Текст книги "Прозаические лэ"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Ничтожный колдун! – сказал Рыцарь Без Имени. – Отдай голову Славного Гавейна и покорись мне.

А Фае Гордый только плевался кровью и шипел под ногой Рыцаря Без Имени и извивался, точно гадюка.

Тогда Прокаженный Оруженосец отобрал у Фае Гордого меч, заставив того разжать пальцы, и выбросил в реку. Фае Гордый снова закричал, а после обмяк и прошептал:

– Клянусь верно служить тебе, Рыцарь Без Имени, покуда ты носишь это имя.

– Что ж, полагаю, это означает «навечно», – хладнокровно молвил Безымянный Рыцарь. – Ибо никакое другое имя я принимать не намерен.

С этими словами он взял кожаный кошель, разрезал тесемки и извлек голову Гавейна.

Луна уже стояла высоко, тучи, если они и пятнали небосвод, раздвинулись, и белый луч упал на реку и берег реки. Стало видно тело Гомере Безмерного – он свернул себе шею, когда свалился с коня, – и также голова Гавейна в руках Безымянного Рыцаря.

Долго созерцали эту голову Фае Гордый, Рыцарь Без Имени и Прокаженный Оруженосец.

Затем Рыцарь Без Имени произнес:

– Что-то не очень похожа эта голова на Славного Рыцаря Гавейна. Впрочем, я не уверен: ведь я не помню в точности, как выглядел Гавейн.

– Вот как? – удивился Прокаженный Оруженосец. – Разве вы не были дружны, когда сидели за Круглым Столом в королевском дворце в Камелоте?

– Не так чтобы очень, – ответил Безымянный Рыцарь. – Ведь Гавейн – племянник короля и лучший рыцарь за Круглым Столом, я же – самый обычный Безымянный Рыцарь, каких у его величества полным-полно на всех лесных дорогах зеленой Англии.

– Коли так, – сказал Фае Гордый, – то нам следует собрать все части тела Гавейна и приставить к ним голову, а потом порасспросить его самолично. Полагаю, он не станет таиться и открыто поведает о том, как обстоят у него дела.

– Вы действительно можете это сделать? – обрадовался Безымянный Рыцарь.

– Большинство рыцарей в состоянии убить и расчленить ближнего своего, – отвечал Фае Гордый, – но лишь Фае Гордый способен соединить то, что некогда разрубил на кусочки, хотя бы и мелкие, и вернуть этому жизнь. Поэтому он и именуется Гордым, а не как-нибудь еще.

– В таком случае, ты мог бы восстановить из мертвых и своего брата, – заметил Рыцарь Без Имени. – Хоть я не питаю никакой любви к Гомере Безмерному, но мне все-таки жаль, что он столь бесславно свернул себе шею.

– Я властен лишь над теми, кого убил собственноручно, – ответил Фае Гордый с печальным вздохом. – Поэтому Гомере Безмерного нам остается лишь похоронить. Так что пусть твой оруженосец выкопает ему могилу, мы же пока отдохнем и воздадим должное тем припасам, которые наверняка остались у тебя вон в той суме.

* * *

В Гостеприимной Часовне посреди Зеленого Леса горело девять свечей, и отшельник расхаживал, наступая на край своей непомерно длинной мантии, взад и вперед. Он размахивал рукавами, тряс бородой и выказывал недовольство разными другими способами.

– С тех пор, как меня снова начали называть Карликом Динасом, – пожаловался он Рыцарю Без Имени, – многое в моей жизни изменилось к худшему. Мало того, что я испытываю на себе многоразличные неудобства, о которых позабыл, пока был Гибельным Отшельником, – я еще и причиняю неприятности окружающим. Ибо Карлик Динас в силу своей былой профессии растянул себе мышцы и напряг сухожилия и вечно у него болели и ныли все косточки, особенно в дурную погоду, а у нас в Англии такая погода постоянно. Отшельник же, напротив, проводил жизнь степенную и никогда не стоял на голове и не болтал ногами по воздуху, словно взбивая тесто, и потому кости у него никогда не ныли. Гибельный Отшельник был человеком приветливым и добрым. Что до Динаса, то он вовсе был не человеком, а карликом, и характер у него был злобный. Не знаю, для чего кому-то вздумалось избавляться от кроткого и мудрого Гибельного Отшельника и заменять его вздорным и вечно хворым Карликом Динасом.

– Я возвращаю тебе твое имя Гибельного Отшельника, – сказал Рыцарь Без Имени. – Или, быть может, ты хотел бы принять еще какое-нибудь наименование? Скажи, и я выполню это. Ибо я обязан тебе многим, а буду обязан еще большим.

– Меня вполне устроит «Гибельный», – фыркнул Карлик Динас. – Не вздумай называть меня «Приветливым» или «Гостеприимным» – я так разозлюсь, что ты и костей не соберешь. Пока я все еще Карлик, учти, – я вполне на такое способен.

– Итак, возвращаю тебе твое славное имя Гибельного Отшельника! – громко воскликнул Рыцарь Без Имени. – Часовня же твоя отныне да именуется Уединенной! Первый же подсвечник да зовется отныне Дарующим Свет, второй – Источающим Свет, третий – Пылающий Светом…

– Остановись, прошу тебя! – вскричал Гибельный Отшельник. – Иначе ты можешь зайти слишком далеко. Давайте лучше посмотрим, как поживает наш мертвый Гавейн, собранный из кусочков.

Прокаженный Оруженосец, Фае Гордый и Рыцарь Без Имени вслед за Гибельным Отшельником вошли в часовню и стали любоваться рыцарем, возлежащим на алтаре в окружении подсвечников, три из которых получили имена, а остальные шесть так и трудились безымянными.

Левая нога Гавейна, в шелковом чулке, увитая жемчугами, слегка отвернулась от своей правой товарки, обутой в сапог, как будто стыдилась столь заурядного соседства. У правой руки был опечаленный вид – ей как будто предпочтительнее было находиться в серебряном ковчежце, в сладком плену влюбленной дамы, которая намеревалась лобызать ее трижды в год, на Пятидесятницу, Рождество и еще в Михайлов день. Левая же покоилась тихо, смиренно.

Туловище Гавейна было стройным в талии и широким в груди и плечах, и Рыцарь Без Имени невольно сравнивал его со своим, ибо полагал, что в талии он раздался чуть более, чем следовало.

Голова Гавейна со смятыми волосами, раскрытыми побелевшими глазами и сухими, черными губами, выглядела хуже всех остальных частей тела, ибо за ней никто не ухаживал и уж точно не собирался лобызать.

Фае Гордый подошел к Гавейну, поправил руки и ноги, приставил голову к телу и вскричал:

– Встань, поднимайся, ленивый рыцарь, покуда мы не назвали тебя трусом!

От такой угрозы Гавейн вздрогнул, зашевелился, повернул голову вправо и влево, затем приподнялся и поправил обеими руками левую ногу, которая лежала кривовато.

После этого он с трудом сел и хриплым голосом попросил воды.

Фае Гордый посмотрел на Гибельного Отшельника, Гибельный Отшельник – на Рыцаря Без Имени, а Рыцарь Без Имени – на Прокаженного Оруженосца, а тот сразу понял, что от него требуется, выбежал из часовни, схватил ковшик, зачерпнул воды из бочки и вернулся к алтарю.

– Что так долго! – сердито сказал воскрешенный рыцарь. Он вырвал у Оруженосца ковшик и жадно выпил воду. Тотчас глаза его перестали быть белыми, а губы черными, и лицо сделалось миловидным и даже приятным. Он удивленно смотрел по сторонам и ничего вокруг себя не узнавал. – Где я нахожусь, добрые люди? – спросил он наконец.

– Это Гибельная Часовня, – ответил бывший Карлик Динас.

– Но как вышло, что я очутился здесь? – недоумевал рыцарь.

– Нам с вами пришлось проделать долгий путь, – ответил Рыцарь Без Имени уклончиво.

– Поведайте мне все ваши приключения, – попросил рыцарь, лежащий на алтаре.

– Труднее всего было отобрать правую руку Гавейна у дамы, которая держала ее в серебряном ковчежце, – не считая нужным ходить вокруг да около, Фае Гордый сразу приступил к сути истории. – Нам пришлось напасть на эту даму и связать её шелковой красной лентой. Но мы оставили ей в утешение ковчежец и перстень. Другими рукой и ногой владели две дамы-сестры, одна с красными волосами, другая – с черными. Как-то раз они отлучились ненадолго, оставив свои сокровища под присмотром слепого брата. Не стоило большого труда подослать к нему Прокаженного Оруженосца, который под предлогом заботы о несчастном слепце выкрал у него левую руку в перчатке и правую ногу в сапоге.

Воскрешенный посмотрел на свои руку и ногу, как бы вопрошая их, правду ли ему сообщают, и те не пожелали опровергать ни единого словечка из повествования Фае Гордого; напротив, у них был весьма довольный вид.

– Далее нам пришлось вернуться на бывший Гибельный Погост и выкопать из могилы еще одну ногу, – продолжал Фае Гордый. – Последнее удалось легко, ибо после того, как вот этот Безымянный Рыцарь со своим Прокаженным Оруженосцем победили дьявола, погост перестал быть таким уж Гибельным и могилу никто не охранял.

– А я боялся, что оттуда опять выскочит та светящаяся дама, – вставил словечко Прокаженный Оруженосец.

При свете свечей его лицо стало странно изменяться, оно уже не выглядело таким чумазым и отталкивающим и язвы с него как будто сошли. Впрочем, ни Фае Гордому, ни Рыцарю Без Имени сейчас до этого не было никакого дела, поскольку все их внимание было занято воскрешенным Гавейном.

– Мой глупый оруженосец опять чего-то опасался, – заговорил Рыцарь Без Имени, – в отличие от меня, ибо я не боюсь решительно ничего. И уж тем более – светящихся дам, которые выходят из могилы и произносят странные речи. Ибо мы раскапывали могилу левой ноги Гавейна среди бела дня, когда светящиеся дамы мирно спят в своих гробах. Туловище ваше, любезный рыцарь, изначально покоилось в этой часовне, так что за ним никуда ездить не пришлось, и хвала за то Небесам, ибо, да простит нас Бог, оно чересчур тяжелое. А вот ради головы нам пришлось постараться, и один рыцарь по имени Гомере Безмерный даже лишился из-за этого жизни.

– Что ж, – молвил воскрешенный рыцарь, – это многое объясняет.

– Мы счастливы снова видеть вас, Славный Рыцарь Гавейн! – заключил Рыцарь Без Имени.

– Но я вовсе не Гавейн, – возразил удивленный рыцарь и спустил ноги с алтаря, намереваясь встать. Прокаженный Оруженосец тотчас подскочил к нему и подал ему руку. – С чего вы взяли, будто я – Гавейн?

Фае Гордый, на которого все перевели взгляд, вдруг ужасно побледнел, потом покраснел, потом покрылся потом, опустился на пол часовни и взялся обеими руками за ворот своей рубахи.

– А кто же ты, если не Гавейн? – прохрипел Фае Гордый. – Ведь нам с братом прямо указали на тебя как на Гавейна!

– Кто же это сделал? – изумился воскрешенный рыцарь.

– Две дамы, красноволосая и черноволосая, – объяснил Фае Гордый. – Мы с моим покойным братом Гомере Безмерным были безумно влюблены в них и ничего так не желали, как заполучить их благосклонность. Но на этом пути у нас стоял Гавейн, в которого обе эти дамы были, в свою очередь, влюблены – причем по одним лишь добрым слухам о нем и его подвигах. Мы решили, что, убив Гавейна, скорее добьемся их благосклонности. И когда Гавейн спал у ручья, мы отрубили ему голову, а потом отсекли руки и ноги. Вот как все случилось.

– А откуда дамы взяли, будто я – Гавейн? – настаивал воскрешенный.

– Им подсказал их слепой брат, – ответил Фае Гордый. – Мы сами это слышали. Клянусь, ничего я не желал бы так сильно, как схватить этого жалкого путаника и вернуть ему зрение, чтобы он, как и я, мог видеть все уродство и безобразие этого мира! И я сделаю это, ибо некогда именно я ослепил его, нанеся ему мощный удар по голове моей боевой палицей, которая после этого переломилась на две части.

– Это будет воистину страшная месть и вместе с тем благое деяние, – молвил рыцарь, ибо, побывав по ту сторону смерти, он обрел некую толику мудрости и научился видеть некое благо там, где другие увидели бы только месть. – Непростой ты человек, Фае Гордый.

– Но если ты – не Гавейн, то для чего мы так трудились и собирали тебя по кусочкам? – вопросил Безымянный Рыцарь.

– Вероятно, для того, чтобы услышать правду обо мне, – сказал неизвестный рыцарь. – Узнайте же, что я – Юбер де Куртуа, по которому, не сомневаюсь, сильно горюет король, не увидев его за Круглым Столом в урочный час.

– Гхм, – неопределенно вымолвил Безымянный Рыцарь. – Однако где же, в таком случае, Гавейн?

– Так это ведь ты – Гавейн! – сказал Юбер де Куртуа и указал прямо на Безымянного Рыцаря.

Тот потерял дыхание в груди и краску на лице и задрожал всем телом, да так, что ноги его подкосились, и Прокаженный Оруженосец вместе с бывшим карликом едва сумели удержать его от падения.

– Я никак не могу быть Гавейном! – вскричал Безымянный. – Ведь у меня нет имени, и никогда не стать мне Славным Рыцарем, каким был Гавейн!

– Ты и есть Гавейн, – настаивал Юбер де Куртуа. – И я говорю это потому, что тысячу раз сидел с тобой за одним столом и еще два раза сходился с тобой в поединке на турнире, а однажды мы с тобой поспорили из-за дамы, чье имя напрочь вылетело у меня из головы.

– Если у тебя имя дамы вылетело из головы, то, возможно, и насчет меня ты ошибаешься.

– Нет, он не ошибается! – звонким голосом произнес Прокаженный Оруженосец и сдернул со своей головы грязную тряпицу, и длинные золотые волосы упали Оруженосцу на плечи и спину.

– Где же твоя плешь? – испугался Безымянный Рыцарь, который никак не мог привыкнуть к мысли, что он – Гавейн. – Весь мир только что обрушился предо мною, для чего же ты усугубляешь мои страдания, показывая мне дивные золотые волосы там, где я ожидал увидеть мох и язвы?

– Неужто ты настолько малодушен? – презрительно спросил бывший оруженосец.

– Прокаженным ты был мне милее, – признался рыцарь. – Но теперь я ясно вижу, что ты вообще не оруженосец даже не мальчик Леонес, а дама, и при том дама Леонора, она же Прекрасный Виночерпий. Ловко ты провела меня, Леонора, и я начинаю понимать, какие чувства испытывает Красный Рыцарь, которому выпало несчастье любить тебя!

– Что ж, я тоже люблю Красного Рыцаря, – ответила Леонора, – а все, что я затеяла, было сделано ради испытания этой любви. Вот что я подумала: если я пробуду рядом с Гавейном несколько дней и не полюблю его без памяти, значит, мои чувства к Красному Рыцарю истинны. Если же я начну испытывать склонность к Гавейну, значит, вся моя любовь к Красному Рыцарю – лишь греза, и не более.

– И что же? – спросил Гавейн.

– Я не полюбила ни Гавейна, ни Безымянного Рыцаря, хотя Безымянный нравился мне больше, но только лишь как друг и сотоварищ по трудному путешествию.

– Что ж, вот все и разрешилось! – сказал бывший карлик, ныне отшельник.

Гавейн потянулся, передернул плечами, потрогал свое лицо руками, затем взял ковш с водой и долго всматривался в свое отражение.

– И все же трудно мне свыкнуться с мыслью, что я – Гавейн, – сказал Гавейн. – Слишком уж славным был тот Рыцарь Без Имени.

– Коль скоро ты больше не Рыцарь Без Имени, то и я больше не покоряюсь тебе, – сказал Фае Гордый. – Так что на этом месте мы с тобой распрощаемся, Гавейн. Ты возвращайся к королю с Прекрасным Виночерпием и Юбером де Куртуа, о котором, как он полагает, печалится весь Круглый Стол, а я, пожалуй, пойду своей дорогой. Верну зрение брату двух влюбленных в тебя сестер и заберу себе в жены одну из них.

– Которую? – спросила дама Леонора, смывая со щек остатки язв, которыми она доселе щеголяла.

– Какая захочет, – ответил Фае Гордый. – Мы с братом вдвоем любили двух сестер, но не успели договориться – кто из нас любит какую. Это предстояло выбрать самим сестрам. Пусть так и будет, а вторая останется на бобах. Разве что Юбер де Куртуа из жалости захочет взять ее в жены.

Юбер де Куртуа сразу приободрился и сказал:

– Почему бы нет!

* * *

На следующий день Юбер де Куртуа и его бывший убийца Фае Гордый отправились на поиски двух сестер и их слепого брата. Гавейн же с дамой Леонорой держали путь в Камелот, где они рассчитывали найти и Красного Рыцаря – Бруно Безжалостного. Леонора отправила заранее ему весть с почтовым голубем, дабы оповестить его о том, что ее любовь к нему прошла все испытания и что она рассчитывает свидеться с ним в Камелоте, дабы подробно поведать обо всем королю и там же отпраздновать свадьбу. Отшельник же остался в часовне – проводить дни в уединении.

Так Гавейн вернул себе имя и осчастливил множество людей. И только себе самому он не сумел услужить, за что, собственно, его и называли Славным Рыцарем.

Фриек и бисклавре

Вте годы в Бретани правил граф Жан де Монфор, напугать или смутить которого было не так-то просто; самые страшные вещи заставляли его разве что призадуматься. Особенно же славился он тем, что совершенно не верил в оборотней, хотя при его дворе, кажется, не оставалось ни одного человека, который не встречал бы оборотня или хотя бы другого человека, который встречал оборотня.

– Когда я увижу такового собственными глазами, – твердил граф Жан, – тогда, быть может, и поверю; впрочем, поверить – не означает устрашиться.

Рыцари и дамы Бретонского двора наперебой уговаривали графа Жана оставить пагубное безверие, и только один рыцарь, Эрван де Морван, во всем поддерживал сюзерена:

– Оборотни не священное писание, чтобы им веровать. Вот если в самом деле удастся нам собственными глазами повидать хотя бы одного – тогда другое дело.

Графу Жану по душе были такие речи и он, смеясь, приговаривал:

– Покуда мы с сиром Эрваном не вложим персты в оборотничью шерсть – не уверуем.

Этот сир Эрван был женат на очень красивой женщине по имени Азенор; да и сам он был весьма хорош собой, высок и статен, и всегда отличался на охотах и турнирах.

Замок Морван стоял на скале над самым морем, так что половина окон в высоких его башнях называлась «штормовыми», а другая половина – «пустынными», потому что частью смотрели они на бурное море, а частью – на скалы и лес.

И хоть замок был старым и угрюмым, а мир, его окружавший, – суровым, сир Эрван был на удивление веселым человеком. Детей у них с дамой Азенор пока не было, но сира Эрвана это как будто не слишком заботило; а вот дама Азенор день ото дня становилась все печальнее.

Первый год после того, как граф Жан вложил руку дамы Азенор в руку сира Эрвана, жили они беспечно и занимались лишь развлечениями да тем, как угодить графу; один раз сир Эрван даже участвовал в небольшой войне, и дама Азенор ждала его, сидя у окошка.

На второй год сир Эрван начал отлучаться из замка, и случалось это все чаще и чаще. И наконец стал он уезжать неизвестно куда на три дня в неделю; четыре же дня, с четверга и до понедельника, оставался с женой. А по воскресеньям неукоснительно посещал он церковь. Но в понедельник вновь уходил, не говоря никому ни слова.

Дама Азенор скрывала свое несчастье, да только тайное горе никого не красит: вокруг рта у нее появились скорбные складки, а под глазами залегли тени.

Однако никому она не рассказывала о том, что ее гложет, потому что сира Эрвана все в округе любили – можно сказать, души в нем не чаяли, – и граф Жан тоже считал его одним из самых благородных и достойных своих подданных.

* * *

Был как раз понедельник, и сир Эрван де Морван покинул свой замок и по заведенному обыкновению отправился неведомо куда и, как и всегда, проезжал через деревню, носившую то же имя, что и замок, то есть Морван. Тем вечером там на удивление оказалось многолюдно и шумно. Повсюду пылали и чадили факелы, хотя солнце еще не село, и люди бегали по всем направлениям, размахивали руками и кричали.

Сир Эрван остановил свою лошадь, и его тотчас обступили мужланы.

– Говорите! – приказал им сир Эрван. – Что здесь такое случилось? Почему вы бегаете с факелами и кричите, как будто вам подпалили штаны?

– Ох, господин! – закричали мужланы. – Беда! В сарай забежал волк, и не простой волк, а самый настоящий оборотень. Как с ним совладать? Убить оборотня – трудное дело, ведь кого он укусит – тот сам сделается оборотнем.

– А для чего непременно убивать оборотня? – спросил сир Эрван, чем поставил мужланов в тупик; впрочем, растерянность их длилась недолго, и один, самый сообразительный, выступил вперед, низко поклонился и сказал так:

– Воля ваша, господин, но если оборотня не убить, то он повадится ходить к нам в деревню, портить девушек и таскать детей.

– Для чего ему портить девушек, это я еще могу понять, – сказал сир Эрван, – но почему бы ему таскать ваших детей? Все они чумазы да сопливы и обузливы свыше меры, пискливы и вечно голодны, сколько ни корми; лет десять пройдет, прежде чем из такого вырастет толковый работник.

– Все это так, господин, – сказал мужлан, – но ведь оборотню работники ни к чему: детей он поедает вместе с костями, волосами и худой их одежонкой.

Тут сир Эрван начал щурить глаза, а это была верная примета, что он вот-вот рассмеется. И мужланам это не понравилось, да так, что двое из них прикусили губу, а еще один отвернулся.

– И у кого оборотень уже съел ребенка? – спросил сир Эрван. – Найдутся ли таковые в деревне Морван?

– А у хромой Берты, – подал голос кто-то из тех, кто стоял сзади.

Все тотчас повернулись к нему и закричали:

– Вот не ври! У Берты ребенок утонул, его потом из реки выловили!

Сир Эрван нахмурился и сказал:

– Вранья я не терпеть не могу, и вам это известно, а в оборотней не верю, и это вам тоже известно. Но если вы действительно так боитесь этого волка, то покажите мне сарай, где он прячется.

– Господин, – робко сказал тот мужлан, что посмелее остальных, – вы бы остереглись. Вдруг он все-таки оборотень?

– Это я и хочу понять, – сказал сир Эрван.

Он оставил свою лошадь на попечение мужланов и пошел поглядеть, кто там прячется в сарае.

Там было темно и захламлено, в глубине воняло кислым и прогорклым, а у входа – сырой древесиной. И вдруг во мраке блеснули желтые глаза.

– Ай! – закричал мужлан, который привел сира Эр-вана к сараю, и бросился бежать. Толпа жалась в стороне, опасаясь подходить ближе, и мужлан врезался в самую людскую гущу.

– Что там? Что? – трясли и вертели его, а он лишь отбивался, пучил глаза и тяжело дышал.

Сир Эрван протянул руку и коснулся жесткой волчьей шерсти. Волк же сперва задрал губу, а потом тихо визгнул и затих под человечьей ладонью. А сир Эрван нагнулся к нему и что-то сказал еле слышно.

Он вышел из сарая, и волк ступал за ним, как привязанный.

И сир Эрван сказал:

– Никакой это не оборотень, и я не позволяю вам его трогать. Он лесной зверь и будет жить в лесу, а вы мои люди и будете жить там, где отведена вам земля.

Тут волк вырвался вперед и убежал, а сир Эрван сел на лошадь и поехал прочь.

После этого слух пошел, что сир Эрван даже с оборотнем легко совладал, и оборотень, едва завидев сира Эр-вана, тотчас превратился обратно в человека, пал на колени и умолял о пощаде. И сир Эрван помиловал его, но повелел отныне оставаться в волчьем обличье и не покидать леса.

Когда Жан де Монфор спросил Эрвана, что в этих россказнях правда, а что – ложь, и не пора ли уж и вправду им обоим начать верить небылицам, сир Эрван расхохотался и отвечал, что выдумка вся история, от начала и до конца, просто мужланы испугались волка, только и всего.

Другие рыцари и дамы восхищались смелостью сира Эрвана и наперебой зазывали его поохотиться. И только дама Азенор и еще один рыцарь по имени сир Вран не поверили этому рассказу.

Сир Вран был человек красивый и молчаливый; лицо у него было молодое, а взгляд – как у старика, и кое-кто поговаривал, что это верный признак коварного человека или же человека, проклятого феями, – но с Азенор он всегда держался ласково и осторожно: он даже дышал при ней вполсилы, словно от слишком глубокого вздоха она могла бы рассыпаться.

И неизменно, когда граф выезжал на охоту, сир Вран старался улучить минутку и побыть с дамой Азенор наедине.

– Верите ли вы тому, что рассказывает ваш супруг об этом волке? – спросил он как-то раз.

Медленно Азенор покачала головой:

– Спросила бы я у мужланов, но они правды не скажут. Муж мой говорит, что то был самый обычный волк. Но как, сир Вран, скажите на милость, получилось, что волк повиновался моему мужу? Неужто и впрямь некоторые звери до сих пор чуют в человеке запах Адама, поставленного Творцом над всей тварью царем и повелителем?

– Говорят, такое случается, но только при условии истинной праведности человека, – заметил сир Вран.

– Ах, сир Вран, к моему мужу такое определение не подходит! – сказала дама Азенор горестно. – Он славный рыцарь, прекрасный охотник и добрый вассал графа Жана, но назвать его человеком истинной праведности не решится даже тот, кто любит его всей душой.

– Отчего вы так говорите? – насторожился сир Вран.

– Что ж, вам открою – все равно, рано или поздно, эта горькая правда выйдет наружу, – молвила дама Азе-нор. – У меня нет детей от сира Эрвана. Уж это-то не тайна, хотя, видит Бог, я хотела бы, чтобы сложилось иначе. А сир Эрван каждый понедельник покидает меня и отсутствует до четверга; затем он возвращается как ни в чем не бывало и живет со мной добродетельно, и слушает мессу в воскресенье, так что я уж начинаю надеяться на то, что жизнь наша пойдет заведенным порядком. Но в понедельник он вновь уезжает из замка. И такое продолжается больше года.

– Вы предполагаете, что у него есть конкубина, которую он навещает неукоснительно? – спросил сир Вран.

Дама Азенор сильно покраснела, отчего внезапно сделалась совсем дурной на лицо, опустила глаза и шепотом сказала:

– Да.

– Нет ли средства узнать, кто она такая?

– Для чего?

– Лучше знать, чем не знать.

– По мне так, дело обстоит ровно наоборот: лучше не знать, чем знать.

– Почему?

– Кто знает – тот поневоле решает. А кто не знает – тому и решать не требуется.

– Желаете жить как живете?

– Ах нет, сир Вран, так жить, как я живу, мочи нет…

И поговорив так некоторое время, они разошлись, не приняв никакого решения. И сир Вран клял судьбу за то, что не смеет ничего советовать даме Азенор: она до сих пор ничем не показала, что считает его своим другом, и даже ни разу не взяла за руку.

Но даме Азенор глубоко запали в душу их разговоры: и ее сомнения в супруге, и ласковое обхождение сира Врана, и история с волком.

И вот, во вторник, когда сира Эрвана нечего было и ждать к ужину, Азенор распустила волосы и в одной рубахе уселась у чаши с водой. В чаше отразилось лицо, совсем как у дамы Азенор, только не такое бледное и без синевы под глазами. А когда вокруг ее рта начали проступать горькие складки, дама Азенор вертела пальцем в воде, и отражение, покачиваясь, возвращалось к прежнему виду – молодой и прекрасной девушки, лишь похожей на разочарованную и опечаленную женщину.

И стала Азенор говорить сама с собой.

– Отчего ты больше не смеешься?

– Оттого, что муж меня больше не любит.

– Да ведь четыре дня в неделю он тебя любит.

– Да, но три дня в неделю он пропадает неизвестно где.

– Для чего тебе знать, где он пропадает?

– Для того, чтобы эти дни он мог бы проводить со мной.

– У него могут быть причины так поступать.

– Он мужчина; единственная причина для него оставлять жену, если не идет война, – другая женщина.

– Неужели нет третьей причины?

– Может, и есть, да на ум ничего больше не идет.

– Обратись к графу, пусть вразумит твоего мужа.

– Граф на его стороне. Ничего худого он про моего мужа не скажет, даже если тот в чем-то и провинился.

– Спроси мужланов из Морвана. Уж они-то что-нибудь да разнюхали, куда он ездит.

– Мужланы на него молиться готовы. Никто из них и слова о нем дурного не скажет, хоть бы он держал десяток любовниц.

– Найми человека, чтобы проследил за ним.

– Во всей округе такого не сыщется, чтобы по доброй воле решился причинить зло сиру Эрвану.

– Да может, никакого зла и нет… Почему бы тебе считать, что он непременно творит измену?

– Даже ты на его стороне! – сказала своему отражению дама Азенор и с досадой выплеснула воду из чашки. – Один только сир Вран меня жалеет, а других друзей у меня, как кажется, и нет. И сама себе я тоже лютый враг.

С этим дама Азенор решила непременно выследить своего мужа и узнать, куда он ездит и чем занимается.

* * *

Вот уже четверг подходит к концу, а сир Эрван до сих пор не появился. Неспокойно даме Азенор; недаром она спорила со своим отражением в чаше: она любила сира Эрвана и тревожилась за него.

– Уж не случилось ли что-нибудь? – гадала она. – Уж не замужняя ли дама его конкубина? Вдруг явился ревнивый муж и нанес увечье моему неверному супругу? Или же то были братья девушки – кому пришлось бы по душе терпеть женатого любовника в постели сестры? Ведь это означает, что она никогда не сможет выйти замуж! Ах, только бы знать, куда он ездит! Я бы отправила слуг вызволять моего бедного сира Эрвана.

Наконец стемнело; и вот простучали по мосту копыта лошади, и сир Эрван, лежа лицом на лошадиной гриве, въехал в ворота замка. Одной рукой он слабо сжимал поводья, другая же свисала и болталась. Одежда на боку у сира Эрвана пропиталась кровью, был он бледный и почти не дышал.

Сбежались слуги и прислужницы; сира Эрвана снимают с седла и несут в комнаты, бегают туда-сюда с мисками и чистыми тряпицами, и несут горячую воду и холодную воду, и какие-то отвары и примочки, и пахнет раздавленной травой и струганной корой.

Дама Азенор не пачкает в крови свои белые руки, но только сидит рядом и смотрит, как мужа ее укладывают на постель, как разрезают одежду, и без того изорванную, и обмывают на нем раны. Рука сира Эрвана свешивается с постели, капля крови повисает на кончике его среднего пальца и долго, долго держится, созревая потихоньку, прежде чем все-таки упасть, стать пятном и быть размазанной суетливыми ногами прислужниц.

Вот наконец сир Эрван умыт, и кровь остановлена, и дышит он теперь ровнее и тише. Дама Азенор ложится почивать на краю большой кровати, а сир Эрван неподвижно лежит на другом краю.

Под утро проснулся сир Эрван и позвал свою жену.

Та тотчас открыла глаза, словно и не спала вовсе. Отчасти так оно и было, потому что всю ночь даме Азенор грезились различные ужасы, которые произошли с ее мужем.

– Вы очнулись, мой господин! – сказала дама Азе-нор, с чувством взяв его за руку и поднеся ее к губам. – Мы уже не чаяли увидеть вас живым.

– Откуда такие печальные мысли? – удивился сир Эрван. – И почему я связан? Мне трудно пошевелиться, как будто кто-то нарочно пленил меня и удерживает в неволе.

– Господь с вами, неужели вы не помните того, что произошло прошлой ночью? – всплеснула руками дама Азенор. – Конь привез вас в замок израненным с головы до пят, и кровь была повсюду на вашем теле и капала с пальцев на землю, и пусть святой Гвеноле уличит во лжи на Страшном Суде, если скажу сейчас неправду, но вы едва дышали и мы не чаяли наутро увидеть вас живым.

– Что ж, – немного поразмыслив, сказал сир Эр-ван, – это весьма возможно, потому что я действительно не помню, как возвращался в замок. А это верный признак того, что я был нешуточно ранен. Обычно-то у меня хорошая память, и я мог бы, закрыв глаза, наперечет назвать все ваши пальчики, моя госпожа, и на ручках, и на ножках, потому что у каждого из них собственное личико и характер.

И он потянулся к своей жене, но она отшатнулась и посмотрела на него со страхом. Такого раньше не случалось, и сир Эрван нахмурился.