Текст книги "Помпея ХХ века"

Автор книги: Елена Мищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Александр Штейнберг
Елена Мищенко
ПОМПЕЯ ХХ ВЕКА

ВЫБОР ТЕМЫ

Кандидатский минимум я сдал легко. Наступило время выбора темы диссертации. Я не знал, что выбор темы – это очень серьезное дело. И не так выбор темы, как выбор названия диссертации. Все три мои руководителя относились к этому спокойно. То, что я выбрал инсоляцию в архитектуре, как тему своей работы, их устроило.

Евгений Иванович Катонин – академик, мой основной руководитель, консультировал меня дома. Он внимательно меня выслушивал, говорил, что он в этих вопросах мало разбирается («свэт, цвэт, солнце – это очень специальные тэмы» – чувствовался ленинградец), и начинал мне рассказывать о том, как он проектировал Фрунзенский универмаг в Ленинграде, как делал эскизы декораций к спектаклям в Александринском театре, как руководил кафедрой графики в Академии художеств, как его эвакуировали во время блокады в Ташкент, как он там, прийдя в себя, начал работать над литографиями на восточные темы. Он рассказывал мне про свой казус с памятником Революции на Крещатике, когда его позвали для одобрения, а он предложил убрать солдата и матроса, как фигуры не имеющие отношения к памятнику, и как кричал инструктор ЦК «Уведите академика». Все это было необычайно интересно, хотя никакого отношения к моей диссертации не имело.

Я с удовольствием слушал его рассказы. В его кабинете стояли два старинных печатных станка для гравюр и литографий. Один небольшой, а второй огромный, неподъемный, с большим бронзовым колесом пресса. Он несколько раз пытался показать мне, как крутится это колесо, но оно почему-то не крутилось. Он даже подарил мне свой альбом с литографиями на узбекские темы с очень трогательной надписью. Литографии были блестяще выполнены. В конце концов он преподнес мне старый литографский камень, на котором остались следы печати рекламных объявлений то ли «Нивы», то ли «Журнала для всех». Я его еле дотащил домой и не знал, что с ним делать. Все это мне очень нравилось, но опять-таки никакого отношения к моей диссертации не имело.

Вторым моим руководителем был Александр Иванович Маринченко – кандидат архитектуры, руководитель отдела в Академии архитектуры. Когда я пришел к нему на консультацию и изложил выбранную мною тематику, он сказал:

– Это хорошо, что вы занимаетесь изучением природных факторов в архитектуре. Я сам уделяю много внимания этим факторам. Я, например, развожу пчел. У меня пять уликов. Это очень полезные насекомые.

Я пытался вернуться к своим делам, но он упорно продолжал рассказывать о своем увлечении:

– Вы знаете, если у меня где-то заболит, я тут же прикладываю пчелу, она меня кусает в это место, и боль через полчаса проходит. Очень полезно.

– Александр Иванович, вы же специалист по школам, ведете школьный сектор. Мне сказали в мединституте, что инсоляция в школьных зданиях это один из основных факторов, влияющих на здоровье детей.

– Здоровье детей? Да, вы знаете, многие этого не понимают. Например мои соседи по даче без конца жалуются, что мои пчелы кусают их детей. Я им говорю, что это полезно, а они мне кричат, что поставят вопрос об исключении меня из кооператива.

При этих консультациях, носивших сугубо научный характер, он смотрел только прямо. И если я садился сбоку от его стола, то получалось, что он смотрит мимо меня и обращается совсем не ко мне. Однажды я решился и спросил его, почему он, когда говорит, не смотрит в мою сторону. На это он ответил:

– А чего вертеть головой туда-сюда? В этом нет ничего полезного.

Впоследствии мне объяснили его сослуживцы, что после инфаркта он старается не делать лишних движений и не оборачивается к своему собеседнику.

В общем я понял, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих и бросился к своему консультанту Семену Семеновичу Познанскому в медицинский институт. Он консультировал меня в музее истории медицины, расположенном в корпусе на Пушкинской, куда я пробирался по широкой темной лестнице, заткнув нос, преследуемый страшной вонью вивария из подвала. Как я уже писал в «Лысом-1», при первом посещении меня сопровождали реплики студентов, стоявших на лестнице, привыкших ко всему и жующих бутерброды в этом страшном амбре:

– Где тут у нас музей истории медицины? Тут ходит экспонат разыскивает.

Зато Семен Семенович принял меня весьма радушно. Он был человеком восторженным, и каждая моя проработка вызывала у него бурю эмоций. Когда я сделал расчет инсоляции, необходимой для санации помещений, он с энтузиазмом кричал:

– Теперь мы покажем этим неучам, создающим нормативы, что солнце нам необходимо, во всяком случае не меньше трех часов в день.

Когда я просчитал вредный эффект солнечного облучения, он с не меньшим энтузиазмом провозглашал:

– Теперь мы им покажем, что значит избыточная инсоляция.

Когда я сделал чертежи установки «фиксированное солнце», он тут же позвал электриков и смонтировал эту установку у себя на кафедре. Провожая меня в Москву на первую встречу с коллегами, он наставлял:

– Покажите им все, что вы разработали. Они сразу поймут, насколько это серьезная работа и не смогут не поддержать вас. Я даже думаю, что они с вашей помощью внедрят это в своем институте.

Бедный, бедный простосердечный энтузиаст Семен Семенович. У него были приличные связи в медицинском мире и бесконечная вера в людское взаимопонимание и поддержку. Оказалось, что все это совсем не так. Хорошо, что перед отъездом мне удалось побеседовать с Дмитрием Ниловичем Яблонским.

– Ничего из разработанных вами инструментов и расчетов вы им не показывайте. Скажите, что вы начинающий аспирант и расскажите о своей работе в общих чертах. Посмотрите на их реакцию.

Дмитрий Нилович как в воду глядел. Когда меня приняли в профильном институте, я рассказал в общих чертах о своей работе. Первая реакция руководителя отдела была следующей:

– А почему вы вдруг в Киеве начали заниматься этими вопросами? Да у вас и соответствующего оборудования нет. Это наша тематика. Если ваши руководители заинтересованы в этой теме, они должны приехать к нам, чтобы проконсультироваться с нами по этим вопросам.

Дальнейшие высказывания тоже не отличались доброжелательностью.

Только потом я понял, что чем уже и спокойнее тема, тем легче она проходит в Москве. Хорошо идут темы такого типа: «Организация гардеробов в общественных зданиях Украинской ССР», «Бани в сельской местности Украины» и т. д. Но иногда чрезвычайная узость темы приводит к непредвиденным последствиям.

Однажды позвонили мне из Академии и сказали, что завтра состоится предварительная защита диссертации Кучеренко. Я знал этого молодого человека. Он был очень трудолюбивым аспирантом и обладал чудесной графикой. Мне интересно было посмотреть его иллюстративный материал. Тема у него была узкая: «Планировка и оборудование сантехнических помещений в общественных зданиях». Предварительная защита проводилась в здании Академии на Большой Житомирской в малом зале. Когда я прибыл туда, планшеты уже были развешены на стене. Выполнены они были отлично с цветными вставками и великолепными шрифтами. Все это делалось от руки – персональных компьютеров еще не было.

Ведущий защиту Михаил Игнатьевич попросил соискателя уложиться в пятнадцать минут, а оппонентов в пять минут. Доклад прошел спокойно, оппоненты были доброжелательны.

– Ну, я думаю что работу можно одобрить и рекомендовать к защите. Возможно есть какие-нибудь замечания. Кто хочет высказаться? – спросил ведущий, и тут началось.

– Как это одобрить? – вскочил архитектор Корженко (особой этикой в научных спорах он не отличался). – Так-таки рекомендовать? Одобрить эту порнографию? Вот вы тут сидите, уши развесили, планшенты не рассмотрели. А гляньте-ка что на них написано да нарисовано. Вот, планшет номер три, «Определение параметров сантехнических приборов». Красиво написано. А под ним что написано да намалевано? Возможный угол разбрызгивания при уринации лиц женского пола. Что же это за лицо нарисовано? Это же не лицо, а задница (тогда еще не применяли неформальной лексики в дискуссиях). Нарисована на разрезе и в плане. Вот два полушария. Это же порнография.

– Так я же пунктиром, – робко сказал соискатель. В зале прошли смешки.

– Пунктиром, штрихпунктиром, какая разница?! Порнуха, она порнуха и есть. Идем далее. Возможный угол разбрызгивания при уринации лиц мужского пола. Вот силуэт мужчины. Правда, не очень четко нарисован источник уринации, но он легко воспринимается.

– У вас слишком богатое воображение, – сказал Михаил Игнатьевич. В зале уже стоял хохот.

– При чем тут воображение? Порнуха! Посмотрите дальше. Возможные отклонения при одновременной уринации и дефекации лиц мужского пола. Это у этого лица в виде задницы отклонения? Это у соискателя в мозгах отклонения. А вот планшет. Принятые обозначения сантехнических помещений для посетителей. Что это? Нарисовано лицо неопределенного пола на горшке.

– Да это международное обозначение санузлов для инвалидов, – чуть не плача сказал докладчик. Зал уже ржал вовсю.

– А кому это надо такое обозначение? Что, бедный инвалид не человек, он должен идти искать где нарисован этот тип на кресле-качалке? Есть хорошее обозначение – мэ и жэ – всем понятно. Сквозь общий хохот прорвался местный остряк:

– Это как тот армянин, которого вытащили из женской уборной и который оправдывался: «Здесь же написано – мэ для мадам, жэ для жентельмен».

Михаил Игнатьевич уже тоже улыбался.

– Не переживайте. Выбросите кусок первой главы. У вас и так диссертация слишком толстая. А для разрядки расскажу вам историю, о которой говорили в прошлом году, когда ввели аттестацию. Никто не хотел идти в аттестационную комиссию первым. Уговорили уборщицу. Через пять минут она выскочила. «Ну как?» «Проскочила» «А какие вопросы?» «Да как обычно – два по специальности и один по политике» «А что именно?» «Что такое два нуля мэ, что такое два нуля жэ и что такое два нуля нэ?»– народ продолжал смеяться.

– А что такое два нуля нэ? Я такого в литературе не встречал, – туповато промолвил соискатель.

– Вам же сказано – один вопрос по политике – Организация Объединенных Наций – эрудит вы наш.

После этого шоу я стал задумываться – стоит ли мне закапываться в медицинские расчеты (эритемальная доза, антибактерицидный эффект и т. д.). Еще тоже обвинят в чем-нибудь нехорошем. Однако сейчас мне было не до этого. Подвалила масса проектной работы и к тому же начались командировки.

КОМАНДИРОВКИ

На первых порах я ездил в командировки довольно редко, потом, когда мои объекты начали строиться, я стал ездить часто. Первые командировки были, как правило, связаны с жалобами.

Как-то вызвал меня к себе Сергей Константинович и говорит:

– Пришла на нас кляуза в ЦК, что типовой клуб с залом на 300 мест сделан с грубейшими ошибками, и построить его невозможно. Я тебя прошу – поедь и разберись. Если действительно так – виновных накажем. Поэтому я не хочу посылать авторов – мне нужен независимый эксперт. Зайди только в издательский отдел – там у нас куча писем от этого заказчика. Письма заковыристые, а Ковальчук был хорошим партизаном, а в этой казуистике он не очень. Разберись.

Я отправился к Ковальчуку. Это был простоватый, довольно добродушный дядька. Я был с ним в хороших отношениях. Он мне периодически подбрасывал оформительские халтуры. Он рекомендовал меня в «Политиздат», где я делал шрифтовые обложки (компьютеров еще не было), строго соблюдая бесчисленные невыносимые цветовые каноны: красный – праздники, красный и черный – траур, красный и желтый – антирелигиозная литература, коричневый – фашизм, желтый с голубым – украинский национализм и т. д. Мои обложки нравились худредактору, но он всегда при этом говорил.

– Оно, конечно, все правильно и красиво, комар носа не подточит, но как же я заказчикам доложу – серо-сиреневый, голубовато-серый, кремово-охристый – не поймут. Начальство у нас солидное: и обком и даже ЦК – им нужно докладывать четко: красный, синий, желтый.

Партизанские методы Ковальчука неплохо действовали в борьбе с начальством и с типографиями, но в архитектурно-строительных делах он был не силен. Когда я рассказал ему суть дела, он вручил мне несколько писем и при этом пробурчал:

– Пишут всяческую ахинею, филологи ср-ные, а толком ничего объяснить не могут.

Я принялся за письма. Действительно их содержимое напоминало бред. (сохраняю редакцию).

«Уважаемые товарищи проектировщики! Мы порешили будувать клуб по вашему проекту № 224-36. У нас был один толстый альбом чертежей на украинском языке, который нам оставили шабашники после того как вырыли котлован с траншеями, но рыли очень медленно целое лето и мы их выгнали и отдали строительство колхозной бригаде. Потом мы заложили фундамент. Альбом к этому времени сильно потрепался. И мы заказали у вас еще пять экземпляров альбома, чтобы и для нас, и для сантехников и для электриков, и сделали предоплату полностью. Вы нам прислали эти альбомы на русском языке с таким же номером и с такой же картинкой на обложке. Когда мы начали ставить стены на русском языке на фудаменты на украинском, у нас ничего не получалось. Мы решили поставить стены на украинском. Теперь мы стены уже поставили и хотели ложить панели перекрытия. Что же оказалось, дорогие товарищи? Оказалось, что панели на русском сильно большие и вылезают за стены на украинском наружу. Так что мы сделали вывод, что в проекте много ошибок. Просим вас приехать и все их исправить, так как стройка стоит, и мы будем жаловаться начальству».

Я отправился в архив к нашей охальнице Люде.

– Людочка, найди мне, пожалуйста, клуб 224-36.

– О, и ты туда же. Что этим мудакам еще надо? Уже четвертый человек ищет этот клуб, который аннулировали сто лет назад. Да я выкинула его к едрене…

– Как же быть, Людочка?

– Ну хрен с тобой, Саша, только как для тебя. Я тебе дам этот дерьмовый альбом, только ты его не зажиливай, потому что его начальство периодически требует.

Я разобрался в этой каше довольно быстро. Старый экземпляр клуба был, действительно, выпущен на украинском языке. Потом его корректировали, добавив к номеру букву «к» и заменив пролет в клубной части с шести метров на 6,4 метра. Все было ясно и можно было бы ответить письмом, но кляуза висела на контроле. Пришлось ехать на место, под бурные возмущения строителей тыкать бригадира в злосчастную букву «к» на обложке альбома, успокаивать, что так получится даже лучше, так как появится естественный карниз, который придется просто оформить, а если не захотят, то использовать эти панели на школе, а сюда заказать новых десять штук длиной 6,4 метра. Потом, естественно, пришлось пить водку с председателем и бригадиром, обсуждать последние новости, петь песни и после этого писать протокол.

– Тiльки не треба писати, що ми не розiбралися, – забеспокоился бригадир.

– А я и не пишу, – ответил я миролюбиво. – Я только написал, что есть отступления от проекта, так как стены выполнены по проекту номер такой-то, а перекрытия по проекту номер такой-то, что вполне допустимо. А будете сдавать, там уж пусть архстройконтроль посмотрит, чтобы ничего не упало.

С клубами периодически возникали сложные ситуации, которые приходилось разбирать на местах. Одна из них началось так. Зашла к нам в мастерскую секретарша Лидия Федоровна, подошла к Анатолию Васильевичу и сказала.

– Косенко вызывают в ЦК на два часа. Сейчас его нет, но он звонил и просил передать вам, чтобы вы тоже были готовы. Партбилет у вас с собой?

– Он у меня всегда с собой. А в чем, собственно, дело?

– Там будет совещание по проектированию и строительству клубов.

– А что конкретно?

– Конкретно и сам Сергей Константинович не знает. Главное, чтобы он после этой поездки не стал опять хвататься за валидол, как после выступления Ивана Николаевича насчет зонтиков.

– Долго вы меня еще этими зонтиками шпынять будете, – раздалось из угла бурчание Ивана Николаевича.

– А вы как думаете – такое не скоро забывается, – и она снова повернулась к Анатолию Васильевичу. – А вы, я надеюсь, не предложите вместо строительства клуба с целью экономии купить каждому колхознику по балалайке, а то директору влепят второй выговор.

Анатолий Васильевич кисло улыбнулся:

– Не бойтесь, не предложу.

На следующий день мы узнали, о чем шла речь на этом совещании. Говорили, что клубы мало строят, потому что они дорогие, что во всех клубах дорогостоящие колоннады, что пора кончать с излишествами, что чем меньше новых клубов, тем больше молодежи засасывается в секты и молельные дома.

Через два дня состоялось аналогичное совещание в Министерстве культуры.

Сергей Константинович потащил меня на это совещание.

– Пойди и выступи, а то я твоим руководителям не доверяю. Один всегда молчит, а второй придумывает какие-то дикости вроде зонтиков. Скажешь, что дороговизна клубов вызвана не так излишествами, как огромными накладными расходами строительных организаций. Совещание проводит сам министр культуры товарищ Безклубенко. Не вздумай острить на эту тему, а то у меня будут неприятности.

Совещание было довольно представительным. Сидели «клубники» из разных проектных и научно-исследовательских институтов, чиновники всяких рангов из министерства сельского хозяйства, министерства сельского строительства и строители – всего человек сорок. Зал был неуютным, узким и очень вытянутым. Никто не стремился в первые ряды. Открыл совещание какой-то чиновник из Минкульта. Он поцокал ногтем по микрофону, убедился что тот молчит и начал:

– Товарищи! Садитесь, пожалуйста, поближе, а то у нас микрофон не работает.

– Он не только Безклубенко, но и Безмикрофоненко, – сострил кто-то в задних рядах.

– Тут не до шуток. Поближе, товарищи, поближе. А то заду не будет слышно (тут я окончательно понял, что нахожусь в Министерстве культуры). Вопрос у нас сегодня очень серьезный. Товарища Безклубенко вызвали в ЦК, так что он прибудет позднее. А сейчас я предоставляю слово докладчику – товарищу Кривенко.

Докладчик низенький, полный, с большим заемом на голове пробрался к трибуне, надел очки и вытащил пачку листков из папки. Из задних рядов опять раздалось. «Хана! Часа на полтора». Товарищ Кривенко обвел строгим взглядом аудиторию и начал иносказательно.

– Дорогие товарищи! Кто-то не хочет работать, а у нас из-за этого неприятности. Вчера меня вызывали в ЦК. Оказывается, во многих селах Украины, и, в частности, в Киевской области, действуют секты. Народ с удовольствием идет в молельные хаты вместо того, чтобы приобщаться к культуре. Молельные хаты и молельные дома сектантов появились в сотнях наших сел. Сельские жители, в том числе молодежь, прямо после сельхоз работ, а в некоторых случаях вместо, идут не в клубы, чтобы вместе петь хором наши советские песни, и не в драмкружки. Нет! Они идут в другие места. Они идут в специальные хаты, где заправляют чуждые нам уголовные элементы. Там их охмуряют баптисты, адвентисты седьмого дня, трясуны и прочие выродки. И, напившись там различных нехороших напитков, они как под наркозом устраивают оргии, трясутся – все трясутся, и мужчины, и женщины, и старики, и дети, и занимаются разными непристойными вещами, даже сексом, вместо того чтобы культурно проводить время. – Здесь его рассказ достиг пределов драматизма. Он так проникся ужасами сектанского засилия, что, говоря о трясунах, выскочил из-за трибуны и выполнил что-то вроде танца живота, правда, не очень удачно. – А все это из-за чего? Есть мнение, что из-за того, что в селах нет клубов. А почему нет клубов? А потому, товарищи архитекторы, что вы не разработали хороших проектов этих клубов. Так что я попрошу вас немедленно приступить к решению этого вопроса. Разрабатывайте проекты хороших, дешевых клубов, иначе у руководства ваших институтов будут большие неприятности.

Затем, как и полагалось в те годы, он вылил очередной капитальный ушат грязи на головы всех архитекторов без разбора. Выступившие за ним чиновники полностью поддержали выступавшего и добавили свой ушат на головы моих коллег.

После этого попросил слова представитель министерства сельского хозяйства. Он опоздал, и поэтому не знал ситуацию. Начал он стандартно:

– Товарищи! Я, как представитель министерства сельского хозяйства, должен вам сообщить, что мы думаем по этому вопросу. Вот тут товарищ Безклубенко говорил за клубы.

– Товарищ Безклубенко тут ничего не говорил, – раздраженно ответил ведущий. – Его здесь нет.

– Ну вот тут товарищ докладчик говорил за культуру на селе, за клубы, за дома культуры.

– Что вы все за да за. Мы все за культуру. Говорите по существу.

– Я недавно работаю в министерстве, но с этим вопросом хорошо знаком. Я приступил к обязанностям в сентябре. Со время приступления прошло всего три месяца, но я уже объездил…

– О каком преступлении вы говорите? Высказывайтесь яснее.

Так, через пень колоду, шло это совещание. В основном, чехвостили архитекторов. Когда дошла очередь до проектантов, Сергей Константинович вытолкнул меня.

– Действительно, нет хороших, современных проектов клубов, – начал я. – Мы остались без клубов, как считает министр Безклубенко, – раздались смешки. (Я как раз ничего к министру не имел – он считался маститым киноведом, но его фамилия уж очень не подходила к такой проблеме). – Но давайте, товарищи, вспомним классиков марксизма, – я решил подкрепиться идеологией. – Есть социальный заказ. А есть официальный. Художник, почувствовав социальный заказ, может создать картину на нужную тему, скажем «Молодежь на новостройке». Нам же, архитекторам, недостаточно социального заказа, чтобы сделать проект. С нами работает много специалистов других специальностей. Нам нужен официальный заказ. А кто у нас заказчик? Госстрой. Вот туда и обращайтесь, а не нападайте на нас. А как только поступит заказ, мы его с удовольствием выполним и т. д.

В конце этого совещания постановили – выехать на места и изучить передовой опыт строительства клубов, построенных умельцами без проектов. На наш институт выпало три таких поездки на самострой, одна на нашу мастерскую и, естественно, на меня.

Дело было зимой. Ехать ужасно не хотелось. Тот же Ковальчук подал мне хорошую идею.

– Ты позвони, или давай я сам позвоню в газету «Радянська Украïна». Скажу им, что наши специалисты выезжают туда в связи с решением ЦК КПУ по вопросам проектирования клубов. Давай мне адрес, а я наведу шороху, что это сложный случай, связанный с самостроем, и он находится под контролем ЦК. Может быть тебя хоть назад привезут по-человечески.

Ехать пришлось на электричке с пригородного вокзала. Я подошел к этому, только сейчас приведенному в порядок, вокзалу, и стал в очередь за билетом. Тут мое настроение улучшилось, так как с этим местом было связано одно очень забавное воспоминание. Была у меня знакомая пианистка из консерваторских по имени Надя и по прозвищу Надя-крокодил. Прозвище не очень тактичное, но оно к ней ужасно подходило. Когда она улыбалась, она открывала свой довольно широкий рот, так что видны были все ее тридцать два разнокалиберных зуба. Она к этому прозвищу привыкла и не обижалась. Отличалась она крайней непосредственностью. В прошлом году Надя ездила в Москву на стажировку в Гнесинку. Как раз в это время заканчивали новую ветку метро, и она знала, что к ее приезду станция «Вокзальная» должна быть готова. Когда она по приезде вышла из здания вокзала и пересекла Вокзальную площадь, то увидела над одноэтажным павильоном большую букву «М». Надо сказать, что напротив здания вокзала находился большой подземный вокзальный туалет, а буква М в данном случае означала мужское отделение.

Наташа зашла в приветливо открытые массивные двери под буквой «М» и начала спускаться вниз по леснице, приговаривая на ходу: «Не успели открыть, а уже запакостили, завоняли. И к чему эта провинциальная экономия? Не могли уже сделать эскалатор. Ведь станция «Вокзальная». Люди идут с тяжелыми чемоданами». Встречные смотрели на нее удивленно. Наконец один пожилой мужчина не выдержал и схватил ее за руку.

– Девушка, вы это куда?

– Да я только посмотреть.

– Ну если только посмотреть, да и то ненадолго. А то у вас могут быть неприятности.

– Вслед ей послышалось: «извращенка, и даже не стесняется!»

Надя ничего не поняла. Внизу она наткнулась на уборщицу.

– А ты куда прешь?

– Да я только посмотреть.

– Ну и дывысь, колы прыспычыло. Мени не жалько.

– Что же у вас тут такой полумрак, – проговорила Надя, достала из сумочки очки и начала разглядывать интерьер и посетителей. Очевидно то, что она увидела, произвело на нее слишком сильное впечатление. Вверх по лестнице Надя неслась вприпрыжку, подвывая: «А где же метро?».

Сердобольная уборщица ожидала ее у входа и вовсю улыбалась:

– Ну шо, не спондравылось? Ты скажы, якого тоби потрибно, то я тоби пидберу. Ха-ха-ха.

Надя-крокодил после этого случая три дня заикалась.

В электричке я старался не заснуть, чтобы не проехать свою станцию. Я сидел и вспоминал другие эпизоды из жизни Нади. Она была девушкой весьма оригинальной. После окончания консерватории ее направили во вновь организованную музыкальную школу, которой никак не могли придумать громкое название. Дело в том, что имена известных украинских композиторов почти все были задействованы. Кто-то предложил назвать ее «Школой имени Могучей Кучки». И кратко, и сильно, и в то же время сразу отмечается память пяти великих композиторов: Балакирева, Мусоргского, Бородина, Кюи, Римского-Корсакова. Директору это название очень понравилось. Однако в райкоме оно вызвало массу сомнений. Инструктор райкома Голованюк был чужд романтики.

– Что это еще за кучка такая? Кто, кроме вас, о ней что-то знает. Да и звучит как-то противно, не музыкально. Это для дворницкого коллектива подошло бы – они этими могучими кучами занимаются. Но и они выбирают названия покрасивше. Вот в нашем районе, например, кооперативное предприятие коммунального хозяйства «Чайка». А вы со своей кучей.

– Можно взять не только украинских и русских композиторов, – робко сказал директор, – например Шопена.

– Ты бы еще предложил Мендельсона. Возьми – музыкальная школа имени Лысенко.

– Так их уже и так две.

– Ничего страшного. Третья музыкальная школа имени Лысенко.

И «3-я музыкальная школа им. Лысенко» начала свою бурную деятельность. В этом году она справляла свой юбилей – один год существования этого мощного коллектива. Проводился он в ресторане «Столичный» в 12 часов дня. Поскольку у Нади не было постоянных поклонников, она пригласила меня.

– Почему так рано? – поинтересовался я.

– Так у нас же вечерняя школа. Юбилей, так сказать, без отрыва от производства.

Банкет шел в отдельном зале. Столы были накрыты весьма обильно. Вел это мероприятие сам новый директор (старого убрал райком после истории с названиями). Он проработал всю жизнь в военном духовом оркестре, служил между барабанами и тубами и особой изысканностью не отличался. Когда мы пришли, основные здравицы уже закончились, и директор перешел на начальственный тон.

– Убедительная просьба, товарищи, укреплять дисциплину. А то некоторые наши сотрудники, понимаешь, особенно клавишники, начали праздновать юбилей еще вчера вечером. Это недопустимо. Я проходил мимо некоторых классов и слышал оттуда в промежутках между этюдами на аккордеоне играли «Мурку», произносили кавказские и еврейские тосты и цокались гранчаками. Двери были заперты. Я понимаю, что юбилей, поэтому ломать двери не стал, но завтра мы разберемся. А сейчас, у кого пустые бокалы – доливайте, а то шото все скисли, как неродные. У меня к вам есть мощный тост. У всех нолито?

Он поправил галстук, приосанился и торжественно произнес:

– Давайте выпьем за музыканта. Не за великих – о них и так много говорено-переговорено. А еще больше написано в разных книгах и в журнале «Советская музыка». А я хочу, чтоб мы выпили за простого советского музыканта, не заслуженного и не народного, а за того, который каждый божий день бегает как заяц с концерта на радиозапись, с утренника на спектакль, со спектакля на другую запись, забегая по дороге еще на уроки. И так весь божий день в потрепанном пальто, прохудившихся туфлях с галошами со стареньким футляром для скрипки в руках.

В это время распахнулась дверь, и в комнату вбежал маленький, лысенький человечек в потрепанном пальто, в галошах и со стареньким скрипичным футляром в руках. Раздался гром аплодисментов и веселый жеребячий смех. Я был поражен – неужели специально придумали такую мизансцену к этому тосту. Совсем уже походило на цирк. Между тем человечек, услышав аплодисменты, сначала остановился в полной растерянности, потом на цыпочках прошел к столу в районе директора, деловито отодвинул тарелки, уложил скрипичный футляр и осторожно его открыл.

– Неужели он будет играть на скрипке в пальто и в такой неподходящей обстановке? – спросил я у Нади.

Она промолчала. Человечек между тем осторожно вынул из футляра четыре бутылки водки, облегченно вздохнул и произнес: «Вот, пожалуйста. Еле достал!», закрыл футляр и чинно удалился.

– Матвей Исаакович, куда же вы? Присядьте с нами, – позвал его директор.

– Нет, мне осталась еще одна ходка.

В наступившей тишине бутылки мгновенно распределили между жаждущими в разных концах стола. Надя мне объяснила, что Матвей Исаакович это заместитель директора по административно-хозяйственной части, которому выделили на банкет весьма скромные суммы. И поэтому напитки он сам доставлял челночным методом в сугубо музыкальной таре.

В это время электричка подошла к моей станции. Я вышел на перрон. Это была обычная поселковая станция с типовым маленьким вокзальчиком, голубоватым домиком уборной и корявой грунтовой площадью. На площади разместилась чайная и грубо сколоченный прилавок, на котором две бабы разложили свой нехитрый товар – грудки картошки, вязанки лука и чеснока, морковку и буряки. Бабы сидели на магазинных ящиках и о чем-то болтали. Я отправился прямо к ним:

– Здравствуйте! Не расскажите вы мне, как добраться до колхоза «Путь к коммунизму?».

– О, це вже вы дуже невдало прыихалы. Автобус тилькы пишов. А слидуючий аж через чотыры годыны.

– А может быть как-нибудь другим транспортом можно добраться?

– Э, хлопець, вы не в Кыеви. У нас тут такси не бувае.

– Та шо ты кажешь, Прокоповна? Он бачишь биля чайной стоить полуторка. Це колхозна, а Василь, значить, у чайний. Вин тебе и выдвезе.

В чайной было всего три посетителя. Так что найти Васыля не было проблемой. Он заявил, что только поснидае, и тут же едет в колхоз. Снидал он капитально: Борщ, гуляш и два компота. Через полчаса мы уже подъехали к центру поселка. Возле клуба стоял «Москвич-408», из которого сразу вышел мужчина и поздоровался со мной.