Текст книги "Рука и сердце Кинг-Конга"

Автор книги: Елена Логунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Кажется, лица кавказской национальности, – стеснительно сказала Алка, явно опасаясь, что ее заподозрят в расизме.

– А почему не китайской? – резонно заинтересовались опера. – Китайцы тоже чернявые и задиристые.

– Китайцы обычно ногами дерутся, а эти кулаками махали! – припомнила я.

А Трошкина продемонстрировала еще более поразительную дедукцию.

– У азиатов лица, как правило, голые, – все так же стеснительно сказала она – не иначе опасаясь, что на сей раз ее заподозрят в излишнем внимании к инородцам. – А у тех двоих, я запомнила, лица до самых глаз в щетине были.

Мне показалось, что опера с радостью приняли наши показания. Вот только неувязочка получилась: подозрительные кавказо-китайцы лупили морковного бедолагу с другой стороны крыльца, а вовсе не за теми елочками, где зоркий стажер нашел интересные следочки!

Аккурат над этой полоской земли на трехметровой высоте тянулась прохудившаяся труба теплотрассы. Сквозь дырки в обмотке сочилась горячая вода, из-за чего замерзшая земля под трубой раскисла, и подошвы мужской обуви приблизительно сорок четвертого размера отпечатались в вязком месиве не хуже, чем прикус сладкоежки на подтаявшей шоколадке.

Мгновенно перед моим внутренним взором возникла очень похожая картинка: точно такие же отпечатки – остроносые, с необычным трапециевидным каблуком, темнеющие на многострадальном паласе офиса «МБС»! И с отчетливостью, не оставляющей места сомнениям, вспомнилось мне, как влип в коричневую лужицу разлитого чая неосторожный Максим Смеловский, обутый в щегольские ковбойские сапоги!

– Вот дурак! – в отчаянии прошептала я, понимая, что произошло.

Значит, Макс, моя лягушонка из коробчонки, не поскакал скорее прочь, а зачем-то задержался у здания института. Схоронился за елочками, натоптал там…

– Может, хотел дождаться, пока все успокоится, чтобы вернуться на наш офисный диван? – предположил мой внутренний голос. – А теперь, глядишь, дождется обвинения в еще одном убийстве!

В самом деле, получалось, что мой неразумный друг Максим болтался в подозрительной близости от НИИ Гипрогипредбед в то самое время, когда на крыльце этого заведения в принудительном порядке расставался с жизнью некий гражданин в оранжевом костюме!

– Может, конечно, он тут раньше болтался, еще до прихода в офис, но все равно очень подозрительно, – признал мой внутренний голос. – Если опера доберутся до нашего офиса и увидят предательский отпечаток на ковре – все, Макс пропал! Эти следы под елочкой будут веской уликой против него!

В один краткий миг я осознала, чего от меня требует долг дружбы, и с еле слышным «Прости, дорогая!» незаметно для группирующихся справа ментов левой ногой подсекла и уронила на сырую землю доверчиво притулившуюся ко мне Трошкину.

– Ай! – падая, взвизгнула Алка, еще не ведающая, чего долг дружбы потребует от нее.

Той же левой я подкорректировала направление ее движения и была точна, как хороший хоккейный нападающий. Моя подружка на попе прокатилась сначала по обледенелым кочкам, а потом и по сырой землице, своей белой шубкой стирая с чернозема «интересненькие следочки» Макса.

– Моя норка! – затормозив на зыбкой границе грязи и мерзлоты, негодующе завопила Трошкина.

– Кому норка, а кому и дырка. От бублика! – вздохнув, мрачно прокомментировал стажер Санька.

На лицах милицейских парней, угрюмо разглядывающих Алку, восседающую в проложенной ею колее, отразилось отвращение, в сравнении с которым взгляды, доставшиеся трупу, показались бы проявлением живой и искренней симпатии.

– Она же не хотела! – Я горячо и абсолютно искренне вступилась за подружку.

Кулебякин, звонко уронив на обледенелый бетон скверное ругательство, сошел с крыльца, протянул длинную руку и рывком, как сорняк, выдернул из распаханного почвогрунта трепыхающуюся Трошкину. Она тут же завертелась волчком, сокрушенно рассматривая грязный шубный тыл, и при этом окончательно уничтожила все следы присутствия на клумбе других живых организмов в радиусе метра. На месте, где покрутилась Алка, образовалась аккуратная воронка, похожая на кратер миниатюрного грязевого вулкана.

– Теперь бы еще в офисе территорию зачистить! – пробормотал мой внутренний голос.

Я подняла голову и посмотрела на наше окно. Оно было таким же темным, как все остальные. Очевидно, Андрюха, дождавшись ухода всех нежданных-незваных ночных гостей, погасил свет в общей комнате и вернулся в свою каморку.

– Это хорошо, – порадовался мой внутренний голос. – Иначе у ментов непременно возникло бы желание поискать в помещении с освещенным окном возможных свидетелей убийства!

Соответствующее желание у коллег Дениса действительно возникло, но тут в нашу спонтанно образовавшуюся команду диверсантов-саботажников, активно мешающих проведению оперативно-розыскных работ, по собственному почину вступил ночной сторож Гипрогипредбеда.

Пал Сергеич вовсе не препятствовал проникновению представителей закона на охраняемую им территорию. Напротив! Он гостеприимно распахнул входную дверь и соорудил из крупных морщин раскрасневшегося от возлияний лица приветливейшую улыбку шириной с Гранд-Каньон. И ответить на вопросы старик тоже был не прочь, наоборот, ему очень хотелось общаться, так что опера при правильном подходе могли бы узнать много интересного. К несчастью для них, рьяный стажер Санька, важничая, первым полез к нетрезвому деду с недостаточно четко сформулированным вопросом:

– Видел тут кого, отец?

И честный ответ Пал Сергеича скомпрометировал его как свидетеля, к показаниям которого стоит прислушаться.

– Их вот видел! – кивнул сторож, указав на меня пальцами, растопыренными двузубой вилкой.

То ли моя фигура в глазах старого выпивохи раздвоилась, то ли это его «их» должно было объединить меня и Трошкину… Прояснять это смутное обстоятельство никто не стал – Пал Сергеич как раз озадачил публику новым заявлением:

– Еще тещу свою видел, бабу Таню, чтоб ей ни дна ни покрышки!

– Какую тещу? – машинально уточнил стажер.

При этом физиономии его старших товарищей, как по команде, закисли: они явно знали, какие бывают тещи. Однако до Пал Сергеича с его необыкновенными знаниями им было далеко.

– А покойную! – легко ответил старик.

И в подходящей к теме гробовой тишине без помех добавил подробностей:

– Пробежала мимо меня, ведьма старая, и даже «здрасте» не сказала! Дура-баба.

Нежная ручка впечатлительной Аллочки Трошкиной совершила стремительный взлет к виску с одновременным вращением указательного пальца.

– Нормально, – с интонацией, никак не соответствующей сказанному, пробормотал Денис Кулебякин, непроизвольно тоже дернув рукой. – А кроме этой покойной бабы, кого еще видели?

– Еще деда видел, – с готовностью сообщил Пал Сергеич.

– Деда? Какого деда? – обрадовался азартный юный стажер.

– А такого! С усами, как у Буденного, только седого как лунь. Вот ее спрашивал! – Сторож снова потыкал в меня «вилкой».

Капитан Кулебякин вздрогнул холкой и покосился на меня с тяжким подозрением:

– У тебя разве есть дед?

– Нету! – сказала я чистую правду с легким сердцем и таким же легким всхлипом: – Давно умер мой милый дедушка…

– Дед Пихто! – подсказал Пал Сергеич.

– Аким Константинович Кузнецов, царство ему небесное! – поправила добрая Трошкина и тоже закручинилась.

– Значит, кроме этих двух гражданочек, были еще одна покойная бабка и один дед, тоже покойный? – недоверчиво подытожил юный стажер.

Пал Сергеич энергично кивнул и покачнулся.

– Пить надо меньше, – задушевно посоветовал кто-то из оперов.

– Так. Мне все ясно, – сказал Кулебякин и крепко взял меня за локоток.

В жесткой сцепке мы спустились по ступенькам, сели в Денискину «Вольво» и поехали домой.

– Наш Костя бабник! И Витька бабник! И Санька тоже бабник хоть куда! – мечтательно распевалось радио «Ретро».

Слова этой песни звучали для меня предостережением. Хотелось позвонить Смеловскому, судьба которого меня очень беспокоила, но в присутствии Кулебякина этого делать не стоило: Денис непременно поймет мой интерес превратно. Он и так искренне убежден, что наш Максик бабник!

– Ладно, утро вечера мудренее! – Внутренний голос замаскировал мое малодушие фольклорной мудростью.

На том мы с ним и порешили.

11

Популярный телеведущий Максим Смеловский, с трудом узнаваемый в безобразном пальто и новом гриме, сидел в прокуренном темном зале игровых автоматов, без всякого интереса созерцая экран, встроенный в брюхо «однорукого бандита» сингапурского производства.

На экране мускулистый скуластый брюнет с узкими глазами и казачьим чубом показательно применял огнестрельное оружие, расправляясь с другими, не менее живописными личностями. В компьютерном списке супергероев гибридный брюнет значился как Мицуми «Цунами» Ямомото, простой земной парень, призванный очистить планету (не нашу) от разнообразной и многочисленной нечисти, прибывшей на ПМЖ в новый мир немного раньше. Разнополая нечисть была безымянной и перед желтым лицом знатного бойца М. Ц. Ямомото имела до отвращения бледный вид. Даже по деморолику было ясно, что появление в чужом мире супергероя Ямомото равносильно катастрофе планетарного масштаба. Страшненькие гуманоиды гибли пачками, тем не менее симпатии Смеловского были на их стороне.

Космический бандит Ямомото живо и неприятно напоминал Максиму двух мелкорослых брюнетов, которые встретили его на темной улице в квартале от здания института Гипрогипредбед сакраментальным вопросом: «Курить есть?» – «И пить!» – брякнул Макс, замаскировав неожиданный испуг нехитрой остротой.

Шутка брюнетам не понравилась. Сокрушенно поцокав языками, они высказались в том духе, что пить – это грешно, и проводили Смеловского словами: «Совсем старик, а глупый, ночью дома не сидишь!» – и тяжелыми взглядами из-под низких лбов.

Макс, успевший за последними переживаниями позабыть, что он в гриме, наконец понял, что за колючая штука щекочет ему ухо, и попытался поправить перекосившиеся накладные усы. В результате они вовсе отклеились и упали на тротуар, как подстреленная чайка.

– Э! Э! – оживились не пропустившие эту сцену бандиты.

Смеловский проявил осторожность и не стал дожидаться продолжения разговора – машинально подобрал усы и дунул вдоль по питерской со всей скоростью, которую позволили ему развить длинные мускулистые ноги. Мелкорослые бандиты от него быстро отстали. Попетляв по жилому кварталу, Макс выбежал на проспект и нырнул в приоткрытую дверь под украшенной огнями вывеской с изображением залихватски подмигивающей прохожим Дамы Пик.

Игорный клуб работал с двадцати двух часов до шести ноль-ноль и кое-как годился для того, чтобы переждать ночь до утра. Макс еще не решил, куда он двинется дальше, но в клубе первым делом прошел в туалет и там постарался изменить свою внешность: снял седой парик, сунул его в карман пальто, а само пальто вывернул наизнанку, превратив в атласный пыльничек соломенного цвета.

Следующий ход подсказала коробочка с крем-краской для обуви, забытая каким-то пижоном на краю умывальника. С помощью флакончика с удобным поролоновым аппликатором изобретательный Макс перекрасил серебристые дедморозовские усы в жгуче черные – в один цвет с чубом М. Ц. Ямомото. Затем он поплевал на клейкую сторону преображенного волосяного изделия и прилепил его себе над переносицей. Из перекрашенных усов получились замечательные смоляные брови, совсем как у молодого Брежнева! При этом, приобретя сходство с незабвенным генсеком, Максим перестал быть похожим на собственную фотокарточку на водительских правах. Впрочем, это не имело значения. Предъявлять кому-либо права он не собирался – хотя бы потому, что у него уже не было машины, пригодной для эксплуатации. Хорошенькая белая «Ауди» шестой серии превратилась в малоценное авто с разбитым бампером и помятыми крыльями. Поскольку застраховать машину Смеловский не успел, надеяться на возмещение ущерба не приходилось, и это не добавляло ему хорошего настроения.

Не радовала и компания. Справа от Макса ожесточенно резался в покер с компьютером худой, как палка, молодой человек с жестко вздыбленными оранжевыми волосами. Вкупе с телосложением прическа наводила на мысль о том, что ее обладатель, вопреки Дарвину, произошел от половой щетки. Раз за разом проигрывая бестрепетному автомату, шваброподобный юноша занудно повторял одно и то же ругательное слово. Филолог по образованию и эстет по складу характера, Смеловский испытывал растущее желание прочитать шваброиду небольшую лекцию на тему «Богатые выразительные средства русского народного мата».

Слева от Макса на одном стуле в неустойчивом равновесии устроилась любящая парочка. Длинноволосый юноша и наголо бритая девушка, затейливо, как спаривающиеся осьминоги, спутались конечностями и звучно целовались, не обращая внимания на своего «однорукого бандита».

– Мы с тобой чужие на этом празднике жизни, – пробормотал Смеловский, объединяясь с забытым роботом.

Ему было скучно, грустно и очень хотелось спать.

Тем временем в пятидесяти метрах от игорного заведения нетерпеливо ожидала сигнала к действию разношерстная компания из шести человек: пяти разнокалиберных штатских и одного милиционера.

– А пистолеты нам дадут? – блестя очками с немыслимыми диоптриями, пытала молодого стеснительного милиционера Климова бойкая старушка Тракторина Ивановна. – А резиновые дубинки? А наручники?

– В секс-шоп сходи, бабуся! – посоветовал здоровенный и наглый студент института физкультуры Вовик Просвиркин.

Он подтолкнул локтем робеющую однокурсницу Машеньку и растянул губы в длинной улыбке.

– Тебе самому в шопе самое место! – огрызнулась несгибаемая старушка, вызвав дружный смех в рядах наспех сколоченной народной дружины.

– Товарищи, товарищи, что за неуместное веселье! – строго сказала Вероника Тимофеевна из Департамента социального обеспечения. – Дело у нас серьезное, государственное, можно сказать, дело, призванное оградить наше будущее…

– От нашего же настоящего! – меланхолично пробормотал корреспондент «Кубанского утра» Михаил Рыбалкин и спрятал в сумку для фотоаппарата початую фляжку с коньяком.

Милиционер Климов посмотрел на ушлого газетчика с нескрываемой завистью и шумно сглотнул безалкогольную слюну.

– Может, мы уже пойдем? – робко спросила первокурсница Машенька, не уточнив маршрута. – Темно уже. Поздно! Меня мама дома ждет.

– Подождет, – отмахнулась профессионально нечуткая департаментская дама. – Вам ведь уже есть восемнадцать годочков, милочка?

– Есть, – прошелестела Машенька и потупилась.

– Взрослая уже! Все можно! – с намеком сказал наглец Просвиркин и снова подтолкнул милую девушку локтем.

– Давайте-ка я еще раз напомню вам нашу задачу! – поправив на мясистом носу очки в невесомой оправе, досадливо сказала Вероника Тимофеевна. – Наша задача заключается в том, чтобы проверить, как в этом районе исполняется краевой закон о защите детства. Согласно данному закону, принятому в первом чтении на второй весенней сессии законодательного собрания нашего края, лица, не достигшие восемнадцати лет, после двадцати двух часов не имеют права находиться вне дома без сопровождения взрослых. Таким образом, в случае, если в данное время суток…

Она посмотрела на часы.

– В двадцать три пятнадцать! – недовольно подсказал сварщик Михайлов, единолично представляющий в разношерстной тусовке гегемон пролетариата.

– Если мы встречаем на улице или в общественном месте несовершеннолетнее лицо, мы его забираем! – закончила Вероника Тимофеевна.

– Только лицо забираем или тело тоже? – спросил Просвиркин и хамски заржал.

– А пистолеты у нас есть? – опять влезла неугомонная пенсионерка. – Или хоть дубинки? Для этого… Для подавления в случае активного сопротивления?

– Бабушка, но в кого же стрелять? В детей?! – шокировалась нежная Машенька.

– Зачем сразу – в детей? Сначала в воздух! – отбрила железная старуха и вытянула руку с оттопыренным указательным пальцем, имитируя неприцельную стрельбу в верхние слои атмосферы. – Пах! Пах!

– Пах – это совсем не там! – заявил бесстыжий Просвиркин и снова заржал.

– О господи! – шумно вздохнула департаментская дама и подкатила глаза так, что даже наглец Просвиркин не смог сказать: «Господь – это не там!»

На самом деле над головами дружинников реял не Всевышний в сонме ангелов, а длинный баннер, растянутый над улицей на четырехметровой высоте. Надпись, изображенную на растяжке, придумали специалисты городского агентства социальной рекламы, а переврали, склеивая текст из отдельных слов, безответственные рабочие-монтажники. Вместо одобренной руководством департамента хлесткой текстовки: «22.00: дома ли ваши дети?» на белой баннерной ткани краснело: «22.00: ваши ли дети дома?» Строчка вызывала гомерический смех у прохожих и по смыслу органично смыкалась с бородатым анекдотом про папашу, который вечером забрал из детского сада чужое дитя, но не переживал по этому поводу, потому что «завтра все равно назад вести».

– Все! – раздраженно сказала Вероника Тимофеевна, переведя взгляд с испорченного баннера на исправные часы на фронтоне «Бета-банка». – Пошли.

– Послать – это мы можем! – снова сострил Просвиркин.

– Пойдемте! – вспылила департаментская дама.

– А пистолеты? – вякнула воинственная старушка.

– Уймите бабку! – хмуро попросил милиционера усталый пролетарий.

– Бабки – это достояние нации, – без эмоций выдал газетчик, запив эту истину коньяком из фляжки. – Их надо беречь и любить.

– Точно, бабки мы любим! – согласился Просвиркин и ласково погладил себя по нагрудному карману, оттопыренному бумажником.

– Вперед! – взвизгнула раздерганная Вероника Тимофеевна.

– Шагом марш! – скомандовал милиционер.

– За-пе-вай! – проскандировала заводная восьмидесятилетняя комсомолка.

– Запивайте, – согласился хладнокровный газетчик и протянул бабуле свою фляжку.

Группа нестройно, в разнобой тронулась с места и через пару минут вновь остановилась у входа в игровой клуб. С неприязнью посмотрев на богато иллюминированную и щедро декольтированную Пиковую Даму, Вероника Тимофеевна сухо прощелкала:

– Заходим в помещение и сразу включаем свет.

– Правильно, а то никаких снимков не будет, – согласился сговорчивый фотокор.

– Рабочий класс и студенчество держат двери! Милиция проверяет документы присутствующих. Пресса фиксирует происходящее. Пенсионеры стоят немым укором. Всем все ясно? Выполняем!

– Первый пошел! – азартно гаркнул дюжий Просвиркин и в высоком замахе бухнул ногой в дверь, которую ему велели не бить, а держать.

Дверь на выпад не ответила и безропотно снесла удар – в отличие от дурака Просвиркина, который взревел громче прежнего и повалился на бок, придавив приданный ему в усиление рабочий класс.

– Твою м-м-мать! – взвыл гегемон Михайлов, поджав отдавленную ногу с хронической мозолью от тяжелого защитного ботинка.

В серии неуклюжих прыжков на одной ножке он последовательно зацепил локтями нерасторопную девушку Машеньку, бабулю Тракторину, саму Веронику Тимофеевну и, таким образом широко пройдясь по женскому полу, закруглился под той же самой дверью. Спокойный и застенчивый милиционер Климов как раз успел открыть ее, как положено, вовнутрь и со скромной гордостью, тоже как положено, вовнутрь же произнести:

– Спокойно, милиция! Всем оставаться на местах!

– Милиция! Менты! Атас! Облава! – понеслось по темному залу с плохим освещением и хорошей акустикой.

Через несколько секунд на милиционера, установившегося на пороге в подобающей опоре общества горделивой позе, древнеримским военным построением «свинья» с визгом и матом выкатилась молодежная группа в агрессивных нарядах из черной кожи с металлическими заклепками и нашлепками. Бренча металлоизделиями, на которые сварщик Михайлов поглядел в неинтеллигентном обалдении, молодые чернокожие россияне разметали в стороны добровольных дружинниц Машеньку, Веронику Тимофеевну и Тракторину Ивановну и с махновским гиканьем и топотом унеслись в ночь.

– Мили… – поднимаясь с колен, обиженно напомнил служивый человек Климов.

– Ми-иленький ты мой! – с полуслова подхватила бабуся Тракторина, мгновенно захмелевшая от доброго фотокоровского коньяка. – Возьми-и меня…

– Почему – я?! – заволновался гегемон, против воли принимая в объятия нетрезвую старушку.

– О, старые песни о главном пошли! – оживился пошляк Просвиркин, подмигивая Машеньке. – Ты спиши слова!

– Ой, простите! – вынырнув из клуба и запнувшись о коленопреклоненного, но непобежденного милиционера, бабьим голосом пискнул худой рыжий парень.

– Прости за то, шо я любила! А я прощу, шо не любил! – со слезой в голосе напела Тракторина Ивановна, лаская дрожащей рукой взъерошенные кудри деморализованного сварщика.

– Боже мой! Какой бардак! – нещадно терзая собственные завитые локоны, громко ужаснулась департаментская дама.

В опустевшем помещении игорного клуба дружинники застали только штатного охранника, женщину-администратора и нервного деда с лохматыми бровями. Работники заведения старательно отворачивались от камеры, а бровастый дед и вовсе уходил от фотографа по сложной траектории к выходу из клуба.

Тем не менее опытный фотокорреспондент отщелкал с полсотни снимков, и иллюстрированная ими заметка с выразительным названием «Люди гибнут за металл» украсила передовицу утренней газеты.

Максим Смеловский, еще не ведающий о том, как растиражирует его костюмированный портрет ежедневная газета «Утро Кубани», отошел от игорного заведения на полквартала, когда в кармане его стариковского пальто зазвенел телефон. До того, как пальто путем выворачивания его наизнанку стало пыльником, карман был наружным, а теперь стал внутренним, – и это несколько затруднило Максиму обретение телефона.

– Да, дорогая! – пылко вскричал Смеловский, прислоняя к уху трубку и опасаясь улышать разочарованные гудки.

Этого звонка он ждал давно, уже отчаялся дождаться и теперь был искренне рад возрождению своих надежд.

– Где, где? – переспросил он, не разобрав названия места встречи. – А, понял, понял!

Закончив короткий разговор, Смеловский заметно повеселел. Спрятав мобильник, он посмотрел на часы, огляделся по сторонам и, склонив голову к золотистому саржевому плечу, вопросительно напел:

– О-о-о-о? Зеленоглазое такси?

Никто такой зеленоглазый на призыв не отозвался. Макс вздохнул, притопнул по замерзшей луже пижонским башмаком, спрятал зябнущие руки в карманы брюк, отчего фалды пальто приподнялись и разъехались двумя круто изогнутыми хвостами, и зашагал по улице навстречу едва обозначившемуся рассвету.

Гулять по насквозь промерзшему предутреннему городу в одиночестве – удовольствие весьма сомнительное. Единственным плюсом своей прогулки Смеловский посчитал полное отсутствие транспортных и пешеходных потоков, позволяющее передвигаться по кратчайшему пути без оглядки на светофоры.

В седьмом часу утра одинокий странник в золотистом пальто насквозь прорезал безмятежно дремлющий квартал частных домов по улице Вождей Революции, легко перемахнул через штакетник в огород непрезентабельного домовладения номер два и там замер, как памятник, выжидательно глядя на окно соседнего двухэтажного дома номер четыре. От груши, под которой встал Смеловский, до особняка было не больше десяти метров по прямой. Это расстояние молодой мужчина мог преодолеть за пятнадцать секунд.

Сигналом к выходу на финиш должны были послужить раздернутые занавески.

Сигнала пришлось ждать долго. Уже и солнышко позолотило крыши, и засветились окна других домов. Максим Смеловский терпеливо стоял под грушей, коченея и превращаясь в недвижимость. Голову он втянул в плечи, руки утопил в карманах, а снятые было накладные брови прилепил на место, чтобы они согревали лоб.