Текст книги "Лоция ночи"

Автор книги: Елена Шварц

45. Дитя Поста

 
Наконец смирилась,
Наконец – умалилась.
Видно, это угодно Богу.
У себя на руках уместилась,
Отнесла в собор к порогу.
Положила на паперть дитя Поста —
В лед молчанья,
В воду покаянья,
В весеннего в трещинах снега стекло.
Не в отца – слабосильно
И слезьми обильно,
В мать – провал лица,
И совсем оно —
Спуск куда-то вниз,
Где темным-темно.
Беру я, как мертвец,
Дар пустоты – и мир
В игольное ушко
Сочится глаз моих.
 

46. Игра

 
Стою за вратаря – а бесы бьют
Мячом соблазна – чтобы пропустила,
И, отбивая, прыгая весь день,
Лицом в траву упала – нету силы.
О, тут они сбежались всей гурьбой!
И, гомоня и окружив кольцом,
С расчетом лупят сблизи – чтоб
Похлеще мне окровянить лицо.
Но не дождетесь: шеей, языком,
Глазами отобью я – чем угодно.
Я знаю: проигравшему – в огонь,
А Богу – победители угодны.
Тут мне на помощь выступает Лев,
Он их пронзает золотой стрелою,
Они кричат и корчатся, а он
Мне лечит раны жаркою слюною.
 

47. Меж «я» и «ты»

 
Снятся мне до сих пор светские сны,
Грешным делом – даже постом,
Вот сегодня – будто бы на бегах
Ставлю на лошадь по кличке «Потом».
О Боге я думала – где Он, – бродя по двору,
Вдоль стены кирпичной, ворот.
То к дереву никла, то к нутру.
И когда он меня позовет?
Что он мне ближе отца, сестры,
Но не бренного моего ребра.
Все искала я слово – роднее, чем «ты»,
И чуть-чуть чужее, чем «я».
 

48. Ожидание

 
В наше кладбище с древних дней
Ложатся святые, девицы, старухи,
Проросло камнями, на буквах – цвель,
Сирени тянутся вниз руки
Взбить эту черную постель.
Рассказывали сестры, что когда-то
Чудное было здесь явленье —
Все слышалось из могилы святой
По ночам – флейта, смехи и пенье.
Ну не вынесли – стали копать,
Видят – щели в гробу светятся,
Будто свет там горит внутри.
Подумали – бесы бесятся.
А великого старца домовина была,
И они его громко спросили:
«Слышишь, отче? Во имя Христа —
не обидишься? – мы б отрыли».
Доски подняли – там горит свеча,
А старец смеется, сидит,
Рубаха сотлела, сползла с плеча,
И веселый, как пьяный, на вид.
А гроб и вправду полон вина,
И его как лодку качает.
Старец весело им говорит:
«Воскресения мертвых чаю.
Уж близко, близко, заройте скорей,
Не мешайте праздновать тут.
Я слышу, слышу предпенье трубы,
И ангелы обновленье несут».
Я с тех пор – как мимо иду,
Наклонюсь, крестясь от прельщенья, —
«Отче, скоро ль?» – и слышу гул,
Будто ветер из-под земли: «Мгновенье!»
 

49

 
Братец Волк! Братец Лев!
 
 
Ох, держите меня под руки —
Сейчас я буду восклицать!
Как слова ждут! Как некоторы жаждут
Окно ножом под горлом открывать.
 
 
Братец Волк! Братец Лев!
Бог как ночная рубаха
К телу прилип —
Сорочка счастливая
Вдохновенья и страха,
Сердца морской прилив.
 
 
Братец Волк! Братец Лев!
Вдохновения запой – запила.
Ноги мягкие, как водоросль,
Кровь пьяна!
О, запой! Да пьют – меня.
 
 
Не отличить – как слово переходит
В огонь и воздух. За спиною ждут
Так нежно – будто демон с человеком
Как близнецы сиамские живут.
 

50. Ворон

 
Старый ворон сердце мое просил —
Воронятам своим отнести:
«А то закопают в землю тебя,
мне уж не выскрести». —
«Злая птица, – ему отвечала я, —
Ты Илью кормил и святых,
А меня ты сам готов сожрать,
Хоть, конечно, куда мне до них».
Отвечала птица: «Вымерзло все кругом.
Холодно, греться-то надо.
Я сердце снесу в ледяной свой дом,
Поклюют пусть иззябшие чада.
Не шутка – три сына и дочь…»
Я палку швырнула в него: Прочь!
Ночью проснулась от боли в груди —
О, какая боль – в сердце боль!
Спрыгнул Ворон с постели, на столик, к дверям —
С клюва капает на пол кровь.
 

51. В бане

 
Вчера, вчера топили баню,
И, крепко веником хлещась,
Все становилась я грязнее —
О, бело-розовая грязь!
 
 
Но все же, все ж таки – по контуру
Легчающих нагих телес
Двойник златой протерся, огненный
Чрез поры лавою пролез.
 
 
Кругом же банный чад парил,
Как ладан грубый, – виноваты,
Все терли бедный свой мундир,
Новили кожаные латы.
 
 
И двойника я пламенеющего
Обратно втерла руковицей,
Бросая в вечер, маем веющий,
И ржавый веник свой лысеющий,
И скользко тающее мыльце.
 

52

 
Вот праздник Поста гремит,
Как воды поток.
Стала я пустой, как водосточная труба,
Как барабан.
Выбивают руки мои
На боках – песню.
Как воды поток,
Пост меня омыл —
Он сползает вниз,
Унося старую кожу.
«Постой, куда,
Человек ветхий?»
Вот уже Поста
Половина,
И я половиной чиста,
Половиной – змея,
Мелюзина.
Но надеюсь я,
Что к его концу
Стану я гола,
Как из почки лист.
Обступила меня
Пустынников тьма,
Из египетских, темных,
И пригоршнями прямо в глаза, в висок,
Прямо в нежные глуби ума
Раскаленный и томный
Швыряют песок.
 

53

 
Каялась я – по шее ладони ребром
Лупила, хлыстом обвивала тело, —
Много раз заходило солнце во гневе моем,
И добра своего жалела.
Наедалась и в пост досыта
И грешила, бывало, вином.
Даже солнце светить мне стыдится,
Иногда – как ударит лучом.
Только дождь не жалеет горючих,
На меня не жалеет слез,
И паук с презреньем паучьим
Свой домик к другим перенес.
Мнится мне – так я извратилась, —
Страшна, как непогребенный,
А гляну в зеркало – иногда
Лицо как у просветленных.
 

54. За работой

 
Мне призналась сестра – бородатая Фрося:
«Вот ты видишь, что я некрасива, как грех,
Бородавка под носом – с грецкий орех,
Бороденка щетинится грубым покосом.
Даже бабушка, мать не любили меня.
И в кого я уродом таким уродилась?
Я взывала бы к Богу, молилась,
Но Богу – как ты думаешь – тоже ведь я не нужна?
Вот когда б красоту принесла и швырнула
На алтарь как овцу —
Так другое бы дело…»
Мы корзинки плели. «Ты б отдохнула, —
Скоро в церковь, и прутья к концу».
Мы на службу пошли. На закате
Фиолетово церковь нежна.
Полно, полно, сестра, тебе плакать,
И ты тоже Богу нужна.
Ты молись так: «Боже, Царь!
Если б дал Ты мне шелк, и парчу, и злато,
Я бы все принесла на алтарь,
Но Ты дал мне сермяжку и жабу —
Вот я все, что могу, отдала.
Ты зачти, как вдове ее лепту….»
Отшатнулась она от меня,
Дико вскрикнула, как эпилептик:
«И сама ты не больно красива
И не очень-то молода.
Я-то думала – ты мне подруга,
А ты жабою назвала!»
Зарыдала она, побежала
И рыдала в весенних кустах.
Я за ней: «Ах, прости! Ты прекрасна!
Ей-же-ей – на закате, в слезах!
Я завидую тебе,
Бороды твоей кресту,
Я б с тобою поменялась —
Не держусь за свое „я“.
Что такое „я“? Фонтан
В океане. Бульк – и сгинул – мириады.
А мы мучимся, горим,
Будто запертые ады».
Так я долго бормотала —
Слезы вытерла она и сказала только – «Ах!». —
«Я клянусь, что ты прекрасна
с лентой бороды, в слезах!
Ну прости, в последний раз!»
Колокола длинный бас.
И пошли мы с нею мирно
В церковь, что ждала уж нас,
Как купца Багдад иль Смирна.
 

55. Два стихотворения, кончающиеся словом «слепой»

I

 
В иноке ухватка хороша
Ловкого борца, мастерового.
Знает, потрудясь, его душа
Хитрости, приемы беса злого.
Он твердит Исусову молитву
Так, как сеют, машут до заката.
И когда уснет – душа на битву,
То ж твердя, идет, сменяя брата.
Четки приросли к его рукам,
Свечи зажигаются от взгляда,
На псалом плечом – как на таран
Он наляжет, бьет в ворота ада.
Бденьями, постом смирилось тело,
Служит, тихое, как леснику топор,
Как крутящий жернова по кругу
Кроткий мул – двужильный и слепой.
 

II. Прощанье со Львом

 
Сказала я Льву, что метался по клетке моей:
«И так мы, люди, как звери,
Не хочу я помощи дикой твоей!
Пусть Ангел станет при двери».
«Ах так! – Лев сказал. – Пожалеешь еще.
Когда позовешь – приду ли!»
И, взрыкнув, когтями стуча, ушел.
А я, поплакав, уснула.
С тех пор мой Хранитель невидим мне.
Спрошу – да где ж он? Да вон где!
Как облако – на плече, на стене,
Как солнце сквозь веки в полдень.
Однажды во сне сказал: «Это я».
Узнала – зерно, души водопой,
Тот, к кому я прильну в мраке небытия
Иероглифом кости слепой.
 

56. Частушка

 
Проглоти, душа, молитву.
Выучи – чтоб твердо знать,
Чтобы мне – как свет покину —
Сразу же ее сказать.
 

57

 
Выгоняли меня, говорили: «Иди!
Спасайся, сестра, где знаешь,
А нас ты, сестра, ужасаешь».
Разве вы петуха прогоняли,
Как, хрипя, по ночам орал?
Разве вы звезду уносили —
Когда луч ее страшно дрожал?
Как же я отсель уйду?
Я поволоку с собою,
Как ядро на ноге,
Как сурка на плече
И лису под рубахой, —
Монастырь весь.
Уйду – за мной по горам и долинам
Монастырь ваш на цепи поволочится,
А трястись весь тяжкий путь мой длинный
Сладко ли вам будет в нем, сестрицы?
Лягу в поле спать —
Под голову положу.
Хорошо ли вам будет на голой земле?
Нравятся мне только два,
Только два жития мне привычны,
Схожие между собою весьма, —
Иноческое и птичье.
 

58

 
Стою ли на молитве или сплю —
Лукавый – он не дремлет, он – бессонный.
И шепчет про забытую любовь —
Без имени, без облика, – а вспомню.
Как будто бы меж ребер втиснут гроб —
Такой, что он и виден только в лупу,
А в нем – нагая жирная любовь
В твоих ботинках, с бородою глупой.
Чуть пошевелится любовь – я вниз,
За плечи уложу покойницу уныло:
«Лежи, лежи! Ты у меня проснись!
Ты – синяя, ты вся давно остыла».
 

59. Звезда в окне

 
Звезда, волнуясь, перешла
За крестовину переплета —
Как будто вынесла волна
Вверх колокольчик перемета.
Вся в каплях темной, ой, воды,
Из забытья, из древней бездны —
За переплетом умерла,
В стекле неровном ты воскресла.
Звеня, лепечет мне: «Вонми —
Совсем не страшно, ты не бойся,
В колодце вечности умойся
И голову приподними».
 

60. Старица

 
Задумавшись, иголку проглотила
Я в супе. Может, солнца лучик?
А может, просто волос поварихи?
Но что-то колет изнутри и мучит.
Я не заметила – а вдруг игла простая,
Нагая, острая – а вдруг? О ужас!
О, старица врачебная златая!
К ней в келью я скорей метнулась.
Пахнет
В келье ее святой
Дустом, ладаном
И весной.
Она спала и тяжко простонала —
Должно, грядущее влилось ей в сон,
И руку выпростала из-под одеяла,
Что не истлеет до конца времен.
Она проснулась вдруг и просияла,
Меня увидев, – будто с вестью ангел
Пред ней стоял. Мне стыдно стало.
Она мне меду наскребла из банки.
Заговорила, как судья и грешник,
Как оксфордский профессор (Оксфорд – там,
Где тривиум преподают
Скользящим в небе школярам),
Как хоровод детей пророчащих, блаженных,
И голова кружилась – я ушла,
Поцеловав ей руку. Говорила
Мне вслед она: «В обрезанное сердце льется Жизнь,
Любовь, и дух, и царствие, и сила,
А что-то колет – плюнь и веселись».
Ну я и плюнула – у ног лежала
Игла, светясь мертво и ало,
И с нею в лес я, к змейкам, побежала:
«Где нищая? Я подарю ей жало».
 

61. Без вдохновенья и труда

 
Без вдохновенья и труда —
А просто жилы развязала,
Веселой рыбой в неводах
Я на хвосте, хвосте плясала.
Вода – фонтаном из ума,
И пролилась – в дрожащий ум,
Я в ней плясала до утра
Среди двора – ни чувств, ни дум.
Живая, страстно-ледяная
Вода – из глаз и из ушей,
И изо рта – как бы из бездны,
Сейчас поднимет Божье имя
Со дна глубокого морей —
Все закружится и исчезнет.
 

62. Кошка

 
Пред пышною болезнью лета,
Пред тем, как зеленеть, бывает
Такая ночь, – все замирает.
Земля как будто зажигает
Фитиль расцвета – а сама,
Зажмуриваясь, отбегает.
Всю ночь визжала под окошком
Надсадно Мурка, наша кошка,
Хоть я ее увещевала —
Она мешала и орала.
«Зачем кричишь так страстно, низко?
Уймись!
Ты монастырская же киска —
Молись!»
В нее и камнями швыряли,
А все орет, как одалиска,
Как будто валерьянку в миску
Ей подмешали.
Как будто помыслы греховные,
Когда мы рыбу ей ломали,
Скользнули с пальцев и упали
В ее доверчивую пасть.
 

63. Последние минуты Страстной

 
Страстная идет по ступеням тяжелым,
По каменным – в человечий рост,
И вдруг исчезает она – под гуденье
Разбивчатое – у звезд.
Быть может, и дальше идет – не видно.
Обидно, но глаз мой плох.
Монашкой закутанной шла – на вершине
Все скинула. Видно, что Бог.
 

64. Сестра-Яблоня

 
Кипарис в Гефсиманском саду
Не так печален, как ты,
Сестра моя бедная, Яблоня,
Белея средь темноты.
Как в пост ты худеешь, сушеешь,
Как ветки крестами ломаешь,
Не раньше ты лист выпускаешь,
Как звякнет высоко: «Воскрес».
Мы долго с нею стояли,
Вздыхали и громко молчали,
Так громко – как будто стучали
Внутри сторожа в колотушки.
Поправила я ей солому,
Погладила ствол и пошла,
Псалмы распевая,
Не вдруг понимая,
Что вижу рассеянным зреньем,
Что рядом кто-то идет.
Смотрю – это яблоня рядом
С усилием скачет на ножке
На белой и длинной, и плачет.
«Увидят! Нельзя! Обидят!
Пойдем, я тебя провожу».
И тихим покорным животным
Она поспешила обратно,
На руку мою опираясь,
На место свое у ограды
И прыгнула крашеной ножкой
В замерзшую темную лунку.
Поправила сбитые ветки
Я ей, корешки утеплила,
Шепнула: «Не делай так больше.
Обидят». Она мне кивнула.
Блаженная! Замерзшая! Не век же так!
Ты скоро расцветешь цветами мягкими,
Где крестик золотой внутри качается.
 

65. О ней же

 
Я ей просфоры приношу,
На ветку вешая, а утром
Уже я их не нахожу —
Должно быть, птицы их уносят.
Стоит – как будто на бегу,
Стоит, чудесная, в снегу —
Смоковницы ли антипод?
Раз в Рождество в мороз пришла
Я к ней, вдруг – стук! —
Упало что-то на клобук —
Зеленый тонкокожий плод.
 

66. Дурачок

 
Привезли убогого —
Излечить в монастырь,
Чтоб от жизни промоленной, строгой
Сошла его дурь.
Будто свечки втыкает в плечи —
Так он крестится, дурачок,
И из глаз его синие реки
К Богородице наискосок.
Он ей шепчет тихие речи
Всё бочком, как побитый щенок.
Будто Бог его манит – он ближе,
Вот, шатаясь, встал на порог
Дома царского. «Благослови же!» —
«Дурка, дурка, ведь то ж дурачок!»
 

67. Далекие старцы

 
Вот я лежу на дне колодца
Самоиграющею лютней —
Святые, видите меня,
Вы на горах своих лиловых?
И шепотом, но бестелесным,
Но световым таким шуршаньем
Они мне отвечают: «Видим
Чрез шар летающий хрустальный
И даже иногда играем
На струнах мы твоих
Иной раз».
 

68

 
Дни перед Пасхой, дни Поста
Гармошкой со-разводятся,
То становлюсь я как черта,
То все во мне расходится.
Вот-вот совсем я растворюсь,
Заброшусь в неба чан – тряпицей,
И облаками разбегусь,
И клювом размешают птицы.
 

69

 
Прости, Господь, – Ты был Фазан,
А я – охотник, стынущий в тумане.
Он слышит голос, щупает колчан
И сам себя нашел в колчане.
И выстрелил. Лечу так высоко,
Стрелой звенящею зеленою, как птица, —
О, если б мимо! Если б в молоко!
Сломаться бы! О, уклониться!
 
 
Но вот – Фазан, охотник и стрела
Стремительно меняются местами.
О встречи миг, – когда она вопьется —
Все закричит, все разобьется,
Исчезнет все под небесами,
И сами небеса, и сами.
 

70. Ночь на Великую Субботу

 
В поварне красят яйца
И молчат,
Я краски разотру
И выйду в сад —
Мне руки черными
От краски показались.
Как тонок иней на земле,
Деревья сжались.
Глядит в сторонке Марс,
Забравшись на насест, —
К утру все звезды
Станцевались в крест.
Затихло все – от ангелов
До малых сих,
И даже мира Князь,
Я чувствую, затих.
Две тыщи лет назад
Он ранен был,
Как треснул ад —
Он так вопил,
И мечется – ведь раны злее
С годами, злоба тяжелее.
Сегодня же и он уполз,
И грех примерз.
Весна. Мороз.
От тихости и скорби
Этих мест
К утру все звезды
Станцевались в крест.
 

71. Воскрешение апостолом Петром Тавифы и попытка подражания

 
«Ты, Петр, слышал?
Тавифа наша умерла.
Так хорошо она пряла,
И вот – не дышит».
 
 
Она – как точка, девы – кругом,
И Петр среди ее подруг
Глядит на корни своих рук
С испугом.
 
 
Он сомневался:
«Природы чин! Я не могу!»
А огненный язык в мозгу
Лизался.
 
 
«Ты можешь! – Сила распевала. —
Ну, в первый и последний раз!»
Он поднял руки и потряс,
С них Жизнь упала.
 
 
Как пред рассветом неба склянь,
Он белый был, как после тифа,
Он прокричал: «Тавифа, встань!
О, встань, Тавифа!»
 
 
«Тавифа, встань», – он прошептал.
О, благодати холод, милость!
По векам трепет пробежал,
Глаза испуганно открылись.
 
 
И дева вновь живет. Жива.
Но уж она не вышивала,
И никого не узнавала,
И улыбалась на слова.
 
 
Ее слезами моют, жгут
И нежно гладят. Всё без толку.
Такие долго не живут.
Да ведь и Лазарь жил недолго.
 
 
…Я это видела в мечтанье
В дали отчетливо-туманной,
Когда на службе мы стояли.
Покойника мы отпевали.
Скаталось время в дымный шар,
В шар фимиамный.
 
 
И в дерзновенье и пыланье
К покойнику я подошла,
Руками я над ним трясла,
Ему крича: «О, встань! О!»
 
 
Тень пробежала по глазам,
И кончик уса задрожал,
Но он не захотел. Он сам!
И, потемнев еще, лежал.
 
 
«Сошла с ума! Вон, вон скорей!
Сошла с ума! Мешает пенью!»
И вытолкали из дверей.
Что ж, хорошо – оно к смиренью.
 
 
Он сам не захотел! Он сам!
Он дернулся, как от иголки,
И вытянулся – лучше там.
Из света в тьму? И ненадолго?
 

72. В трапезной

 
Тень от графина с морсом. Скатерть
Краснеет веще. Пейте. Ешьте.
Когда уж надобно заплакать,
То и чик-чик скворца зловеще.
 
 
И мясо черной виноградинки
Как сонный глаз, как в детстве жизнь,
А я и ягодки не съела,
И жизнь видением чужим
Смотрела.
Что-то есть не хочется,
А уж тем более под пенье.
Я хлеб крошу и вспоминаю
Свои протекшие рожденья.
Не дай Бог – птицей. Свист крыла
Как вспомню, и ночевку на волне,
Боль в клюве, и как кровь текла
Скачками. Птичьего не надо мне!
Была я пастором и магом,
Мундир носила разных армий,
Цыганкой… Больше и не надо!
Сотлела нить на бусах Кармы.
 

73

 
О небо! Небо! Грустно мне!
И вот ты вынесло, умильное,
И выставило на окне
Все серебро свое фамильное.
Денницу я и Веспер знаю,
Блеск летний, зимний мне знаком,
Кассиопея на сарае
Присела крупным мотыльком.
Но за крыло ее магнитом
Потянет в подземелья тьму.
Как умирают деловито,
Ложась к народу своему!
А хорошо ль прилечь к народу
И с кровью тесною смесить
Свою просторную свободу,
Блаженство с Богом говорить?
Я книгу Жизни прочитала,
Касаясь кожаных доспехов,
Но я могу начать сначала —
Внимательней, теперь не к спеху.
Как Книгу книг раввин читал
В местечке, Богом позабытом,
Со свечки не снимая гарь,
И каждый знак пред ним сиял
И как подъем, и как провал,
Как ангел, цифра, храм разбитый
И как вертящийся фонарь.
 

74. Воспитание тихих глаз

 
О монастырские глаза!
Как будто в них еще глаза,
А там еще, еще… И за
Последними стоят леса,
И на краю лесов – огни.
Сожжешь платочек, подыми.
Они горят и не мигают,
Они как будто составляют
Бок треугольника. Вершина
Уходит в негасиму печь,
Там учатся томить и жечь.
Окатные каменья вроде,
От слезной ясные воды.
В саду очес, в павлиньем загороде
Они созрели, как плоды.
 

75. Сатори

 
Не было предчувствия,
И памяти не будет.
Пришлое – птицам,
Будущее – стрекозам.
Пятница. Солнце. Дождь.
Леса, сияя, мылись,
И под дождем собор процвел —
Глазами, крыльями
Все стены вдруг покрылись.
Никто не увидал – все от дождя укрылись.
О сестры! Духи!
С туманом я играю!
Духи! Мне весело —
Я умираю.
Душа моя – ты стала чашей,
В которую сбирает нищий,
Слепой, живущий при кладбище,
Пятак, и дождь, и фантики пустые,
Обломки солнца золотые —
Объедки херувимской пищи.
 

76. Медведь

 
Я хозяйка себе
(А не плоть, а не персть),
Вот вскопала себя
И посеяла шерсть.
Вся от глаз до пят
Мехом поросла
Густым и мокро-волосатым,
В каждой волосинке – ость.
Дай мне знак!
О, теперь я заставлю Тебя!
Медведь!
Страшный гость.
Вот я небом мчусь,
Реву, ищу.
Глазки медные смотрят внимательно.
О, теперь я найду. Я дождусь
От Тебя – хоть рогатины.
 

77. Кормление птиц

 
С тарелки блеклой оловянной
Я птиц кормила за оградой
В сосновом преющем лесу.
Печаль! – о, вдруг
Меня печаль пронзила,
Когда тарелку подносила
К несытым тяжким небесам,
Как будто край этой тарелки,
Полуобломанной и мелкой,
Вонзился в грудь мне
И разрезал,
И обнажил
Мою оставленность Тобою —
Всю, всю.
(А пятки пели и стучали
И тихо землю колотили —
Вот на тебе! Вот на тебе!).
О Боже, я тебе служу
Который век, который лик.
Кричу, шепчу – не отзвался
На писк, на шепот и на крик.
О, на кого меня оставил?
Мне холодно! Я зябну! Стыну!
На красноглазой злой земле —
Зиянье я, провал, пустыня.
А пятки землю отшвырнули,
И полетела к облакам
Я вдруг с тарелкою протянутой,
С кусочком черствым кулича.
Мелькнула птицею в пруду —
Щетина леса, ноготь крыши, —
Чрез облака и дальше, выше,
Куда-то к Божьему гнезду.
 

78. Скит

 
Куда вы, сестры, тащите меня?
Да еще за руки и за ноги?
Ну пусть я напилась… была пьяна…
Пустите! Слышите! О Боже, помоги!
Но раскачали и швырнули в ров,
Калитка взвизгнула и заперлась,
И тихо все. Я слизывала кровь
С ладони и скулила. Грязь
Со мной стонала. Пузырилась ночь, спекаясь.
Шуршали травы.
Лежала я, в корягу превращаясь.
Господь мой Бог совсем меня оставил.
Мхом покрываясь, куталась в лопух.
Вдруг слышу я шаги, звериный дух,
И хриплый голос рядом говорит:
«Раз выгнали, пойдем поставим скит».
«Ох, это ты! Ты, огненный, родной!
Меня не бросил ты, хмельную дуру!»
Мы в глухомань ушли, где бьется ключ,
Лев лес валил и точас его шкурил.
Мы за три дня избенку возвели
И церковь, полый крест – как мне приснилось, —
В мой рост и для меня, чтоб я вошла,
Раскинув руки, в ней молилась.
Пока работали, к нам приходил медведь —
Простой медведь, таинственный, как сонмы
Ночных светил, —
И меду мутного на землю положил.
Он робкий был и так глядел – спросонья.
Лев мне принес иконы, свечек, соли,
Поцеловались на прощанье мы.
Он мне сказал: «Коль будет Божья воля,
Я ворочусь среди зимы».
Встаю я с солнцем и водицу пью,
И с птицами пою Франциску, Деве,
И в темный полый Крест встаю,
Как ворот, запахнувши двери.
Текут века – я их забыла
И проросла травой-осокой,
Живой и вставшею могилой
Лечу пред Богом одиноко.
 

1984