересуясь меню.

Однако мамуля поняла меня по-своему.

– Нормально, кое-что интересное в застольной беседе узнала, – похвасталась она. – Например, про твоего Паху. Оказывается, это уменьшительное имя!

Мамуля обессиленно рухнула в гамак.

– И как же этого Паху величают полностью? – спросила я, пересев с крыльца на стульчик вблизи веревочного ложа. – Павел? Или, может, Пахом?

– О, нет, не Пахом, гораздо сложнее, – покачала головой мамуля. – Как его там? Погоди…

Она беспокойно заворочалась, гамак затрясся, ветки дерева протестующе заскрипели.

– Черт, я же старалась запомнить! – досадовала мамуля.

– По ассоциации? – предположила я.

Есть у нашей дорогой писательницы такая занятная привычка – запоминать новые трудные слова по ассоциации с более простыми и привычными. Непростое имя одной моей школьной учительницы – Фазета Юнусовна – она запомнила по сходству звучания со словом «газета». Фазета – газета, очень просто! Только потом маменька всякий раз мучительно вспоминала, какое именно печатное издание должно быть взято за первооснову. Книга? Листовка? Прокламация? Она призналась, что однажды чуть не назвала учительницу Брошюрой Юнусовной! Та была милой женщиной, и я рада, что она так и не узнала, почему при встрече с ней мамуля становилась необычно молчалива и задумчива.

– Точно, по ассоциации! – подтвердила мою догадку родительница. – Сейчас вспомню, погоди минутку…

Я недоверчиво хмыкнула, подозревая, что знание того, как зовут-величают таинственного Паху, дастся мне нелегко.

– Точно помню, вначале было короткое имя – Паха, – бормотала мамуля. – А что же дальше? Это член…

– Чего? – я подпрыгнула на стульчике.

Мамуля покраснела и, смущаясь, повторила:

– Член.

– Как член парламента? – уточнила я.

– Нет, как член организма!

– Недурные у тебя ассоциации, – ехидно заметила я. – Знал бы папуля, о чем ты думаешь!

– Не компрометируй меня, – обиделась она. – Я просто нашла созвучие. «Паха – это член ящера» – что-то вроде этого.

– Чей, чей член? – удивилась я.

– Не парламента! – съязвила мамуля. – Ящера, я точно помню!

Я озадаченно смотрела на нее.

– Он что, индеец?

– Почему – индеец?

– Звучит, как индейское имя! – объяснила я. – «Чингачгук – большой змей», «Верная рука – друг индейца», «Паха – член ящера»!

– Индеец? – мамуля почесала макушку. – Вряд ли. Я точно помню, что все слова были на европейских языках.

– Еще и на разных языках? – я присвистнула. – Все, я сдаюсь! Мне никогда не угадать!

– Погоди, давай еще подумаем! – морщась, попросила она. – Ты знаешь английский, а я учила французский…

– «Паха из э мембер»? – напрягшись, предположила я. – Хотя, нет, «мембер» говорят как раз про члена парламента.

– Может, съест пенис?

– Кто его съест?! – испугалась я, отгоняя мгновенно возникшее кошмарное видение.

Вот это, я понимаю, нездоровая трапеза! Куда там скучному вампирскому перекусону нашего Черного Барина!

Впрочем, мамулин бред вполне соответствовал сложившемуся у меня нелестному впечатлению о моральном облике неутомимого скакуна по постелям Пахи.

– Я просто говорю на смеси двух европейских языков, – успокоила наша писательница-полиглотка. – «Съест» – по-французски «это», «пенис» – по-английски этот самый… Как его… Слушай, а какими еще словами можно его назвать?

– По-русски? – уточнила я. – Не скажу!

– Фи! – сказала мамуля. – Ну и лексикон у тебя! Ладно, давай оставим в покое пенис…

– Я – за! – быстро вставила я.

– Давай разберемся с ящером.

– С ящером все просто, это наверняка «завр»! – оживилась я. – Все известные науке жуткие ящеры – «завры»!

– Да? А как же Годзилла? – возразила мамуля.

– Годзилла – это фантастическое существо. Кроме того, он японский ящер, так что свободно мог называться как-нибудь вроде «Харакири-Мусипуси»! Не будем принимать в расчет Годзиллу!

– Ладно, уговорила, – кивнула она. – Тем более я вспомнила: «завр» на конце точно был.

– «Конец» – это тоже в тему, – ехидно заметила я.

– Детка, не будь вульгарна, – укорила меня мамуля. – По-моему, я использовала благородную латынь… О, точно! По-латыни это называется «фаллос», а все вместе звучало… Паха – это фаллос завра? Нет, как-то иначе, хотя очень похоже…

– Может, пахицефалозавр? – в приступе гениального озарения внезапно догадалась я.

– Верно, верно, он самый! – бурно обрадовалась родительница. – Так я и запомнила – «Паха – це фаллос завра»! «Це» – по-украински «это»!

– Пахицефалозавр! – озадаченно повторила я, воссоздавая в мыслях соответствующую картинку из иллюстрированной энциклопедии «Вымершие животные», которая лет двадцать назад была любимой книжкой Зямы. – Насколько я помню, это был такой особенно головастый динозавр… Знаешь, что-то мне все меньше хочется знакомиться с этим Пахой!