Текст книги "Браки совершаются на небесах (новеллы)"
Автор книги: Елена Арсеньева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
В том, как отреагировала Александрина на смерть поэта, видна страдающая от этой ревности женщина:
«Этот только что угасший Гений… Эта молодая женщина возле гроба, как ангел смерти, бледная, как мрамор, обвиняющая себя в этой кровавой кончине, и кто знает, не испытывала ли она рядом с угрызением совести, помимо своей воли, и другое чувство, которое увеличивает ее страдания?»
Она имела в виду любовь к Дантесу? Или к императору? Кто кого на самом деле искушал: Николай Натали или Натали Николая?
И дивное резюме – как приговор легкомысленной красавице:
«Бедный Жорж, как он должен был страдать, узнав, что его противник испустил дух».
Какое горе, что Пушкин оказался столь легковерен, столь легко повелся на дешевые слухи, скомпрометировал и жену свою, и бросил тень на имя государя! Он все-таки постигнул это – уже на смертном одре, в последнем озарении жизни, и пробормотал:
– Как жаль, что этот вздор меня пересилил…
Вот именно – этот вздор! Не стоящая его смерти клевета… Какая жалость, что он понял это, когда было уже поздно. Какая жалость, что никто из друзей, воспевавших его дар, не пожелал удержать его от роковой ошибки. Зато они поливали слезами его мертвое тело. Легко почитать соперника, который уже принадлежит вечности!
* * *
Шли годы. Александрина по-прежнему всецело растворялась в своем обожании Николая. Она была заботливая мать, но то чувство, которое она испытывала к мужу, превосходило все прочие чувства. Она сопровождала его в путешествиях, хотя трудности пути подтачивали ее здоровье; закованная в кандалы и цепи придворной жизни, исполняла свой долг – развлекаться до самой смерти. Расплачиваясь здоровьем за свое положение на троне, она жила только любовью к Николаю.
Между тем здоровье Александрины и в самом деле было плохо. Нервный тик, результат трагических событий 1825 года, давал себя знать все чаще. Образ ее жизни был для нее смертелен. Она необыкновенно похудела, ее глаза потухли. Казалось, на этом свете ее удерживала лишь неизбывная любовь к мужу, лишь боязнь огорчить своим уходом дорогого Николая, которому и так приходилось нелегко.
Она была уверена, что опередит мужа на этом пути, и заранее жалела его, когда он останется один.
Однако рок судил иначе, как любят выражаться поэты…
Крымская война стала проклятием для страны. Александрина воспринимала ее не со стороны – два ее сына были на театре военных действий. Фрейлины в основном только и делали, что щипали корпию для армии. Императрица не отставала от них. Что значили кровавые мозоли на ее пальцах по сравнению с той тоской, которую она читала в глазах Николая?!
О чем он думал?
Крымская война сломила государя. Оказалось, что та великолепная государственная машина, которая была им отлажена и запущена, – просто игрушка из папье-маше, которая не выдержала испытания. Она сломалась, рухнула – и погребла под обломками самого императора.
Николай умер не потому, что не смог пережить унижение собственного честолюбия – он не смог пережить унижения России.
Для всех, кто привык видеть его непоколебимым, его болезнь была странной, непостижимой, внезапной и необъяснимой. Только два человека знали причину этой внезапности: его старший сын Александр и доктор Мандт. Но они дали клятву молчать – и молчали, как ни тяжело было переносить горестное, трагическое недоумение императрицы, совершенно не понимавшей, что произошло с ее обожаемым мужем. Говорили о гриппе и воспалении легких, о начинавшемся параличе…
Он умирал.
Дворец не спал. Государь то молился, то отдавал последние распоряжения. Они были настолько четки и продуманны, что невольно наводили мысль о том, что были приготовлены заранее.
Он совершенно владел собой и даже спросил доктора:
– Потеряю ли я сознание или задохнусь?
– Я надеюсь, что не случится ни того, ни другого, – ответил Мандт. – Все пройдет тихо и спокойно.
– Когда вы меня отпустите? – спросил Николай. Мандт отвел глаза, сделав вид, что не расслышал вопроса.
В это время фрейлины, собравшиеся под дверью кабинета, где отходил государь, увидели, что в вестибюле появилась Варвара Нелидова. Она сама походила на умирающую, и трудно было описать выражение ужаса и отчаяния, отразившихся в ее растерянных глазах и в застывших чертах лица, некогда красивого, а теперь белого и окаменелого, как мрамор. Проходя мимо одной из фрейлин, она схватила ее за руку и судорожно потрясла.
– Прекрасная ночь, мадемуазель Тютчева, прекрасная ночь! – пробормотала она хрипло, и видно было, что она совершенно не осознает своих слов, что ею владеет полное безумие.
О ее присутствии стало известно императрице, и она, сама теряющая любимого человека, поняла и пожалела Нелидову так, как можно жалеть только перед лицом последнего прощания. Она сказала Николаю:
– Некоторые из наших старых друзей хотели бы проститься с тобой… Варенька Нелидова.
Умирающий понял и сказал с мягкой улыбкой:
– Нет, дорогая. Я не должен больше ее видеть, ты ей скажи, что я прошу ее меня простить, что я за молился и прошу ее молиться за меня.
И, трудно дыша, пробормотал:
– Скоро ли кончится эта отвратительная музыка? не думал, что так трудно умирать…
Посмотрел на жену и отрешенно улыбнулся:
– Ты всегда была моим ангелом-хранителем – с той минуты, как я увидел тебя в первый раз, и до этой последней минуты.
Во время агонии он держал руки жены и сына и вдруг выговорил, глядя на Александра прояснившимися глазами:
– Держи все… держи все!
Потом он прощался со своими любимыми только взглядом. Александрина была с ним до последнего мгновения и своими руками закрыла ему глаза.
Это было 20 февраля 1855 года.
* * *
На другой день после смерти императора Варвара Нелидова отослала в «Инвалидный капитал»[55]55
Банк, основанный для выдачи пенсий и помощи раненым военнослужащим, вдовам и детям убитых воинов.
[Закрыть] те 200 тысяч рублей, которые были ей оставлены Николаем Павловичем. Она хотела уехать из дворца, но императрица не позволила. Впрочем, Нелидова окончательно удалилась от света, и ее можно было встретить лишь в дворцовой церкви, где она ежедневно бывала у обедни. Вскоре ее не стало видно и там, так что многие из обитателей дворца даже и не знали толком, жива она или нет.
Александра Федоровна пережила мужа на пять лет. Какое-то время она жила в Ницце для поправления здоровья, но потом вернулась в Зимний, откуда из ее окон открывался прекрасный вид на любимую ею Неву.
Незадолго до смерти она написала распоряжение:
«Я желаю, чтобы мои комнаты в Зимнем не стояли пустые и чтобы через год после моей смерти они были предназначены для кого-либо из новобрачных в царской фамилии, которые, поселившись в них, будут пользоваться, надеюсь, тем же семейным счастьем, каким пользовалась в них я».
Маленькая птичка обожала свою золотую клетку до самого конца. Она так и не узнала о причинах столь внезапной смерти своего обожаемого Николая. А между тем он покончил с собой, не в силах перенести крушения всего своего правления. О своем решении он поставил в известность старшего сына. Яд ему дал собственноручно доктор Мандт и постарался устроить все так, чтобы кончина императора была максимально правдоподобна, как нельзя больше напоминала естественную смерть.
Под страхом вечных адовых мучений оба его соучастника поклялись, что никогда не откроют правды ни Александрине, ни кому-то другому. Кое-какие слухи все же просочились потом в мир, но остались неведомы «птичке». Поэтому она навеки запомнила лишь счастливые часы своей жизни и своей любви.
Невеста двух императоров
(Дагмар-Мария Федоровна, Николай Александрович и АлександрIII)
Эта история началась как трагедия, а закончилась как идиллия. Было в ней место и водевилю, и откровенной комедии. Потому что в жизни они мирно сосуществуют рядом.
* * *
Как-то раз один пятилетний ребенок сказал своей маме, что когда-нибудь он непременно сделается царем. «После дедушки будет папа, а потом я – Саша».
Его матушка засмеялась. И не только потому, что слышать такие слова из уст пятилетнего малыша и в самом деле смешно. И пусть даже этот мальчик родился в императорской семье и звался великим князем Александром Александровичем, того, о чем он говорил, не могло случиться. Не могло – и все! Законы престолонаследия невозможно нарушить – во имя незыблемости других государственных законов. А наследник престола, который должен был сделаться русским императором после Александра II, в семье уже имелся. Его звали Николаем Александровичем, и, воцарившись, он титуловался бы Николаем II. Впрочем, сейчас, в 1855 году, ему было всего лишь одиннадцать лет и звался он просто Никс. А его лучший друг, младший брат Саша, называл его шутливо Никса.
Братья росли и взрослели, как и положено царским сыновьям. Воспитание было строгим, отнюдь не праздным.
В 1861 году отец Никса и Саши, император Александр II, отменил своей властью крепостное право в России. Александр восхищался отцом, однако про себя думал, что, наверное, даже хорошо, что не родился наследником престола. То детское честолюбие давно кануло в Лету. Чем дальше, тем больше ужасался он даже призрачной возможности сделаться венценосцем. Кто-кто, а царевичи отлично знали, что власть – это воистину тяжкое бремя, и за право быть помазанником Божиим человек платит порою избыточно дорого.
Отдохновение от суровой учебы и регламентированного быта братья находили в чтении. Они с удовольствием открыли, что не только на французском, но и на русском языке есть «очень порядочные книги». Никс особенно увлекался поэзией, Лермонтовым.
Он вообще был более тонкой натурой, чем младший брат. Александр даже выглядел куда крепче. Никс порою любовался братом. Особенно ему нравилось, как Александр работал молотом в кузнице. Был таким сосредоточенным, деловитым, пот градом струился по его телу – очень сильному, атлетически сложенному. И все же во многом Никс был взрослее брата. Именно поэтому никто не удивился, когда родители, отправляя его в путешествие по Европе, поставили условие непременно посетить Данию и познакомиться со второй дочерью датского короля Христиана IX – Марией-Софьей-Фредерикой Дагмар, которой еще не было семнадцати лет. Никс показал брату фотографию принцессы, однако Александр не нашел в ней ничего особенного: так, милая барышня, но бывают и получше. Никс обиделся; братья не сразу помирились.
Честно говоря, Александр предвидел, что эта встреча «плохо кончится». Барышню прочили в невесты его брату! Таким образом Никс невозвратно уходил в совсем иной, взрослый мир, куда Саше соваться пока совершенно не хотелось. Он чувствовал, что скоро перестанет быть для брата единственным и лучшим другом. Эта барышня вклинится между ними и разлучит.
Он ревновал. Однако переживания «милого Маки» (так Александра насмешливо называли в семье) никого не интересовали, даже родителей. Он считался увальнем. Его не принимали всерьез. Тем паче когда речь шла о женитьбе Никса на датской принцессе.
Эта мысль очень грела императора. Поддержка России много значила для Дании, а России было выгодно закрепиться в прибалтийской стране – в пику Вене и Берлину. Через Дагмар русские цари могли породниться и с английским королевским домом. Кроме того, в России невесты из захудалых немецких княжеств всем порядком поднадоели, а брак с датской принцессой никого не раздражал.
Впрочем, решение, конечно, оставалось за Ник-сом. Династический брак – это хорошо, но прожить всю жизнь с женщиной, к которой у тебя не лежит сердце, – такой участи император не желал своему сыну. Он сам слишком хорошо знал, что это такое.
Никс ехал в Копенгаген только посмотреть на принцессу. Однако вышло так, что он влюбился в нее с первого взгляда. Не могло быть «барышни получше», как выразился глупый брат. Она сразу стала для Николая единственной.
При этом она вовсе не была красавицей в общепринятом смысле этого слова. Да и умом не блистала. В ней было нечто большее, чем красота и ум. В ней были живость и шарм. Каким-то непостижимым образом она умела нравиться всем. Самые сварливые тетушки обожали ее. Придворные наперебой стремились услужить. Кавалеры не давали проходу на балах, в то время как более красивые дамы танцевали только с теми, кто приглашал их по обязанности. Словом, Дагмар была неотразима!
При этом она была послушной дочерью. Прекрасно зная, что ей необходимо выйти за русского цесаревича – в интересах государства, – она была согласна заранее, даже не видя его. Без колебаний решилась сменить лютеранскую веру на православную, что являлось необходимым условием замужества. Однако таково было счастливое свойство ее натуры, что она готова была не только стать женой Николая, но и полюбить его. И полюбила!
Впрочем, он оказался вполне достоин этого. Никто другой не был так похож на того прекрасного принца, о встрече с которым мечтает каждая девушка. Дагмар повезло.
Ее «да» вознесло Никса почти на небеса. Он услышал это желанное слово в укромном уголке парка загородной королевской резиденции Фреденсборг. Никс и Дагмар немедленно бросились друг к другу в объятия и принялись страстно целоваться. И оба поняли, что могут быть очень счастливы в супружестве. Они не сомневались, что созданы друг для друга!
С каждым днем они влюблялись все сильнее. Дагмар была идеальной женщиной – она моментально превращалась в зеркало для любимого мужчины. Причем в такое зеркало, которое отнюдь не искажает отражение, а только приукрашивает его. Она прекрасно поняла, что ее имя будет звучать чуждо для русского слуха, и охотно согласилась зваться отныне Марией. Вернее, Минни.
Не сказать, что это ей так уж сильно нравилось. Но ведь это ради обожаемого Никса!
А Никс тем временем бомбардировал родителей восторженными письмами:
«Дагмар такая душка! Она лучше, чем я ожидал; мы оба счастливы… Знакомясь друг с другом, я с каждым днем все более ее люблю, сильнее к ней привязываюсь. Конечно, я найду в ней свое счастье; прошу Бога, чтобы она привязалась к новому своему отечеству и полюбила его так же горячо, как мы любим нашу милую родину. Когда она узнает Россию, то увидит, что ее нельзя не любить».
Между тем в России новость о предстоящем браке цесаревича была новостью номер один. На все лады обсуждались плюсы и минусы самой брачной партии и невесты в частности.
Был, впрочем, один человек, который «душку Дагмар» заранее на дух не переносил. И прежде всего потому, что не сомневался: это брак по расчету. Жениться надобно только по любви, династические браки никому не приносят счастья. Взять хотя бы государя императора Александра II!
К тому же, эти иностранки… Почему не жениться на русской красавице?
Человек этот, несмотря на юность, рассуждал со знанием дела. И все же мысли о любви, хоть и чистые и прекрасные, были в данном случае, что называется, в пользу бедных. Ему, великому князю Александру, тоже придется когда-нибудь жениться по расчету, из государственных соображений. Что же говорить о цесаревиче!
И все-таки он был заранее настроен против этой
«навязанной» любимому брату принцессы. Причем настроен весьма воинственно. И даже письма брата о невесте казались ему фальшивыми:
«Если бы ты знал, как хорошо быть действительно влюбленным и знать, что тебя любят так же. Грустно быть так далеко в разлуке с Минни, моей душкой, маленькой невестою. Если б ты ее увидел и узнал, то, верно, полюбил бы как сестру. Я ношу с ее портретом и локон ее темных волос. Мы часто друг другу пишем, и я часто вижу ее во сне. Как мы горячо целовались, прощаясь, и до сих пор иногда чудятся эти поцелуи любви. Хорошо было тогда, скучно теперь, вдали от милой подруги. Желаю тебе от души так же любить и быть любимым».
Боже ты мой, что может сделать какая-то «барышня» с хорошим, умным человеком, почти в ужасе размышлял Александр. Все, брата Никса больше нет! Не доведет его до добра эта душка… эта Дагмар, Минни, какая разница? Нет, не доведет!
Ну и что толку было в его страданиях? Все равно мнением «милого Маки» никто и никогда не интересовался.
Тем временем Никс продолжал свою поездку по Европе. Он условился встретиться с Дагмар в Ницце, где в это время жила императрица Мария, его матушка. У нее были слабые легкие.
Жених и невеста постоянно переписывались, при этом Дагмар много писала и родителям Никса. Особенно доверительные отношения у нее установились с императором. Что и говорить, ей всегда было легче находить общий язык с мужчинами, чем с женщинами. А впрочем, грех жаловаться. Мать Никса тоже была очень расположена к его невесте – хоть никогда еще не видела ее. Но, судя по ее письмам, эта Дагма– Минни и впрямь хорошая девочка.
«Мои любимые родители! Разрешите мне добавить эти несколько строчек к письму вашего дорогого сына, моего любимого Никса, чтобы выразить вам то счастье, которое я испытываю в этот момент от того, что чувствую себя связанной с вами столь дорогими для меня узами. Пусть Бог своей добротой поможет мне сделать вас также счастливыми, чего я сама желаю от всего сердца. Отдайте и мне немного той любви, которую вы испытываете к вашему сыну, и вы сделаете меня тоже счастливой. Преданная вам Дагмар».
Нет, в самом деле, очень милое письмо, благосклонно думала императрица. Ну очень милое!
Тем временем Никс, продолжая свое путешествие, прибыл в ноябре в Италию, и тут случилась беда. Его сковал приступ страшных болей и не отпускал несколько дней. Он не мог спать, не мог есть. Каждое движение причиняло мучение. Эта болезнь, которую врачи называли люмбаго, а русские – прострел, первый раз скрутила его еще весной, в Царском Селе. Но все прошло довольно скоро. А теперь болезнь что-то затянулась…
При первом же признаке улучшения Никс отправился во Флоренцию, продолжать свой вояж, однако приступ накатил снова. Все официальные визиты пришлось отменить – цесаревича уложили в постель, а потом перевезли в Ниццу, к матери. Для него сняли виллу Бремон, мать жила с младшими детьми на вилле Дисбах, сама чувствовала себя плохо, сына навещала не часто, и Никс отчаянно скучал.
Впрочем, свою болезнь он не очень-то принимал всерьез и даже стыдился ее. Ну в самом-то деле, в двадцать один год вдруг скрючиться и хвататься за поясницу, словно старикашка! Это же смеху подобно! Да и врачи этот «простудный ревматизм» тоже не считали за опасную болезнь. Никса пользовали парижские светила, профессора Нелатон и Рейе, которые уверяли, что все скоро пройдет.
Никс ждал этого «скоро» как манны небесной. Он страшно тосковал по Дагмар, ждал ее приезда и надеялся, что к этому времени совершенно выздоровеет.
Довольно неприятное событие в это время отвлекло его от хвори. Дело в том, что Дания как раз подписала очень унизительный для нее Венский мирный договор, который стоил здоровья ее королю, отцу Дагмар. В стране царило уныние, и тогда принцесса, в которой было еще немало совершенно детской наивности, обратилась в русскому царю, который казался ей всемогущим. Обратилась к будущему свекру:
«Извините, что обращаюсь к Вам впервые с прошением, но, видя моего бедного отца, нашу страну и народ, согнувшихся под игом несправедливости, я естественно обратила свои взоры к Вам… с которым меня связывают узы любви и доверия. Вот почему я, как дочь, идущая за своим отцом, умоляю Вас употребить всю власть, чтобы облегчить те ужасные условия, которые отца вынудила принять грубая сила Германии. Вы знаете, как глубоко мое доверие к Вам. От имени моего отца я прошу у Вас помощи, если это возможно, и защиты от наших ужасных врагов».
Дагмар была бы изумлена, узнав, как покоробило Александра II это письмо. Что и говорить, Россия возмутилась условиями Венского договора, но не до такой степени, чтобы ссориться из-за этого с Германией. Дипломатическими усилиями решить проблему было невозможно. Что же, эта девочка хочет, чтобы Россия вступила из-за какой-то там Дании в войну?!
Наверняка принцессу подзуживал ее отец. А если нет – тем хуже, значит, она просто интриганка.
Александр написал жене возмущенное письмо, Мария, понятное дело, все рассказала Никсу. Тот был просто сражен. Особенно потрясло его выражение «паутина интриг». Эти слова применительно к Дагмар казались не просто кощунственными – убийственными! Он был готов написать отцу самое раздраженное письмо. Однако его ведь готовили на роль государя. А царь, хочет не хочет, должен быть дипломатом. И Никс после тщательного обдумывания отправил императору такое послание:
«Мне мама уже говорила о письме, которое ты получил от Дагмар. Ты можешь себе представить, милый па, как мне было неприятно, тем более что у Дагмар характер твердый и не наклонный поддаваться каким-то наущениям. Я убежден, что это дело королевы, и удивляюсь, как она решилась заставить дочь написать такое письмо, особенно когда мир уже подписан. Я надеюсь, милый па, что ты не будешь сетовать на мою бедную невесту за бестактность ее матери. Ты, верно, полюбишь мою милую Дагмар, когда ее узнаешь; у нее редкое сердце и она, конечно, будет для тебя и для мамы любящей и благодарной дочерью».
Император довольно хорошо знал королеву Луизу, известную как «шалая особа», однако она вряд ли стала бы вмешиваться в суровые политические игры. Дело было, конечно, только в Дагмар… Однако Александр Николаевич не пожелал продолжать скандал. Прежде всего ради сына, ибо известия о его здоровье шли в Петербург самые неутешительные. Невинный прострел был вовсе не прострел, а почечный ревматизм.
Но император не больно-то доверял ни врачам, ни собственной жене, поэтому решил отправить в Ниццу Александра. Тому недавно исполнилось двадцать лет, и он был известен своим трезвомыслием и рассудительностью. Пусть посмотрит, что там и как, и приободрит брата.
О самом плохом еще никто не думал. Александр был совершенно уверен, что Бог не допустит смерти его любимого брата. Нет, этого не может быть. И не должно быть!
5 апреля он прибыл в Берлин и здесь узнал новость: Никс вчера причащался. Это сразило Александра. Наконец-то он признал, что пытался обмануть себя. Дело плохо…
Он ринулся в Ниццу почти с неприличной поспешностью, даже не нанеся визита германскому королю. Но тут было уже не до официоза и не до короля. И словно в награду за преданность Александр узнал, что брату стало лучше.
Тем временем император Александр 6 апреля с сыновьями выехал из Петербурга. Поездка по Европе была проделана царским поездом с невероятной скоростью: за 85 часов добрались до Ниццы. При этом император не мог изменить себе: в Берлине он беседовал с Вильгельмом I, в Париже – с императором Наполеоном III. Правда, в знак уважения к чувствам отца оба государя встретились с русским императором на вокзалах. А в Дижоне к царскому поезду присоединился другой – шедший из Дании. На этом поезде были королева Луиза, наследник престола Фредерик и принцесса Дагмар.
Александр Николаевич был поистине великодушен. Даже в пылу неприязни к «паутине интриг» он помнил о любви, которая соединяла Никса и Дагмар, а потому предложил в распоряжение датской королевской семьи свою яхту «Штандарт», чтобы отправиться в Ниццу. Однако путешествие морем могло затянуться. Дагмар с матерью поехали поездом и прибыли в Ниццу вместе с русским императором.
Александр Николаевич, отгонявший от себя дурные мысли сколько возможно, в пути всецело отдался самым мрачным предчувствиям, самым мрачным ожиданиям. И они его, к несчастью, не обманули.
Никс был уже при смерти. То улучшение, которое так обрадовало его брата, было лишь призраком, издевкой смерти, которая иной раз любит поманить свою жертву мнимыми радостями жизни. Никс бредил, почти никого не узнавал. Убитая горем императрица Мария рыдала, почти не переставая. Александр заходил в комнату к брату, смотрел на его лицо, ставшее неузнаваемым, крепился, сколько мог, а потом уходил к себе и давал волю слезам.
Брат не видел его, не узнавал. Лежал в забытьи, иногда стонал так, что разрывалось сердце.
Александр был до того потрясен, что едва ли обратил внимание на прибытие его невесты. Познакомился с ней вечером, утром увидел вновь – и никак не мог припомнить, кто это. Пришлось спросить у кого-то из приближенных. Так вот она, «душка Дагмар». Ни на какую душку она теперь не была похожа. Заплаканная, измученная горем девочка. Ему стало жаль ее, но еще больше ему было сейчас жаль своих родителей и себя. А уж Никса-то…
В ночь на 11 апреля Александра, который приказал себя будить при малейшей перемене в состоянии здоровья брата, подняли с постели вестью, что цесаревич-де слабеет. Он кинулся на первый этаж, где была спальня Никса. И не поверил глазам, встретив его осмысленный, узнающий взгляд. Никс улыбнулся, протянул невероятно худую руку, сказал:
– Славный человек!
Александр сжал его пальцы и сел рядом, даже не сознавая, что из глаз его текут слезы.
Это было в пять часов утра. В девять врач позволил прийти Дагмар. Она всю ночь не спала – готовила себя к этой встрече. Готовила себя к самому худшему, но и вообразить не могла, что придется увидеть. Рассталась в ноябре с самым прекрасным из всех прекрасных принцев на свете, а в апреле увидела его желтым, измученным, исхудавшим до неузнаваемости, полуживым… нет, уже умирающим!
Она разрыдалась, но тут же попыталась успокоиться, чтобы не расстраивать Никса. Впрочем, что его могло теперь расстроить? Сознавая, что жизнь истекает, он пытался насладиться ее последними мгновениями. Прикосновением к тем, кого он больше всех любил: к невесте и к брату.
Александр и Дагмар сидели по обе стороны его постели, держали его за руки. Никс был между ними. Разделял он их? Или соединял?..
Втроем, вместе, они слушали Евангелие от Иоанна, которое читали умирающему:
«Да не смущается сердце ваше – веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я б сказал вам: „Я иду приготовить место вам“. И когда приду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы вы были, где Я. А куда иду Я, вы знаете, и путь знаете».
Эти слова призваны были утешать. Но они написаны для стариков! Разве можно утешить юность, которая вступает на путь вечной разлуки с жизнью и любовью?..
Днем Николай причастился и простился со всеми. Силы его были совершенно истощены. К вечеру он уже никого не узнавал, сознание покинуло его. Все было кончено. Вскоре после полуночи Никс умер.
Горевали все, но горе Дагмар поражало всех. В восемнадцать лет сделаться невестой-вдовой! Она оплакивала не только любимого, но и себя. И прежде-то маленькая, тоненькая, она истончилась так, что стала похожа на призрак. Когда ее с трудом отрывали от гроба Никса, казалось, что она вот-вот умрет. Ее отчаяние разрывало сердце, и родители поневоле смиряли свои рыдания, чтобы утереть ее слезы.
Но в конце концов пришлось покинуть Ниццу. Царская семья провела несколько дней в Германии, в Югенхайме, на берегу Рейна, у своего родственника, герцога гессенского Людвига; вместе с ними там гостила и Дагмар. А потом она уехала в Данию – уверенная, что больше никогда не станет невестой.
А русские отбыли в Россию. Все были подавлены, но мрачнее всех выглядел Александр. Горе от потери брата мешалось с тайным страхом: теперь он стал цесаревичем и наследником престола. Почти с ужасом вспоминал свои детские бредни о том, что когда-нибудь будет править, почти с ненавистью к себе думал: «Ну вот, накликал!»
И снова вспоминал брата, понимая, что без Никса жизнь его будет наполовину пуста.
Однако ему становилось чуточку легче, когда он думал, что есть человек, который страдает так же безутешно, горюет так же безудержно, как он; человек этот тоже потерял половину души.
Ему понравилась Дагмар. В Югенхайме она рассказывала о своей любви к его брату, и Александр думал, что Никсу повезло. Вернее, могло бы повезти, останься он жив. В самом деле, эта девушка могла сделать человека счастливым. Брак с ней не был бы для Никса сугубо династическим браком по расчету. Это была любовь – та самая любовь, о которой так мечтал сам Александр…
Увы – любовь не сбывшаяся.
Между тем родители Никса тоже оценили его невесту. В горе она стала им куда милее, чем во дни счастья. Император совершенно забыл о мимолетной неприязни, которую испытал к Дагмар, и даже высказался в том смысле, что как было бы отлично оставить у себя Дагмар навсегда!
Это было воспринято всеми не более чем порыв, душевное движение. Не более.
Однако все ошибались. Дагмар необычайно понравилась своему несостоявшемуся свекру. Он открыл в ней сильную натуру – такая девушка была бы истинной подругой государственного деятеля, будущего императора. Никс умер – но остался его брат, которому тоже надо будет искать жену. А зачем ее искать – вот же она! Александр гораздо слабее своего старшего брата – ему еще больше нужна сильная и умная женщина рядом.
Он написал Дагмар ласковое письмо, в котором снова высказал свое желание, чтобы она навсегда осталась в их семье.
Этот намек нельзя было истолковать иначе как косвенное предложение выйти за Александра.
Дагмар растерялась. Она только что поставила крест на своем счастье – да и на блестящей, великолепной партии. И вот теперь ее опять поманили этим блеском.
Было бы наивно и нечестно думать, что ее не привлекала возможность все-таки сделаться российской императрицей. А кто на ее месте не прельстился б этим? Но все-таки, растерянно думала Дагмар, как же быть с любовью и счастьем?
Александр был совсем другой, чем Никс. Если тот, первый, мгновенно вызывал в людях любовь и восхищение, то полюбить этого, второго, будет не так-то просто. И все же Дагмар знала свою натуру. Она знала, что не захочет быть похороненной заживо, она сможет полюбить цесаревича.
Но не все зависело от ее воли, от ее решения. Сначала Александр должен сам смириться с этой мыслью. Выбирает здесь мужчина. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы о Дагмар злословили, ей-де все равно, за кого идти замуж, лишь бы за русского царевича, она-де навязывается Александру…
Она написала письмо императору:
«Мне очень приятно слышать, что Вы повторяете о Вашем желании оставить меня подле Вас. Но что я могу ответить? Моя потеря такая недавняя… С другой стороны, я хотела бы услышать от самого Саши, действительно ли он желает быть вместе со мной, потому что ни за что в жизни я не хочу стать причиною его несчастья. Да и меня это скорее всего также не сделало бы счастливой. Надеюсь, Вы понимаете, что я хочу этим сказать. Но я смотрю на вещи так и считаю, что должна Вам об этом честно сказать».
Одновременно с этим письмом Дагмар отправила цесаревичу Александру фотографию Никса и записку:
«Посылаю Вам обещанный портрет нашего любимого усопшего, прошу Вас сохранить ко мне Ваши дружеские чувства. Пусть воспоминания о нем хотя бы иногда станут нас объединять. Ваша любящая сестра и подруга Дагмар».
Чего она ждала, какого ответа, какого шага?
