355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Арсеньева » Ожерелье раздора (Софья Палеолог и великий князь Иван III) » Текст книги (страница 1)
Ожерелье раздора (Софья Палеолог и великий князь Иван III)
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 21:09

Текст книги "Ожерелье раздора (Софья Палеолог и великий князь Иван III)"


Автор книги: Елена Арсеньева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Елена Арсеньева
Ожерелье раздора
Софья Палеолог и великий князь Иван III

***

Тебе, Елена Стефановна, сноха любимая, богоданная, желаю даровать в знак милости и любви драгоценную златую сажень [1]1
  Древнерусское название наплечного широкого ожерелья.


[Закрыть]
. Чтоб красота твоя дивная и чудная в той сажени еще пуще заблистала ради услады очей наших…

Софье почудилось, что притворная улыбка прилипла к ее губам, как в бане липнет к распаренному телу мокрый березовый лист. Ее и впрямь в жар бросило от слов мужа. В жар – и в холод.

Да он что, с ума на старости лет сошел?! Забыл лета свои, забыл чин свой? Забыл, сколько чужих глаз на него глядит, забыл, сколько ушей слышит эти совсем не родственные, ох, совсем не отеческие льстивые словеса, которые он щедро расточает жене сына?

В знак милости и любви… любимая сноха… услада очей наших… Ой, сладко, ой, приторно – челюсти так и сводит! А она… она играет своими тусклыми карими глазками, которые всегда напоминали Софье изюминки, торчащие из пасхального кулича. Личико у невестки – ну точно как тесто перепеченное. А из него изюминки торчат. И где сыскал великий князь эту самую красоту, дивную и чудную?! Ошалел старый дурень! Ошалел при виде тугих щек и смуглой шеи этой волошанки [2]2
  Так в старину называли молдаванок.


[Закрыть]
!

А она, эта молоденькая дурочка! Она ведь тоже ошалела от такого внимания свекра. От щедро изливаемой на нее благосклонности. Забыла о скромности, забыла, что глаза потупить надобно, румянцем залиться стыдливым, рукавом завеситься либо краешком фаты… Глазки-изюминки сейчас напоминают двух юрких зверьков: так и скачут, так и мечутся из стороны в сторону. То на мужа глянет, Ивана Молодого – с пугливым торжеством: видишь ли, как меня твой батюшка чествует? Ценишь ли?.. На свекра смотрит с рабским почтением, так и ест глазами. Но на самом донышке, если приглядишься, увидишь и потаенно женское… А третья сторона, куда нет-нет да и метнутся глазки-зверушки, это великая княгиня Софья Фоминишна. Вроде бы свекровь, да не совсем, потому что не родная мать князю Ивану Молодому, а лишь мачеха. Ну а коли так, небось смекает Елена Волошанка, значит, с ней можно не больно-то считаться. Ее можно и обойти почтением. И метнуть на нее откровенно торжествующий взор: видишь, куда ветер дует, ты, старуха ?..

Старуха, конечно, старуха… Никуда не денешься – недавно сравнялось тридцать пять лет. А этой молоденькой сучке едва восемнадцать. И она уже успела родить Ивану Молодому сына. Сделать великого князя московского Ивана Васильевича [3]3
  Иван III Васильевич (1440—1505), великий князь московский и царь всея Руси, проводил политику объединения русских княжеств в единое государство.


[Закрыть]
дедом. А великую княгиню Софью Фоминишну, значит, бабушкой.

Бабкой!

Тьфу!

Хотелось прикрикнуть на мужа, который токует на троне, словно старый тетерев перед молодой тетеркой. Хотелось окрыситься на ненавистного и ненавидящего пасынка, прогнать с его лица злорадное выражение. А больше всего хотелось провести ногтями по румяным щекам Елены Волошанки.

Однако ни одно из этих чувств не отразилось на лице великой княгини. Знатные византийцы детей своих учили скрывать свои чувства и самого лютого врага встречать радушной улыбкой. Софья была так поглощена обидой, так старалась не забыть уроки своих воспитателей и не ударить лицом в грязь перед противной Волошанкой, что в первую минуту начисто упустила главное: ожерелья, которое князь Иван Васильевич собрался подарить снохе, в казне больше не было.

Знала об этом лишь она, великая княгиня Софья! И лишь она была в этом виновата…

Но стоило только вспомнить, как все остальные чувства, только что снедавшие ее, отлетели, как сухие осенние листья. Остался лишь страх.

Тот самый страх, под гнетом которого она жила с того самого дня, как стала женой великого князя московского.

* * *

Удивительно – так сильно она не боялась даже в детстве, а уж детство ее никак нельзя было назвать безоблачным! Разве что до пяти лет, пока она жила с отцом – морейским деспотом [4]4
  Здесь это слово употреблено в его первоначальном значении – правитель.


[Закрыть]
Фомою Палеологом и матерью. Родной брат византийского императора Константина XII, Фома тайно мечтал, что когда-нибудь один из его сыновей унаследует трон, а дочери будут выданы за самых знатных иноземных принцев. Особенно завидную участь он пророчил Зое – она была любимицей отца.

Увы, Фома Палеолог смотрел на жизнь не вполне трезво. Византия в это время была уже не та, что в старину. По сути дела, от нее остался лишь Константинополь – все остальное было захвачено Османской империей. И все честолюбивые планы деспота морейского и прочих византийцев рухнули, когда турецкий султан Магомет II взял Константинополь. Увы, изнеженные, трусоватые жители столицы не пожелали взяться за оружие и защищать свой город. Пять тысяч из ста – вот и все войско, которое удалось собрать императору Константину. Он и сам был убит на улицах своего города.

Вскоре пришел черед пасть и Морее, и ее главному городу – Мистре. Палеолог увез семью на остров Корфу, а сам отправился в Рим – просить помощи у католиков. Его приняли с распростертыми объятиями – ведь Фома привез папе драгоценную, священную реликвию: голову апостола Андрея, которая прежде хранилась в Константинополе. Фактически в лице Фомы рухнула на колени перед католиками православная церковь… Папа пришел в такой восторг, что предоставил семье Палеолога ежемесячное содержание в триста золотых монет…

Зое было пятнадцать лет, когда умерли ее родители. Отныне за детьми Палеолога начал приглядывать кардинал Виссарион, принявший сан константинопольского патриарха. Это ничего, что сам Константинополь теперь во власти магометан! Виссарион тешился своим новым званием и был весьма доволен тем, что ему предстоит обратить в истинную веру не одну заблудшую в православии душу. Но при всем своем фанатизме это был незлой человек. И он искренне советовал Зое, в черных глазах которой видел неженский ум:

– Если будешь следовать заблуждениям своих предков, тебе только и останется, что перебиваться с хлеба на воду в каком-нибудь захудалом монастыре. Так и проведешь жизнь в нищете и забвении. Но если ты преклонишь колени перед престолом святого Петра, тебя ждет иная участь! Ты происходишь из старинного царского рода, – тебе найдут мужа – герцога или принца, ты возвысишься до прежнего положения своих родителей, а может быть, и превзойдешь его!

Зоя внимательно смотрела на него своими огромными черными глазами. У нее были удивительные глаза – не блестящие, а матовые, словно дымкой подернутые. И эта дымка надежно скрывала все те мысли, которые роились в ее гладко причесанной смоляной головке. Но Виссарион отлично понимал, что девочка сейчас торопливо просчитывает свои выгоды. Эти греки – прирожденные торговцы. Все они одинаковы – что знать, что простолюдины. Он не сомневался, что эта умница сделает правильный выбор. И когда на ярких губах Зои мелькнула легкая улыбка, Виссарион понял: выбор сделан! И радостно улыбнулся в ответ.

Но кардинал слишком давно служил святой церкви и, по сути дела, стал бесполым существом. Он совершенно не знал женщин. Он не разглядел потаенного лукавства Зоиной улыбки…

Надо отдать должное кардиналу Виссариону – он искренне искал для Зои хорошего мужа. И начинал высоко, очень высоко – с короля французского и герцога миланского. Однако обоих совершенно не заинтересовала какая-то принцесса-бесприданница. Тем паче оба оказались поклонниками женщин изящных, нежных, легких, воздушных, словно сильфиды.

Зоя Палеолог на сильфиду никак не походила. Она была невысока ростом и при этом полненькая, кругленькая. Утонченными были только черты ее лица, но отнюдь не формы тела. Ей нечем было прельстить ни этих женихов, ни каких-то других, даже совсем уж захудалых правителей вроде кипрского короля Якова II или итальянского князя Карраччиоло – да, Виссарион дошел до того, что засылал сватов и к ним! Зоя угрюмо вспоминала свои честолюбивые мечты: а она-то надеялась превзойти пышностью брака сестру свою Елену, королеву Венгерскую! Неужели придется идти в монастырь?

Да, похоже, ее католические молитвы не доходили до бога. И Зоя, поняв это, взмолилась словами тех молитв, которые помнила с детства! Она просила Господа позаботиться о бедной сироте, всеми заброшенной и забытой, обреченной на бесцветное увядание. Она просила дать ей мужа, для которого неважным будет ни отсутствие приданого, ни изобилие ее девических телес. Пусть для него имеет значение только древность ее славного рода, безупречность ее происхождения, только вера ее отцов!

Похоже, она обратилась к небесам именно в то мгновение, когда Всевышний отверз свой слух к мольбам малых сих.

* * *

Марья не дождалась мужа. Умерла – внезапно, мучительно…

Иван взглянул на труп – и не поверил глазам. Это не могла быть его жена, нежная, хрупкая, словно весенний цветок. Смерть чудовищно изуродовала ее! Великий князь только раз приподнял край пелены, покрывавшей мертвое тело, – и поспешил вновь опустить драгоценную ткань.

Отошел от гроба, с трудом подавляя страх, горе, желание проклясть небеса – всё вместе.

Как она могла покинуть его? Почему? Ей было лишь двадцать пять, и пятнадцать лет из этих двадцати пяти она принадлежала Ивану! Князь московский и княжна тверская были помолвлены еще в детстве, потом стали супругами. Они были вполне счастливы, не ссорились, у них подрастал сын Иван… ему сейчас девять. Сын был единственный – это томило Марию, она чувствовала себя виноватой, что не может затяжелеть вновь. Боялась, муж прогневается за то, что неплодна отныне…

Это и стало причиной ее гибели.

Долго допрашивать да расспрашивать не пришлось: великий князь очень быстро узнал все, что хотел. Воспользовавшись отлучкой мужа в Коломну, Мария Борисовна попросила свою прислужницу Наталью Полуехтову сыскать ей какую-нибудь знатную ворожею, чтобы та дала чадородное средство. Ворожея сообщила, что средство у нее такое есть, и потребовала принести ей пояс великой княгини. Якобы надо пропитать его чародейным зельем, а потом навязать на платье и носить не снимая сколько-то дней.

Ох, даже нескольких часов не проносила заколдованный пояс Мария Борисовна: вдруг лишилась чувств и вскоре умерла.

Взбешенный Иван Васильевич велел прогнать Полуехтову Наташку и мужа ее Андрюшку вон со двора, потребовал на расправу злокозненную ворожейку, да ее и след простыл: сбежала из Москвы, лишь только пронесся слух о смерти великой княгини.

– Ты не только меня бросила! – с тоской шептал Иван, закрыв глаза и видя перед собой милое, покорное лицо Марьи. – Ты сына бросила! И как теперь жить? Сызнова жену искать, а Ванюшке – мать? Да где ж я ее сыщу, чтоб была такая, как ты?!

Спустя год, когда минул положенный срок траура, он начал поиски новой невесты, однако вскоре убедился, что такой, как Марья, больше не отыщет. Да и зачем терзаться, живя с подобием, коли не можешь добыть подлинника? Лучше бы найти совсем другую женщину!

Он как раз утвердился в этой мысли, когда в Москву прибыло посольство из Рима.

В великокняжеском дворце насторожились. Католики прибыли к православным не с торговым делом? Удивительно сие. Может, не встречаться с ними? Пускай уезжают восвояси, несолоно хлебавши! Пусть знают гордость московитов! Ишь, разогнались – со свиным-то римским рылом в русский калашный ряд!

Потом стало известно, что посольство состоит из православных греков – бывших подданных Византии, ныне раздавленной турецкою пятою. Прослышав, что пред ним предстанут собратья по вере, Иван Васильевич согласился принять их. Ему сразу понравился Юрий Траханиот, глава приезжих. Говорил он так красиво да складно, как умели это делать только византийцы, великие мастера морочить головы. Но стоило Ивану Васильевичу вникнуть в смысл этого нагромождения словес, как он только усилием воли удержал изумленный возглас. Оказывается, греки приехали, чтобы предложить ему жену! И даже лик ее, запечатленный на деревянной доске, привезли!

Иван посмотрел на изображение – и не смог сдержать восхищенной улыбки. Ох, каковы очи у девицы Зои! Огонь! А румяные щеки и полные вишневые губы? А косы черные, которые змеями сползают на плечи и струятся ниже подколенок? А изобильные стати?

Не преувеличил ли малевальщик? Неужто у нее и в самом деле так сверкают глаза? Неужто она и в самом деле столь роскошна грудями и бедрами?

Нежная, болезненная худышка Марья Борисовна мигом померкла перед этим буйством плоти. Имя «Зоя», знал Иван Васильевич, по-гречески значит – жизнь. Да, сама жизнь – новая, счастливая жизнь! – смотрела на него…

Опытный царедворец Траханиот не сдержал облегченного вздоха, увидав, что взор молодого князя (Ивану Васильевичу было в это время двадцать восемь лет) вспыхнул откровенным вожделением.

Чудеса, да и только. Именно то, что отталкивало европейцев, одним ударом сразило этого полудикого русского царя. Казалось, для него даже не важно, что в жены ему предлагают не просто черноокую толстуху, а последнюю византийскую царевну!

Но в это мгновение великий князь Московии поднял на лукавого грека свои светлые, голубые глаза – и Траханиот сразу понял: этот человек все видит, все слышит и все отлично понимает. Великий князь уже просчитал про себя несомненные политические выгоды брака с греческой принцессой, отпрыском византийских императоров, благосклонность Рима… У него стремительный, острый, истинно государственный ум, у этого московита. Наверное, они станут с Зоей хорошей парой, ведь девчонка очень умна. То есть найти общий язык они непременно найдут. Ну а если им при этом будет сладко почивать вместе – так это и вовсе превосходно!

* * *

Сначала сватовство шло как по маслу. Итальянец Джанбатиста Делла Вольпе, прижившийся в Московии под именем Ивана Фрязина, отправился в Рим и сообщил о согласии великого князя московского жениться. Он встретился с Зоей и описал ей будущего супруга.

Девушка пришла в восторг. Она почти не видела в Риме высоких светловолосых и светлоглазых мужчин, но питала к ним тайную слабость. Она была уверена, что сможет быть счастлива с этим человеком!

Однако на пути ее счастья возникли нежданные препоны, и виновно было в этом католическое духовенство. Папа римский потребовал от Московии присоединения к Уставу Флорентийскому. Согласно его установлениям, все православные державы попадали в зависимость от католического Рима, который осуществлял верховную власть над местными патриархами. Диктовалось это высшими соображениями: необходимостью борьбы с исламом, который набирал силу и завоевывал мир.

Однако великий князь московский вовсе не собирался в угоду Риму унижать православных священников, а тем более не намеревался портить отношения со своими союзниками-мусульманами: османами. Они еще понадобятся Московии для борьбы с Ордой и заносчивыми ливонцами. А невеста… что ж, она хороша, но, быть может, сыщется на свете и другая толстушка с огненными очами и пухлыми губками, которая пожелает стать его женой?..

Впрочем, окончательного отказа в Рим отправлено еще не было – за недосугом. Новгородское боярство желало отойти от Москвы – необходимо было его усмирить и показать, кто на Руси хозяин и господин.

А в Риме Зоя сходила с ума от тревоги за свою участь. Она рыдала и стенала, представляя себе грядущее монастырское затворничество. Она не хотела идти в невесты ни к католическому Христу, ни к православному! Она хотела быть невестой великого князя Ивана!

Искренне привязанный к ней и до смерти огорченный ее слезами кардинал Виссарион досаждал и досаждал папе Павлу II, поэтому в конце концов требования Рима смягчились. О присоединении к Уставу Флорентийскому речи уже не шло. Хитрые католики надеялись в этом смысле на Зою. Ей самой предстояло привести в истинную веру заблудших московитов.

Зоя согласилась. Она согласилась бы на что угодно, лишь бы выйти замуж! Она смирилась даже с тем, что ей придется зваться не Зоей, а Софьей – своим вторым именем, более привычным для русского слуха и даже почитаемым: ведь храм Софии в Константинополе был святыней всего православного мира, в его же честь была названа и знаменитая Киевская София. Кроме того, этим именем звали бабку князя московского [5]5
  Имеется в виду великая княгиня Софья Витовтовна, жена Василия I.


[Закрыть]
, и это тоже следовало учитывать.

Наконец дело было слажено. Состоялось даже предварительное обручение – как и велели старинные обычаи. Сторону жениха представлял Иван Фрязин.

Когда дошло дело до обмена кольцами, Фрязин озадачился: кольца для невесты он не привез. На Руси сего в заводе не было – кольцами меняться не при венчании, а уже при обручении.

Ну что ж, обошлись без колец. Главное, что были произнесены все необходимые слова. И теперь Софья могла подойти под благословение папы, получить от него в качестве приданого кошель с шестью тысячами дукатов – и отправиться в дальний путь.

Кардинал Виссарион искренне горевал, прощаясь с нею, – и в то же время радовался ее браку. Он уже видел, как его воспитанница приводит к подножию престола святого Петра толпы и толпы вновь обращенных московитов… Он все уши прожужжал девушке, излагая свои честолюбивые планы!..

Софья выкинула их из головы в то же самое мгновение, как стены Рима скрылись вдали. Она возвращалась к вере своих отцов – и больше не намерена была отступать от нее.

Ну, разумеется, кардинал Виссарион не мог не навязать ей в сопровождающие католического прелата. Им оказался папский легат Антонио Бонумбре, который страшно кичился возложенной на него миссией сопровождать воспитанницу Рима.

Софью очень заботило, чтобы не расхвораться в пути (чем дальше двигались на север, тем холоднее становилось) и чтобы в целости и сохранности довезти свое небогатое имущество: несколько возов со старинными книгами на греческом языке, священными реликвиями дома Палеологов [6]6
  Фамилию Софьи Палеолог можно перевести на русский как Древнесловская, от палео – древний и логос – слово.


[Закрыть]
, много ярких платьев, остатков былой роскоши морейских деспотов, – и рукодельные принадлежности. Она еще в детстве выучилась прекрасно вышивать – в Византии вышиванье было весьма любимым и почитаемым искусством как придворных дам, так и монахинь. Софья достигла большого мастерства в этом рукоделии.

Путешествие было трудным, но запомнилось Софье на всю жизнь. Впервые она почувствовала себя не бедной приживалкой, а персоной весьма значительной. Жители городов Священной Римской империи встречали ее радушно, провожали почтительно. Конечно, Софья понимала, что дело не столько в ней, сколько в предстоящем браке с московским государем. И она молила Бога помочь ей заслужить любовь и расположение мужа.

Из Рима выехали 24 июня 1472 года, но только к 1 сентября достигли польского города Любека. Отсюда предстояло морем плыть до Ревеля [7]7
  Прежнее название Таллина.


[Закрыть]
. Пришлось Софье претерпеть одиннадцатидневное мотание по волнам (осенняя Балтика не жалует мореплавателей)… И снова потянулись обозы в Московию. Вот наконец и Псков! Это уже была Русь, Московия.

И только тут Софья поняла, как благосклонен к ней добрый Бог. Разряженные в пух и прах псковские бояре, которые встречали ее… Роскошные пиры, которые задавали в ее честь, – такие пиры, что сыты и пьяны были все, до самого последнего слуги… А подарки будущего супруга ей и ее дамам, чтобы не мерзли на осенних ветрах?!

Столько шуб у Софьи в жизни не было! Больше всего ей полюбились горностаевая, покрытая алым бархатом, и соболиная, с верхом из роскошной парчи. Откуда-то из глубин памяти выглянула перепуганная девочка Зоя и прошептала на ушко царской невесте, что в Риме и даже в Византии каждая из этих шуб обошлась бы в целое состояние. Даже те крытые сукном лисьи и беличьи шубы, которые получили приближенные Софьи, стоили безумных денег!

«Неужели так будет всегда? – смятенно думала византийская царевна. – Боже, благодарю тебя!»

Однако в небесах из-за ее персоны продолжались тяжбы. И соперничество двух религий не могло не сказаться на земных делах. В Москву ежедневно прибывали гонцы, сообщая о том, где находится поезд царевны. И вот в русской столице стало известно, что патер Антонио не выпускает из рук католический крест и намерен ввести князеву невесту в Москву под сенью этого креста.

Кто-то из бояр миролюбиво советовал претерпеть такие мелочи. Кто-то возмущался. Пока Иван Васильевич раздумывал, как поступить, митрополит Филипп заявил:

– Если латинский крыж внесут в Кремль, меня здесь больше не увидят никогда.

Угроза была серьезная. К тому же великий князь и сам не хотел пресмыкаться перед католиками. Он послал именитого боярина навстречу поезду невесты и велел уговорить Антонио Бонумбре убрать крест. Однако все доводы боярина ни к чему не привели. Наглядевшись в фанатично горящие очи папского легата, боярин наконец плюнул на уговоры и просто-напросто вырвал крест из его руки.

Легат онемел. Дар речи нашелся только у Ивана Фрязина, однако ему дорого пришлось заплатить за попытку вступиться за Антонио: слуги боярина избили бедолагу Фрязина, а заодно – под горячую руку! – отняли у него все, что он вез из Италии.

Фрязин и Бонумбре кинулись к Софье умолять о заступничестве. И… обоим показалось, что на них вылили несколько бочек ледяной воды.

– Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, – сказала Софья, смиренно потупив свои чудные глазки. – Оставьте меня. Я не намерена из-за всяких мелочей ссориться со своим будущим супругом.

«Всякими мелочами» были не только оскорбленные Фрязин и Бонумбре. В тот же разряд входили и католический крест, и обещания, данные Риму, и благословение папы, и сам престол святого Петра…

Именно тогда в голову легата Антонио закралась мысль, что с внедрением католической веры на Руси могут возникнуть некоторые осложнения. Может быть, с этим придется повременить…

Вскоре он поймет, что повременить придется как минимум навсегда.

Папский легат был отослан в Рим. Напоследок он попытался еще раз воззвать к великой княгине, однако это было все равно, что прошибать стену лбом. Для Софьи отныне не существовало прошлое. Только настоящее и будущее. Только ее новая жизнь!

И ее страх…

* * *

Конечно, ее не могло не смутить, что Россия так холодна и безрадостна в осеннюю пору. Где оливковые рощи и виноградники? Где теплое солнце?.. Но зато Софья никогда прежде не видела снега, который показался ей восхитительным, хоть и очень холодным на ощупь.

Конечно, ее не могло не разочаровать, что Русь, оказывается, – страна деревянно-избяная, да и вся Москва такова. Даже царский дворец был всего лишь кучкой бревенчатых строений, соединенных переходами… Но зато Софья могла внушить своему мужу, что его стольный град должен быть перестроен и сделаться одним из красивейших в мире.

Конечно, ее не могло не огорчить, что митрополит московский Филипп вдруг проникся к ней непонятной враждебностью и даже отказался венчать великого князя с византийской царевной – она-де слишком долго прожила в католической стране и не могла не подпасть под пагубное влияние латинов. И все же она стала женой князя Ивана – и какая разница, кто совершил обряд?

Конечно, ее не могло не опечалить, что у мужа оказался почти взрослый сын от первого брака. Зато сам князь Иван был так нежен с женой, так ласков! Софья полюбила его всем сердцем и не сомневалась, что и муж очарован ее глазами, ее повадкою, ее умом и добротой. Супружество открыло для нее бездну новых блаженных ощущений. Софья поняла, что может быть истинно счастливой с этим светлоглазым человеком. С нею он был любящим мужем и страстным мужчиной. А уж когда их супружество увенчается рождением сына…

При одной мысли об этом Софью охватывал страх.

Она почувствовала себя беременной очень скоро – не прошли напрасно те пылкие ночи, во время которых она узнала столько нового и о человеке, который стал ее супругом, и о себе самой. Но у княжеской четы родилась дочь, которая умерла через несколько дней. Вторые роды тоже были неудачны. Да и потом вновь родилась девочка. Она выжила, однако это был отнюдь не столь желанный Софьей сын…

Кто искренне, от души, сочувствовал княгине, кто лишь на словах, однако оказался во дворце человек, который не скрывал своего злорадства и трезвонил на всех углах: грекиня-де порченая!

Это был Иван Молодой, сын Ивана III Васильевича и Марии Борисовны Тверской.

Он не просто невзлюбил мачеху с первого мгновения – он люто возненавидел ее. Ведь их с Софьей объединяло одно чувство, которое было основой их существования: взаимный страх. Оба они представляли собой угрозу друг для друга.

Софья знала, что Иван – наследник престола. Случись что с великим князем – государем станет этот белобрысый узколицый мальчишка, и уж тогда ей с дочками один путь – в монастырь. Ей нужен был сын не только для того, чтобы доказать свое телесное здравие и душевную крепость, не только для того, чтобы порадовать любимого мужа. Ей нужен был сын, которого она сделала бы наследником князя Московского – в обход Ивану Молодому. И этим обеспечить свое будущее – свое и своих детей.

И пасынок отлично понимал причину того сдержанного огня, которым полыхали очи ненавистной грекини. Он видел, что отец очарован новой женой, прощает ей все, даже то, что Софья мечет дочек, словно кошка – котят. Княжич знал силу этой «ночной кукушки». И понимал, что при первом же удобном случае грекиня восстановит отца против сына. Особенно если у нее родится сын…

Значит, этот сын не должен родиться!

Пока Ивану Молодому не за что было упрекнуть небеса. Сына у княгини по-прежнему не было. Однако княжич не хотел рисковать…

И вот как-то раз одна из прислужниц Софьи начала, словно невзначай, заводить разговоры о том, что появилась-де на Москве знатная ворожейка. Знатна она многими хитростями, но в чем ей воистину нет равной, так это в ворожбе на сыновей. Какая бы мужняя женка ни пришла к ней, всякой поможет! И не было случая, чтобы после ворожбы не родился бы у молодайки именно сын. Девок-то любая-всякая настрогать может. А чтобы сына родить – тут особая благосклонность небес потребна. Ворожейка весьма горазда обеспечить эту самую благосклонность небесную…

Софья выслушала эти нашептывания раз, другой, третий… А потом спросила, как бы с той ворожейкой повидаться.

Сенная девка пообещала встречу такую устроить в самое ближайшее время. Софья со страхом и надеждой ждала этого. А тем временем решила спросить совета у мужа: идти ей к ворожейке или нет.

Оно конечно: ворожба – дело сугубо женское. Однако Софья еще не совсем уверенно чувствовала себя в этой чужой стране. Все-таки она не абы чья женка, а супруга великого князя. Как бы не попасть впросак, как бы не уронить тень на свое имя и звание…

Не иначе сам Господь Бог надоумил ее посоветоваться с мужем, хотя в первую минуту Софья ругательски изругала себя за такое решение. Она никак не могла понять, почему так разъярился великий князь. Он пригрозил заточить ее в темницу, сгноить в подземелье, высечь плетьми, смоченными в рассоле, а напоследок – придушить собственноручно, если только он узнает, что жена хоть в малой малости прибегла к услугам любой ворожеи. Даже если просто попросит погадать, будет ли завтра солнышко светить или дождик пойдет!

Софья сначала перепугалась, потом обиделась, потом стала рыдать. Когда князь Иван видел тяжелые слезы, которые заволакивали ее чудесные черные глаза, а затем медленно скатывались по щекам, он терялся, пугался и думал только о том, чтобы успокоить жену. Целуя и голубя ее, князь объяснил причину своего гнева. Так Софья узнала о том, что от нее прежде тщательно скрывали: о причине смерти его первой жены. О том, как Марья Борисовна была отравлена какой-то «знатной ворожейкой». И именно тогда, когда хотела зачать ребенка!

Софья едва чувств не лишилась от ужаса. Может быть, княгиню Тверскую извели случайно, но уж против нее-то, против великой княгини, злоумышляли сознательно!

Кто?

Софья хотела отдать сенную девку мастерам заплечных дел, однако вспомнила атмосферу византийских хитростей, среди которых прошло ее детство, и сделалась сущий мед и истинная патока. С притворной ласковостью принялась расспрашивать – откуда-де пошли слухи про ворожейку? Но девка врала и путала след. Только однажды и проговорилась: постельничий-де молодого князя сказывал…

Ну, об этом и самой можно было догадаться! Софья умна была – отлично видела, с какой лютой ненавистью поглядывает на нее Иван Молодой. Ей хотелось кинуться к мужу, нажаловаться ему, попросить правосудия, но, по зрелом размышлении, она решила затаить свою ненависть к пасынку. Не пойман – не вор. Разве он ответчик за то, что болтают промеж собой слуги? Иван Молодой от всего отопрется, а Софья только восстановит против себя мужа. Великий князь очень любил сына и наследника. Вот если бы Софья родила ему другого сына!..

Княгиня пакостную девку от себя удалила и постепенно убрала почти всю прежнюю прислугу из своего окружения. Она береглась как могла. Вспоминала, что у императора Константина, ее дядюшки, да и у отца, деспота морейского, были придворные отведыватели пищи: чтобы не подсыпали правителю ненароком злого зелья в яства! Но при русском дворе этого еще в заводе не было. Про себя Софья думала, что русская еда настолько нехороша и тяжела для желудка (ни овощей, ни фруктов, только и радости, что рыбы, самой дорогой и вкусной, вволю!), что и без яда можно загубить свое здоровье. И все же она окружала себя людьми лишь по своему выбору. Никаких посторонних! Теперь рядом были только гречанки и итальянки, прибывшие с ней из Рима. А из русских она брала к себе на службу только жен своих греческих приближенных: Траханиотов, Ангеловых, Ховриных, Ласкаревых, Головиных.

Это нравилось отнюдь не всем. Иван Молодой и его слуги ворчали на всех углах, мол, от иноземцев продыху нет во дворце! Когда эти наговоры дошли до великой княгини, она с приторной улыбкой (уж не с тех ли времен эта улыбка поселилась на ее лице несходно, прилипла к нему, как банный лист?!) заявила, что и впрямь слишком тесно в Кремле. Для великого князя московского приличны более роскошные и просторные покои. Давно пора показать миру все богатство русских князей! Построить такой дворец, который и глаз бы радовал красотой своей, и место бы в нем всем нашлось.

Иван Молодой только фыркнул презрительно. Иван Старший – прислушался и призадумался…

Он уже не раз и не два – сначала с изумлением, потом привычно – отмечал, что его молодая жена очень умна. И советам ее стоит следовать! На него огромное впечатление произвело то, что большую часть приданого Софьи составили старинные книги. Иван Васильевич был хоть и не большой книгочей – за недосугом средь государственных дел! – но книжников и людей грамотных высоко ценил. Однако князь привык, что книжники всегда мужчины, большей частью монахи. А тут его жена-красавица свободно читает огромные тома, покрытые пылью веков! Вдобавок слухи о ее знаменитой библиотеке уже ходили по Европе. Иноземные гости почтительно спрашивали великого князя, правда ли, что он обладает трудами Платона и Аристотеля, Цицерона, Аристофана и Вергилия, переписанными еще в глубокой древности, и что переплеты этих книг украшены драгоценными каменьями?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю