Текст книги "Дуэль на брачном ложе"

Автор книги: Елена Арсеньева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

12. Charme maudit [50]50
  Проклятые чары ( фр.).


[Закрыть]

Она пробудилась оттого, что болело горло: першило, жгло. Откашлялась раз, другой – и уже не могла остановиться, так и зашлась сухим, мелким кхеканьем.

Сон еще не совсем ее оставил, однако же Маша поняла, что терзает ее какой-то острый запах – и почти тотчас почувствовала онемение в ногах и сильнейшее сердцебиение.

«Я угорела!» – мелькнула мысль. С трудом подняв голову, Маша глянула в камин, однако зловещих синих огоньков, рождающих смертельный угар, не увидела: пламень был по-прежнему ровный, разве что удивительно желтый, прозрачный, будто кипящий мед.

Вдруг голова так закружилась, что Маша вцепилась в ковер, пытаясь удержаться: почудилось, что она летит, летит куда-то с невероятной скоростью!

В голове помутилось, пот обильно оросил чело. И этот запах – он становился все резче, он перехватывал горло и заставлял сердце трепыхаться в приступах боли. Все дело, конечно, было в запахе! Маша вдруг осознала, что задыхается, что еще вдох – и она погрузится в сон, из которого уже не будет возврата к яви.

«Окно… открыть окно!»

Уже почти сверхъестественным усилием она приподнялась – и вдруг почувствовала такую легкость во всем теле, что могла бы, кажется, воспарить над полом. Кашель враз унялся, но сердце колотилось бешено и кружилась голова. Пытаясь сообразить, в какой стороне в этой беспрерывно крутящейся комнате находится окно, Маша огляделась. Взгляд ее снова упал на камин… и она замерла, не в силах оторвать глаз от огня.

Пламень, минуту назад сияющий, светлый, вдруг почернел и съежился. Обугленные поленья торчали из этой черноты, словно коряжины из болота. На них даже проглядывала белая плесень болотных мхов. И зеленая ряска кое-где затягивала черные провалы чарусы… Долгоногий водомер невесомо скользил по опасной глади; да юркая змейка вилась вокруг едва заметной черной кочки, пытаясь вползти на нее, но то и дело оскальзываясь в воду. Однако тотчас Маша заметила, что кочка растет, приподнимается! Змейка легко вползла на нее и свилась в клубок, холодно проблеснув своим тугим, гладким, черно-зеленым телом.

Лунная, леденящая душу ночь властвовала над болотом, однако в сиянии бледного светила Маша отчетливо видела каждое шевеленье воды, каждую травинку и моховинку, а потому она смогла различить, как со всех концов болота змеи и лягушки ринулись к поднимающейся из воды кочке.

Кочка поднималась медленно, так медленно, что многочисленным гадам на ней уже не было места: они кусали друг друга, сражаясь за место, падали в воду, однако ни их шипенья, ни плеска воды, ни чавканья болотных пузырей Маша не слышала. Она могла только видеть, как кочка, похожая на облепленную травой голову, вздымается из воды… и вдруг, взметнув веер бесшумных черных брызг, из болота вырвалась рука и как бы с досадою сорвала с лица копошащихся змей, и открылись глаза, горящие зеленым, дьявольским огнем.

– Гри-го!.. – Маша захлебнулась криком и беспомощно схватилась за горло.

Повитая змеями голова Григория уже вынырнула из воды; вот показались шея и плечи, на которые вползали новые и новые змеи, сталкивая лягушек, которые тяжело, но беззвучно шлепались в воду. Серое облачко болотной мошкары вилось над головою Григория, словно адское сияние. Он вставал из болота во весь рост. Наконец медленно, бесшумно, не касаясь ногами воды, двинулся к Маше.

– Господи! Господи! Господи!

Она трижды перекрестилась, но напрасно: видение даже не поколебалось. Григорий приближался, и змеи сыпались с него, расползались по углам комнаты, заползали под ковры и стулья… Болото выливалось из камина и затопляло все вокруг!

Маша кинулась к двери и заколотила в нее с такой силой, что тяжелая, дубовая, окованная железом створка заходила ходуном.

– Откройте! Выпустите! – Крик ее сорвался на хрип, и она снова затрясла дверь, боясь оглянуться, ибо Григорий вот-вот должен был настигнуть ее.

За дверью раздался грубый голос, но Маша не могла понять, что он говорит. Прошло несколько мгновений, прежде чем до нее дошло, что говорят по-французски:

– Напишешь, что надо?

Маша оглянулась. Григорий был уже совсем близко. Зеленый огонь, лившийся из его глаз, чудилось, леденил ей плечи. Он сгреб с головы свившихся в комок змей и швырнул в Машу, да не попал.

Маша завизжала невозможным, пронзительным визгом – и дверь наконец распахнулась. Огромная фигура Жако выросла на пороге, и Маша вцепилась в него, как в самого родного человека. Да, это чудовище было человеком из плоти и крови, а не ожившим мертвецом, и сейчас Маша готова была на все, чтобы остаться с ним, а не возвращаться в комнату, превратившуюся в гибельное болото.

– Бежим! – крикнула она, однако Жако держал ее, не давая проскользнуть в коридор.

– Напишешь? – прорычал он. – Не то брошу обратно и дверь запру!

– Да, да! – не помня себя, выкрикнула Маша, отчаянно пытаясь своротить Жако с дороги, но сдвинуть эту глыбу ей было не под силу.

– Клянись своим богом, что напишешь! Клянись! – встряхнул ее Жако, и Маша сообразив, наконец, что от нее требуется, поспешно закивала.

Да, она напишет все, что от нее требуют, только бы не возвращаться к болоту, где будет вечно подстерегать ее Григорий… а он не отстает!

Маша оглянулась, увидела, что он приближается… руки его были совсем рядом! – и с пронзительным воплем так тряхнула Жако, что тот покачнулся и невольно шагнул в комнату, немного освободив дверь. Маша проскользнула в открывшуюся щель и ринулась было по коридору, но ее остановил рев, в котором были страх и боль смертельно раненного зверя. Это был вихрь, ураган звука, который повалил Машу на пол. Она в ужасе обернулась, уверенная, что Григорий схватил Жако и тот бьется в страхе, зовет на помощь, однако в отверстом проеме увидела, что разбойник стоит на коленях, простирая руки… Болото куда-то исчезло из комнаты, словно бы вмиг высохло со всеми своими змеями и призраками, и лунная ночь сменилась пасмурным деньком. Маша различила толпу народа, собравшуюся возле эшафота.

На помосте поник полубесчувственный человек, поддерживаемый помощниками палача. Он был босиком, полуодет, лицо завешено черным покрывалом. Из правого плеча хлестала кровь, – отрубленная рука валялась на помосте; а палач вновь заносил свой топор, чтобы теперь срубить преступнику голову…

– Брат! – взвыл Жако. – Прости меня, брат! Это я, это ведь я!..

– Ну да, я так и думал, – раздался вдруг спокойный голос, и Маша даже подскочила от неожиданности.

Рядом с ней стоял Вайян, с любопытством заглядывая в комнату. В это время голова казненного слетела с плеч, и Жако распростерся на полу.

– Я так и полагал, что тут дело нечисто! – с видом врача, изрекающего смертельный диагноз, произнес Вайян. – Наш Жако, разумеется, сам прикончил своего батюшку ради нескольких золотых, а всю вину каким-то образом хладнокровно свалил на брата. После пыток его казнили как отцеубийцу, а на долю Жако остались только пытки совести… тоже весьма мучительные, как видно! – Он презрительно кивнул на бесчувственное тело своего сообщника и повернулся к Маше: – А что же привиделось вам, belle dame [51]51
  Прекрасная дама ( фр.).


[Закрыть], когда вы так отчаянно звали на помощь?

Маша непонимающе воззрилась на него:

– При-ви-де-лось?..

Он с лукавой улыбкою кивнул:

– Да, да, вот именно!

Маша закрыла лицо руками.

– Привиделось… Так это было видение? Не явь?!

Она жалобно воззрилась на Вайяна, и тот успокаивающе взял ее за руку:

– Ma foi! [52]52
  Клянусь честью! ( фр.)


[Закрыть]Не хотел бы я оказаться на вашем месте! Вообще-то я не ожидал, что сие испытание окажется столь действенным. Ведь вы уже готовы были согласиться на все наши условия, и, не войди дурак Жако в эту отравленную комнату, вы уже сейчас писали бы свое завещание!

– Отравленную комнату? – повторила Маша. – Так, значит…

– Да, да, конечно! – закивал Вайян. – Все дело в maudit charme, которые навел на вас дым. Человек видит самое страшное, что испытал в жизни. Этот дьявольский порошок дала нам наша… дал нам наш наниматель, не сомневаясь, что с его помощью мы добьемся от вас чего угодно, и, ma foi, так оно и вышло бы, когда б Жако не сплоховал.

– Maudit charme… проклятые чары, – пробормотала Маша, как бы не в силах понять, что произошло.

Не в силах понять?! А что тут понимать?! Жако подправил огонь в камине и всыпал туда порошок, рождающий страшные видения! Она едва не угодила в ловушку, расставленную, надо признать, весьма хитро. Да и кто не угодил бы на ее месте?! Даже если Жако… Озноб опять пробежал по спине Маши при воспоминании о призраках, однако она только передернула досадливо плечами: воспоминаниям и переживаниям она предастся потом, когда на это будет время. Сейчас же ее куда больше интересовала обмолвка Вайяна: «Наша… наш наниматель…» Он, конечно, говорил о человеке, который приказал им похитить Машу и добиться, чтобы она написала это проклятое завещание… и сначала он сказал «la nфtre» – наша, а не «le nфtre» – наш. La nфtre! Значит, это женщина?..

Догадка мало чем помогла. Ни одной женщины, которая была бы готова на убийство ради того, чтобы завладеть ее состоянием, Маша не только не знала, но и представить себе не могла.

Хорошо, об этом она тоже подумает потом, на досуге. Сейчас же надо ловить удачу: самый страшный из ее стражей лежит в бесчувствии, остался только один… как бы справиться с ним?

Что делать? Оттолкнуть Вайяна и броситься бежать? В два счета догонит – да и куда бежать-то? Надо что-то похитрее придумать, как-то воспользоваться отсутствием Жако! Она в отчаянии обхватила руками плечи, не зная, что делать.

– Вы совсем замерзли! – заботливо воскликнул Вайян. – Пойдемте со мной – тут есть одна комната, там тепло, горит огонь.

– Огонь?! – вскинулась в ужасе Маша, но Вайян успокаивающе улыбнулся:

– Обыкновенный огонь в обыкновенном камине. Вам ничего не угрожает, поверьте.

Он взял Машу за руку – пальцы у него были теплые, крепкие, и она даже с радостью ухватилась за них. Пройдя несколько шагов по коридору, они долго спускались и опять шли коридорами, пока Вайян не толкнул какую-то дверь и с поклоном не пропустил Машу в небольшую комнату, поменьше той, где она натерпелась столько страхов, но гораздо чище и уютнее, даже с кроватью в алькове. В камине пылал огонь, на который Маша сперва взглянула с опаскою, а потом с радостью протянула к нему руки: от страха она снова озябла.

Вайян хлопотал вокруг нее: набросил на плечи свою куртку с таким почтительным выражением лица, что Маша не нашлась отказаться; поставил прямо на полено, которое лизал огонь, ковшик, куда налил вина из кувшина. Несколько капель упало в огонь, и в воздухе распространился дивный аромат печеных яблок.

Маша улыбнулась, полузакрыв глаза: печеные яблоки из любавинского сада! Любимое лакомство ее и Алешки! Но сейчас было не до блаженных грез.

– Жако тоже придет сюда? – настороженно спросила Маша, думая: неспроста Вайян так вокруг увивается – не иначе, готовит пленницу к новому испытанию.

Однако Вайян рассеянно оглянулся:

– Не волнуйтесь. Жако без памяти не меньше часу проваляется, да еще, будем надеяться, головой стукнулся весьма крепко. Пусть отдохнет. И мы, – он повернулся к Маше, и в свете пламени сверкнула его лукавая улыбка, – и мы отдохнем от него!

Он задержал на ней свой взгляд, будто вложил в свои слова какой-то особый смысл, но Маша, отчего-то смутившись, отвела глаза.

Вино мгновенно согрелось, забулькало. Прихватив ковшик не очень-то свежим шейным своим платком, Вайян снял его с огня, разлил вино в две глиняные кружки, стоявшие на каминной полке, и одну подал Маше:

– Прошу вас. Это яблочный сидр и с хорошим сладким вином. Согреетесь, успокоитесь…

Маша осторожно взяла горячую кружку. От одного запаха сразу сладко закружилась голова.

– Да, да, – усмехнулась она, с наслаждением вдыхая пар, – я выпью, и вы опять на меня напустите какие-нибудь maudit charme!

Впрочем, она сама не верила своим словам. Что-то подсказывало: сейчас она в полной безопасности – пока не очнулся Жако. Да и Вайян пил то же самое вино.

– Maudit charme… – задумчиво повторил Вайян, проводя по губам кончиком языка. – О нет, сударыня, не проклятые чары хотел бы я сейчас напустить на вас, а charme d’amour – чары любви!

Маша, поперхнувшись, воззрилась на Вайяна с таким изумлением, что тот невольно рассмеялся.

– Mon Dieu, chérie [53]53
  Боже мой, дорогая ( фр.).


[Закрыть], да неужели вы не видите, что я не в себе с того мгновения, как встретил вас? Неужто вы не замечали взглядов, которые я бросал на вас – и там, на почтовой, и когда ваша карета застряла под желобом, да и здесь, в замке?!

– О нет, – ответила Маша с усмешкой, – я, конечно, заметила ваши взгляды – и взгляды Жако!

Что он, за дурочку ее в самом деле принимает?! Решил посредством нежностей уломать? Думает, она растает и выполнит желание неведомого нанимателя? Коли так, то сам Вайян не кто иной, как пошлый дурак!

Она нахмурилась, отхлебнула из кружки изрядный глоток.

Ох, какая сладость, какое чудо! Какая дивная, истомная слабость растеклась по телу! Никогда в жизни Маша не пила ничего подобного, даже не подозревала, что вино может быть таким восхитительным!

Вайян смотрел на нее пристально, по своему обыкновению чуть улыбаясь, но темные глаза его были серьезны.

– Вы плохо подумали обо мне сейчас – и зря, – проговорил он, и голос его вдруг так странно дрогнул, что у Маши неровно забилось сердце. Что-то было в этой дрожи голоса… что-то болезненно-волнующее.

А Вайян продолжал:

– Вы решили, что я думаю сейчас только о вашем богатстве, о том, что я получу солидную мзду, если сделаю свое дело? А я-то думал совсем о другом!.. Знаете, я бедный человек и зарабатываю на жизнь, как могу. Однажды, путешествуя, а попросту – бродяжничая, в Дижоне я подрядился к одной даме кучером – ее собственный свалился в лихорадке. Дама была вдова немалых лет, но в самом, как говорится, соку и весьма охоча до мужских ласк! Уже на другой день после того, как наняла меня, она велела остановить лошадей прямо посреди улицы, мне приказала зайти в карету, опустить шторы на окнах и немедленно расстегнуть штаны.

Маша заморгала от растерянности. Ничего себе! Что он говорит?! Впрочем, сейчас она не могла бы сказать, возмущена ли бесстыдными словами Вайяна – или бесстыдством этой дамы.

– Вот-вот! – усмехнулся Вайян, увидев, как заалело ее лицо. – И я был ошеломлен точно так же. Заметив мою растерянность, дама откинулась на сиденье, задрала юбки – и я узрел, что в ее мохнатой корзиночке лежит золотая монета. Очевидно, плата за мое будущее усердие. Немалая плата. Для такого нищего, как я, – целое состояние! Однако ж вообразите, сударыня: я был не в силах руку поднять, чтобы взять деньги, – и поднять кое-что еще… Понятное дело, на этом моя кучерская карьера тотчас и завершилась. Я не мог заставить себя любить эту бесстыжую бабу, хотя она сулила мне немалое богатство и в ту минуту, и потом. Однако сейчас, когда я смотрю на вас, мне приходится изо всех сил заставлять себя сдерживаться, чтобы не схватить вас в объятия!

От смущения и растерянности Маша сделала еще один большой глоток, и кружка задрожала в ее руках.

Вайян вмиг оказался рядом, убрал кружку, придержал Машу за плечи.

– Голова кружится? Да вы совсем не умеете пить! Вам нельзя позволять себе пить в компании с мужчиной, распаленным страстью!

Он снова улыбнулся, и у Маши отлегло от сердца: наверное, все опасные и волнующие речи его были только шуткой.

– А что произойдет? – спросила она заплетающимся языком, с трудом удерживая отяжелевшую голову – невыносимо тянуло прилечь.

– Что произойдет? – задумчиво переспросил Вайян. – Мужчина может дать волю своей страсти! – И негромко хохотнул.

О, так он и впрямь шутил! Просто забавлялся, живописуя пылкость своих чувств! Удивительно, однако при этой догадке Маша почувствовала не облегчение, а разочарование: он смеялся над нею! Она ему совсем не нужна!

В голове у нее все перепуталось, глаза закрывались.

– Э, да вы совсем засыпаете, – пробормотал Вайян. – А ну, идите-ка сюда!

Он помог Маше подняться и сделать несколько шагов к кровати, покрытой красным бархатным одеялом.

– Ложитесь, поспите. Не бойтесь – никакие призраки не потревожат вашего сна… кроме меня.

– А разве вы призрак? – сонно проговорила Маша, пытаясь понять, шутит он сейчас или говорит серьезно; но ей никак не удавалось сосредоточить свой взгляд на лице Вайяна.

– Да вроде бы нет, – ответил тот, с преувеличенной серьезностью ощупывая свои руки и плечи. – Во всяком случае, пока. А вам как кажется? – Он взял Машину ладонь и положил себе на грудь, под расстегнутую рубашку, и она замерла, завороженная живым теплом его гладкой кожи.

– Как сердце бьется… будто птица рвется из клетки! – пробормотала она.

– Все мое существо, все тело мое рвется к вам! – хрипло прошептал Вайян, касаясь губами Машиных губ так осторожно, словно хотел всего лишь ощутить ее дыхание.

Его губы пахли вином и яблоками, они были сладкими, и Маша невольно лизнула их, как ребенок, который хочет попробовать лакомство, да робеет. Вайян тихонько застонал, и Маша встревоженно отстранилась, сообразив, что делает что-то не то.

– Я вам… вы… – проговорила она прерывающимся голосом, но тотчас умолкла, потому что он отстранился, запрокинув голову, и она увидела напрягшуюся, смуглую, по-юношески тонкую шею. По горлу его прокатился комок, жилка забилась у изгиба плеча, и Маше вдруг до смерти захотелось коснуться ее. Это тоже, наверное, было нехорошо, но она не смогла отказать себе в таком невинном удовольствии и коснулась шеи Вайяна, только не руками – ведь она должна была крепко за него держаться, чтобы не упасть, – а губами. Коснулась слегка, еще раз… и вдруг безотчетно, беспамятно впилась в его горло жадным поцелуем.

Вайян вскрикнул не то мучительно, не то восторженно и так толкнул Машу, что она с размаху упала на кровать. Он навалился сверху, покрывая ее лицо поцелуями, смеясь, бранясь, шепча ласковые невнятные слова, и она с охотой, самозабвенно отвечала ему – и словами, и губами, и руками, которые срывали с Вайяна одежду с тем же неистовством, с каким он раздевал ее; и вскоре она ощутила его обнаженное тело. Дрожь охватила ее, но тут Вайян прильнул к ней так плотно, так близко, что ближе и нельзя было. Он чуть приподнялся – и Маша, чтобы не отрываться от него, от его горячего тела, приподнялась вместе с ним… опустилась… и тела их забились единым ритмом. Что-то было невыразимо трогательное и враз смешное для нее в этом их слитном самозабвенном движении, – точно в игре двух веселых зверушек; и улыбка не сходила с Машиных уст – лишь изредка прерывалась хрипловатым горловым смешком, и Вайян отвечал на ее смех поцелуями, и глаза его излучали счастье, пока взор не затуманился…

* * *

И снова она проснулась от холода, но не вскочила, не заметалась, а какое-то время лежала недвижимо, пытаясь сообразить, где она и что с ней. Что-то тяжелое лежало на груди. Маша скосила глаза и увидела смуглую обнаженную руку, сонно, расслабленно накрывшую чашу ее левой груди.

Да, Вайян! Маша улыбнулась и мысленно укорила себя, но тут же едва подавила смех: никаких угрызений совести, вообще ничего, кроме блаженства, она не испытывала, зачем себе-то лгать?

Она осторожно сняла с себя руку Вайяна и, приподнявшись на локте, в свете еще не погасшего камина долго, с пугливым любопытством девственницы, впервые узревшей нагого мужчину, разглядывала его худощавое, стройное тело, недоумевая, как оно, такое сонное, такое расслабленное и обыкновенное, могло нынче ночью быть таким твердым, непобедимо-сильным и доставить Маше столько удовольствия.

Из обрывков разговора в девичьей (отсюда шло почти все Машино эротическое образование) она знала, что мужская любовь иной раз имеет над женщиной огромную власть, и та, которая нашла своего мужчину – а женщине вершин блаженства, как известно, достигнуть несравненно труднее, чем мужчине, – держится за него в буквальном смысле руками и ногами, всецело попадая под его власть.

Она задумчиво покачала головой. Конечно, все было восхитительно и сладостно, но ведь их с Вайяном, кроме совместного телесного восторга, ничего не связывает! Сейчас, трезвым взором, она видела его насквозь. Горячий паренек – да и подружка ему попалась не холодная! Трагический опыт с Григорием и печальный – с Корфом, к счастью ли, к сожалению, ненадолго остудили ее жар, так что случилось то, что и должно было случиться между двумя пылкими молодыми людьми. Да и доброе вино повлияло на их темперамент, а теперь пришло время похмелья. У Вайяна Маша не первая (почему-то она не сомневалась, что он взял-таки тот заветный золотой из «корзиночки» богатой вдовы и честно его отработал!) и не последняя; да и он у нее – Маша с холодноватым цинизмом глянула в будущее, – пожалуй, тоже. Вайян странным образом освободил ее, словно бы ослабил узы, наложенные в ее душе на распутство, дал понять: если мужчина приносит женщине горе, то его можно использовать и для удовольствия, ну а любовь… ну что любовь?.. Маша отмахнулась и от ее светлого призрака, а заодно – и от забавных мыслей своих.

Не до того сейчас! Надо решать, как быть дальше. Разумеется, нет ни малой надежды, что Вайян, пробудившись, исполнится рыцарских чувств и, взяв Машу за руку, выведет ее из замка, отпустит на свободу. Ох, едва-а ли! Надо спасаться самой – и может ли выпасть случай лучше, чем сейчас, когда истомленный страстью Вайян еще спит и оглушенный, одурманенный Жако валяется где-то у камина!

Маша соскользнула с постели и на цыпочках подбежала к окну, завешенному тяжелой шторой. Чуть сдвинула ее – и обмерла перед зрелищем мира, состоящего из ночи, звезд и звуков: где-то в горах перекатывала камни река, шумел ветер в вершинах деревьев, сонно трещала одинокая цикада… Дождь прошел: было тепло-тепло! Но самое главное, самое главное: внизу, совсем близко под окном – если прыгнуть, даже не ушибешься! – Маша увидела еще влажную, непросохшую брусчатку двора.

Можно бежать!

Она вскочила было на подоконник, да с досадою вспомнила, что совсем голая, и еле удержалась от смеха: хороша б она была, окажись в таком виде внизу, под окошком! Пожалуй, пришлось бы кричать, будить Вайяна и просить сбросить ей какую-нибудь одежонку или же бежать как есть, прикрывшись лишь распущенной косою, подобно какой-нибудь ундине! [54]54
  Персонаж немецких волшебных сказаний, дева-русалка.


[Закрыть]

Бросив последний, снисходительный взгляд на спящего Вайяна, Маша подобрала с полу свои разбросанные одежки, кое-как оделась… а потом, повинуясь неодолимому желанию созорничать, свернула в тючок одежду Вайяна и, зажав ее под мышкой, бесшумно выскочила из окна.

Брусчатка двора оказалась изрядно ниже, чем сверху виделось Маше, однако она все же приземлилась удачно – на корточки. Только больно ушибла босые пятки. Увидела поодаль каменную кладку колодезя, подбежала туда – и разжала руки над темной бездной, с удовольствием услышав слабый плеск, когда тючок с одеждою Вайяна упал в воду.

Отбежав в тень изгороди, чтоб ее нельзя было увидеть из окна в сиянии луны, она огляделась, пытаясь определить, куда теперь держать путь. Она уже давно слышала краем уха какие-то вздохи и позвякивания, напоминавшие звуки, которые обычно доносятся из конюшни, и, дождавшись, пока глаза вполне освоились с темнотой, прокралась в ту сторону, но через несколько шагов замерла, недоверчиво уставясь перед собой.

Там была не конюшня. Там стоял ее дормез, все так же запряженный четверкою любавинских лошадей!

Маша с трудом сдержала счастливое всхлипывание. Ее карета! Ее! Как бы часть дома! Вещей, привязанных к задку, конечно, и след простыл, да и господь с ними со всеми. Нырнула в карету, дрожащими руками нашарила задвижку тайника, открыла – и снова перекрестилась, узрев нетронутым заветный груз Егорушки.

Вот это повезло так повезло! Выскочив наружу, Маша ринулась на радостях обнимать, целовать лошадей – они были тоже как родные – и с негодованием заметила, что лошади стоят неразнузданные, некормленые, непоеные. Эти скоты, ее похитители, даже не позаботились о них, мерзавцы! Она с ожесточением плюнула в сторону освещенного окошка, за которым все еще спал Вайян, да тихо присвистнула сквозь зубы: звезды на небе начали меркнуть… близился рассвет! И хотя по-хорошему коней следовало первым делом напоить, Маша могла только шепотом попросить у них прощения: сейчас прежде всего надобно было спасаться!

Она бесшумно обежала двор, выведывая, где ворота, и, к своему счастью, скоро нашла выезд на мост. Да уж, удача – птица такая: коли далась в руки, улететь не спешит! Сначала Маша повела коней под уздцы, понукая их шепотом, но копыта так застучали, колеса так загрохотали по мостовой, что стало ясно: бесшумно отсюда не выбраться – выбраться бы вообще! Помолившись всем богам странствий и путешествий, чтоб задержали при ней удачу, Маша взобралась на козлы, подобрала поводья, прищелкнула кнутом – кучерская забава была ей не в новинку – и закричала от счастья, когда упряжка с места взяла рысью. Карета пролетела меж полуразрушенных башен ворот, потом по мосту – он дрожал на ржавых цепях, будто вот-вот грозил рухнуть, – а потом по каменистой, тряской дороге резко свернула на запад. Замок остался позади, и Маша даже не удосужилась оглянуться, чтобы послать ему прощальный взгляд.

* * *

Часа через полтора беспрерывной гонки, когда уже почти совсем рассвело, измученные жаждою и голодом лошади начали сбиваться с шагу. Когда от дороги пролегла удобная тропка к реке, она остановила упряжку и из кожаного ведра, которое лежало под кучерским сиденьем, напоила всех лошадей по очереди, не распрягая их, а сама тем временем думала, что же делать дальше. Однако ничего путного в голову не шло. Маша не выспалась, ее познабливало, хотелось укутаться потеплее и вздремнуть хоть полчасика.

Но вдруг слуха ее достиг некий звук, заставивший содрогнуться. То был конский топот.

Топот копыт!.. Вайян и Жако, конечно, очнулись, обнаружили бегство своей пленницы – и бросились за ней в погоню.

Маша взлетела на козлы, хрипло, испуганно крикнула, вскинула кнут, но упряжка пошла неохотной, вялой рысью, и она поняла, какая это была глупость: напоив изнуренных лошадей вволю, ждать от них прыти! Маша удивилась, как быстро отвратила от нее свои глаза изменница-удача, но еще больше удивилась, когда увидела четырех всадников, выехавших из-за поворота и перегородивших ей дорогу.

Так, значит, у Вайяна и Жако были сообщники?! Вот те на! Где ж они прятались, интересно знать? И каким таким путем обскакали Машу на этой скалистой, неудобной дороге?! Ладно, что ей до их хитростей! Сейчас только одно нужно и важно – прорваться! Или она сломает себе шею на незнакомой дороге, или эта четверка уступит, уступит ей! Она села поудобнее, откинулась назад, покрепче уперлась спиной в стенку кареты, зажмурилась – и представила себя Елизаветою, которая мчится верхом на золотисто-рыжем Алтане по калмыцкой степи, спасаясь от камышового тигра, подгоняя и ободряя коня особенным криком-посвистом, которому она шутки ради потом попыталась научить и сына, и дочь.

И получилось, получилось!.. Крик бился, клокотал в Машином горле, кони мчались как угорелые, грохоча копытами по камням, ветер хлестал в лицо, выбивая слезы даже из зажмуренных глаз, а когда Маша все-таки решилась разомкнуть ресницы, она взвизгнула от счастья: дорога впереди была пуста!

Однако тотчас оказалось, что радоваться еще рано: всадники хоть и вынуждены были пропустить бешено мчавшийся дормез, но начали преследование.

Стоило оглянуться влево, вправо ли, как Маша видела их пригнувшимися к лошадиным шеям. Дормез мотало туда-сюда, и это какое-то время не давало возможности обогнать его, однако через несколько мгновений Маша заметила, что один из всадников вырвался вперед, что-то крича во весь голос, но ветер уносил его крик, и Маша разобрала только одно слово:

– Стойте! Стойте же!..

Да, конечно! Куда там! Ждите!

Она хлестнула лошадей, но пожалела вложить в свой удар всю нужную силу, и те ощутили только слабый щелчок. Вдобавок что-то обеспокоило ее в этом крике… что-то непонятное, неосознанное, но очень озадачившее. А между тем всадник поравнялся с Машей и перегнулся со своего седла, силясь ухватиться за упряжь взмыленной, загнанной четверки.

Маша обрушила удары кнута – на сей раз без малейшей жалости! – на спину всадника, обтянутую синей бархатной курткой, однако помешать не смогла: он ловко перескочил на спину одной из лошадей, повернулся, поймал конец кнута и вырвал его из Машиных рук, а потом с поразительным проворством перескочил на кучерское сиденье и выхватил поводья из Машиных рук, натянув их с такой силою, что лошади стали как вкопанные, выбив копытами искры из камней. И хотя Маше сейчас больше всего хотелось накинуться на разбойника с кулаками, она ринулась соскочить с козел и бежать прочь, да беда, не успела: преследователь ухватил ее за юбку и мощным рывком вернул на место, яростно крикнув:

– Да погодите же!

Но Маша его не слышала: тут уж она дала волю своей ярости, страху, отчаянию! И масла в огонь ее злости подливало то, что разбойник не отвечал на ее удары, а только загораживал лицо руками да коротко, как бы захлебываясь, выкрикивал:

– Стойте!.. Погодите! Стойте!

Господи, да он же хохочет, задыхается от смеха! Проклятый Вайян, вечно он смеется!

Маша от ярости почти ослепла и молотила кулаками куда ни попадя, уже даже не нанося врагу никакого чувствительного урона, и он смог наброситься на нее – стиснул так, что она не то что пошевелиться, вздохнуть почти не могла, – и на сей раз не крикнул, а прошептал в самое ухо:

– Ну, тихо, тихо, моя дорогая!

И она замерла в его объятиях, ибо только сейчас до нее вдруг дошло: да он же говорит по-русски!.. И кричал ей… кричал по-русски!

Маша как бы окаменела, потрясенная, а супротивник, не разжимая тисков своих рук, вдруг ткнулся лбом в ее плечо и зашелся в приступе хохота – громкого, от души! Нет, это не был тихий, ехидный смешок Вайяна – Маша узнала бы его вмиг. И тут она испытала еще одно потрясение: сотоварищи нападавшего нагнали карету, окружили ее, подъехав совсем близко. Маша, стиснутая крепкими руками хохочущего человека, увидела через его плечо их встревоженные, озабоченные лица, – одно было ей незнакомо, а два других… о господи! Нет, быть того не может!.. Да ведь это же Егорушка и Данила!

Несколько мгновений она смотрела на них неподвижным, остановившимся взором, а потом вдруг обморочный туман поплыл перед ее глазами, и она начала никнуть, опускаться… Но тот, чьи руки все еще держали Машу, легонько встряхнул ее, и голос – этот берущий за сердце голос! – произнес:

– Ну же, придите в себя, сударыня, не то мне опять придется что-нибудь поджечь!

И Маша, чуть откинувшись назад, сквозь слезы счастья увидела лицо своего мужа.