Текст книги "Документы забытой памяти"

Автор книги: Елена Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Александр Штейнберг
Елена Мищенко
ДОКУМЕНТЫ ЗАБЫТОЙ ПАМЯТИ

АСПИРАНТУРА

Пришла пора выбора темы диссертации. У меня было два руководителя. Одним из них был великолепный Евгений Иванович Катонин, бывший академик, заведовавший в прошлом кафедрой графики Академии художеств. Он был отличным художником, мастером литографии, блестящим графиком. До войны он проектировал и строил в Ленинграде, писал декорации для Александрийского театра. Вторым моим руководителем был Александр Иванович Маринченко – специалист по школам и пчелам.

Когда я предложил им тему «Солнце в архитектуре» – это не вызвало у них восторга. Вежливый Евгений Иванович сказал, что в этих делах он не особенно осведомлен, но, в принципе, не возражает. Александр Иванович повторил то же самое. В консультанты я попросил заведующего кафедрой медицинского института Семена Семеновича Познанского – человека увлекающегося и широко эрудированного.

Первое свидание Познанский назначил мне в Мединституте на Пушкинской, в помещении музея истории медицины. Я пришел в Мединститут за десять минут до назначенного времени и был поражен обстановкой. Кафедры института в те годы были разбросаны по всему городу. Многоэтажный корпус, в котором мне было назначено свидание, был переделан из доходного жилого дома. Я сразу же попал на широкую темную лестницу, на которой меня встретила страшная вонь. В подвале здания, как я потом узнал, располагался виварий, который и создавал соответствующее амбре. Я поднялся во мраке на четвертый этаж и подошел к нескольким студентам, курившим на лестничной площадке.

– Будьте добры, – вежливо спросил я одного из них, – Вы не подскажете, где находится музей истории медицины?

– Минутку. Вася! – прокричал он. – Ты не знаешь, где музей истории медицины?

– А тебе зачем? – спросил любознательный Вася.

– Да тут один экспонат интересуется.

Начало было мало обнадеживающим. Все же с помощью Васи и его приятеля мне удалось найти музей, а в нем Семена Семеновича. Так начались мои контакты с медиками.

Впоследствии все гигиенические кафедры перевели в новый корпус на Брест-Литовский проспект. Я еще в институте проходил практику на строительстве этого здания. Позднее сменился ректор, и новый ректор-гигиенист сделал грандиозный ремонт с помощью лучших альфрейщиков города Киева. Особенно меня тронул большой холл третьего этажа, где на стенах в роскошных рамах висели портреты знаменитых врачей: Пирогова, Сеченова, Павлова и… самого ректора.

Я проводил все вечера в библиотеках. Разработал методику расчета солнечного облучения, что очень понравилось медикам, так как они не очень увлекались математикой, изучил методы, придуманные архитекторами различных стран и, наконец, разработал собственные инструменты, которые после длительного и бурного обсуждения с Семеном Семеновичем мы назвали «солнечными транспортирами».

С помощью своих транспортиров я за считанные минуты мог определить движение солнца по помещению. Семен Семенович был в восторге, но взял с меня слово, что я все это буду держать в секрете до публикации.

Нужно было знакомиться со своими коллегами по тематике. В Киеве их было всего двое, и я их знал еще по институту. Я решил поехать на поклон в Москву – законодательницу мод по всем научным темам. Перед поездкой в институт строительной физики я заготовил письмо от заместителя директора нашего института. Этот пост тогда занимал известный архитектор Михаил Игнатьевич Гречина – автор Киевского центрального стадиона. Я зашел к нему с письмом.

– А, Саша, заходи, заходи, – встретил он меня. – Как двигается наука? Что это за письмо? Едешь в Москву к коллегам? Похвально. Сейчас мы его мигом подпишем.

Он выхватил из кармана толстенный цанговый карандаш, который мы в институте называли «примус», и размашисто расписался на полстраницы.

– Михаил Игнатьевич, а разве можно карандашом?

– Какая разница! Дунаев тоже архитектор. Ему это понравится.

Получив от Семена Семеновича еще одно напутствие – ничего не показывать из своих разработок, я двинул в Москву. В Москве я понял, с чем связаны опасения Познанского.

Меня принял корифей инсоляционных дел Дунаев. Я показал ему письмо, подписанное Гречиной, с просьбой содействия. Он долго его читал, потом сказал:

– Спрячьте это письмо и никому не показывайте. Официальные письма карандашом не подписывают. Но раз вы уже приехали, я готов с вами побеседовать. Как я понял, вы пишете диссертацию по инсоляции. Какие вопросы вас интересуют?

– Я слышал, что у вас разработан планшет для инсоляционных расчетов.

– О, это не основное. Разные специалисты делают различные инструменты. Это не столь важно. А я вот что вам скажу, молодой человек. Я сейчас начал заниматься очень актуальной темой. Изложу ее суть кратко. Солнце – единственный и основной источник нашей жизни. И, несмотря на это, в нашей научной литературе слово «солнце» пишется с маленькой буквы, как имя нарицательное, как будто у нас имеется большое количество солнц. Это в принципе неверно. Я уже подготовил большое обращение к российским лингвистам, и его подписали многие ученые, о необходимости перехода на написание слова солнце с заглавной буквы. Меня интересует поддержка других республик. Вот я бы и предложил вам заняться этим вопросом на Украине.

Я был ошарашен. Вот так научная проблема в институте строительной физики…

– А может, все-таки, я мог бы посмотреть работу ваших сотрудников по основной тематике?

– Конечно. Мы можем показать вам установку «искусственное небо», которая успешно работает у нас уже много лет.

– Спасибо. С этой установкой я знаком. Я ее с удовольствием посмотрю еще раз, но…

– Вот и чудесно. А если вам понадобятся наши консультации, милости прошу в любое время. Только привезите с собой официальное письмо, подписанное чернилами, в котором будет указана гарантированная оплата за консультации.

Мои инструменты остались у меня в сумке – обмен достижениями научной мысли, как и предсказывал Семен Семенович, так и не произошел. Деньги за московские консультации никто не хотел платить.

Моя первая публикация появилась в толстом сборнике института. Я был на подъеме – первое печатное слово. Статья была посвящена архитектурной климатологии. Редактор вручил мне верстку и при этом предупредил, что время на редактирование у них ограничено, так что каждый автор должен тщательно проверить каждое слово. Я был этим очень горд, внимательно несколько раз прочитал статью. Когда же вышел сборник, я купил десять экземпляров и принес его на работу, чтобы похвастаться. Показал я его и Ирме Бернардовне. Она, как человек обязательный, прочитала мою статью и спросила:

– А вы ее вычитывали?

– Конечно. А что, Ирма Бернардовна, есть какие-то сомнения?

– А вы почитайте вот здесь, – она указала ногтем.

– «Возьмем, например, новый корпус Политехнического института». Все верно.

– Читайте дальше.

– «Здание построено в Киеве на широте 50 градусов С».

– Вот видите! Мне казалось, что географическое положение населенного пункта определяется не градусами Цельсия, а градусами северной или южной широты.

Я был убит. Я считал, что в печатных трудах ошибки недопустимы.

Второй раз я отправился в Москву на конференцию по архитектурной климатологии. Конференцию проводили совместно архитектурные и гигиенические институты. Мне с моим выступлением удалось попасть в первый день конференции. Наученный горьким опытом и Семеном Семеновичем, я скромно умолчал о своих инструментах и рассказывал только о различных зарубежных приемах в этой области. Дунаевцы тоже не засвечивались. На второй день я в конференции не участвовал, так как моему приятелю Константину Страментову удалось организовать для меня встречу с корифеем архитектором Константином Степановичем Мельниковым.

На третий день выступали в основном инженеры. Первый из них делал доклад о движении в промышленных зданиях воздушных потоков, вызываемых щелями и неплотностями в стенах и окнах. Он вывалил огромное количество формул с интегралами, сигмами и прочими жуткими знаками.

После его доклада поднялся архитектор из Тбилиси и сказал:

– Мине очень поныравилось сообщений товарища Терентьева. Он так плотно знаком с аеродинамик, он знает так много про интеграл и дифференциал, что я просто переклоняюсь. Но у меня есть предложений. Может, мы просто заткнем эти щели и нэплотность и нэ будем тогда писать все эти интегралы?

– А как же наука о воздушных потоках? – слабо парировал докладчик.

– Сушай, изучай свою науку на здоровье, а строители пусть строят аккуратно без всяких интегралов через щели, да?

Я понял, что с меня достаточно, и смылся погулять по Москве. Вечером на банкет я все-таки пришел, потому что определенная сумма была уже внесена. Банкет был весьма изобильным и веселым, он проходил в ресторане «Берлин». Провозглашались различные тосты за дружбу народов и дружбу профессий. Через час коллектив оказался весьма спаянным, без всяких щелей и неплотностей. Я это особенно почувствовал, так как большую часть банкета провел на танцплощадке. В связи с тем, что банкет организовывали гигиенисты, женский состав банкета явно доминировал. Чины были забыты. После окончания банкета я оказался на улице с заместителем директора одного из институтов – весьма миловидной москвичкой. Она была уже в несколько приподнятом состоянии и предложила пройтись пешком.

Новизна обстановки и определенное количество горячительных напитков возымели свое действие. Я был в ударе и с увлечением рассказывал различные удивительные вещи об экзотических японских церемониях, почерпнутые из журнала «Japan Architect».

– Вы японский тоже знаете? – с большим удивлением осведомилась моя попутчица.

– Почему тоже?

– Вы рассказывали о работах немецких, французских, американских ученых.

– Японский знать не обязательно, – выкрутился я. – Все материалы японских ученых публикуются на английском.

О своих скромных знаниях английского я не стал распространяться.

– У вас нет желания пройтись пешком до следующей станции метро?

Конечно, мне не хотелось расставаться, но тут возникла непредвиденная ситуация.

– К сожалению, у меня кончились сигареты, а сейчас их негде купить, так что придется ехать в гостиницу, но я хочу взять ваши координаты и попросить вас о встрече.

– Ну, сигареты это не проблема, – она засмеялась и, с легкостью москвички без комплексов, стрельнула у ночных прохожих полпачки сигарет.

– Я надеюсь, этого вам хватит на первое время, и у вас не будет повода удирать.

Я вернулся к описанию японских церемоний и развлечений самураев. Когда я дошел до описания приемов харакири, она прижалась ко мне, очевидно, от страха. К часу ночи мы подошли к станции метро, и тут она сказала:

– Мне очень далеко ехать домой, а уже поздно. Я, очевидно, заночую у приятельницы. Она с семьей сейчас на даче, а живет тут рядом. Дома я предупредила. Да и вас, пожалуй, сейчас не пустят в гостиницу. Если хотите, пошли со мной. Я думаю, лишняя постель у нее найдется.

Перспектива провести ночь на улице была значительно менее заманчивой, чем провести ночь с милой дамой. Ее подруга жила, действительно, рядом, и квартира у нее была по тем временам роскошная. Обсуждение вопросов инсоляции и японских обычаев настолько затянулось, что на следующий вечер мне пришлось хватать такси, мчаться в гостиницу за вещами, и я еле успел к девяти на первый поезд к Киевскому вокзалу. Я спешил – в Киеве меня ждал очередной конкурс.

ТРЕТИЙ REPRESENTATIVE

В начале моей филадельфийской жизни я тоже принимал участие в конкурсах. В один из них меня втянула наша преподавательница английского – американка Марча. Слова competition и show я знал, но все остальное я не понял. Тем не менее я начал сразу отбиваться от ее предложения принять участие в этом мероприятии, так как никакого отношения к эстрадной деятельности не имел. Слово poster я представлял себе как нечто съедобное. После долгих объяснений на пальцах до меня доехало, что poster – это плакат. Оказалось, что перед каждым ежегодным шоу цветов в Риттенхауз-сквере проходит конкурс плакатов этого шоу. Конкурс проводится чисто по-американски. Всем участникам, вне зависимости от их подготовки и творческих порывов, выдается планшет с нарисованным в одну линию плакатом и предлагается его раскрасить.

Плакат мне не понравился, о чем я не преминул высказаться.

– I don’t like it. May I change the drawing? – гордо сформулировал я.

– Go ahead. It’s up to you.

Я перевел это как «Вперед! Знамя вам в руки!». На плакате я изобразил маленькую девочку и карапуза, вручающего ей букет. Плакат произвел на устроителей конкурса неизгладимое впечатление. Нас с супругой пригласили на роскошное парти, где происходил аукцион премированных плакатов. Парти проходило во дворе одного из богатых особняков в центре города. Хозяин, господин Бамбер, сам стоял за стойкой бара, сооруженной под развесистым кленом и лихо взбивал коктейли. Маленькие столики были уставлены блюдами с сырами, фруктами, бутербродиками, сладостями, всевозможными напитками. Когда гости слегка подзаправились, начался аукцион. Первым шел мой плакат как получивший главный приз. Цена его быстро росла и через 15 минут перевалила уже за 1500 долларов. Нас сфотографировали в обнимку с покупателем, престарелым бизнесменом, который радостно улыбался, демонстрируя все свои 32 белоснежных новых зуба. Мы были счастливы, но, к сожалению, весьма недолго. Когда я поинтересовался, скоро ли будет чек, мне ответили, что чек выпишут сегодня, но не на мое имя, так как конкурс благотворительный. Я опять оказался благотворителем и опять узнал об этом последним.

На следующий год господин Бамбер предложил мне снова принять участие в этом конкурсе. При этом он произнес речь о несчастных больных детях, очень похожую на речь Остапа Ибрагимовича в квартире Елены Станиславовны. Но он говорил по-деловому, по-американски: «Нужно сделать донейшн для детского госпиталя, а ваш плакат привлечет спонсоров. Вы должны это сделать». Я не очень понимал почему именно я, при моих скромных достатках, должен оказывать эту помощь – но отказывать при такой постановке вопроса было неудобно.

На сей раз мне тоже дали первую премию, что никак не отразилось на моем бюджете, и я был приглашен на парти к организатору шоу – мадам Шварцбург. Я был удивлен тем, что парти было назначено в апартаментах (то бишь в квартире). Мы с супругой отправились за час до назначенного времени, так как апартаменты располагались далеко от нашего Норд-Иста. Когда мы, наконец, подкатили к дому, где жила мадам Шварцбург, мы поняли, что это не совсем обычный жилой дом. У входа нас встретили трое security. Один проверил пригласительные, второй попросил ключи от машины. Он и глазом не моргнул, увидев наш скромный Plimut Reliant среди роскошных машин. Третий повел нас к лифту через огромный вестибюль с мягкой мебелью и живыми цветами и передал из рук в руки лифтеру.

Апартаменты мадам Шварцбург оказались не квартирой, а penthouse. Чертог сиял! Он поражал своей роскошью, богатством и безвкусицей. На 22-м этаже, где был вход, размещалась целая анфилада помещений: холл, приемная, большая двухсветная гостиная, еще одна гостиная, family room, столовая, бар, кухонный блок и прочие службы. Все это большое пространство было насыщено самыми разностильными предметами. Тут была и мебель под старину, и современная столовая, и французский гобелен, и шторы из парчи, и современные солнцезащитные жалюзи, и японская ширма, и современная живопись, и реалистический портрет покойного хозяина в огромной раме. Чувствовалось, что дизайнер не утруждал себя стилевыми предрассудками. Мы были представлены хозяйке. На вид ей было лет 85, но говорили, что ей больше. Она мило улыбалась, но, если учесть наш скромный английский и ее абсолютную глухоту, нетрудно понять, что наша беседа носила весьма условный характер. Мы хорошо похауаръюкали (поприветствовали друг друга) и понайсмитъюкали (порадовались встрече). Гости были одеты в вечерние костюмы, что в Америке мы встречали довольно редко, дамы сменили кроссовки на элегантные туфли. Между гостями сновали официанты с подносами, на которых красовались микросэндвичи и бокалы с вином. Кроме того, бармен предложил нам солидную карту напитков, но мы выбрали только джин с тоником, так как предстояла обратная дорога.

Две лестницы вели на верхний этаж, на котором размещались спальни, гостевые, restrooms – у нас это называлось совмещенные санузлы, но в Америке других не бывает (они не могут понять, почему туалетом нужно пользоваться в одной комнате, а руки мыть в другой). Здесь же находился просторный холл с еще одним баром и терраса, расположенная на плоской крыше. Терраса была большая – метров 150 с видом на Parkway и Museum of Art. Пол был покрыт шлифованными досками из светлого дерева.

В двухсветную гостиную выходили балконы со второго этажа. На одном из них играл скрипач (живая музыка очень модна). Музыку мало кто слушал, и, следует признаться, что мы тоже. Вдруг прозвучало что-то знакомое. Сначала среди классических рулад промелькнули «Подмосковные вечера», потом «Утро красит нежным светом» – кто-то играл специально для нас, это было очень приятно. Мы подошли к скрипачу. Оказалось, что он русский, учится в Curtis Institute, но что беседовать не может, так как музыка должна звучать non-stop. Мы скромно стояли в уголке гостиной, вооружившись бокалами с джин-тоник и микросэндвичами. В это время мы почувствовали некоторое движение и увидели, что к нам стремительно направляется некий господин. На нем был отлично сшитый серый костюм, светлосерая рубашка, темносерый галстук и темносерые туфли. В общем, он был элегантен, как ливерная колбаса. Некоторую ливерность нарушал рыжий паричок. На лице сияла улыбка и, вообще, было видно, что он очень доволен собой.

– Мистер Блюм, эторни, эскуайр, – представился он, и вручил свою визитку. – Я давно хотел с вами познакомиться. Я видел вашу выставку в синагоге Keneseth Israel. Great! Wonderful! Magnificent! (последовал ряд стандартных американских восторгов). Я знаю, как тяжело бывает художникам в новой стране, но я постараюсь помочь вам в вашем положении.

Я понял, что появился очередной репрезентатив. Я уже ждал обычного: «Я сделаю вас богатым и знаменитым».

– Я приложу все усилия, чтобы сделать вас богатым и знаменитым, – продолжал он. – Очень жаль, что со мной нет моей жены. Она очаровательная женщина и блестящий юрист. Она занимает ответственный пост на государственной службе. Скажу вам по секрету – она судья. Вам было бы очень интересно с ней познакомиться. Впрочем, я, кажется, что-то придумал! Мы вместе пообедаем. Дайте мне телефон, и мы созвонимся.

Мы не стали дожидаться окончания вечера, тем более, что аукцион носил для нас чисто теоретический характер. Машину нам подогнали сразу, как только мы вручили портье пластиковую карточку, полученную при входе. Домой мы отправились в отличном настроении, подогретые джином и хвалебными высказываниями мистера Блюма. Время было позднее, на 95-й дороге никаких пробок, и в ушах звенели «Подмосковные вечера».

Действительно, мистер Блюм не заставил нас долго ждать. Он позвонил через два дня.

– Спешу вам сообщить, что мы с супругой просим вас вместе пообедать. Мы зарезервировали столик в одном из лучших итальянских ресторанов города, и, если вас устроит четверг 7 часов вечера, мы будем чрезвычайно рады.

Он дал нам адрес ресторана и объяснил direction. Это оказалось довольно далеко от нас – около часа езды, о чем я не преминул ему сказать.

– Поверьте мне, – ответил он, – это вызвано только тем, что мы выбирали лучший ресторан.

Впоследствии мы поняли, что это было вызвано только тем, что ресторан располагался рядом с домом, где жили Блюмы.

В назначенный час мы прибыли в ресторан. Мистер Блюм ждал нас в вестибюле.

– Столик заказан. Моя супруга уже здесь и ждет нас, – сообщил он нам шепотом заговорщика.

Очаровательная супруга оказалась пожилой тощей дамой, измученной диетой, о которой она все время говорила. Она ограничилась каким-то салатом, а нам были рекомендованы довольно ординарные блюда: паста с креветками, паста с пармезаном, паста с цыпленком и т. д. Ограниченное меню соответствовало убожеству оформления самого ресторана. Принесли вино, о котором мистер Блюм не преминул заметить, что его присылают из специальных подвалов из Италии. Оно было кислым, как уксус. Разговор с отощавшей служительницей правопорядка почему-то не клеился. Она с голодухи быстро расправилась со своим салатом и жадно поглядывала в наши тарелки.

– Мне пришла в голову блестящая идея, – провозгласил мистер Блюм, поднимая очередной бокал. – Вы напишете портрет миссис Блюм. Я сам закажу для него раму и повешу его в своем офисе. Под портретом будет прибита табличка с указанием автора. Таким образом, вы совсем бесплатно получите отличную рекламу.

Миссис Блюм молчала, неприветливо глядя на него.

– Я понимаю, дорогая, что ты очень занята, но мы не заберем у тебя много времени. Александр – хороший художник, я дам ему твои фотографии, и он сможет написать портрет.

Не видя большого восторга с моей стороны, мистер Блюм решил смягчить ситуацию.

– Ну, об этом мы поговорим как-нибудь потом. А в первую очередь мы займемся вашими картинами. Для этого мне нужно будет составить с вами договор. Как только он будет готов, я приглашу вас в свой офис.

Через неделю мы оказались в приемной офиса мистера Блюма. Все было весьма чинно. Оформление приемной подчеркивало разносторонность взглядов хозяина. На стенах висели японские гравюры Хокусаи и Харунобу в отличных рамах вперемешку с различными дипломами шефа. На столе лежал пудовый том французских импрессионистов, на полках – журналы «Vanity Fair». После звонка девицы, сидящей на desk, прошло около получаса. Таков уж ритуал (все hаrd working). После этого хозяин вышел к нам и галантно пригласил в свой кабинет. Мы уселись в мягкие кресла, и он положил перед нами довольно объемистую распечатку. Наверху первой страницы золотом было напечатано:

LAW OFFICES LEO N. BLUM Attorney at Law

Ниже разместился заголовок, выполненный витиеватыми готическими буквами

ARTIST'S REPRESENTATION AGREEMENT

Это был наш договор. Все выглядело весьма солидно. В договоре было много страниц и много разделов. В конце я должен был поставить свою подпись. Мистер Блюм уже его подписал. Мы засели читать это произведение.

– Давайте я вам помогу, – сказал сердобольный хозяин. – Во-первых, вот срок договора – 5 лет, меньше, как правило, не делают. Во-вторых, вот мои комиссионные – 35 %, меньше никто не берет. Зато посмотрите раздел «Representative Services»: здесь я обеспечиваю и связь с галереями, и провожу консультации, и организовываю выставки, и даю рекламу, и готовлю биографию, и занимаюсь маркетингом, и т. д. и т. д.

– А что же на остальных тридцати страницах? – допытывались мы.

– Вы все равно ничего в этом не поймете. Это специфичный юридический язык, который понимают только юристы. Но это необходимая формальность, которую нужно было написать в ваших же интересах. Так что подписывайте, и, как говорится, – за работу.

– Мы должны предварительно все прочесть, так что экземпляр договора мы забираем с собой. У нас есть довольно сомнительный experience (опыт).

– Почему Алекс нервничает? Take it easy, Алекс. Вам все эти юридические тонкости ни к чему. Возьмите домой, если хотите, подпишите и пришлите мне по почте. Я просто не хотел усложнять вам жизнь.

Возвратясь домой, мы углубились в произведение нашего благодетеля, узнали из него много нового и были приятно удивлены. Во-первых, он нам сказал правду, что его доля в проданных картинах всего 35 %. Но он просто «забыл» добавить, что на 15-й странице указывается, что эта цифра распространяется только на первые полгода. После этого его процент вырастает до 60. Во-вторых он, оказывается, получает эксклюзивное право на все мои работы, и, независимо от того – им или мною, или кем-нибудь другим они будут проданы, он всегда будет отбирать свои 60 %, и, в-третьих, что особенно меня изумило, эта эксклюзивность распространялась на все виды моей деятельности. То есть, что бы я ни делал: скульптуру, публикации, книги, декоративные поделки и ювелирные изделия (откуда он только узнал, что я делал модели для ювелиров), он все равно будет отбирать у меня свою 60-процентную дань. Я представил себе лицо ювелирного мастера, для которого я вырезал из воска модели и портреты, когда к нему явится незнакомый дядя и потребует ни за что 60 % стоимости его продукции.

Через пару дней он позвонил.

– How are you, Alex! Рад вас слышать. Надеюсь, вы уже отправили подписанный договор?

– Нет. Мы с ним не согласны.

– Но почему?

Я объяснил, с чем мы не согласны, и что следует переделать.

– Это же пустая формальность! Мы всегда с вами сможем договориться об этих деталях по ходу дела.

– Кроме всего, я хочу вам сказать, что право на свои 35 % вы получите только за те картины, которые вы продадите.

Он как-то сразу сник. Я понял, что он вообще не собирался ничего делать, только следить за моей деятельностью и стричь купоны. Я добавил:

– Так что переделайте договор, и мы его подпишем.

Больше он не звонил. Так бесславно окончилось мое сотрудничество с третьим representative. Где искать новых агентов, я не знал. С друзьями в эмиграции всегда бывает скудно. Я вспоминал киевские контакты, когда с помощью приятелей можно было связаться с половиной города. Особенно приятно было вспомнить о КУПЕ.