Текст книги "Рука и сердце Кинг-Конга"

Автор книги: Елена Логунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

А Сушкину так же лаконично велела:

– Сидеть!

– Инка, ты должна мне помочь, я просто не знаю, куда бежать! – зашептал мне на ухо Макс, боязливо оглядываясь то на Эндрю, то на Трошкину.

Алка из деликатности отошла в уголок и притворилась, будто с интересом рассматривает украшающие стену дипломы и благодарственные письма в рамочках.

– Ты не знаешь, куда бежать, и поэтому сидишь на диване нашего шефа? – съязвила я.

– Я хотел на нем лежать! – признался Макс, покаянно тряхнув седыми лохмами парика. – Надеялся перекантоваться здесь до утра, а тут этот малый… Что он делает в вашем офисе среди ночи?!

– А что делаешь в нашем офисе среди ночи ты?! – начала сердиться я.

– Спасаюсь от тюрьмы! – вздохнул Смеловский и ловко распушил накладные усы, закрыв ими большую часть лица. – Если коротко, дело вот в чем…

Дело оказалось не какое-нибудь, а уголовное! Мой давний друг и поклонник попал под подозрение в совершении убийства по неосторожности!

– Машину мою нашли, – болезненно поморщившись, объяснил Макс. – За городом, на трассе! Точнее, в кювете. Она слетела с дороги, предварительно врезавшись в другую, та перевернулась, разбилась и сгорела.

– Кто-то погиб? – догадалась я.

– Оба погибли, – вздохнул Макс. – И мой угонщик, и тот бедняга во второй машине.

– Макс, но тебя же нельзя обвинять в их смерти!

– Как посмотреть. – Смеловский снова вздохнул и застенчиво накрутил на палец локон парика. – Видишь ли, этот гад – угонщик… Он ведь не просто так под откос усвистел, он уснул за рулем.

– А ты-то при чем?

– А я, Инка, в щель между сиденьем и спинкой водительского кресла противоугонный шприц со снотворным пристроил! – признался Макс. – Дозу вроде слабеньку подобрал, но, видно, перестарался.

– Та-ак… Что еще? – Я нахмурилась.

– Еще я противоугонную косу над педалями повесил, только в спешке как-то неправильно ее закрепил, потому что она не упала и ноги угонщику не отрезала! – Слабая улыбка едва родилась и тут же бесследно заблудилась в дебрях седых усов. – Но радости от этого мало, потому что мужик все равно весь переломался. А второго погибшего вообще придется хоронить в закрытом гробу: говорят, труп сгорел почти до костей и выглядит просто жутко.

– Кто это говорит? – поежившись, машинально спросила я.

– Да Саня, наш оператор! Это он по тревоге выезжал на экстренную съемку для «Вестника ГИБДД», – так же машинально ответил Макс.

– Минутку! – Я крепко ухватила старого друга за пуговку на пальто и притянула поближе. – Что-то ты, Максик, недоговариваешь! Даже если твой оператор подоспел на место ДТП одновременно с опергруппой, ни один эксперт прямо там, сразу, только по виду тела, не определил бы, что покойник уснул за рулем после дозы снотворного!

– Но они это как-нибудь определят, я в экспертов верю! – невесело хмыкнул Макс. – Тем более что один из них – наш общий знакомый, твой жених, замечательный парень, по понятным причинам не питающий особой симпатии к одному из здесь присутствующих. А Саня, оператор мой, такой балбес, опознал машину по номерам и успел сболтнуть милицейским товарищам, что знает хозяина помятой «Ауди»! Так что мне сразу же позвонили и обрадовали «хорошей» новостью, что моя тачка нашлась. И еще наши в новостях сочувственно объявили: мол, у телезвезды Смеловского такое несчастье… Можно не сомневаться: как только менты узнают про снотворный укольчик, за мной сразу же придут!

Я хмыкнула и задумалась.

– Что еще плохо – я страховку на машину не оформил! – продолжал печалиться Макс.

– Почему? – машинально спросила я, продолжая размышлять о другом.

– Не успел страховую компанию выбрать! В автосалоне мне настоятельно рекомендовали «Русстрах», но что-то мне название не приглянулось…

– Как вы яхту назовете, так она и поплывет? – хмыкнула я, вспомнив недавние рассуждения Трошкиной.

Меня занимало другое. Всего час назад капитан Кулебякин отреагировал на невинную в общем-то просьбу просветить меня относительно половой принадлежности скелетов хамской репликой: «Не лезь-ка ты не в свое дело!» Возможно, он подумал, что мой интерес не совсем абстрактный и что речь идет о каком-то конкретном скелете?

– Причем не перуанского кролика, – пробормотала я вслух.

– Что? – не понял Макс.

– А то! – Я посмотрела на него с сожалением. – Сдается мне, ты прав в своих опасениях. Похоже, Кулебякину уже известно про скелет в автомобиле, столкнувшемся с «Ауди», и он знает, что это была твоя машина.

– Мне конец!

Макс рухнул на ближайший стул, обхватил седую голову руками и закачался, не в силах справиться с накатившим отчаянием.

Эндрю воспользовался моментом, чтобы подойти с вопросом:

– Инка, это кто? – Бровями он показал на раскачивающегося Смеловского, а пальцем покрутил у виска.

– Это? Это мой дедушка! – соврала я. – Аким Константинович!

Макс прекратил раскачиваться, а Трошкина, которая прекрасно знает, что мой дедушка Аким Константинович умер двадцать лет назад, когда мы с ней еще в школу ходили, наоборот, подалась вперед и замерла в шатком равновесии подобием Пизанской башни.

– Твой дедушка? – умеренно удивился Эндрю. – А почему он здесь?

– А где же ему еще быть? – с вызовом спросила я, по-родственному погладив блудного дедушку Акима Константиновича Эйнштейна-Мороза по плечу, туго обтянутому габардиновым пальто из костюмерной телестудии.

Ответа на этот вопрос я сама еще не придумала, но тут мне неожиданно пришла на помощь Трошкина.

– Дело в том, что Аким Константинович живет за городом, – сказала она Андрюхе. – Он приехал, чтобы встретиться с внучкой…

Я ловко сделала книксен.

– Но немножко припозднился из-за скверных дорожных условий – снегопада, гололеда и тому подобного! – вдохновенно зачастила знатная врушка Алка.

– Гм! – с намеком кашлянул «дедушка», явно недовольный наметившимся уклоном в больную для него дорожно-транспортную тему.

– Вот, уже простудился наш дедуля! – жалостливо всхлипнула Алка и погладила Макса по другому плечу. – Замерз! Устал!

– А переночевать негде! – прямо бухнул залетный дедушка.

– А дома? – недоуменно моргнул замороченный Сушкин.

– Нельзя! – Я помотала головой. – Там бабуля! Они с дедулей так давно расстались, что она будет просто в шоке, если он вдруг объявится!

Между прочим, это чистая правда! Пожалуй, если нашей вдовствующей королеве-бабушке спустя двадцать лет после похорон и поминок явится ее законный супруг, к шоку приплюсуется обширный инфаркт.

– Короче, мой дедушка поспит до утра у Бронича на диване, – подытожила я, отогнав кошмарное видение. – Ответственность я беру на себя!

– Ну как знаешь, – проворчал Андрюха.

Он ушел в аппаратную, уселся в кресло перед мониторами, нахлобучил наушники, но дверь в свою каморку не закрыл и время от времени поглядывал в сторону шефова кабинета, словно сомневался, что моего дедушку можно оставлять без присмотра в помещении, где есть во всех смыслах большая материальная ценность типа «диван». Смеловский тем временем проворно снял неподобающе модные и дорогие для деревенского старичка итальянские ботинки, свернул из своего стильного кашемирового шарфа славную подушечку и уютно свернулся на диване, укрывшись сиротским габардиновым пальтецом.

– Спокойной ночи, дедуля! – сказала я громко, чтобы услышал и Эндрю сквозь наушники.

– Спокойной ночи, внученька! – проскрипел Смеловский. – Деточка…

– Ну чего еще? – неласково буркнула я.

– Ты разве не поцелуешь своего любимого дедушку перед сном?

– Так пойдет? – Я чмокнула сжатый кулак.

Воздушный поцелуй, посланный отнюдь не с ладошки, очевидно, обладал особым снотворным действием. Макс живо присмирел, закрыл глаза, затих и замер.

Мы с Алкой ушли, погасив лампы в кабинете шефа и в общей комнате. Призрачный голубой свет, сочащийся в щель приоткрытой двери аппаратной, вполне мог заменить «моему дедушке» ночник.

9

Ночной сторож Пал Сергеич спал и видел во сне нехорошее. Снилась ему нелюбимая теща баба Таня, уже много лет как покойная и за давностью лет благополучно забытая. Пал Сергеич никогда не считал продолжительное знакомство с бабой Таней своей большой жизненной удачей, расстался с тещей без скорби и предпочел бы не встречаться с ней более никогда, ни в одном из последующих воплощений. Однако супруге Пал Сергеича Марфе Андреевне вдруг вздумалось напечь мясных пирогов по маминому рецепту. Тяжелая пища, неумеренно потребленная на ночь глядя, комом упала в желудок Пал Сергеича, вступила там в химическую реакцию с борщом и водкой и породила выбросы черной ментальной энергии. Покойная баба Таня привиделась задремавшему Пал Сергеичу совсем как живая, разве что без обычных металлических бигуди на шишковатом черепе. Впрочем, возможно, бигуди были на месте, просто Пал Сергеич их не разглядел: голова бабы Тани была накрыта черным клобуком.

Теща вообще была вся в черном, от макушки до пят ее массивную фигуру укрывал блестящий скользкий балахон вроде шелковой рясы. При жизни, как помнил Пал Сергеич, это было ее парадное одеяние, беззастенчиво скопированное с концертного балахона Аллы Пугачевой. Мысль о том, что для выхода к зятю баба Таня принарядилась в праздничный черный шелк, Пал Сергеичу польстила, но умеренно. Он все-таки предпочел бы, чтобы теща по-прежнему была облачена в простую белую бязь, гармонично сочетающуюся с однотонными тапочками. И не ходила с визитами, а лежала, где положили.

Баба Таня сутулилась, медленно волочила ноги и задевала толстыми боками окружающие предметы. Очевидно, пребывание на том свете не излечило ее от сколиоза, остеопороза, артрита, бурсита и близорукости. Да и характер у тещи Пал Сергеича нисколько не улучшился: без спросу войдя в дверь, которую сонный сторож позабыл закрыть за кем-то другим, она молча, по своему обыкновению не обращая никакого внимания на зятя, поперла вверх по ступенькам и с невнятным ворчанием бесследно растворилась в густой темени неосвещенной лестницы.

– Чур меня! – неловко перекрестившись, пробормотал Пал Сергеич.

Он с сомнением посмотрел на початую водочную чекушку и после непродолжительного раздумья налил себе еще стопочку – для улучшения пищеварения и настроения. С появлением живой тещи у Пал Сергеича всегда начинались проблемы и неприятности, и он не особо надеялся, что ситуация изменится к лучшему после ее смерти.

– Боже, сохрани! – неконкретно попросил он потолочное перекрытие и одним махом выдул водку.

В это время двумя этажами выше видеодизайнер Андрюха Сушкин пробежался по клавиатуре, сохраняя последний вариант законченной работы, с хрустом потянулся, отъехал от стола и от полноты чувств покрутился в кресле, как на карусельке. Мимолетом он зафиксировал какое-то движение в соседней комнате и резко застопорился: заработавшись, он совсем забыл о необходимости приглядывать за подозрительным ночным гостем!

Из темной комнаты доносился неприятный скребущий звук. Перед покрасневшими от усталости глазами Сушкина мгновенно возникла страшная картина под названием: «Слабоумный старец Аким Константинович, в приступе дикого маразма раздирающий дорогой кожаный диван». Чем и зачем может производиться злокозненная порча офисного имущества, Эндрю придумать не успел. В общей комнате что-то стукнуло, а потом зажурчало. Очевидно, общественно вредная деятельность неблагодарного старца вступила в новую фазу.

– Эй! Вы там чего? – выбираясь из кресла, встревоженно позвал Сушкин. – Если что, туалет по коридору направо!

Он в два прыжка подскочил к двери, распахнул ее и хлопнул ладонью по выключателю. Яркий электрический свет превратил гладко оштукатуренную стену в экран театра теней. На белом фоне растопырчатой кляксой, как каракатица на удочке, дергалось крупное тело в черном болоньевом пальто с капюшоном. Неразличимый на фоне одежды, от головы «каракатицы» тянулся черный шнур, закрепленный на карнизе над окном множеством аккуратных витков и симпатичным бантом. Из-под подола длинного пальто торчали ноги в кокетливых ботах на скошенных каблучках. Каблуки судорожно скребли по подоконнику, производя весьма неприятный звук. Он вполне органично сочетался с хрипами, доносящимися сверху. На полу валялся пустой стакан, сброшенный с подоконника. Вокруг него растекалась лужица пугающе черного цвета.

Эндрю глубоко вздохнул и скороговоркой без пауз выдал длиннющую матерную фразу со сложными подчинениями. Филологический пассаж дышал экспрессией, как магическое заклинание волшебника, поставившего на кон свою репутацию, но сотряс воздух впустую. Реальные действия предпринял сам Сушкин. Мгновенно оценив обстановку, он великолепным прыжком взлетел на подоконник, схватил в объятия дергающееся тело и выжал его вверх, как штангу. Черный шнур, соединяющий особо крупную марионетку с прочным стальным карнизом, провис закорючкой.

– Отец, помоги! – напрягая все силы, позвал Эндрю.

Призыв о помощи был отправлен отнюдь не отцу небесному и без помех дошел до адресата. Из кабинета начальника агентства донесся долгий страдальческий зевок, плавно перешедший в еще одно популярное заклинание матерной магии. Мягко шурша носками по ковру, на пороге возник Максим Смеловский – без ботинок, в перекошенном парике и с усами, один конец которых был лихо задран, а другой уныло опущен. Потрепанное клетчатое пальто, наброшенное на плечи на манер кавалерийской бурки, придавало Максу комическое сходство с Чапаевым. Так мог выглядеть легендарный комдив, доживи он до благородных седин в достохвальной коммунистической бедности.

– О, пардон! – сказал Макс, увидев парочку, обнимающуюся на подоконнике.

– Помоги! – с трудом выдавил из себя Эндрю. – Один я долго не удержу…

– Простите, но я убежденный противник насилия! – с достоинством сказал Смеловский. – Если ваша дама не хочет…

– Твою мать!!! – Эндрю коротко помянул наиболее любимую в народе даму и злобно гаркнул: – Нож со стола возьми! Или ножницы!

– Я…

Макс проморгался, увидел наконец привязанную к карнизу веревку, охнул и бросился хаотично ощупывать офисную мебель на предмет поиска режущего инструмента. Он напоролся на открытый нож для бумаги, порезался, выругался, запрыгнул на стол и с него, высоко вытянув руку, перерезал веревку над головой дамы, слабо трепещущей в крепких мужских объятиях видеодизайнера.

– Уф-ф-ф! – выдохнул Сушкин, без особой нежности роняя свою ношу на столешницу. – Ё-п-р-с-т…

– Ё-к-л-м-н, – согласился Макс.

Оба присели на подоконник, тяжело дыша и сердито глядя на мелко вздрагивающее тело, сброшенное на стол большой бугристой кучей, но через несколько секунд опомнились и дружно подскочили:

– Живая, нет?!

И дружно потянулись к капюшону. Под ним обнаружилось женское лицо, похожее на непропеченную сдобу – мягкое, рыхлое, забрызганное мелкими коричневыми веснушками. К хлебобулочному лицу прилагались бледные уши-вареники и пушистая пшеничная коса, похожая на растрепанный сноп. Толстая кисточка под пасторальным атласным бантом походила на волосяной помазок. Смеловский недолго думая цапнул эту кисточку и повозюкал ею по лицу женщины, словно размазывая сироп по пирогу. Несчастная слабо застонала, но глаза не открыла. Эндрю схватил телефонную трубку:

– Алле, «Скорая»?! У нас тут женщина повесилась!

– Что, довел бабу, гад? – ругнулся густой дамский бас на другом конце провода. – Где – тут-то?

Эндрю с безропотной покорностью голодающего, получившего благотворительный обед в китайском ресторанчике, проглотил «гада», назвал точный адрес офиса и спросил:

– А вы скоро приедете? Я ее из петли вынул, а что дальше с ней делать – не знаю!

– То-то, видать, бедняжка и повесилась, что не знаешь! – язвительно прокомментировала разговорчивая дежурная. – Бригада будет минут через десять, Незнайка! Встречай у подъезда!

10

На обратном пути из офиса таксист нам с Трошкиной попался лихой и безбашенный. Он пересекал двойную сплошную так часто, словно участвовал в соревнованиях по лыжному слалому, и не услышал нашей с Алкой возмущенной ругани лишь потому, что врубил на полную мощность бортовое радио.

– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним! – неслось по волнам «Радио Ретро». – И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю!

– Р-р-рю-у! – подхалимски подпел Муслиму Магомаеву мой мобильник.

– Что?! – гаркнула я, не скрывая своих чувств.

Самым сильным из них было отчаянное нежелание врезаться как в снежную зарю, так и во встречный транспорт.

– Инка, у нас ЧП! – с отчаянием в голосе сказал Макс Смеловский.

– Опять ДТП? – думая о своем, спросила я в рифму.

Хотя какое ДТП могло случиться в нашем мирном рекламном офисе? Столкновение сонного пешехода Смеловского с неуправляемым креслом Михаила Брониславича?

– Хуже! – ответил Макс. – Тут какая-то корова…

Я вспомнила утренние шуточки на тему крупного рогатого скота, подавилась возмущенным возгласом, и это позволило Смеловскому беспрепятственно закончить фразу:

– …корова пришла, открыла дверь своим ключом, залезла на подоконник и повесилась!

Я отодвинулась от трубки и посмотрела на нее с изумлением. На продолжение дурацкой офисной шуточки это уже никак не тянуло! Но и предположить, что Макс говорит серьезно, я не могла. Нет, я, конечно, слышала о случаях коровьего бешенства, но неужели оно могло выразиться столь необычно?!

«Везде успевают коровы! Коровы – они будь здоровы!» – в некотором обалдении процитировал детский стишок мой внутренний голос.

– Я ей веревку перерезал, а Андрей сразу «Скорую» вызвал!

Я потрясла головой: веревка с коровой у меня еще как-то ассоциировалась, а вот «Скорая» вовсе нет. Или это была специальная ветеринарная неотложка?

– А я знаю, что в таких случаях врачи обязаны в милицию сообщать! – орал Смеловский, перекрикивая даже голосистого Магомаева. – И что же мне теперь делать? Я с милицией встречаться не хочу!

– Разворачивай машину! – велела я таксисту.

Он с готовностью заложил крутой вираж и всего через пять минут осадил тачку у крыльца здания НИИ Гипрогипредбед. Свет фар выхватил из темноты группу людей за невысокими елочками, пунктирно обозначающими границы территории института. Возня на клумбе выглядела очень подозрительно.

– Красота! Среди бегущих первых нет и отстающих! – бодро распевал сменивший Магомаева Высоцкий. – Бег на месте общепримиряющий!

Мне, однако, показалось, что за елками не мирятся, а воюют. Двое в черных кожанках прижали к стене третьего и работали локтями, как спринтеры.

– А ну заткни свою музыку! – невежливо скомандовала я таксисту, испугавшись, что под сенью хвойных получает тычки и тумаки мой невезучий друг Максим Смеловский, уже попавший в плен недружественной ему милиции.

– Кр-ра… – каркнул бард и затих.

В наступившей тишине послышался треск ветвей, удаляющийся топот, а затем жалобные всхлипы и стоны.

– Что тут происходит? – срывающимся голосом пискнула сердобольная Трошкина, первой выскакивая из машины.

За потревоженной елочкой, закрывая руками лицо, покачивался высокий гражданин в оранжевом лыжном костюме. Он был похож на гигантскую морковку, прихваченную зимним морозцем, – вялую, печально покривившуюся и совсем неаппетитную.

– Вше ха-ашо, – прошуршал этот несчастный корнеплод, заваливаясь назад.

– Инка, держи его! – всполошилась Алка.

Мы подхватили мужика с двух сторон под локти, растопыренные крылышками: он продолжал зажимать руками лицо. Сквозь пальцы капало черное, и я поняла, что лицо у бедняги разбито в кровь.

– Куда его? – Алка, согнувшаяся под тяжестью оранжевого тела, завертела головой.

Бывалый таксист, не желая встревать в неприятности, умчался, даже не спросив оплаты, а наших с Алкой слабых сил для транспортировки раненого было недостаточно, поэтому мы посадили морковного мужика на обледеневшие ступеньки, заботливо подсунув ему под зад шипастый резиновый коврик для чистки обуви. Трошкина – прирожденная сестрица милосердия – опустилась рядом с пострадавшим, положив под себя свой портфельчик.

– Так и сидите, – одобрила я, без промедления взлетая по ступенькам. – «Скорая» уже едет! За коровками, за морковками… Пал Сергеич, пустите меня!

Последняя реплика оказалась лишней: дверь была открыта. Ночной сторож откровенно манкировал своими обязанностями – продолжал спать на посту и пить спиртное, запах которого насквозь пропитал спертый воздух в дежурке.

– Хто?! – встрепенулся безответственный старик, разбуженный барабанной дробью моих каблучков.

– Дед Пихто! – в сердцах брякнула я, возносясь по лестнице.

Никакой коровы в офисе не было. На дорогом диване шефа лежала незнакомая гражданка в расстегнутом болоньевом пальто. Полы его разметались, как черные крылья, но воротник держал оригинальный веревочный галстук.

– Дышит? – с порога спросила я.

И сразу же увидела, что – да, дышит. И даже, кажется, в сознании. Лежит с закрытыми глазами, но из-под дрожащих ресниц тянутся по бледным веснушчатым щекам мокрые дорожки. Я посмотрела на Эндрю:

– Это кто?

– Я думал, ты мне скажешь! – с претензией заявил он. – Кто у нас завел привычку устраивать из приличного офиса приют для бездомных родственников?!

Я не успела ответить на этот хамский выпад, за окном послышался шум: подъехала машина. В ночной тиши гулко хлопнула автомобильная дверца.

– Это «Скорая»! – метнувшись к окну с проворством, не подобающим чинному старцу, доложил «дедушка» Смеловский. – Теперь нужно ждать ментов… Инка! Мне надо уходить.

Я взглянула на стену, сомнительно украшенную схемой эвакуации при пожаре, и досадливо цокнула языком. Вывести Макса из здания дорогой, которая гарантированно не пересечется с путем следования медиков и милиции, не представлялось возможным: и парадный подъезд, и черный ход ведут в один и тот же холл первого этажа. Попробовать подняться на чердак, а затем спуститься по железной лестнице, которая не дотягивает до уровня улицы метра четыре? Опасная затея. С виду Смеловский парень спортивный, но он все-таки не Человек-Паук и не Бэтмен, грохнется на асфальт с высоты второго этажа и не обойдется без встречи с «неотложкой»… Может, попробовать Макса спрятать?

В поисках подходящего укрытия я рысцой пробежалась по офисным помещениям и позвала друга:

– Максим, давай сюда! Садись.

Смеловский послушно забрался в катальное кресло Бронича.

– Сними руки с подлокотников и подбери ноги! – велела я, с сопением вытаскивая из-за шкафа сплющенную картонную коробку. – И голову пригни!

Расправленная коробка закрыла стул со скукожившимся Максимом до самого пола.

– Поехали! – сказала я и подтолкнула кресло века к двери.

Гражданка в черном, едва открыв глаза, увидела картонный гробик на колесиках, хрипло ахнула и снова обмякла.

– Не бойтесь, это моя лягушонка в коробчонке едет! – голосом злой сказочницы объяснила я.

– Сама лягушонка! – огрызнулся из коробки неблагодарный Смеловский.

Андрюха с изумлением посмотрел на проезжающую мимо него говорящую коробку, но от вопросов удержался. Аккуратно упакованный Макс моими стараниями с ветерком прокатился по коридору к лифту.

На лестнице уже грохотали шаги и раскатистый голос, который с веселым укором басил:

– Такое приличное заведение, тут бы только жить да добра наживать, а они вешаются! Что за странные люди!

Я закатила свой транспорт в кабину лифта и спешно придавила кнопку. Мимо смыкающихся дверей промелькнуло что-то светло-голубое, и укоризненная фраза про странных людей, предпочитающих бесславное одноразовое повешение ежедневному трудовому подвигу, оборвалась на полуслове.

– А ну стой! Куда имущество катишь? – густо дыша алкогольными парами, строго окликнул меня на первом этаже некстати взбодрившийся сторож.

– Качу туда и обратно, – отговорилась я, не останавливаясь.

– Тебе и мне приятно, – пробурчал под картонкой невыносимый Макс.

– Тест-драйв такой! – громко сказала я, чтобы заглушить его дурацкие рифмы.

– Но-но! Ты слова-то выбирай! – обиженно буркнул малограмотный Пал Сергеич.

Я выкатила кресло на крыльцо, под прикрытием железной двери выпустила из картонного плена Смеловского, накрыла гофротарой пустой стул, снова завела его в холл и с невозмутимым выражением лица проследовала к лифту. Там мне пришлось немного подождать: кабину перехватили вверху. Я со своей коробчонкой скромно отодвинулась в темный уголок и пропустила двух парней с носилками и следующего за ними врача в голубом халате поверх тулупа. Вернув в офис многофункциональное катальное кресло века, я помахала ручкой ошарашенному Андрюхе и, не обращая внимания на его протестующее бормотание, легкой поступью сбежала вниз по лестнице.

Дверь распахнулась загодя, не успела я к ней приблизиться. На пороге возникла Трошкина. Лицо у нее было бело-голубое, цвета беспощадно обезжиренного молока, а глаза большие и темные, как отборные греческие маслины.

– Мама! – таращась на меня с таким бессмысленным видом, что заглядевшийся на новые ворота баран рядом с ней показался бы высоколобым интеллектуалом, сказала моя подружка. – Мамочка! Как же это? Что мне делать?!

Трошкина круглая сирота, все ее родственники давно пребывают в одной компании с моим покойным дедушкой. Таким образом, чтобы задать пару вопросов маме-мамочке, Алке имело смысл обращаться не ко мне, а к практикующему медиуму. Однако по выражению ее лица я резонно предположила, что с этим добрым советом имеет смысл повременить, и по возможности участливо спросила:

– Ты чего орешь как резаная?

– О-ой! – Алка всхлипнула и рухнула мне на грудь.

Я машинально похлопала ее по костлявой спинке и поверх вздрагивающего плечика оглядела окрестности. Мне хотелось убедиться, что Смеловский не засел где-нибудь поблизости, рискуя нарваться-таки на ожидаемую милицию, а благоразумно удалился куда подальше. Макса я и впрямь не увидела. На ступеньках одиноко и неуютно, на боку, лежал побитый гражданин в оранжевом костюме. Про него-то я совсем забыла!

– Алка! Ты почему этого бедолагу в «неотложку» не сдала?! – возмутилась я, встряхнув бессловесно всхлипывающую подружку.

– Так они не взя-а-а-ли! – проныла Трошкина, некультурно сморкаясь в мой меховой воротник. – Сказали, что разбитый нос – не повод прокатиться на «Скорой»!

– Разбитый нос?

Я присмотрелась к фигуре на ступеньках, переставила в сторону Алку, подошла к морковному дядьке, присела над ним, охнула и, не удержавшись, упала на пятую точку. Это автоматически изменило мой взгляд на фигуру лежащего, однако увиденное мне уже крепко запомнилось. Липкое месиво на месте височной кости производило неизгладимое впечатление!

– Это им не повод?! – севшим голосом возмутилась я, с ужасом отодвигаясь от лаково блестящей черной лужи, медленно расползающейся по ступеньке.

– Да ладно тебе! – сказал мой внутренний голос, от страха сделавшийся необыкновенно циничным. – Все равно этому мужику никакие врачи не помогли бы. Он же мертв!

– Но он был жив, когда мы его подобрали! – напомнила я. – С разбитым лицом, да, но с целой головой! Ведь она была целой?

Я обернулась к Трошкиной.

– Как пасхальное яичко, – дрожащим голосом подтвердила она. – И когда я на одну минуточку отошла к «Скорой», чтобы посмотреть на бедняжку, которая хотела покончить жизнь самоубийством, этот человек был еще жив, только слегка побит. Он даже сам, без поддержки, сидел на ступеньках. А когда я вернулась, он уже лежал вот так!

Алка глубоко, с хрипами, вздохнула и робко, явно не надеясь на мой утвердительный ответ, предположила:

– Может, он тоже самоубийца?

Я еще раз посмотрела на труп и с сожалением покачала головой:

– Сомневаюсь. Но специалисты разберутся…

– Хорошо, что у нас есть свой такой специалист! – несколько обрадовался мой внутренний голос.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, – пробурчала я, с тоской осознавая неотложную необходимость первой сделать шаг к скорейшему и полнейшему примирению с капитаном Кулебякиным.

Иначе, чего доброго, под подозрение в убийстве может попасть еще один мой близкий друг, точнее – лучшая подруга: кроткая и безобидная Аллочка Трошкина!

Денис на своей машине приехал одновременно с операми и смотрел так сурово, что я не рискнула броситься ему на шею с поцелуями. И не больно-то хотелось нежничать, но это могло принести определенную пользу. Впрочем, суровые милицейские парни, видимо, и без того были в курсе некоторого особого отношения уважаемого эксперта-криминалиста Кулебякина к гражданке Кузнецовой Индии Борисовне и потому обращались со мной бережно, хотя и без большой приязни. Примерно как с тухлым яйцом.

Трошкину тоже никто не обижал. Да и кто бы смог обидеть маленькую хрупкую девушку в трогательной белой шубке? Алка вся сжалась и крупно дрожала, завывая и подпрыгивая на ступеньке, как перегруженная стиральная машинка в режиме интенсивного отжима, пока Денис по-свойски не прикрикнул на нее:

– Хорош трястись, садись в машину, там тепло!

– Нет уж, я лучше тут! – отговорилась Трошкина, испуганно поглядев на теплый милицейский транспорт, способный с комфортом доставить пассажирку в места лишения свободы.

– «Приезжайте к нам на Колыму!» – «Нет, уж лучше вы к нам!» – по случаю вспомнила я.

Трошкиной очень сильно не хотелось на Колыму. Боясь, что ее обвинят в кровавом убийстве, она каждому из оперов персонально поклялась, что никого сегодня не убивала, и выразила подкупающую готовность помогать следствию как угодно. Например, материально. Тут я смекнула, что моя неразумная подружка фактически предлагает лицам, находящимся при исполнении служебных обязанностей, денежную взятку, что тянет на отдельную статью Уголовного кодекса, и предостерегающе шепнула дурочке:

– Знаешь, куда доведет тебя длинный язык?

– До Киева? – робко предположила Алка, хорошо знакомая с народными пословицами.

– Нет! До Магадана!

Тогда Трошкина прикусила язычок, спряталась за мою спину и так и ходила за мной, как боязливый теленок за мамой-коровой. А я пыталась уследить за тем, что делают опера, и не зря: кое-какие их действия следовало пресекать на корню.

Например, пришлось очень активно вмешаться, когда шустрый белобрысый стажер, которого коллеги называли Санькой, побегав восьмерками вокруг елочек, как голодный волчонок, азартно покричал товарищам:

– А вот тут у нас интересненькие следочки, посмотрите! Топтался здесь кто-то совсем недавно!

К этому моменту милицейские следопыты уже не раз успели ругательно помянуть гололед, не позволяющий разжиться качественными следочками, так что Санькино сообщение произвело небольшой фурор. И хотя нас с Трошкиной посмотреть на «интересненькие следочки» никто не звал, я (спасибо длинным ногам!) прибежала первой. И действительно не на шутку заинтересовалась отпечатками на сырой почве узкой клумбы.

Перед этим мы с Алкой успели рассказать ментам, что наше весьма поверхностное и недолгое знакомство с гражданином в морковном костюме, ныне покойным, произошло при драматических обстоятельствах типичного бандитского мордобоя по принципу «двое на одного». Только это не мы с Алкой вдвоем мутузили несчастного, а какие-то низкорослые брюнетистые типы.