Текст книги "Exit"

Автор книги: Елена Долгопят

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Долгопят Елена
Exit

Елена Долгопят

Exit

– Прозевали поворот, – сказал шофер.

– Какой? – спросили мы.

Шофер пожал плечами. Он и сам не знал, какой.

Мы уже час катили по узкой лесной дороге, и шофер жалел, что взялся нас подвезти, польстился на четырех болтливых девчонок из института математики. А что ж в лесу будете делать, деревья считать?.. Ах, на объекте!.. А что за объект?.. Ах, военная тайна!

Дорога дымилась дождем. Дворники скрипели по стеклу. Еловый лес с обеих сторон стискивал узенькую дорогу – казалось, она хрипит от удушья. И за час – ни одной машины.

Еще поворот. Шофер подал назад. Опята – прямо на обочине. Стволы елей в белом мхе. Желтые иглы пружинят.

Дорога еще уже. Вместо асфальта – бетонные плиты. Трава из трещин. И вдруг – пространство. Пустошь. Вышли, остолбенели. Что это?

Ни одного человека. И белые шары, как высохшие черепа. Мы – муравьи перед ними. Белые шары на узких, длинных скелетах зданий. Меж ребер растут кривые деревья, роняют желтые листья. В шарах провалы глазниц. Из глазниц вылетают черные грачи. Кричат, Кружат над пустошью. Страшно. Мы жмемся друг к дружке. Шофер нервно смеется:

– Это же брошенный объект, вроде того, куда вас распределили, только старый. Размонтировали внутренность, скорлупу оставили. Ее лес скоро съест.

Кривые деревья меж ребер зданий.

Едем назад. И снова по узкой, придушенной лесом дороге. Вдруг тяжелая машина навстречу. Не разминуться. Нырнули меж елей. Машина огромная, зеленый защитный цвет, военная машине.

– За ней! – кричит шофер.

Военная машина должна к тайному объекту привести. Куда же еще?

Объект был за бетонной стеной, Шофер нес высадил, ваял деньги, повеселел, просигналил прощально, укатил. А мы с направлениями к пропускному пункту, к часовому с винтовкой. Можно пройти?

В черноте Вселенной, пульсирующей, точно кровь у меня в жилах, в пульсирующей черноте Вселенной на своем точном месте плывет Земля, круглый шар, невидный на фоне Солнца, другого шара, раскаленного добела.

А наш белый гладкий шар покоится на высоком здании с бетонными стенами без окон. Здание начинено электроникой новейших, секретнейших систем. Электроника связана с главным – с шаром. Шар делает то, чего не дано нам, – он ловит дыхание Вселенной. Электроника помогает в формуле выразить живой звук Космоса.

А еще мы пишем формулы, предсказывающие Космос будущий. Мы строим модели возможных метеоритных дождей. И кто бы угадал в длинном списке чисел на зеленоватом экране дисплея майскую грозу, которую поэты тщились передать словами... Мы ловим шаром движение жизни, мы останавливаем его и делим на числа, а из чисел складываем новую жизнь, очень похожую на настоящую.

И мне нравится эта работа. Секретная работа, важная.

В это здание никто не войдет просто так, даже из живущих в нашем секретном городке, за бетонной стеной, к которой нас подвез когда-то шофер... В наше здание, осененное шаром, нужен специальный пропуск, И не только на вход, но и на выход.

И мы очень гордимся.

Единственное, от чего я лично устаю – постоянное искусственное освещение, – окон-то нет. Слишком высокие потолки, почти невидные. И зеленое мерцание дисплеев. Куда не повернешь голову – зеленое мерцание. Будто я на дне морском. Я устаю, и поэтому всегда тороплюсь на выход, на улицу, под живое небо, да и девчонки тоже торопятся. И поэтому мы очень удивились, когда заметили, что некоторые сотрудники остаются. Не уходят с работы вместе со всеми, а остаются.

Как они выносят это вечное зеленое мерцание и искусственный свет?

К несчастью, скоро я поняла, в чем дело. Не повезло.

Очень хорошо помню, что была пятница. Прекрасное настроение в предчувствии выходных. Мы сбежали по лестнице к выходу, я полезла в сумочку за пропуском и – не нашла его. Часовой стоял каменный и не пропускал меня. И мне так стало страшно, как ни разу в жизни. Я по-настоящему поняла тогда, что такое страх. Липкий, засасывающий.

– Мы подождем тебя, – сказали девчонки, пройдя со своими пропусками мимо часового, – ты его в зале оставила, поищи.

Я кивнула и бросилась в зал.

Пропуска не было. Не было. Не было. Нигде. Ни в ящиках стола, – летели на пол распечатки, записи. Ни в шкафу с белыми нашими халатами, а больше и негде было искать. Мерцали зелеными числами дисплеи.

Я бросилась вниз. Стоял каменный часовой. Девчонки уходили: я видела, как они уходили в черноте наступающей ночи.

В зале меня усадили за стол, выдвинутый из-под дисплея, организовали чай.

– Вот и у нас так вышло, – утешали меня и угощали чаем. – Вот так и у нас вышло... – печальные, качали головами.

– И никуда не выходите?!

– Никуда.

– Да как же?!! Как же это быть может?!!

– Тихо, тихо, – успокаивали меня. – Так уж случилось...

А я захлебывалась в истерике.

Но шло время. День, второй. Я притихла, хотя и не могла поверить в этот кошмар. Поверить в него не могла, но он был. Вернее, я была в нем.

Еду нам приносили. Я передавала с девчонками какие-то заявления начальству, чего-то требовала, искала каждый день потерянный пропуск, страшно похудела, но не верила, не верила в этот кошмар. Пока не подошел незаметно Новый год.

– Как Новый год?! – обалдела я. – Какой Новый год? Была же осень?

– Да ведь зима. Зима уже, – тихо сказали девчонки, переглянувшись.

Они оставили нам огромный торт и еще что-то. И ушли. И мы остались одни. Надолго, на долгих пятнадцать дней, объявленных выходными щедрым нашим начальством.

Зима, ошалела я, зима.

Я села к дисплею, и зеленые числа подтвердили – зима. Я научилась уже понимать их язык. Мои числа даже рассказали, какая там зима. Морозная. Снег скрипит. Ночь. Тихо, и движутся над Землей Звезды. Числа рассказали о зиме, точно я в ней, в зиме, побывала. И я заплакала, и поняла, что зимы мне не видать.

Меня утешали. Потом мы ели торт и пили чай. Потом все уснули в своих креслах перед мерцающими дисплеями. А я нет.

Я села в эту ночь писать программу. Я решила написать программу человека, ребенка... Разложить его жизнь на числа. Proc Lopushok. Лопушок...

Всю ночь я работала, измучилась вконец и уснула. Очнулась сама не знаю от чего. Смотрю – и все уже проснулись. Глядят на меня удивленно. Я не понимаю, отчего они так глядят, и вдруг слышу – писк. Слабый писк из моего стола, под дисплеем.

Открыла я дверцу стола, а там – ребеночек – Лопушок.

– Лопушок, – засмеялась я.

Все удивились. Охали, трогали его, пищащего, осторожно.

Не знали только, чем кормить, а ему как-то и не нужна оказалась еда видно, мой просчет в программе, и без еды рос, да так быстро, – за три дня как за три года. Сообразительный мальчуган, на второй день уже лепетал что-то. И не капризный, играл сам по себе тихонечко. Нарядили мы его в чей-то свитер. Смешной. А меня мамой назвал. Сам. Никто его не учил.

На четвертый день смотрю, где мой Лопушок? Нет нигде. Бросилась искать. С ног сбилась. Глядь, а он за дисплеем сидит, за проводами, напевает что-то. Я испугалась, как бы током не ударило. Лопушок, зову, иди скорей сюда, к маме. Он улыбается и идет, а за собой какой-то мусор тащит.

Я Лопушка на руки подхватила, а про мусор говорю: брось. Он бросил послушно на пол. Гляжу. Батюшки! Да это же пыльные наши пропуска! И как они за дисплей закатились?

Мы поначалу даже не поняли, что может быть такое счастье, такое чудо на Новый год. В шоке стояли. А как дошло – закричали, обрадовались, зацеловали Лопушка (но прежде каждый свой пропуск цепко схватил). И, наконец, все еще не веря в освобождение, пошли к выходу. И я с Лопушком на руках.

На выходе часовой. Все в очередь. Протягивают в дрожащей руке пропуск. Часовой смотрит – пропускает. Глазам не верится, ей-Богу. Вот и моя очередь. Протягиваю пропуск. Часовой смотрит. Я иду. Он вдруг:

– Стоп. А этого где пропуск?

– Кого?

– Мальчика.

– Да какой же у него может быть пропуск?

– Такой. По которому сюда прошел.

– Да он не проходил.

– Ну вы мне голову не морочьте.

Отошла я с Лопушком в сторону. Опустила его на пол. Держу за руку. Смотрю. Все уж вышли. Не глядя на меня, отводя глаза. Одни мы с Лопушком остались.

Взяла я снова Лопушка на руки и пошла в зал.

Такая пустота внутри, вакуум космический. А Лопушок словно понимает мое состояние, молчит, обвил мне шею ручонкой и дышит тихонечко.

Поднялись мы в зал. Села я в кресло, к дисплею. Лопушок на коленях у меня задремал. А я от тоски программу стала сочинять. Себя. Proc I. Я. Долго сидела. Может три дня, может пять. Себя нелегко на числа расписать. Много о себе подумать надо, решить, понять, а не поднять, так догадаться... Но все же сочинила я программу.

Включила – работает. Бегут числа.

Подключила я программу в банк данных, подключила, – и вдруг чувствую...

Снегом пахнет! Ей-Богу! И мороз щеки щиплет. А в глаза – свет солнца. Яркий. А Лопушок у меня на руках плачет, дрожит – от холода. И стоим мы на снежной дорожке в лесу, а перед нами домик, и окошки светятся.

Я уж, когда мы в отворенную на наш стук дверь входили, оглянулась, – и как будто мелькнул в светлом небе зеленый экран дисплея с рядом бегущих чисел. Или то просто звездочка мелькнула?

Когда-нибудь объект устареет, и его размонтируют. Объект размонтируют, и исчезнет наш мир – порождение бегущих по мерцающему экрану чисел. Исчезну я с Лопушком. Останется пустая оболочка шара. Как голый череп. Из дыр в шаре будут вылетать стаи черных грачей, пугать редких грибников.

Но это еще не скоро.