Текст книги "Йольские забавы (СИ)"

Автор книги: Елена Чаусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава 4

Окончательно завершив осмотр тела, Кайлен снова изящно обогнул данное им обещание, выйдя из комнаты помыть руки. И тем самым избавил себя от необходимости одевать Сорина обратно и складывать в приемлемое положение его голову и переломанные руку и ногу. Поскольку Ионел с Шандором занимались этим в его отсутствие, а он обещал, что покойного никто не будет трогать только в его присутствии.

Столкнувшись на обратном пути с Николае, Кайлен сообщил, что они закончили, и договорился съездить на то место, где тело с утра нашли. Но уже после обеда, разумеется. А до того они вполне могли успеть поговорить с молочницей Юликой, к которой снова направились всей толпой.

У нужного им дома в сугробе возился пацан лет этак десяти, да так усердно, что уже был похож на снеговика, облепленный снегом с ног до головы.

– Здрась-сьте, дяденька Ионел! – радостно поприветствовал он, вывалившись из сугроба прямо им под ноги. – А эт с вами кто?..

– А это полиция из Кронебурга, – серьезно ответил Ионел.

– Эт из-за Сорина, штоле, приехали?

Ионел важно кивнул.

– Это капитан Фаркаш, а это господин Неманич, – представил он выдающихся гостей. – Мы пришли с тетушкой Юликой поговорить.

– Здра-а-асьте-е… – протянул пацан, тут же радостно воскликнул: – Ого! – и побежал в дом, выкрикивая по пути: – Ба! Ба-а-а! Там к тебе господа полицейские! Ба! Прям с города!

Время было обеденное, так что Юлика встретила их между печкой и кухонным столом, где сновала вместе с невесткой, собирая все к обеду. Женщиной она была весьма бодрой и совсем не выглядела старой, невзирая на трех внуков, которые крутились под ногами у бабки и матери, норовя стянуть со стола если не кусок хлеба, то хотя бы луковицу.

– Богородица Пресвятая! – всплеснула руками Юлика, увидев всю их делегацию. – А я ж думала, врет этот шельмец маленький! Да чего ж вы сюда-то! Да вы вон в каса маре, как для гостей положено… Я сейчас там на стол соберу!

Кайлен отрицательно помотал головой.

– Нас у Андры к столу ждут, а к вам мы только по делу, ненадолго, – решительно отказался он, прекрасно зная, как трудно может быть выбраться из пучины сельского гостеприимства. Особенно если гости такие «важные». Прежде чем они ушли от мельника, их успели позвать к столу четырежды, все, включая мать покойного Сорина. Но Кайлен был непреклонен.

– Все равно вы проходите вон туда. Ионел, ты проводи гостей! Я сейчас!

В каса маре, как водится, все было очень нарядно, так, что аж в глазах рябило: расшитые розами подушки, расшитые розами полотенца, висящие на ковре, на котором, разумеется, были вытканы розы. Покрывала в розах. Скатерть на столе – с розами по кайме. Крученые из ткани и бумаги розы украшали рамку особо ценного образчика светописи: общего семейного портрета, делать который, разумеется, специально ездили в город. По столь торжественному случаю вся семья, разумеется, была одета в выходные наряды… вышитые розами. Хорошо хоть светопись была не цветная. Это единственное серое пятно среди окружающего разгула всех цветов радуги успокаивало глаз.

Юлика вошла буквально через минуту, торопливо вытирая руки о передник.

– Капитан Шандор Фаркаш, – представился Шандор, привстав со стула.

– Да вы сидите-сидите! – замахала на него руками Юлика и уселась напротив.

– А это господин Неманич, – представил Шандор Кайлена. На этот раз без «специалиста»: Юлика и так была сражена гостями в самое сердце. Кайлен коротко кивнул.

– Вы ж про Сорина спросить хотите?..

– Да, расскажите все, что сможете припомнить, – попросил Фаркаш. – Даже если вам покажется, что это неважно. Может, следы какие-то видели рядом? Предметы?

– Да какие следы, там все снегом замело! – махнула рукой Юлика. – Почитай, до самого утра мело без перерыва… И темень же еще стояла! Нынче, под Брумалию, светает поздно…

Кайлен усмехнулся: его неизменно забавляли старые ромейские названия и термины, тут и там возникавшие в румельском языке почти без изменений, разве что с другим выговором, причем чаще всего – именно в деревнях. Тут, к примеру, до сих пор называли новолуния «календами», а полнолуния – «идами». А зимнее Солнцестояние вот было Брумалией, хорошо, не Сатурналией… Хотя в городе праздник всегда называли Йолем, на фрезский манер. Удачное короткое словечко быстро прижилось у всех пестрых народов, населявших Семиград. Им даже в холмах иногда пользовались. Только румельские крестьяне по привычке хранили верность памяти давно ушедшей Империи.

– Как же вы его разглядели, среди темени-то? – тем временем уточнил Шандор.

– Да сама не знаю, как! – Юлика всплеснула руками. – Гляжу: из-под снега торчит что-то, я фонарем туда посветила, гляжу – рука… Ох, страху набралась! А ну как стрыгой из сугроба выскочит!

– Стрыгои по сугробам не прячутся, – утешил ее Кайлен.

– Да мне ж откуда знать! – Юлика вздохнула. – А следы там если и были какие – так все замело потом. Там и крови-то сперва видно не было под снегом. Я гляжу: не шевелится, вроде… Ну, думаю, авось, не стрыгой. Так надо ж откопать! Вдруг живой еще! Кто ж знал… Я снег разгребла маленько, а там черное все… ну, красное, но темень же! Все черное от крови, сплошь, как в Сорине и осталось-то ее хоть сколько-нибудь…

– Как именно он лежал? – спросил Фаркаш.

Юлика нахмурилась и принялась сосредоточенно показывать, поводя в воздухе руками.

– Ну, дорога, значит, вот тута… а он вот этак на обочине ногами к ней, наискось… шага три там от дороги было, наверное…

– И на дороге тоже никаких следов крови нигде не было? – поинтересовался Кайлен. – Только на обочине под снегом?

– Да, мож, и были… так темень! Я не видала точно. Вы у Николае спросите, мож, он видел, когда Сорина забирал… – тут она решительно набрала воздуха в грудь и выпалила: – Вы расследуйте, конечно, только все одно это приколич, оборотень!

«Так вот от кого эти слухи пошли!» – обрадовался открытию Кайлен. Шандор попытался сохранить невозмутимую физиономию, но вышло у него не очень, и он заметно скривился.

– А почему вы так решили? – дружелюбно поинтересовался Кайлен у Юлики.

– Ну а кто еще⁈ Чтоб этак живого человека подрать за просто так! Всем известно, что приколич, если уж где завелся, овец поест, а людей, ежели встретит – задерет из лютой звериной зависти к тому, что не выпала им его страшная доля…

– Жуткие твари, – сочувственным тоном сказал Кайлен, глянув на совсем уж выразительно перекосившуюся физиономию Шандора. – Но, говорят, они самоходок очень боятся… Если что, будем его моей самоходкой отпугивать.

– Думаете, поможет? – очень серьезно спросила Юлика.

– Точно поможет, – заверил Кайлен, с трудом удерживая серьезное выражение на лице. – Я проверял.

Когда они вышли от Юлики, Шандор нарочно приотстал от Ионела, ведущего их к дому бабки, и потянул Кайлена за собой за рукав только для того, чтобы сообщить ему зловещим шепотом:

– Я вас, Неманич, когда-нибудь придушу, честное слово…

– Из лютой звериной зависти? – тихо спросил Кайлен и весело фыркнул в кулак.

* * *

У места смерти Сорина они были часам к трем. Кайлен попросил остановить телегу, до него не доезжая, чтобы по уже натоптанному и наезженному еще сильнее не ездить и не топтать – может, какие-то следы все же сохранились. Снег их, в конце концов, держал порой лучше грязи, особенно свежий, который сильно укатать еще не успели. В этот раз поехали без Ионела: бабка его не отпустила, сказав, что ей тоже помощь нужна, а они как-нибудь сами вдвоем управятся. Николае же, по счастью, оказался не слишком любопытным и с Кайленом и Фаркашем смотреть на «городское расследование» не потащился, оставшись у телеги. И можно было обсуждать все напрямую без посторонних ушей.

Погода по-прежнему стояла ясная и морозная, задавая Кайлену воодушевляющий настрой. Нет ничего лучше для жителя холмов, чем по-настоящему летняя погода летом, весенняя весной, осенняя осенью и зимняя зимой. Любое из состояний природы в своей кульминации истекало и искрилось совершенно дармовой энергией, которую можно было черпать прямо из воздуха. И перед Солнцестоянием, на пике зимы, это ощущалось особенно сильно. Даже летний двор находил в темной половине года свою прелесть, а Кайлен, которому повезло соединить в себе обе линии магии эс ши, мог равно пользоваться преимуществами как зимы, так и лета. Хоть и в меньшей степени, чем чистокровные жители холмов.

А после обеда у Андры расположение духа у Кайлена было и вовсе уж замечательное. Во-первых, кормили, хоть и по-деревенски просто, но вкусно: ведьмы всегда умеют готовить, а хорошие ведьмы умеют прекрасно. Во-вторых, Кайлен сперва имел удовольствие наблюдать, как Мария хлопочет вокруг стола, ловко и проворно, а потом в конце концов перехватил ее за руку и усадил рядом с собой на лавку, потребовав:

– Сядь и поешь сама, у всех руки есть, они сами себе все положат… А если тебя вдруг паче чаяния беспокоит, что лично моей господской заднице придется надорваться, самостоятельно себя обслуживая, то сиди тут, рядом, мне так приятнее.

Мария хихикнула и принялась накладывать ему еды в тарелку. А он, воспользовавшись ситуацией – непристойно хватать ее под столом за коленки, от чего Мария хихикала еще задорнее и возмущенно пихала его локтем в бок. Все это – и застолье, и его заигрывания – разумеется, тоже было продолжением зимнего праздника плодородия. И придавало сил не меньше, чем вчерашние безумные развлечения в холмах. Так что к делу Кайлен приступил с большим энтузиазмом.

– Здесь, – объявил он, когда они, стараясь держаться обочины, дошли до того места, где снег был разрыт у дороги и изрядно утоптан вокруг. Сугроб и правда был изрядно залит потемневшей уже кровью, а вот на дороге следов не было. Кайлен даже лупу достал и осмотрел все вокруг тщательно. – Мы знаем, что он не тут умер. Его уже после смерти волокли, мы это знаем, причем волокли изрядно, аж ногу вывернули и руку в третий раз сломали… учитывая, сколько с него крови натекло, должны остаться следы. Если на дороге их нет – значит, волокли не по дороге.

– По снегу из-за деревьев? – резонно предположил Фаркаш. Он все еще дулся за шутку с самоходкой и отвечал мрачно и односложно.

– Разумеется, – кивнул Кайлен. – Юлика была права в том, что снега тут намело изрядно, тело почти целиком засыпало. Но ты, Шандор, вон туда глянь, – он указал пальцем на снег перед собой правее места, где они стояли. – Что видишь?..

– Следы. Заячьи, – безошибочным взглядом охотника определил Шандор.

На снегу виднелась цепочка неглубоких продолговатых ямок. Их почти занесло снегом, и края были размыты и сглажены свежевыпавшим снежным покровом, и все же они явно виднелись до сих пор.

– Ну вот. А след от того, что тело приволокли, где тогда? – Шандор хлопнул себя по лбу и недовольно глянул на Кайлена. Похвалить мешала задетая гордость, признать, что медленнее сообразил, тем более. – Вот эта ложбинка, которая влево идет – и есть след. И если мы по нему пройдем, может, нам повезет увидеть следы нашего убивца возле места убийства…

Отсюда тот, кто подрал Сорина, вернулся назад по тому же следу, по которому тело волок, а вот дальше – вполне могли попасться его следы отдельно. Такие же полузаметенные, как заячьи, и, тем не менее, по ним можно было что-то сказать, так же как можно было отличить следы зайца от следов куницы или лисы.

Кайлен полез в сугроб первым, прекрасно зная, что провалится на рыхлом снегу куда выше уровня сапог, а также устроит не меньший бардак, чем там, где Сорина откопали. Поэтому он пошел рядом с ложбинкой, на том расстоянии, на котором до нее можно было дотянуться, но сама она осталась неповрежденной.

– Давай-ка проверим, на всякий случай – сказал он, отойдя чуть подальше, наклонился и стал разгребать руками снег в ложбинке. Кровавое пятно ему удалось отрыть с третьей попытки, но все же он нашел. И было оно достаточно крупное и безошибочно опознаваемое. – Отлично, значит, правильно идем, – обрадовался Кайлен и зашагал дальше, медленно, проваливаясь в снег выше колена. У Фаркаша даже в человеческом обличье куда ловчее получалось, так что на середине пути он Кайлена обогнал и смог наконец первым обнаружить очередной след.

– Там две ветки сломаны, – сообщил он, стоя в сугробе под молодым вязом и глядя наверх. – Сажени полторы от земли, может, чуть больше… – определил он, прищурив один глаз.

Кайлен подошел поближе к дереву и выразительным жестом поднял руки вверх. От кончиков его пальцев до обломанных веток оставалось еще порядочное расстояние.

– Сам вижу, – пробурчал Фаркаш. – Никакой это не одержимый. Одно дело – когти на руках отрастить длиной с палец, это и я могу. И совсем другое – в два раза целиком вырасти.

– Давай наверняка проверим, подсади-ка меня повыше…

Шандор взглянул на него мрачно.

– Теперь я вам, Неманич, еще и табуреткой работать буду?

– Ну а какие у тебя еще варианты? Можем, конечно, в деревню прокатиться за лестницей и обратно…

– Никаких у меня вариантов, но мне не нравится. Как и самоходка ваша, – ворчливо ответил Фаркаш и подставил Кайлену сцепленные в замок руки, чтобы он мог добраться до уровня веток.

Кора кое-где была ободрана, и самое главное – на ней, как и на ветках, виднелись темные пятна. Кайлен отколупал пару кусков коры в тех местах, где они были особенно заметными, и спрыгнул вниз, взметнув немного снежной пыли.

– Кровь? – спросил он, протянув свою добычу Шандору. Тот поднес кору к лицу, принюхался и кивнул:

– Кровь, человеческая.

– Всегда было интересно, как она для тебя вся по запаху различается…

– Ну, вы же козу от бабы по запаху отличить можете?.. – пожал плечами Фаркаш. – Вот и тут разница не меньше. Просто вы ее не чуете.

– Давай сюда. Я еще, когда вернемся, сравню с тем, что мы из головы Сорина вытащили, на всякий случай. Хотя и так уже понятно…

Пока он тщательно заворачивал кору в платок и убирал в карман, Шандор успел осмотреться под деревом внимательнее и найти новые следы на снегу. Они были человеческие и вели неровной, петляющей цепочкой обратно к дороге, только в другую сторону, чем та, откуда они только что пришли.

– Он бежал, от дороги сюда, – определил Шандор. – А тут его нагнали и убили, это тоже разглядеть на снегу можно. И кровь, если раскопать, наверняка найдется. Хотя мы с вами уже половину затоптали, Неманич, не хуже крестьян, но да шут бы с ним… – Он пошел вдоль следа, внимательно разглядывая его и все вокруг, и Кайлен потянулся за ним. – Бежал быстро, не разбирая дороги. Да и чего там разберешь в темноте в метель?.. Вот тут ветки обломал, здесь – упал, но успел встать и побежал дальше. А тут – почти упал… А вон и дорога.

Выбрались из леса они заметно дальше, чем вошли в него. И здесь вполне можно было разглядеть, среди парочки свежих утренних следов от колес, как по дороге уходят вдаль полузаметенные следы Сорина, заметно петляя из стороны в сторону.

– Все-таки правильно мне Берта сказала, – задумчиво изрек Кайлен. – Очень опасно шляться пьяным в метель.

– Вы, Неманич, ночью в лесу скорее сами кому-нибудь голову оторвете, чем наоборот.

– Спасибо, Шандор, мне приятно, что ты обо мне такого лестного мнения.

Фаркаш недовольно фыркнул.

– Что ж, следы жертвы у нас все-таки имеются, – постановил он. – А вот чего у нас до сих пор нет и не предвидится – так это хоть каких-нибудь следов того, кто его убил.

* * *

– Николае, а что это за лесорубы, с которыми Сорин пьянствовал по ночам? – спросил Кайлен, когда они вернулись обратно к телеге.

Николае поморщился и махнул рукой.

– Да пришлые они, с города… Но не с Кронебурга, с гор, с Буштеня. Тамошний торговец здесь землю выкупил и лес их рубить пригнал.

– Интересно как! – оживился Кайлен.

После того, как они увидели, какого роста существо убило Сорина и ни единого следа убивца не нашли, было уже почти очевидно, что шастает тут, возле деревни, озлобленный дух, скорее всего, лесной. И лесорубы, вторгшиеся в лес, были вполне подходящей причиной для того, чтобы он настолько озлобился. Еще одной причиной был канун Солнцестояния, самое мрачное время года, в которое опасно заигрывать с природными силами совсем не стоило. Для того, чтобы картина окончательно сложилась, не хватало еще одного компонента: подпактного колдовства, намеренного или случайного. Потому как для того, чтобы настолько довести духа простыми, немагическими действиями – нужно было, пожалуй, всю ближайшую к деревне гору полностью лысой оставить, без единого деревца. Да и то все могло куда менее страшным образом повернуться.

– Я не знаю, на кой Сорин с ними связался, – проворчал Николае. – Не связался бы – авось, живой был… Уж по лесу бы среди ночи не шлялся точно… Плотят-то они за еду, за подмогу какую, конечно, хорошо, хозяин у них не жадный. Вон и Юлика, как про Сорина нам сказала, все равно к ним поехала с молоком, говорит, днем-то, небось, не страшно… Плотят же! Вот только люди бедовые…

– Драки затевают? – предположил Фаркаш.

– Драки, гулянки… – Николае вздохнул. – Ладно бы только у себя там на вырубке, так ведь и в деревне то и дело! Как у них отдых – так все. И наших парней вон, тоже с собой тащат… Сорин, конечно, и сам дурень, а все ж жалко…

– Съездить бы к этим лесорубам поговорить, – задумчиво сказал Кайлен.

– Вы, конечно, как хочете, а я на ночь в лес нынче не ездок, – тут же напугался Николае. – Темнеет рано сейчас, дело к закату уже! Не поеду.

– Да не гоню я тебя никуда, – успокоил его Кайлен, хлопнув по плечу, и забрался на телегу. – Обратно в деревню поехали. К лесорубам мы завтра сами доберемся.

Фаркаш немедля состроил недовольную физиономию, понимая, что Кайлен на вырубку на самоходке собрался. Будет уговаривать на телеге ехать, хоть бы и с Ионелом, а не с кем-то еще из деревенских. «Ладно, завтра разберемся», – лениво подумал Кайлен и весь недолгий путь назад наслаждался погодой и тем, как солнце, медленно уползая к горизонту, начинает золотить заснеженные деревья. Набирался сил. С каким именно духом им придется дело иметь, пока было совершенно непонятно, так что Кайлен почел за лучшее готовиться к худшему и собирал всю энергию, до которой мог сейчас дотянуться: не помешает.

Остановились они на самом краю деревни, Фаркаш попросил, сказав, что дальше они сами дойдут, потому что им переговорить нужно.

– Ты что задумал? – спросил Кайлен, едва Николае отъехал от них подальше.

– В лес схожу, – деловито ответил Шандор. – Гляну, что там творится, может, чего полезное узнаю, особенно когда стемнеет.

– Уверен, что одному идти стоит?

– А что, вы за мной на двух ногах в снегу по пояс полночи бегать будете? – ехидно поинтересовался Фаркаш.

– Ты бы поужинал хоть сперва…

– Тут зайцы в двадцати минутах ходу прямо через дорогу скачут, уж как-нибудь не оголодаю.

– И то верно, – согласился Кайлен, вздохнув. Еда из котелка в доме, конечно, было куда как надежнее той, что по лесу сломя голову от тебя убегает. Но раз Шандор верит в свои охотничьи способности, кто он такой, чтобы сомневаться?

– Хорошо бы посмотреть, что там делается, и сейчас, пока еще не стемнело, – рассудительно пояснил Шандор. – И потом, уже ночью. И не человечьими глазами.

– Ты только подальше от деревни перекидывайся, чтобы после рассказов Юлики тебя тут ловить с барабанами и факелами не начали.

– А чего это вы так за меня беспокоитесь, Неманич? Стыдно, что ли, стало за ваши шуточки?

– За мои шуточки, Шандор, мне не бывает стыдно никогда, – серьезно ответил Кайлен. – У меня от такого эбед может испортиться. В смысле, все мои штучки, вместе с дрючками. А они нам сейчас особенно сильно могут пригодиться в полной целости и сохранности.

Фаркаш хмыкнул.

– Будете мне сегодня спать мешать, обеспечивая себе высокую сохранность штучек и дрючек, точно придушу, – пообещал он, вполне добродушным, впрочем, тоном, и зашагал от деревни обратно в лес.

Глава 5

– А капитан где? – первым делом спросила бабка Андра, стоило Кайлену войти за порог.

– Кое-что еще разузнать пошел, к ночи вернется.

Бабка посмотрела на него с большим сомнением:

– Нешто он дурнее вас, по ночам нынче шлендаться?

– Нет, опаснее, – усмехнулся Кайлен и, сочтя это достаточным объяснением, принялся снимать пальто.

Андра покачала головой, но развивать тему Фаркаша не стала, увидев его неразговорчивость, а вместо этого продолжила беспокоиться обо всей остальной безопасности.

– Но вы потемну не ходите, – велела она. – Садитесь-ко прямо сейчас за стол, а потом я вам завтрак соберу – и к сестре в дом пойдете. Сразу вместе с Марией. А то начнете тут середь ночи шнырять туда-сюда…

– О чем разговор? – спросила Мария, которая как раз вошла в дом с двумя ведрами воды и услышала только последнюю фразу.

– О том, что мы сейчас ужинаем, а потом сразу идем с тобой в дом к твоей внучатой тетке, – пояснил Кайлен. – Чтобы по улице не ходить, когда стемнеет.

Мария залилась румянцем и потупилась. Кайлена ужасно умиляло это ее непременное смущение в чьем-нибудь присутствии, притом что наедине она уже давно не смущалась совершенно. Он забрал у нее оба ведра по очереди, потому что она так с ними в руках и стояла, поцеловал ее в щеку и отнес воду к печке, где ей положено было быть.

– От же дожила к старости! – радостно восхитилась Андра. – Господа с города мне по дому работу делают!

– Еще и княжеского рода, – добавил Кайлен.

– Красота! Но вы все равно давайте за стол садитесь, гость все-таки. И стряпать не умеете.

– Я кофе умею варить, – похвастался Кайлен.

– Не люблю я его, этот кохфей ваш, а на старости лет и вовсе вредно, – отмахнулась бабка. – А то б, конечно, не отказалась, чтоб мне князья кохфей варили. Кто ж откажется?

Следом за Марией пришел Ионел с дровами и запасами из погреба к ужину и тоже уселся за стол. Они так же весело говорили про все подряд, забавное, обычное и необязательное. И так было лучше всего, когда где-то в лесу поджидала настоящая нешуточная опасность. Беспрерывно бояться – только хуже делать.

А потом они пошли в дом сестры Андры, получив с собой целую корзинку снеди к завтраку. Потому что с утра под Брумалию темень стоит и нечего шнырять. Когда веселый дух общего застолья улетучился, вид Марии сразу сделался задумчивый и даже, вроде бы, немного печальный.

– Ты чего? Боишься? – спросил ее Кайлен, едва они зашли в дом.

– Я ж ведьма, нешто мне нечисти бояться? – уверенно возразила Мария.

– А в чем тогда дело? – спросил он, притянув ее к себе за талию, и погладил кончиками пальцев по щеке.

– Так, думаю всякое… – она слегка нахмурилась.

– Может, поделишься?..

– Потом, – ответила она, мотнув головой. – Обещаю, потом скажу. Не хочу сейчас. Сейчас хочу, чтобы ты меня поцеловал.

Такие просьбы Кайлен был готов выполнять незамедлительно и сколько угодно. Поэтому они даже керосинку не зажгли, так и остались в темноте в подступающих сумерках. Кровать тут располагалась прямо за печкой, которую к вечеру еще раз протопил Ионел, так что было не просто тепло, а даже жарко. В самый раз, чтобы без сожалений поснимать с себя всю одежду, которая мешает только.

Все же вчера Кайлену этого не хватило, он сейчас очень явственно ощущал. И еще – что здесь, с Марией, даже лучше, чем вчера, невзирая на то, что там все было пронизано древней магией холмов. Зато здесь и с ней он хотел сейчас быть целиком и полностью, а это для успешных ритуалов плодородия, возможно, важнее всего остального.

И еще она была прекрасна. И этим запахом ромашки и череды от длинных каштановых локонов. И своей совсем не аристократической ширококостностью – свидетельством того, как крепко она стоит на земле, вырастает прямо из нее, будто молодое крепкое деревце. И своим трепетным смущением при других, и своей откровенной пылкостью с ним наедине – такой сильной, что от нее бы, пожалуй, можно было поджечь позабытую ими керосинку.

Кайлен искренне восхищался каждой женщиной, которая привлекла его внимание, не важно, оказывались они в итоге в одной кровати или нет. Он восхищался Эйлин, которая держала с ним дистанцию тщательнее, чем солдаты в парадном строю – потому что она считала, что главе Надзора Кронебурга не следует путать служебное с личным ни при каких обстоятельствах. Он восхищался Надой, липовской дворянкой, замученной до полусмерти своим мужем-алкоголиком. Когда тот все-таки умер, свалившись с крыльца собственного дома и свернув шею, у нее даже сил этому обрадоваться толком не было.

Фаркаш некоторое время подозревал Наду в том, что она его сама со ступенек столкнула, но Кайлен его заверил, что она была на это просто неспособна: на такое требуются хоть какие-то воля и решимость, которых у Нады вовсе не осталось. Худая и какая-то посеревшая, будто выцветшая, она последовательно посещала все приличествующие кронебуржским дворянам мероприятия, шурша черным траурным платьем, и тихо незаметно сидела там в углу. Выделялись в ее внешности только огромные светло-серые печальные глаза на изможденном лице. Кайлен тщательно ухаживал за ней каждый раз, когда они встречались, она каждый раз делала вид, что не замечает этого и принимает за обыкновенную вежливость.

– Что ты в ней только нашел? – как-то раз спросил его Вирджилиу, молодой румельский дворянин, наследник хорошего состояния и большой любитель светского веселья. – Вокруг множество красавиц, еще и помоложе.

– Не бывает некрасивых женщин, Вирджилиу, – серьезно сказал ему Кайлен. – Бывают только несчастные.

– Хочешь сказать, все красавицы счастливы?

– Нет, еще бывают те, у кого неплохо получается скрывать, что они не слишком счастливы…

Вирджилиу тогда, по всему, счел высказывания Кайлена странной благоглупостью. И передумал только через полгода, когда, вернувшись из путешествия, обнаружил, что Нада из затравленной жизнью женщины превратилась в изящную красавицу. И очередь мужчин на утешение несчастной вдовы стоит вовсе не из-за наследства – которого у нее толком не было – а только из-за ее очарования.

На ухаживания Кайлена она так и не ответила. Достаточно оказалось самого по себе того факта, что за ней несколько месяцев кряду ухлестывает один из главных дамских угодников Кронебурга. И настойчиво продолжает, невзирая на то, что она его игнорирует. Ей этого хватило, чтобы снова поверить в себя. Нада была умной женщиной – Кайлен всегда безошибочно выбирал исключительно умных и талантливых – поэтому еще через полгода как-то раз подошла к нему и спросила:

– Скажите честно, господин Неманич, вы тогда это делали, чтобы поддержать меня?

Он улыбнулся и отрицательно помотал головой:

– Нет, чтобы поддержать вас, я всего лишь был слишком для самого себя настойчив. Обычно, если мне отказывают, я отвязываюсь намного раньше… Но вам я был просто обязан доказать, что вы прелестны.

Ее польщенный и благодарный взгляд Кайлен помнил всегда. И продолжал восхищаться ей всегда, когда видел, даже если она была вместе со своим вторым мужем – значительно более приятным человеком, чем первый. А еще Нада была идеальным примером того, что никакая сила эбед не способна заставить человека сделать то, чего он не захотел делать. Или захотел не делать. Все человеческие легенды как одна утверждали, что эс ши способны очаровать и соблазнить любого. Людям слишком нравилось в такое верить, но это было неправдой.

Самим жителям холмов эбед был нужен для того, чтобы чувствовать друг друга, обмениваться ощущениями и переживаниями, не произнося слов. Эс ши всегда могли выбирать, насколько глубоко им воспринимать чужое и поддаваться ему. Люди – не могли, за исключением хорошо обученных колдунов, люди проникались любыми эмоциями жителей холмов, которые те распространяли вокруг. И впечатлялись до глубины души, поскольку люди всегда впечатляются теми, кто вызывает у них сильные чувства. Однако не бегут в койку с каждым, кто их впечатлил, с каждым, кто вызвал у них симпатию, или даже желание и влюбленность.

Просто у эс ши получалось очаровывать людей чаще, чем у людей друг друга, но между «чаще» и «всегда» все еще лежало огромное расстояние. И еще один нюанс, разумеется, заключался в том, что жители холмов могли очаровать только тех, кем и сами были очарованы. Поскольку те, кто нравился эс ши, ощущали исходящие от них приятные эмоции, а вот те, кто им не нравился – совсем наоборот. Так что Кайлен мог соблазнять женщин и запугивать преступников с примерно равным успехом.

И, разумеется, все чужие эмоции – в том числе, и человеческие – он мог ощутить тоже. И сейчас, в минуту близости, выбирал поддаваться им, тонуть в них целиком и полностью, чувствовать каждое ощущение Марии от его прикосновений почти так же остро, как собственное. И делиться с ней каждым своим ощущением. Это было похоже на вихрь, который раскручивался все сильнее, подпитывая сам себя: от ее чувств становились сильнее его чувства, от его чувств становились сильнее его чувства – и так по кругу.

Люди так умели только если были колдунами или по-настоящему глубоко любили друг друга. Поэтому во всех остальных случаях у них в постели творилась зачастую какая-то совершенно отвратительная ерунда. Им бы, по-хорошему, следовало всех остальных случаев тщательно избегать, им и Церковь то же самое говорила. Но почти никто по-настоящему не слушает церковников, хотя многие старательно кивают и пытаются соблюдать формальности.

Поэтому Кайлен выглядел отвратительным бабником в глазах формально блюдущих благопристойность и неумеренно сентиментальным придурком в глазах настоящих отвратительных бабников, вроде Вирджилиу. В своих же собственных глазах он уж точно выглядел получше и десятков добропорядочных супругов, которые не удосужились хоть раз всерьез задаться вопросом, что там чувствует их жена, находясь с ними в одной койке; и десятков дамских угодников, также заинтересованных исключительно в собственных ощущениях, причем исключительно телесных.

Кайлен занимался любовью так же, как люди писали картины или играли музыку, во вдохновенном творческом порыве, в поиске тонкой выразительной гармонии в каждом движении, в каждой ласке и каждом поцелуе. Так, как и следовало совершать действо, которое способно создать новых живых существ. Так, как и следовало совершать любой сильный ритуал. Так, как и следовало прославлять жизнь.

И это было очень-очень хорошо, так прекрасно, что потом, когда все закончилось, не сразу вышло прийти в себя. И они лежали тихо в подступившей темноте, почти не двигаясь, успокаивая дыхание, только Мария тихонько гладила его кончиками пальцев по плечу, а он неторопливо перебирал ее кудри, запустив в них ладонь. Но в конце концов она все же приподнялась, села и потянулась к стоящей рядом керосинке, чтобы ее зажечь.

– Не хочу говорить в темноте, – сказала она. – Хочу видеть твое лицо.

Огонек затеплился и задрожал, и Кайлену стало видно не только лицо: свет лампы очерчивал с правой стороны контур ее волос, шею, плечо и грудь – выглядело восхитительно, как на картине.