Текст книги "Где бы ты ни был, назад не смотри (СИ)"

Автор книги: Елена Барлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Нормальный боец, – бормочет себе под нос Энни, но так, чтобы никто не услышал, затем опрокидывает очередную порцию алкоголя.

Немного времени спустя, кое-как уложив большую часть ребят на первом этаже дома, Леви и Оньянкопон наблюдают с веранды, как дети и Верена прибирают со стола. Издалека уже явственно слышатся раскаты грома, и на горизонте то и дело сверкают молнии. В воздухе заметно пахнет приближающейся грозой, но Габи и остальные не торопятся в дом. Им не хочется спать, хочется ещё немного понаблюдать ночь в тишине и покое.

– А она славная. Не без странностей, конечно, но милая, – замечает Оньянкопон вдруг, когда иные темы для разговора просто иссякают. – Знаешь, почему она не дала Брауну задираться? Чтобы он оставил тебя в покое.

Он опирается на поручни веранды и, улыбаясь, смотрит, как Верена с детьми носится вокруг стола, смеясь над какой-то глупостью. Леви сидит рядом с ним в своём кресле.

– К чему это было сказано?

– Да так… Боже, Леви! У тебя что, дыра вместо сердца? Нравишься ты этой дамочке.

Отставной капитан даже не смотрит на собеседника, но в ярком свете лампы над их головами Оньянкопон явственно замечает на изувеченном шрамами лице смущение.

– Вы с ней славно смотритесь вместе, – говорит он как бы совсем буднично.

– Хм, ну да. Превосходно. Я обожаю выступать в роли дополнения к людям, – отвечает Леви саркастично, притом потрясывая правой рукой без двух пальцев. – Раньше я был просто коротышкой, а теперь ещё и с полным набором всяческих увечий. Не смеши меня. Я ей вовсе не нравлюсь.

Оньянкопон едва сдерживается, чтобы не высказать вслух всё, о чём он думает. Леви, может быть, и сильнейший солдат человечества, но он до сих пор остаётся самым вредным парнем, какого только можно поискать. У него действительно мало опыта в общении, не говоря уже о женщинах. Но что-то подсказывает Оньянкопону, что в любом другом случае Аккерман был бы куда смелее. Леви не из тех людей, кто стесняется своих шрамов или смущается хромоты. Видимо, всё дело в ней, в женщине. Наверное, она-таки его чем-то задела. Оньянкопон улыбается, глядя на Габи. Девчушка оказалась права. Этим двоим просто нужен был хороший повод.

– Ну не всё же так безнадёжно! – говорит мужчина. – Ты ещё можешь очаровать её парочкой своих коронных финтов!

Леви смотрит на него с откровенным подозрением:

– Чего, прости?

– Ну все эти ваши военные приёмы, главные фишки разведкорпуса, а? Как тебе? Девушки любят гибких парней! Как поставим тебя на ноги, совершишь пару полётов на своём стареньком УПМ, и дело в шляпе.

– Почему говоришь ты, а стыдно становится только мне?

Леви, кажется, искренне не понимает, почему Оньянкопон начинает смеяться. Конечно, он шутит. Он не сваха, да и Аккерман свою голову на плечах имеет. Только вот он не знает, что перед тем, как снова сюда приехать, художница то и дело болтала о нём, так что Габи, которой лишь повод дай, обо всём догадалась. Порой, взрослые не столь дальновидны и проницательны, как дети. Но Габи уже знает, что Фалько в неё влюблён, и сама, кажется, ничуть не смущается.

– Вот уж странно! Чего ты тогда полвечера взгляд от неё не отводил?

– Тебе померещилось, – Леви не сдерживает ухмылку. – Просто мой правый глаз сильно косит.

– Нет, приятель. Тут ты меня не обманешь.

– А что мне оставалось? За этой дурёхой только и делай, что присматривай. Это моя дурацкая привычка ещё со времён разведкорпуса. – Леви смотрит куда-то вперёд, затем на свою изувеченную правую руку, и его голос становится совсем тихим. – За каждым из них приходилось присматривать, пока кто-то не умирал в пасти титана… И эта девица. Сказала как-то, что хотела пойти с Флоком на службу. Вот чокнутая!.. Она неуклюжая. Того гляди, споткнётся или расшибёт себе лоб. Я не хотел, чтобы она испортила всем вечер. Хватит и одного инвалида в этом доме.

Оньянкопон очень внимательно глядит на Леви, долго что-то обдумывает, затем кивает собственным мыслям и улыбается.

– Да, приятель. Как скажешь.

Примерно полчаса спустя Верена стоит в полутёмном коридоре и долго всматривается в портрет Эрвина Смита и Ханджи Зоэ. Она немало усилий приложила, чтобы воссоздать их лица на холсте. Тогда она несколько месяцев провела на Парадизе, общаясь с дальней роднёй Флока и военными. Даже кое с кем из йегеристов, хотя её предупреждали о возможной опасности, ведь эти ребята шутить не любят и всерьёз настроены переманить в свои ряды любого новичка. Но игры в политику оказались ей неинтересны.

Когда портрет был закончен, первой, кто его увидел и оценил, была Микаса. Лишь взглянув на картину, она разрыдалась, попросила простить её и два дня не выходила из дому, не соглашаясь на разговор. Слишком мало времени прошло тогда со дня, когда жизнь Эрена Йегера оборвалась. И Верена всё понимала. Наверное, реакция Микасы оказалась той самой гарантией, что её работа выполнена хорошо.

– Ну и чего ты там забыла, в темноте?

Верена оборачивается на голос хозяина дома. Леви стоит возле лестницы, ведущей на второй этаж, опирается на трость, в другой руке держа свечу. В комнатах уже совсем тихо стало, видимо, остальные заснули. Только кто-то очень тихо похрапывает, наверное, Райнер или Жан.

– Поможешь? – спрашивает Леви, и Верена кивает.

Она помогает ему подняться наверх, хотя раньше он никогда о подобном не просил, и ей кажется, что всё дело в выпивке. Мужчина опирается на неё, и Верена изо всех сил старается не споткнуться случайно, иначе они вместе полетят с лестницы вниз. В его спальне окно зашторено и постель всегда аккуратно заправлена. Обычно он на ней не спит. Но сегодня Леви усаживается на самый край кровати, откладывает трость в сторону и долго-долго молчит. Верена чувствует внезапную неловкость, и она не уверена, стоит ли ей попрощаться или уйти без лишних слов. Она даже не уверена, хочет ли уйти.

– Что ты теперь будешь делать? – звучит, наконец, его внезапный вопрос.

Она думает недолго:

– Видимо, поищу себе на ночь коврик помягче и лягу спать… – когда их с Леви взгляды встречаются, Верена понимает, какую глупость сморозила. – Ох, вы о другом! Ну, кто-то говорил мне, что на Парадизе открывается всё больше учебных заведений с тех пор, как приюты получили поддержку Её Величества… Это был бы неплохой вариант для меня.

– Вот как.

Леви опускает голову. Он смотрит на обрубки своих пальцев на правой руке, потирает их ладонью, будто внезапно может снова их почувствовать.

– В Марли тоже есть множество хороших школ, – бормочет Леви; он звучит так, словно заставляет себя это говорить. – Возвращаться домой не обязательно.

– Всё равно ещё многое нужно обдумать! В конце концов, мир не сошёлся на одном лишь Парадизе. Мне определённо надо подумать. Так что… спасибо вам! Я пойду, да?

И чего она так разволновалась? Сама себе удивляется! Голос вдруг дрогнул, а руки перестали слушаться. Когда она пытается открыть дверь, чтобы уйти прочь, ручка дёргается пару раз и щёлкает, но плохо поддаётся. Верена кусает губы, она отворачивается, чтобы Леви не видел её лица, и она знает, если сию же секунду не уйдёт, то в худшем случае расплачется, хоть и не понимает толком, по какой именно причине.

На несколько долгих секунд, когда в комнате повисает тишина, она слышит лишь, как сильно бьётся её сердце. А после, позади неё, звучит очень серьёзный и тихий голос, такой пронзительный, что ей приходится замереть на месте, сцепив пальцы на дверной ручке:

– Верена. Мы же с тобой оба не дураки, сама знаешь. Оба вышли из места, откуда дуракам выхода нет. Ты прекрасно понимаешь, что у нас отныне есть лишь два пути. Лично я для себя уже всё решил. Твоя очередь.

Её глаза расширяются от удивления, но она знает, что Леви прав. Затем он произносит спокойным, почти суровым тоном:

– Сейчас ты можешь выйти и закрыть эту дверь за собой… или закрыть её, но уже с моей стороны.

Когда она оборачивается, он смотрит на неё без тени улыбки, всё такой же строгий и внимательный взгляд, но этого ей кажется достаточно. Нет, больше того. Этого взгляда так много, что ей попросту некуда деться. Так что остаётся лишь облегчённо вздохнуть и разжать пальцы.

Дверь сама захлопывается сквозняком от окна. И свеча, горевшая возле постели, наконец, гаснет.

***

Обычно, засыпая на несколько часов в кресле в своей спальне, он пробуждается до рассвета, когда с крохотного балкона второго этажа можно разглядеть лишь едва видимую светлую полоску на горизонте. Но сегодня Леви даже не до конца понимает, отчего яркий луч солнца так рано бьёт ему по глазам. Спросонья шаря рукой возле кресла в поисках трости, он мимолётно осознаёт, что проспал почти до полудня. Вот же… Докатился!

В доме царит просто ужасающая тишина, и такое ощущение, будто даже половицы под его тяжёлыми шагами не скрипят. Окно в кухне над мойкой и парадная дверь открыты, отчего тут сквозняк, и явственно пахнет травой. Какое-то время Леви тупо смотрит на распахнутую дверь, не в силах сообразить, что происходит.

Он один? Снова один в огромном пустом доме?

Где все? Где хоть какой-то знакомый голос? Он спал так долго, что все уже разъехались, не стали его будить? Леви трясёт головой, затем ерошит рукой волосы отточенным жестом. На черепушку словно давит что-то, это мигрень или остаточное явление непривычного долгого сна? Днём дрыхнут только лентяи да малые дети – так он всегда считал. А теперь собственные мозги собрать в кучу не может.

Опираясь на трость, Леви неспешно выходит на веранду. В пострадавшей ноге странно и непривычно покалывает, но боли совсем нет, словно ему вообще не нужна трость. Здесь, снаружи, гуляет тёплый ветер. Несколько листьев заносит сквозняком прямо в дом. На небе ни облачка не видать. И тропа, что ведёт к дому, пустая и пыльная. Пахнет свежестью и мокрой травой. Леви смотрит на ближайшие кусты: они влажные, значит, поливал кто-то, ведь дождя давно уже не было.

Но как же тихо вокруг…

Разве он не привык жить здесь один? Разве он не этого хотел – быть подальше от Парадиза, политических войн и дурацких интриг, в которые его пытались затянуть местные генералы? Он так хотел, чтобы все от него отстали, что за почти полных три года смирился. Вот так славно жить: вокруг на несколько миль ни души, никто больше не потревожит и не тронет его.

Почему тогда так сдавило горло?

Он спускается с веранды, недолго смотрит на вьющуюся между холмами пустую дорогу, затем медленно идёт вдоль ограды, за дом. Вдруг прижимает ладонь ко рту. Внезапно его почти мутит от странного ощущения, словно вот-вот стошнит. Съел вчера что-то не то? Или она опять намудрила с ужином? Так и не научилась нормально готовить, дурёха! А её картошка до сих пор всегда такая пресная, почти горькая. Гораздо лучше у неё мясо получается…

И тогда Леви вспоминает… Ах, да. Она готовила для него, и ужин был так себе, но он не посмел и слова дурного сказать, потому что она так старалась, так улыбалась, а потом извинялась, потому что картошка действительно оказалась дерьмовой. Ох уж эта художница!

– Верена! – зовёт он. Но никто не откликается.

Она тоже уехала? Вот как… Она тоже его оставила? Может, он был груб? Может, он повёл себя неподобающе? Он не умеет общаться с женщинами, что и говорить, и советы Оньянкопона тут не помогли. Он сам по себе такой, бездарный в этом плане. Он же знал, что она тоже уйдёт. Был к этому готов. И всё-таки… одна только мысль, что она предпочла весь остальной мир ему, вызывает у Леви отвращение.

Он уже убеждал сам себя: да нужен ты ей такой? Коротышка-инвалид, ещё и со скверным характером, с идиотскими привычками, к тому же бывший карманник и убийца. Действительно… сдался ты ей такой.

Леви шагает вдоль изгороди и вдруг останавливается, замечая чью-то худую фигуру, согнувшуюся над цветочной клумбой. Будто издалека до его ушей доносится голос, который, впрочем, он никак не может услышать:

– Леви, сынок! Уже проснулся? Подай мне ту чашку, пожалуйста!

И вот он, мелкий и щуплый, лет пяти, а то и меньше, стоит посреди крохотной жилой комнаты второго этажа борделя в Подземного городе, и наблюдает, как его мать, пока ещё не обременённая болезнью, копается в цветочных горшках. Хозяин борделя вечно смеётся над нею, мол, вот дура! Какие же цветы да под землей? Но Кушель так нравится с этим возиться! Хоть немного радости в их сером мирке – так она говорит.

И Леви, счастливый оттого, что его уставшая мать улыбается, помогает ей поливать совсем крошечные зелёные ростки.

– Когда появятся бутоны, ты увидишь, что все наши усилия стоили того, – говорит Кушель ласково; Леви сидит у неё на коленях и глядит в её глаза. – Люди такие же. Чем больше стараешься, чем трепетнее лелеешь их, тем сильнее и прекраснее они становятся.

Она проводит тонким пальцем по щеке сына и, смеясь, почти невесомо щёлкает его по носу.

– Но для того, чтобы цветы распустились, нужно как можно больше воздуха и света, иначе они зачахнут… Милый, я обязательно вытащу нас отсюда, вот увидишь! – она прижимает его покрепче, и мальчик кладёт голову ей на плечо. – Когда-нибудь ты станешь прекраснее всех прочих цветов. Просто не забывай время от времени тянуться к солнцу.

Но Леви ещё слишком мал и почти не понимает её слов. Он кивает лишь потому, что мать просит о чём-то, и это что-то для неё очень важно. Пока Кушель была жива, их жизнь протекала размеренно и тихо. Он был счастлив в этом маленьком сером мирке. А потом болезнь забрала её, и Леви пришлось стать взрослым. Здесь, под землей, больше не было света. Все цветы, посаженные Кушель, зачахли и высохли, как и она сама. Не пришёл бы Кенни, он сдох бы следом…

Пробуждаясь от этого краткого видения, возникшего в его голове так внезапно, Леви не сразу понимает, что его зовут по имени. Кто-то совсем рядом. Тогда он распахивает глаза, (и пусть правый всё ещё плохо видит), смотрит перед собой и понимает: вот она, реальность, здесь и сейчас. Нет ни запаха гнили, ни скрипа прогнивших половиц в полу, ни шороха крыс, снующих в щелях их с матерью комнаты.

– Леви, ты уже проснулся!.. Что случилось? Ты так бледен!

Верена встаёт с колен, держа перемазанные во влажной земле руки перед собой. Её домашний передник тоже испачкан, а волосы, собранные на макушке, слегка растрепались. У неё на щеке след грязи, видимо, пыталась утереть рукой лицо, пока возилась с цветами. Она выглядит такой… такой… Леви даже мысленно не может подобрать слов. Он способен только почувствовать это…

Как будто последнего десятка лет и вовсе не было. Как будто, спустя долгое время, он, наконец, оказался дома. И он улыбается, но так, что даже она не видит. Не потому, что он не хочет или вынужден. Он просто до конца не может в это поверить.

Молодая женщина, наблюдая за ним, ахает и сама чуть не бледнеет на глазах. Она подбегает к нему, на её лице отражается испуг и тревога:

– Ты плачешь? Что произошло? – она топчется на месте от волнения. – Ну не молчи, прекрати пугать меня!

Он плачет? Нет, не может быть. Леви прикасается рукой к щеке, и, действительно, она влажная от слёз. Ну надо же! А ведь он сам даже не понял. Вот, как всё обернулось…

Верена пугается ещё сильнее, когда Леви, роняя трость, вдруг приближается и обнимает её, прижимается крепко-крепко к её телу и прячет лицо у неё на плече.

– Ой-ой-о-о-ой! Да в чём дело-то? – лопочет Верена и думает, хорошо, что он не видит ужаса, промелькнувшего в её глазах.

Как странно он ведёт себя этим утром. Может быть, переутомился? Или солнечный удар схватил? На самом деле, её муж никогда не обнимал её вот так внезапно. Нет, его не назовёшь ледышкой, просто он не привык выражать свою нежность подобно другим людям. Верена замирает на месте, ощущая, как Леви опирается на неё, сжимая в объятьях и ни слова не произнося. Он ниже неё и кажется схуднувшим, но на самом деле сил в нём столько, что и представить трудно. И ей всё чаще кажется, что, когда он снова сможет ходить без трости, его будет труднее удержать в четырёх стенах.

– Что же ты… ну… у меня ведь руки грязные! – говорит Верена и отчего-то краснеет. – Испачкаешься-я-я!

– Плевать. И хватит уже болтать мне под ухо.

Его голос звучит глухо, потому что он просто бормочет в её плечо. Но он не отстраняется, и Верена сдаётся. В конце концов, мало ли, что на него нашло. Ей нравится, когда муж её обнимает.

– Тебе, наверное, приснился дурной сон, – предполагает она. – Ты спал так долго, и я не хотела будить! Но ведь всё хорошо?

– Да… просто дурацкий сон.

Отстраняясь, он смотрит ей в глаза, затем не самым нежным жестом треплет по испачканной щеке, пытаясь оттереть её пальцами. Его жена отмахивается и пытается увернуться, недовольно что-то бормоча.

– Спасибо, что осталась со мной тогда, – произносит Леви и лёгкой улыбкой на изувеченных губах. – Я бы точно сдох здесь от одиночества.

Верена глядит с подозрением. И чего бы он вдруг вспомнил тот день, когда его ребята уехали после попойки? Хотя, что и говорить, это был не самый плохой день, когда Леви, наконец, навсегда отпустил своё прошлое. Поэтому она ухмыляется, упирая руки в бока, и отвечает:

– Ты никогда не благодарил меня за это. Хм-м-м, что ж! В конце концов, это было то, чего я сама хотела! Или ты сомневался?

Леви вдруг тянет руку и треплет её по голове, хотя знает, что она просто ненавидит это и вечно пытается увернуться, но он такой сильный, что ей никогда не удаётся сохранить свои волосы в порядке. В отместку она хочет испачкать грязными руками его белоснежную рубашку, однако и тут победитель очевиден.

И всё идёт так, как и положено. Днём Верена занимается цветами в саду, а вечером они с Леви снова наблюдают за звёздами. Ночи стоят тихие, безоблачные и тёплые. А когда Леви в очередной раз проходит рядом и бросает мимолётный взгляд на портрет своих ушедших товарищей, его сердце больше не трещит по швам и не стонет от тоски.

Когда жена в очередной раз зовёт его к ужину, он осознаёт, что, в конце концов, сделал правильный выбор, о котором уже никогда не пожалеет.

Комментарий к 7. Каждый из нас. Часть 2

**9.** «Он плачет? Нет, не может быть». https://www.instagram.com/p/COZarPtBg7w/

Вот такой Леви в этой сцене. Какой же он всё-таки красивый, омг!

**10.** Изначально Верена должна была рассказать свою историю о том, что случилось с ней во время Гула, но я снова решила не загромождать посиделки ребят за столом разговорами.

========== 8. Вопреки ==========

Начало весны, 870 год

Западное побережье марлийского континента

Обычно в это время года погода стоит прохладная, и со стороны океана ветер то и дело гонит к берегу дождевые облака, а вспенивающиеся волны, словно одичавшие, бьются о скалы с невероятной мощью. Но нынче, перед днём зачисления, океан – местное божество, кормилец и общепризнанный хозяин ближайших земель – сжалился, и теперь ведёт себя спокойно и мирно. Рыбаки не нарадуются прекрасной погоде, а столичное начальство с облегчением назначает день начала обучения в самом большом военном училище страны.

Сегодня с утра пораньше, на широкой площади перед главным корпусом, буквально яблоку некуда упасть. Девочки и мальчики в новёхонькой форме кадетов снуют туда-сюда между старшими ребятами, которым лишь через год предстоит выбрать себе дальнейшее направление и выпуститься. Подготовка и экзамены позади, но волнение среди молодёжи всё равно не утихает. Девушки поропливо прихорашиваются, поправляя ремни на форме, парни получают последние наставляения от родителей, затем убегают в толпу – искать своих знакомых и будущих сослуживцев, чтобы успеть поболтать перед церемонией. Через несколько минут из громкоговорителей на смотровой вышке звучит первый из трёх сигналов о начале подготовки к построению. Новички и действующие кадеты знают, что скоро на большую трибуну выйдут их командиры и старшие отрядов.

У Верены растрепались волосы, и шейный платок уже давно размотался, потому что она бежала через всю главную улицу, но теперь, оказавшись в толпе, ей всё равно, как там выглядит её причёска. Что за утро! Сплошной хаос! В городе затор из машин, поэтому автомобиль, на котором она добиралась из дома, застрял далеко от училища, и пришлось, сломя голову, бежать, то и дело расталкивая прохожих и попутно извиняясь.

На площади училища уже почти нет никого из взрослых, все родители собираются на скамьях для зрителей по бокам от главной сцены. Мельком Верена глядит вверх, думая, что встретит кого-то из знакомых. Так и есть. Несколько семей, с которыми она неплохо общается, уже там. И она кусает губы и морщится с досады. Позор! Ей положено занять своё место в первом ряду и спокойно ждать начала церемонии, а не носиться тут между детьми, как подстреленной курице.

– Эрвин! Эрвин! – Кричит она. – Ребята, кто-нибудь видел Эрвина?

Чёрт бы его побрал, негодника! Родной ребёнок и так подставляет мать! Если бы сын не забыл этим утром свою брошь, именную, между прочим, которую выдают каждому кадету перед зачислением, ей не пришлось бы, как идиотке, бегать по площади и искать его.

Ей приходится толкаться, потому что некоторые мальчишки и сами не могут сориентироваться перед построением, и болтаются там и сям, бросая вокруг удивлённые взгляды. Наконец, находятся двое парней, которые подсказывают Верене, что видели Эрвина недалеко от ограждений.

– А кто это? – спрашивает один из них, тот, что пониже.

– Мамаша Аккермана, – отвечает бритоголовый парень.

– Ого, серьёзно? То есть, он сын того самого…

– Ага! Советую подружиться с пацаном, если попадёте в один отряд.

Пробираясь в нужном направлении, Верена то и дело поглядывает наверх, на трибуны. Там уже начинают собираться военачальники, командиры и старшие отрядов. И, благо, Леви до сих пор не появился. Если он увидит её в толпе перед самым построением, быть беде. Он сам вчерашним же вечером передал сыну брошь и взял с него слово, что Эрвин её не потеряет. Но ведь у них всё, как всегда! Без приключений никуда!

– Эрвин! – зовёт Верена, едва увидев макушку тёмных волос сына.

– Мама! Наконец-то! Чего так долго? Принесла?

Но вместо приветствия женщина хватает парня за ухо и тянет вниз.

– Ай-ай! Ты чего-о-о? – стонет он сквозь зубы. Его приятели рядом глазеют и улыбаются.

– Ты хоть представляешь, как я мчалась сюда, ради этой чёртовой броши? – Верена отпускает сына и упирает руки в бока. – Узнай твой отец, что ты так наплевательски относишься к церемонии, убил бы тебя на месте. И это у тебя лучшие результаты по экзаменам? Олух! Хоть бы спасибо сказал матери!

– Я и собирался! Чего ржёте? – парень оборачивается к друзьям, и они мигом замолкают.

Над площадью звучит очередной сигнал, уже второй, призывающий готовиться к построению новобранцев. Молодёжь, будто стая цыплят, тут же бросается врассыпную.

– Так, вы все, бегом по местам! – Верена машет рукой в сторону трибуны. – Эрвин, постой пару секунд! Дай я тебе ворот поправлю…

– Мама-а-а! – парень топчется на месте, пытаясь увернуться от её ловких рук. – Перестань, не при ребятах же. Я тебе не малыш, сам всё исправлю!

Женщина смеётся, и от её смеха на лице сына сама по себе появляется улыбка. Смех матери всё такой же звонкий и красивый, не меняется, сколько он его помнит.

– Нашёлся мне тут, командир! – бормочет Верена, закрепляя брошь на вороте мальчика. – Дорастёшь до заслуг отца, вот тогда я, возможно, буду тебя слушаться. А пока ты обязан слушаться меня. А ещё своего офицера, понял?

– Да-да, я всё понял…

– Господин Кирштейн на хорошем счету у твоего отца и начальства, не подведи его. Он к тебе относится, как к родному. – Верена проверяет, крепко ли сидит стальная пластина на груди сына, затем поправляет его чёлку. – Ох, Эрвин! Мне кажется, я волнуюсь сильнее, чем ты…

Она мгновенно забывает, что злилась на него буквально минуту назад. Какой он красивый и статный, её сын! Ещё немного, и станет выше матери на полголовы. Порой, глядя на него, ей словно становится трудно дышать, потому что он безумно похож на Леви и на её собственного отца тоже. Тот был высоким, самым высоким в семье Микьелин, и это от них Эрвину достались такие удивительные глаза, цвета светлого малахита.

«Влюблённая жаба это, а не малахит», – заявил как-то раз Леви, когда сын разозлился на него из-за пустяка. Верена тогда долго смеялась над ними обоими.

От отца ему явно достались тонкие черты лица. А ещё физическая выносливость и упрямство, с которым попробуй, не посчитайся. Порой кажется, что, если бы не общая любовь к полётам и военному ремеслу, им не о чем было бы говорить. Все знакомые их семьи твердят, что они разные и удивительно, как вообще отец и сын уживаются под одной крышей. И однажды, уже к двенадцати годам, Эрвин заявил, что непременно поступит в новое училище, хотя Леви никогда не настаивал. В тот день, Верена верит, Леви был на седьмом небе от счастья, пусть даже этого и не показал.

И вот, экзамены и подготовка пройдены. И всего одна лишь церемония отделяет Эрвина от новой, взрослой жизни. Верена представляет, что долгих четыре года они проведут в разлуке и будут видеться очень редко, пока сын не выпустится. Неожиданно ей хочется разрыдаться прямо перед ним, но, когда Эрвин её обнимает и шепчет, что всё будет хорошо, и ей не о чем переживать, она сдерживается и обнимает его ещё крепче.

– Спасибо, мам! – он отстраняется и одаряет её белоснежной улыбкой. – Скоро третий сигнал! Я пойду! Только не говори отцу, что я так облажался с формой, хорошо? Он будет это вечность вспоминать. А мне с ним ещё четыре года мучиться!

Верена сдерживает смех и в последний раз поправляет его тёмные волосы рукой.

– Да за кого ты меня принимаешь? Я бы никогда не сдала тебя, дорогой. Но у тебя всего четыре года, а мне с твоим отцом предстоит провести всю оставшуюся жизнь…

– Так-так-так… Только поглядите на них. Мать и сын, как и всегда, сладкая парочка, снова что-то натворили.

«Сладкая парочка» замирает на месте, услышав позади до боли знакомый голос главы семейства. Верена вздыхает и оборачивается к мужу. На нём новая форма командующего и уже заметно потрёпанный плащ, с которым он всё никак не желает расставаться ещё с самого начала службы здесь, в Марли. Теперь он не только открывает церемонию зачисления в новом году, но и преподаёт в училище физподготовку. Разумеется, усиленно. С одобрения начальства.

Верена пытается улыбнуться. Но слова восхищения не успевают сорваться с её губ. Леви, бросая на сына строгий изучающий взгляд, говорит:

– Кадет Аккерман! Вы, надеюсь, помните, о чём мы вчера говорили?

Поначалу немного растерянный, но всё же собравшийся парень встаёт по стойке смирно и отвечает:

– Т-так точно, командующий!

– Несмотря на это, вы даже собственную форму в порядок привести не в состоянии. Что же будет дальше? – Леви вздыхает, затем смотрит на жену, но вместо того, чтобы продолжить мысль, далее говорит уже спокойный тоном. – Все волнуются в первый день. Кажется, я слышал, что кого-то из твоих приятелей уже стошнило за сценой. Ладно… Кадет Аккерман! У вас ровно минута, чтобы встать в строй!

– Есть, так точно! Спасибо, командующий! – громко произносит парень и отдаёт честь, ударяя правым кулаком по груди.

В эту самую секунду из громкоговорителей доносится третий сигнал о начале церемонии зачисления. Эрвин Аккерман спешит занять своё место в первом ряду построения среди друзей, с которыми вырос и вместе сдавал экзамены.

Леви недолго наблюдает за сыном, затем подходит к супруге и сообщает, что ему пора на трибуну. Верена желает удачи и ненадолго задерживает взгляд на его лице. Шрамы уже почти разгладились, остались лишь чуть заметные следы, как напоминания о прошедших битвах. В его волосах блестят несколько седых прядей, тоже едва заметных. И Верена с каким-то умиротворённым спокойствием думает, что, возможно, он и был таким двадцать лет назад, когда сам прощался с прошлым и вверял свою судьбу разведкорпусу, от которого теперь осталась лишь память.

– Спасибо, что пришла, – произносит Леви. – Для него это важно.

Верена не сдерживает улыбку:

– О нет, для него важнее всего, что ты будешь рядом.

– Посмотрим, как он справится. И кстати, Кирштейн сейчас возится с малышнёй, и ждёт на местах для родителей. Забери её, пока он ещё в состоянии с ней справиться.

Леви уходит, и Верена пробирается к первому ряду скамеек, где наблюдают за церемонией семьи новобранцев. Здесь она встречает Жана, которому командующий Леви доверил присматривать за своей дочерью.

– Прости её! Вот же несносная малявка! – Верена забирает девочку, несмотря на все её протесты. – О, ей так нравится сидеть у тебя на плечах!

– Ей, скорее, нравятся мои волосы. Ещё бы немного, и от моей шевелюры ничего не осталось.

Жан Кирштейн, а с недавних пор теперь капитан Кирштейн, несмотря на свой статус, не брезгует возиться с дочерью Аккермана. Да и как тут откажешь самому командующему Леви? Жан обучал многих новобранцев, в том числе и Эрвина, который в нём души не чает. К тому же, Жан остаётся единственным знакомым Леви, который постоянно возвращается на Парадиз…

– Как там наш пацан? – спрашивает он. – Не волнуется? Он молодец. До сих пор не верится, что ему уже тринадцать, и сегодня он впервые официально полетит на УПМ. Казалось бы, совсем недавно мы с ребятами были назначены в отряд Леви…

Когда Жан ударяется в воспоминания о тех днях, его лицо становится то ли печальным, то ли мечтательным, и Верена не решается его тревожить. Тем временем начинается церемония зачисления. С трибуны вещает кто-то из военачальников. Короткая и ясная речь, ничего лишнего.

Верена пытается угомонить свою дочь и усадить её на коленях, но та успокаивается только тогда, когда замечает отца, шагающего перед первым рядом новобранцев. Командующий Леви Аккерман, всё такой же несгибаемый, с тем же проницательным взглядом, рассматривает будущих солдат, поклявшихся служить на благо человечества, и лишь ненадолго он замедляет шаг, затем останавливается напротив своего сына, когда тот, улыбаясь, отдаёт честь, и остальные кадеты, парни и девушки, вторят ему и громко повторяют:

– Посвятим наши сердца! ПОСВЯТИМ НАШИ СЕРДЦА!

Рядом с Вереной застроганный капитан Кирштейн прижимает правый кулак к груди, а её дочь заливисто смеётся под громкие возгласы кадетов. Верена с гордостью смотрит на сына, затем наблюдает, как Леви поднимается на трибуну, чтобы сказать речь, к которой так упорно готовился дома, хотя и делал это уже не раз. Он зачитывал свою речь снова и снова, пока Верена не положила руку ему на плечо и сказала, что всё пройдёт идеально.

И, глядя на него сейчас, в эту самую минуту, она словно не может поверить в то, что этот удивительный человек так изменил её жизнь. Невольно она вспоминает тот день, когда во время очередной вечерней прогулки Леви, обычно спокойный и хладнокровный, нервным жестом вручил ей кольцо.