Текст книги "Большая книга ужасов 63 (сборник)"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

И она начала перхать своим покривившимся клювом на сухую траву, притопывать и приговаривать:

– Разгорись, огонь, не уймись, пожар! Пожги оборотня, человека оставь!

Потянуло дымком.

Сова затопталась быстрей, заухала погромче:

– Разгорись, огонь, не уймись, пожар! Пожги оборотня, человека оставь!

И в самом деле – в кучке травы просверкнул огонечек.

Я смотрел как зачарованный.

Вот оно – мое спасение! Я почти дома!

– Дяденька… – вдруг долетел до меня жалобный голосок. – Вы не видели мою маму? Она обещала ко мне каждый день приходить, а не пришла.

Опять этот мальчишка, как его… Мишенька Кузнецов…

– Сейчас ночь, – тупо проговорил я. – Ночью на кладбища никто не ходит.

– Но вы же пришли? – спросил мальчишка уже почти сквозь слезы.

– Я… нечаянно, – пробормотал я, не вполне понимая, что говорю. – Я заблудился. А твоя мама придет утром. Здесь, наверное, все сейчас закрыто. А утром ворота откроют – и она придет. Ты… подожди. Возвращайся в… – Я осекся. – Ну, туда, – мотнул головой в сторону могилы, – возвращайся, лежи тихонечко и жди маму.

– Ага, – уже повеселей сказал мальчишка. – Они мне тоже говорили, что мама утром обязательно придет и чтоб я спал, а мне как-то… холодно было. И страшно…

– Кто «они»? – не понял я.

– Мои прабабушки и прадедушки, – ласково сказал мальчишка. – Если б не они, мне бы тут вообще плохо было. Я бы, наверное, плакал все время. А они меня утешали…

Я пригляделся и заметил, что в той же оградке, где стоял крест с именем этого мальчишки, находится еще несколько могильных памятников и над ними реет несколько бледных силуэтов.

Значит, вот они – его прадедушки и прабабушки. Утешают малыша, пока не пришла мама… Заботятся о нем. И ужасно горюют, наверное, что он так рано оказался с ними!

– Да чего ты их боишься-то?! – нетерпеливо проухала сова. – Давай, ну! Они тебе не смогут помешать! Где им!

Я их не боялся. И даже не думал, что они могут мне помешать. Я просто представил себе утро.

Вот кладбищенские ворота открылись, и первой в них входит женщина в черном. Сама еле живая от горя, она идет проведать своего умершего сына. Она обещала ему приходить каждый день. В руках у нее конфеты и игрушки. Она каждый день будет приносить сюда конфеты и игрушки… Всю жизнь. Пока сама не умрет и ее не опустят в могилу рядом с могилой ее сына. Она надеется, что ждать придется недолго.

Она подходит к холмику, который вчера так заботливо убрала цветами, – и видит, что цветы и венки раскиданы, земля разрыта, крышка сорвана, а от одежды ее сына, ее маленького мертвого сына, оторван клок!

Что с ней станет, с этой женщиной, с этой матерью?..

Я лег на землю и уткнулся носом в лапы. Закрыл глаза и тихонько завыл.

Я не смогу. Я знаю, что не смогу этого сделать.

Мамочка, папа, вы меня простите… Я не вернусь.

– Ну! – уже даже не ухнула, а почти рявкнула на меня сова. – Вставай! Чего разлегся?!

Я не пошевелился.

Карга принялась злобно клевать меня, изо всех сил стараясь заставить подняться, но я не чувствовал боли.

Странное оцепенение овладело мной. Как будто кто-то натягивал на меня тяжелое темное одеяло. И чем плотнее укрывало оно меня, тем безразличней мне было все, что происходит. Краем сознания я понимал, что мое безвозвратное превращение в волка уже началось, что скоро во мне не останется ничего ни от оборотня, ни – тем более! – от человека, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел.

Вдруг мне почудилось, будто какой-то вихрь по кладбищу пролетел.

Краем глаза я заметил, что призраки смятенно прильнули к своим могилам и даже ожившие мертвецы попрятались.

А сова заорала:

– Ты вернулась? Вернулась?!

Я чуть повернул голову на этот крик – и вдруг увидел черную кошку, которая быстро бежала среди могил. Глаза ее горели таким неистовым зеленым огнем, что неудивительно, если даже призраки и мертвецы перепугались!

Я бы, может, тоже испугался, если бы мне не было все равно… все равно…

Я когда-то видел эту кошку. И даже знал, как ее зовут. Но теперь вспомнить не мог.

– Не пущу! Не дам его спасать! Он должен клок савана сжечь, тогда вся моя сила ко мне вернется! – заверещала сова. – Это и для невра-оборотня последнее средство спастись, и для ведьмы из рода Ехидны!

Однако кошка прыгнула к ней с такой яростью, что карга отпрянула и… покачнувшись на своем «окорочке», свалилась в костерок, который сама же только что разожгла!

Вспыхнуло белым – и костерок тотчас погас. Одна зола осталась на его месте – серая, будто перья совиные.

Не было больше совы, карги, ведьмы… Не осталось от нее ни перышка!

Да что мне до этого? Мне все равно…

Я хотел прикрыть глаза, чтобы не видеть всей этой суеты, до которой мне не было никакого дела, однако кошка внезапно прыгнула ко мне, занесла свою лапку – и с силой царапнула меня по носу.

Ох, какая была боль!

Голову мою словно прострелило этой болью, глаза слезами заволокло.

Я подскочил, тряхнул головой, смахивая слезы, и тяжелое одеяло оцепенения свалилось с меня в один миг.

Теперь я мечтал об одном – схватить эту кошку и разорвать ее в клочки!

Но где там… схватишь ее!

Она рванула прочь – будто ветром ее унесло! Слилась с темнотой, но я видел, как мерцали ее зеленые глаза, когда она оглядывалась на меня, не то опасаясь погони, не то дразня.

Не надо было меня дразнить! Я и так летел за ней стрелой.

Кладбище огорожено стеной? Ворота заперты?

Чепуха!

Когда я пробирался сюда, я пролез под воротами, а сейчас перемахнул их вслед за кошкой, почти не заметив!

Мы пронеслись мимо каких-то человечьих домов, вломились в заросли, скатились вниз по склону, и здесь кошка вдруг обернулась ко мне, да так резко, что я чуть не налетел на нее, и снова царапнула меня по носу – поперек первой царапины.

Молния сверкнула в моих глазах! И в то же мгновение, одурев от боли, я вцепился в кошку зубами. Но тотчас меня скорчило, потом резко распрямило; все тело, все нутро, все существо мое зачесалось так, что я, забыв обо всем, начал неистово драть себя когтями. Шерсть полетела клочьями во все стороны, и я закричал от боли, когда нечаянно деранул себя изо всей силы ногтями по голой руке.

* * *

Только что была ночь, и темнота, и бледно светила луна, я помнил!

Откуда взялось солнце в зените? Почему сейчас не полночь, а полдень? Зеленая, остро пахнущая свежестью трава, и сплетение ясеневых ветвей, бросающих кружевную тень кругом, – и я стою как дурак, совершенно голый, прикрываюсь руками и суматошно оглядываюсь, не видит ли меня кто.

На счастье, никого рядом.

Нет, вон какой-то дядька в сером плаще дремлет на траве, привалившись спиной к стволу и склонив голову в капюшоне. Из него только седая бородища торчит. А рядом с ним валяется полураскрытый рюкзак, такой же замызганный, как плащ, и из рюкзака… нет, не может быть! – из рюкзака торчат мои джинсы и моя майка! Те самые, которые я снял под горкой в парке Кулибина, когда не смог одолеть в себе желания обратиться в волка.

Дурак! Ненормальный! Чего натворил!

Наобращался? Хватит!

Я метнулся к рюкзаку, выкинул из него свою одежду – здесь оказались даже трусы и носки, которые я, раздеваясь, сунул в карманы джинсов, и кроссы мои родимые были тут же!

Я напялил это на себя со страшной скоростью, потом проверил карманы. В одном лежат мои ключи, в другом – пластиковая карточка… да это же полис нашего соседа, Ликандра Андроновича, с которым я пошел в поликлинику… Когда?

Вчера? Сегодня? Сто лет назад?!

Посмотрел в небо. Солнце стояло в зените.

Совсем как тогда, когда я вышел из поликлиники!

Что происходит?

Что происходило?

Да и вообще – происходило ли хоть что-то?!

Я взглянул на дремлющего дядьку – и вдруг понял, что уже видел где-то этот серый плащ.

Где я его видел?

Да в зерцале-мерцале! Этот тип вытаскивал из мусорного ящика мои вещи, которые туда переправили Сашка с Пашкой и Валя с Любой.

Мои заклятые друзья! Мои лучшие враги, которых я простил.

А этот дядька…

Что-то знакомое было не только в его плаще, но и в седой бородище, которая торчала из-под капюшона.

Я осторожно, не дыша, заглянул ему в лицо.

И так и сел рядом с ним.

Это был дядя Вадя. Дядя Вадя… еще один мой враг, которого я тоже, выходит, простил?

Я сидел и качал головой. У нас дома в книжном шкафу стоит такая старинная-престаринная фарфоровая куколка – японка в кимоно, с высокой прической. Лица ее почти не видно, оно стерлось от времени. И краски кимоно поблекли. Но стоит к шкафу притронуться – книжку взять или просто ключ в скважине повернуть, – как головка куколки начинает туда-сюда качаться, как будто она предупреждает: «Осторожней! Почему? Я знаю почему, а вы все равно не поймете!»

Я понимал одно – что ничего не понимаю.

Хотя… не так уж и ничего!

Я вспомнил, как в зерцале-мерцале этот дядька в сером плаще, вытаскивая мои вещи из мусорки, бормотал:

«Ну, теперь-то он мне должок простит! Только в овраг еще это все надо отнести, как он велел…»

Кто простит ему должок?!

Я знал кто.

Тот, чей больничный полис лежал у меня в кармане. Это все Ликантроп, это он послал дядю Вадю забрать мою одежду и сюда, в овраг, принести… Дядя Вадя, наверное, плащ напялил, чтобы лицо спрятать, когда в мусорке будет рыться. Стыдно ему было!

Стыдно? А злым колдунам и ведьмам прислуживать не стыдно?!

Внезапно мне послышался какой-то странный звук. Будто стон, жалобный стон!

У меня сжалось сердце. Я повернулся, невольно задрожав… я заранее знал, что увижу!

Она лежала в траве, вытянувшись, дрожа, закидывая голову. Бархатные лапки ее подергивались, а черная шерсть была вся залита кровью, которая лилась из ужасной раны. Передняя лапка была почти оторвана.

Сюда вонзились мои зубищи.

Нет, не мои – волка! Оборотня!

Нет, мои…

– Гатика! – завопил я, подхватывая ее на руки, и они сразу же стали красными от крови, которая толчками вырывалась из раны.

Судорога прошла по ее телу, зеленые глаза померкли и неподвижно уставились на меня.

– Нет, Гатика! Нет! Не умирай!

От моего крика дядя Вадя подхватился, уставился очумело, даже, кажется, руку занес, чтобы перекреститься, но мне было не до него.

Я рванул вверх по тому самому склону, по которому только что – в полночь! – спускался сломя голову, преследуя черную кошку, которая… которая спасла меня.

«Могла бы, конечно, Гатика своими когтищами тебя спасти», – вспомнил я слова совы.

Гатика должна была уйти с ребятами, вернуться к людям.

Она осталась, чтобы помочь мне. Знала, что больше не обернется человеком, но осталась, чтобы мог вернуться домой я.

Наверное, в этом было какое-то особенное колдовство – поцарапать морду оборотню крест-накрест. Этому колдовству, конечно, и научил ее Ликантроп в лесу! У меня до сих пор горит лицо… наверняка на нем две полосы от ее когтей крест-накрест…

Вот чего так испугалась Гатика там, в лесу, стоя напротив Ликантропа и глядя ему в глаза. Знала, чем это может для нее кончиться!

Но он сказал, что у нее есть выбор. Она сделала выбор! Она спасла меня в ту самую минуту, когда я уже почти забыл дорогу назад. А я ее за это…

Нет! Здесь рядом ветеринарная клиника, я точно помню! Она как раз в Ветеринарном переулке! Я даже номер дома вспомнил – 4.

Там ей помогут!

– Гатика! – бормотал я. – Не умирай! Пожалуйста!

И вот я уже влетел в ворота больницы, и перебежал через двор, и ворвался в дверь, где остро, страшно пахло какой-то лечебной гадостью.

А может, болью и смертью.

Худой доктор в зеленой робе и такой же шапочке шел через прихожую, в которой стояла клеенчатая лавка и висели на стенах какие-то плакаты, – да так и замер при виде меня.

– Батюшки! – ахнул он и заорал: – Марья Петровна, лицо парню обработайте, пожалуйста! Скорей!

Прибежала, шлепая сланцами, как ластами, какая-то тетенька, чем-то мазнула меня по лицу.

И уставилась с любопытством:

– Что, не больно?!

Я не чувствовал ничего. Я смотрел на Гатику.

– Собаки порвали? – спросил доктор, осторожно вынимая ее из моих трясущихся рук.

Я кивнул и прохрипел:

– Спасите ее… пожалуйста…

Доктор пожал плечами и унес Гатику в какой-то кабинет.

– Ты сядь, – сказала медсестра. – Посиди. Неужели тебе не больно?!

Мне было больно до того, что я едва сдерживался, чтобы не заорать. Но не лицо у меня болело…

Чтобы не видеть удивленных глаз медсестры, я откинулся к стенке и зажмурился.

Слышал, как она постояла, повздыхала надо мной и ушла, шлепая своими ластами.

Я сидел и жмурился так крепко, как только мог. И бормотал:

– Ну пожалуйста… ну пожалуйста!

Сам не знаю, кого и о чем я просил.

Потом раздались другие шаги. Уже не шлепающие.

Я открыл глаза.

Доктор стоял передо мной.

Помолчал. Вздохнул.

– Слишком глубокая рана, – сказал он. – Потеря крови… ты понимаешь?

Я кивнул.

– Слушай, – сказал доктор, – я тебе не советую на нее смотреть. Зачем? Запомни ее живую. А ее просто сожгут. Это мгновение! Чем гнить где-нибудь в земле… это лучше, поверь. Согласен?

Я кивнул.

– Знаешь, говорят, все псы попадают в рай, – сказал доктор. – Думаю, вообще все животные туда попадают. Кошки тоже.

Я снова кивнул.

– У тебя лицо в самом деле не болит?

Я кивнул.

– Ну ладно, – сказала он, снова вздохнув. – Тогда пока. Иди. Жаль, но…

Я кивнул, встал и вышел оттуда, из этого запаха боли и смерти, в котором осталась Гатика.

Шамаханская царица.

* * *

Мне казалось, я шел долго-долго, хотя спешил изо всех сил. Легче мне не стало – просто хотелось поскорей увидеть кое-кого и кое о чем спросить. Дороги я не замечал, вообще шел как во сне и вздрогнул внезапно услышав знакомый голос:

– Кого мы видим! Дохлый Тунец собственной персоной!

Я осмотрелся.

А, это уже наш двор. Вон качели на малышковой площадке. На качелях сидит Валя. Люда ее раскачивает, и Валины длинные тощие ноги смешно гребут по траве. А Сашка с Пашкой подтягиваются на турнике.

– Это не просто Дохлый Тунец! – завопил Пашка. – Это Тунец Дохлый Полосатый! Особая порода! Редкий подвид!

– Кто тебя так разукрасил, Тунец?! – зашлись хохотом девчонки. И Сашка тоже.

Я стоял и смотрел на них как дурак.

Они все забыли! С ними как будто ничего не было!

Или правда не было?!

– Который час? – вдруг спросил Сашка.

– Час пятнадцать, – машинально ответил я, не глянув на запястье. Я ведь часы еще утром дома забыл.

Они все замолчали, как будто их внезапно заткнуло.

У них были такие лица…

Точно такие же лица были у них там, в лесу, когда какой-то там волк вдруг сказал им, что сейчас без четверти одиннадцать. Вот только Люда на пятую точку не шлепнулась. Наверное, потому, что крепко за качели держалась.

Сашка открыл рот, как будто хотел что-то сказать, – и закрыл.

Они стояли и молчали, не понимая, что происходит.

Как будто пытались вспомнить что-то, но сами не знали что.

Да и ладно. Пускай помучаются! Может, во сне эта история им приснится. Всем сразу!

И тут мне почудился чей-то пристальный взгляд.

Я повернул голову.

Это был он…

Колдун. Ликантроп. Белый Волк.

Вежливец!

Наш сосед.

Я спешил, чтобы его встретить и задать парочку вопросов, но сейчас просто не мог на него смотреть. Меня аж тошнило от злости! Я его ненавидел так, как не ненавидел никого и никогда в жизни! Те «теплые, дружеские чувства», которые я раньше испытывал к своим «лучшим друзьям», и рядом не стояли с этим всепоглощающим чувством ненависти, которое у меня возникло к Ликантропу.

– Ты сходил в поликлинику? – спросил он как ни в чем не бывало.

Ну, ребята… Такую кашу заварить – и строить из себя добренького дедушку?! Или он думает, что я такой же забывчивый, как Сашка с Пашкой и Валя с Людой?!

Нет! Ведьминого зелья забудущего я не выпил! Я все помню!

Вежливец выглядел еще старше, чем казался раньше. И вид у него был ужасно больной, измученный. Но мне не было его жаль. Ничуть!

Я тоже измучился. А Гатика вообще погибла! И все из-за него! Из-за его дурацкого колдовства, из-за его причуд!

А главное, вдруг с острой тоской подумал я, все было напрасно, потому что я не прошел испытаний…

Слабак я. Дохлый Тунец, и больше никто.

– Нате ваш дурацкий полис! – прошипел я, вытаскивая его из кармана. – А то вы не знаете, что я был в поликлинике? Вы все отлично знаете, не притворяйтесь! Где я был, что делал, как испытание на кладбище не прошел, как меня по вашей подсказке спасла Га…

Я задохнулся и не сразу смог продолжить, а потом зачастил с пятого на десятое:

– Вы знаете, кто послал дядю Вадю украсть мою одежду, чтобы оставить меня оборотнем! А потом он должен был ее в овраг принести, да? Вы знали, что я опять стану человеком и мне нужна будет одежда! Зачем вы грозили, что меня волком оставите? Зачем столько страхов нагородили? Чтобы Гатику погубить? Ведьмину внучку, как вы ее называли? А она собой ради меня пожертвовала!

– Это был ее выбор, – спокойно ответил Ликантроп. – Она могла этого не делать, но сделала. Уж в этом меня не стоит винить.

– Не стоит?! – прорычал я. – Но ведь это вы ей открыли какое-то кошачье колдовство! Если бы она не знала его, она бы не погибла!

– Тогда ты остался бы волком, – усмехнулся он. – Или это было бы лучше?

Я опустил голову.

Вспомнил, как сидел в лечебнице и ждал, оживет Гатика или нет, как молил кого-то: «Пожалуйста… Пожалуйста…»

Врагу такого не пожелаешь, честно!

– Да! Я уже был готов остаться волком! – крикнул я. – Я с этим уже смирился – там, на кладбище. Но появилась она! И я убил ее… Как мне жить, зная, что я убил ее… Шамаханскую царицу?! Ведь я… я ее… я в нее… Нет, вы не поймете! Вы не знаете, что это такое!

– Я все знаю и понимаю, – вздохнул Ликантроп. – Поверь: это очень тяжело – так много знать…

– Это уж точно! Было бы гораздо лучше, если бы я знать не знал ни о каких оборотнях, ни о каких геродотовых нервах! – воскликнул я.

– Неврах, – сказал сосед как ни в чем не бывало. Как будто я не кричал на него злобно, как будто не смотрел с ненавистью, от которой у меня аж глаза болели!

– Что? – не понял я.

– Не о нервах, а о неврах, – повторил он.

– Да какая разница?! – чуть ли не завопил я.

– Ну, это все-таки народ, к которому ты принадлежишь, и название его следует произносить правильно, – наставительно изрек сосед.

– Как это – я к ним принадлежу? – опешил я. – Я ж не прошел этих ваших испытаний…

– Ты их прошел все до единого, – строго взглянул он на меня желтыми волчьими глазами. – Разве можно стать спасителем человечества, будучи безжалостным и бесчеловечным? Сам посуди! Тебя вели жалость и желание помочь, спасти, защитить. Поэтому ты выдержал все испытания. Даже то, самое страшное, самое последнее – на кладбище.

Я ничего не мог сказать. Я только глазами хлопал.

– А как же Гатика? – наконец пробормотал я. – Я ведь ее… Она меня спасла, а я…

– Не думай об этом, – приказал Ликантроп. – Мы иногда не только побеждаем врагов, но и теряем друзей. А потом находим новых. Это судьба воина, она… такова. Она неумолима. Свыкнись с этим. Теперь ты должен ждать, когда тебя позовут – уже как воина. Как истинного невра.

– Значит, я теперь, типа, в строю? – прохрипел я зло. – И надо ждать, пока вы свистнете, потом быстренько снова превратиться в волка или служебного пса – и бежать, кусать и лаять? И забывать про всех, кого загрыз?!

– Ты все равно уже ничего не сможешь поделать со своей природой, – пожал плечами Ликантроп. – Ты – оборотень. Ты – невр. Ты – воин. Ты – призван.

– А если я не хочу?! – заорал я, да так, что чуть горло не сорвал.

Он глянул вприщур, и я вспомнил, что точно так же на меня смотрел Белый Волк:

– Ты уверен?

«Конечно!» – чуть не крикнул я…

И не смог.

Со мной что-то вдруг произошло. Я сначала не мог найти слова… потом понял.

Осознание – вот что произошло.

Я все это осознал. И принял.

Я не Дохлый Тунец! Я – оборотень. Я – невр. Я – воин. Я – призван! Скорость, сила, могущество – я ощущал их в себе, как никогда раньше. Это мое предназначение!

Я защитник.

Я человек.

Я защитник людей!

Теперь я знал, что почувствовал это еще в лесу, когда кинулся на волков один, чтобы защитить Сашку с Пашкой и Валю с Людой. Просто потому, что они – люди… А осознал – только сейчас.

Я посмотрел на Ликантропа и тихонько спросил:

– А когда меня позовут?

– Умей ждать, – улыбнулся он, и его желтые волчьи глаза одобрительно сверкнули. – Это тоже качество воина.

– Это трудно, – вздохнул я.

– Ты научишься, – спокойно кивнул Ликантроп. – А сейчас… мне кажется, ты кое о чем забыл.

Я растерянно посмотрел на него, а потом вдруг изо всех сил хлопнул себя по лбу лапой.

В смысле рукой.

– Ой, мне же в мастерскую надо! – спохватился я. – Штаны забрать! До свиданья, Ликандр Андронович! Я побегу, ладно?

– Беги, беги, – кивнул он и медленно, по-стариковски двинулся к нашему подъезду.

А я помчался в мастерскую.

Сначала, как водится, повернул налево… ну, к этому надо привыкнуть, это свойство оборотней! Так же как птичьи следы оставлять. Я теперь все про себя знал! Все знал!

Добежал до мастерской.

Вот привет! А дверь-то закрыта…

Я на всякий случай постучал, потом подергал дверь. Нет, закрыто!

Наверное, Марья Петровна обедать ушла. Или в магазин. Ну, зайду попозже.

Зашел через час – закрыто. Через два – закрыто!

Так я и бегал до вечера туда-сюда.

Вообще это была проблема – чтобы мама не заметила исчезновения штанов. Сначала, конечно, ей оказалось не до них – когда увидела эту мою располосованную физиономию… пришлось придумать какую-то сумасшедшую кошку, которую я пытался снять с дерева, а она меня поцарапала. В общий счет и царапины на руке пошли…

До чего погано было на душе! Мама эту кошку ужасно ругала, а я еле сдерживался, чтобы не разреветься. И так продолжалось три дня: она меня мазала йодом, потому что царапины почему-то никак не заживали, и продолжала ругать кошку. А я молчал и скрежетал зубами.

Совсем не от боли! То есть от боли, но…

Ну понятно, короче.

Потом мне удалось убедить маму, что эти царапины на меня так подействовали, что я стал видеть без линз и без очков. Так что она перестала кошку ругать. Стало немножко легче…

Ну а теперь возвращаюсь к теме пижамных штанов.

Я две ночи спал в других, тщательно маскируясь простыней, когда мама заходила чмокнуть меня на ночь. А между тем приближалась суббота. В субботу мама меняет постельное белье и стирает. И, конечно, заметит исчезновение одной пары штанов. Причем никак ведь не объяснить, куда они девались! Мобильник или там ключи можно потерять или где-нибудь забыть. Но штаны-то пижамные где я мог забыть или потерять?!

Вот заботы, да, у спасителя человечества, у потомственного невра и оборотня! Кому рассказать – это же полный цирк!

Но вот однажды… однажды иду я уже в состоянии полной безнадеги мимо «Метелицы», смотрю – а дверь открыта!

Я прямо даже глазам не поверил. Но, конечно, ринулся туда со всех ног… или лап, как хотите.

Влетел в дверь…

И замер, как будто меня к полу прибили.

– Ой! – вскрикнула Марья Петровна, увидев меня. – Что с твоим лицом? Кошка поцарапала?

Я кивнул.

– Больно?!

Я помотал головой.

– Вот ужас, – вздохнула она сочувственно, а потом обратилась к какой-то девчонке, которая стояла перед ней:

– Подожди секундочку, я мальчику заказ отдам.

У девчонки были гладкие черные волосы, заплетенные в две косы, и зеленые глазищи. Она была тоненькая-претоненькая, как балеринка. Черная футболка и джинсы сидели на ней, будто нарисованные. На ногах – черные балетки.

И у нее была забинтована рука. Вся рука, до самого плеча.

– Что у тебя с рукой? – хрипло спросил я.

– Пес цапнул, – ответила девочка, глядя на меня исподлобья. – Но ничего страшного. Уже все заживает.

– Это подумать только! Звери озверели! – покачала головой Марья Петровна, убирая штаны в пакет и протягивая мне, но улыбаясь девчонке: – Его кошка поцарапала, тебя пес тяпнул! Но, выходит, все, что ни делается, все к лучшему. Если бы этот пес тебя не укусил, ты бы в больницу не попала. И мы бы с тобой не встретились…

– Как это? – тупо спросил я.

– Да так, – улыбнулась Марья Петровна. – У меня двенадцать лет назад украли дочь. Она была еще совсем малышкой… Я искала ее – где я ее только не искала! Знал бы ты, как тоскливо текла моя жизнь! И вдруг три дня назад – да вот как раз в тот день, когда ты здесь был! – я включила телевизор. – Она кивнула на старенький портативный ящик, стоящий в углу. – А там показывают фотографию какой-то девочки, которая ничего о себе не знает и не помнит. Ее нашли раненой, потерявшей память – около ветеринарной клиники. Знаешь клинику в Ветеринарном переулке?

Я покачнулся и схватился за стенку, чтобы не рухнуть.

– Представляешь, я как на ее фото посмотрела, сразу поняла, что это моя дочь, – долетел до меня голос мастерицы.

– Как это? – повторил я еще более тупо.

– Да так, что она как две капли воды похожа на своего отца! – ласково сказала Марья Петровна. – Мой муж погиб в автомобильной аварии. Он так и не узнал ни о рождении дочери, ни о ее исчезновении… Ну, я побежала в полицию, потом мы, конечно, сдали анализы ДНК… Они долго делаются, и документы оформляются долго, ведь у нее никаких бумаг вообще нет, и целая куча каких-то юридических тонкостей образовалась… Ей даже пока не разрешили у меня поселиться, мы только днем видимся… Но когда-нибудь же будут эти анализы готовы! И все поймут, что я не ошиблась. Я и так, без всякого там ДНК знаю, что моя доченька ко мне вернулась! Правда, вот, видишь, пес ее какой-то укусил… Пришлось даже уколы от столбняка делать – вдруг он был бешеный!

– Да нет, – осторожно пожала девчонка плечами. – Он не был бешеный, мама. Он… нечаянно меня укусил. У меня на футболке черная кошка была нарисована – может, она ему не понравилась.

– Черная кошка? – повторил я, тупея все больше.

Она кивнула и улыбнулась.

А я вспомнил… вспомнил слова ведьмы, совы, карги: «Чтобы человеком стать, тебе надо лучшим другом убитой быть, а потом в огне сгореть. Ну и как, скажи на милость, ты это устроишь? У тебя вот лучший друг есть?»

А Гатика ей отвечает: «Да у меня вообще никакого друга нет, ни лучшего, ни худшего! Да и как же может быть, чтобы лучший друг убил?.. Нет, такого не бывает!»

Значит, бывает! Все бывает! С нами, оборотнями, и не такое бывает!

Вот здорово!

Выходит, Ликантроп и это знал заранее? Выходит, и это он подстроил? Ну и ну… А я на него орал… ну ладно, встретимся – извинюсь. Наверняка он и это знал заранее – что я приду к нему извиняться.

Но сейчас это неважно. Сейчас важно не это…

Я перевел дыхание:

– А ты что-нибудь помнишь… из того, что раньше было?

Она хотела пожать плечами, но поморщилась от боли:

– Да я и сама не знаю, воспоминания это или сны.

Вот уж правда что…

– А как тебя зовут? – осторожно спросил я.

– Катерина, – сказал девчонка, сияя своими зелеными-презелеными глазами. – Но вообще можешь называть меня Кэт, потому что я очень люблю кошек. Очень-очень! Наверное, в прошлой жизни я была кошкой.

– Кэт?! – повторил я.

– Что ты так удивился? – усмехнулась она. – А как меня должны звать, по-твоему?

– Шамаханская царица! – ляпнул я и чуть язык не откусил.

Ведь девчонкам такое говорить нельзя! Больно много о себе воображать начинают!

Вот! Уже начала! Ишь, как улыбнулась!

– Да? – переспросила Кэт. – А я думала, ты скажешь – Гатика…