Текст книги "Догляд (СИ)"
Автор книги: Елена Зайцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
– Ого. Вот это я понимаю – глубинка...
Андрей Денисыч только что вылез из машины и как-то слегка ошалело смотрел на открывшуюся взору деревеньку, а Муся так её уже и фотографировала («Вид сверху!»).
Дорога (то, что ещё можно было ею назвать) кончалась здесь, на самой вершине каменистого пригорка, и деревенька лежала перед ними как на ладони, в удивительно круглой, словно по циркулю, низине.
– Да, глубинка... – повторил Андрей Денисыч. – Странно.
– Ничего странного, па. Просто малюсенькая деревня, малипууусенькая, я же говорю!
Муся (так Андрей Денисыч называл дочку Марину) продолжала щёлкать.
Собственно говоря, от этой поездки ей и нужны были фотографии. Фотографии – и фольклор. Поговорки, присказки, «речевые особенности» – в общем, как получится, как повезёт. Какое счастье улыбнётся, как Нина Сергеевна говорила.
В Маринином случае это действительно могло быть счастье, да ещё какое – она уже прошла в третий тур областной краеведческой олимпиады, и если победит (а шансы имеются, и шансы хорошие), поедет на всероссийскую. «И не поедешь, а полетишь! Нам, между прочим, АВИАбилеты обещали», – ободряла Нина Сергеевна. Она же, кстати, и Наяру взять с собой упросила. Ну, как «кстати»... Теперь сидела эта Наяра в машине как приклеенная. Не прошло и пары месяцев, как она со своего Узбекистана, да ещё и с какого-то глухого аула, приехала. Зачем ей, скажите, то краеведение? Но Нина Сергеевна была уверена, что это и есть – освоиться. Понять и увидеть край, всё своими глазами, всё своими ушами. «А край у нас красивый какой, Наярочка! А там, глядишь, в чём-то Мариночке поможешь, подружитесь. Ну, деточка, выше голову!». Наяра молчала как рыба. Она и за всю поездку двух слов не сказала, только поздоровалась и, когда уже к пригорку подъезжали, что-то вроде «плохо!» ляпнула. Да с таким чувством, что Андрей Денисыч даже машину останавливал – он решил, что это ей, Наяре, плохо. Тошнит там её, или что... Не тошнило. Вообще непонятно, что имела в виду эта луноликая «деточка» (Нина Сергеевна всех «деточками» называла, – пятнадцатилетние деточки! а Наяра так вообще, та ещё «деточка», выше Сергеевны на голову, да ещё и шире – на такую же Сергеевну!)...
Ладно Наяра – так с ними же ещё и Гоша увязался. А этому-то восьмилетнему балбесу, спрашивается, что тут делать? Всю дорогу, пять с половиной часов, он в «этих своих интернетах» проплавал, да и теперь, похоже, не собирался выныривать, – вот и оставался бы дома, с мамой. «Интернет-кадет», так его мама называла – после того, как он пытался по интернету в какие-то кадетские классы записаться...
Вот он – его вихрастая голова в окошке нарисовалась:
– Папа, а где тут люди?
– На Бородине, – огрызнулась Муся. – Чё, инет тю-тю?
Гоша кивнул:
– То есть – то нет. – И пожал плечами.
– У меня, между прочим, тоже – то фотает, то нет... Всё, не щёлкает! – демонстративно опустила фотик Муся, глядя на отца. Но Андрей Денисыч продолжал озадачено смотреть вниз, на деревеньку...
– Папа! Ну люди – где? – заканючил Гоша (ему бы не в кадеты, ему бы в институт благородных девиц!).
– Где... Там, в деревне. Всё-таки странно...
– Ты это уже сто сороковой раз повторяешь! – мотнула русыми кудряшками Муся – вернее, тем, что с ними стало (субботний сентябрьский денёк выдался солнечным, но ветреным, а здесь, на открытом месте, так и вообще дуло сразу со всех сторон, преобразуя рукотворные Мусины завитки в какие-то углы и ломаные). – А ЧТО странного-то? Ты не объясняешь, не объясняешь, не объясняешь!
– А ты сама – не видишь?
– А я сама – не вижу! – Муся совершенно не умела сердиться, а вот повышенные тона – это да, это хлебом не корми, вся в мать...
Сердиться было, в общем-то, и не на что. Не прошло и получаса, как Муся сама это «странно» разве что не сто сорок раз повторила, – и то странно, и то, и это... А самое смешное, так это что и Гоша не такую уж ерунду спрашивал! Прямо как чувствовал. Действительно: люди-то – где?
***
– Может, все спят? – Муся задумчиво водила рукой по косой рассохшейся раме малюсенького окошка. Только что она в него стучалась. Да куда она только ни стучалась – и она, и папа, и Гоша (только Наяра стояла да глазами хлопала, – это не Наяра, это, блин, балласт какой-то!). Ни единая занавеска не дрогнула – а занавешено было буквально каждое окно, с каким-то особенным тщанием, так, что ни щёлочки, ни просвета. Наглухо. Глухие, чёрные, покосившиеся, необъяснимо одинаковые (что одна, что другая!) избушки...
Именно избушки – ни тебе сайдинга, ни... да ничего. Нет, по-своему даже красиво: дыхание времени и всё такое. Но ведь... не живут так люди. Что там сайдинг – нет и забора! Ни единого, ни у кого. Нет двора, надворных построек – пусть самых стареньких, гнилых, развалившихся. Ни сараюшки, ни навесика, ни курятничка какого завалящего, ни конуры... Нет огородов – ни грядочки! Избушка – а вокруг пусто. Это-то Андрей Денисыч и заметил ещё с пригорка – торчат одни домики. Как грибы. Домики – и ничего больше. И это в деревне?..
– Может, все умерли? – предположил Гоша. Ему было скучно. Планшет, как выразился папа, «погас как свеча» – ещё там, на пригорке, – папин и Маринкин телефоны работали как та мигалка в анекдоте – «работает, не работает, работает, не работает», – а у этой Наяры телефона вообще не было! – Папа, ну могли ведь все умереть? От старости, да? И от болезней?
– Это жилая деревня, придурок, – фыркнула Муся. – Тут живут, понял?
– Кто живёт? – надулся Гоша. – И собак даже нет. И кошек.
– Может, есть. Может, просто не видно.
Муся это так сказала – чтоб не смолчать. Какие ж собаки, когда ни одной конуры!
Андрей Денисыч присел на корточки, оперевшись спиной о нагретую солнышком бревенчатую стену.
– Ух. Устал я, что ли... Мусь, а почему деревня так называется? Догляд, или как его... Кто за кем доглядывает?
Муся пожала плечами.
– Хатар, плохо, – пробормотала Наяра. Она сидела, поджав ноги, прямо на земле. И вряд ли, надо сказать, рисковала испачкаться – земля здесь, буквально повсюду, была хорошо, будто специально, утоптана... Зачем? кем?..
– Что? – не расслышал Андрей Денисыч.
Наяра молчала.
– Она сказала «плохо»! – доложил Гоша.
– Сам вижу, что ничего хорошего... Кстати, Мусь, этнограф ты наш, историк, – ты и это не заметила? – кивнул отец куда-то вниз, под избу.
– Я не историк. Может, и не буду. Чего не заметила?
– Домики-то – без фундаментов. И, похоже, все...
– Ну и что?
– Старинные, видно, очень.
– Мы, вообще-то – папа! – в старую деревню и ехали.
– Славные всё-таки домишки...
– Славные. Только вот как мне это для доклада поможет? Что мне их теперь – нарисовать?
– Мм... Сколько ты фотографий сделала?
– Десять, двадцать. Двенадцать, пятнадцать!.. Не знаю я. Щелчок этот дурацкий пропадал... Да они же одинаковые все, это всё равно, что одна! И та совсем издалека, сверху!
Сказать, что Муся была не в духе, – ничего не сказать. Ну где она возьмёт этот несчастный «фольклор», когда жители все как один то ли пропали, то ли попрятались! Разве такое вообще бывает? Нелепица... Мало того – ещё и с фотками ерунда какая-то получалась. Чего она там, с пригорка того, нафотала, было как-то неясно – фотик почти одновременно с планшетом «умер», – а здесь, внизу, сколько она ни билась, всё впустую. Оба телефона, и её и отцовский, какие-то, дурацкие совершенно, трюки выделывали: то памяти нет, то чёрный экран, то синий экран, то вроде всё уже, есть фотография, есть – и сразу нету!..
– Марин... – начал Андрей Денисыч.
– Я знаю!! Но я никуда не поеду.
– Здесь останемся?.. Мы и так, Мусёнок, хорошо если к одиннадцати вернёмся...
Андрей Денисыч говорил очень спокойно. Это вообще был их основной договор: не психовать. Сердиться-то Муся не умела, а вот истерить...
– Конечно, мы здесь не останемся, – немного помолчав, проговорила она. – Мы отсюда – уедем. Но мне нужно – понимаешь? – очень нужно с ними поговорить. Видишь, какие у них дома? Они, наверно, и говорят так же. Как... как в позапрошлом веке!
– Сейчас они никак не говорят.
– Почему?
– Потому что.
– ?
– Потому, – усмехнулся отец, – что сейчас их тут нет. Ты же видишь.
– Пап, а куда они ходят в магазин? – Гоша, по брёвнам, залез под самую крышу одного из домиков и спрашивал оттуда.
– Свалишься. В магазин, говоришь... Меня вот больше другое интересует. Куда они...
– Папа! Там человек! Он тащит собаку!
***
Этот сгорбленный старик, вероятно, только что вышел из какого-то из домиков. Муся и минуту назад прекрасно видела те избушки, между которыми он теперь плёлся, и минуту назад его там – не было.
Он тащил пёсика на леске, длинной спутанной леске, обмотанной вокруг тощей собачьей шеи. Собачка дёргалась во все стороны, упиралась, но звуков никаких не издавала. Как немая – молча, беззвучно...
Старик совершенно не смотрел ни по сторонам, ни перед собой, брёл, сильно опустив голову, прямо на них и вскоре практически уткнулся в сидевшую всё так же индифферентно Наяру (она только слегка отодвинулась, и то не сразу).
– Папа, ужас! – шепнула Муся. Леска впивалась в шею бедной собаки так, что было больно смотреть.
– Куда это вы его... ведёте? – тихо спросил Андрей Денисыч, пытаясь заглянуть старику в лицо. Но тот, остановившись, согнулся ещё сильнее.
– О господи!..– не выдержала Муся. – Вы что? Отпустите! – и сама выдернула леску из рук старика.
Старик не отреагировал, никак, – так и стоял замерев. Освобождённый пёсик, напротив, принялся вертеться как ужаленный. Вопреки ожиданиям, он и не думал убегать, крутился под самыми ногами, и эти его «кручения» были какими-то неприятно-бессмысленными.
– Собака-собака, – равнодушно позвал Гоша и посвистел (кошек он любил куда больше). Собака словно бы не слышала.
– Да погоди ты с собакой! – махнула на него Муся, как будто это не она мгновенье назад выкрикивала своё «отпустите!». – Дедушка... – обратилась она к старику, прокашлявшись (кашляла и соображала, как обратиться, больше-то всего этот неухоженный старикашка напоминал бомжа, – что, «уважаемый бомж»?). – Дедушка... мы, можно сказать, к вам в гости. Ну, не именно к вам, а к... – Муся запнулась. «Дедушка», наконец, поднял на неё свои мутные глаза.
– Эы...
– Папа... – прошептала, инстинктивно пятясь, Муся, – а вдруг... вдруг это деревня психов? Маньяков всяких... Вот он и собаку, да?.. Да и сама собака...
Да и сама собака нормальной не выглядела. Продолжала крутиться как заведённая. Может быть, старик её как-нибудь покалечил?
– Папа! Там ещё!.. Там какая-то бабка!
– Что ещё за «бабка», Георгий, – поморщился Андрей Денисыч. – Тогда уж... бабушка.
***
... – А магазин-то до нас ездить, а как жеть? Большая такая машина. Нам такая большая и не надоть. Куды-то потом она на Курково едить, на Олёмшу, туды...
Бабушку звали Надежда Васильевна («Васильна кличуть»). Потчуя гостей чаем с сухарями, она, с лёгкой старческой руки (во всех смыслах лёгкой, – старушка была маленькой, сухонькой), развеивала все их «странно».
Странный дедок действительно был психически ненормальным, да и его несчастная собака что-то вроде того («дуроковатый он, Семёныч-то, и Рыжик евоный дуроковатый»).
Заборов в Догляде «отродяся» не было. Избушки эти в незапамятные времена построили некие «бщики», – так бабуля называла «общинников», Муся, уже как-то слышавшая о них, догадалась почти сразу.
– Ты, пап, пойми, – поясняла она вполголоса, – эти общинники – у них всё общее было, ну вот, может, и решили, что заборы – лишнее...
– Прямо коммунисты, – хмыкнул Андрей Денисыч. Но от сердца у него отлегло. Слава богу, хоть не маньяки, не сектанты какие-нибудь. Да и без мистики вроде бы обошлось. А то ведь, как техника гаснуть начала, много чего в голову полезло. Вроде интеллигентный человек, а вот же, повеяло чем-то потусторонним... Было повеяло. Но эта шустренькая бабуля, спасибо ей на добром слове, всё по местам расставляла. С техникой, правда, по-прежнему неясно (и ничего, и с этим прояснится!), а в остальном... Общинники так общинники. Большевики в миниатюре!
– А огороды как же? грядки? Ну, картошка, капуста... – укреплял позиции Андрей Денисыч. Чтобы уж и тени мистики не осталось, одни здравые факты.
– Картофелька – там, – широко махнула рукой Васильна.
– Где-то за деревней, – решила Муся.
– А вы-то, Надежда Васильевна, тоже общинница?
– Дык... куды мне, – отмахнулась старуха. Но было видно, что ей приятно. – Бщики сильнюшшие были...
– Какие?
– Сильные, говорит, были, – «перевела» Муся.
– Сильнюшшие, да. Лихо побарывали.
– Эти общинники... они вроде как верили... – пыталась то ли вспомнить, то ли получше сформулировать Муся... – верили, что все вместе могут победить всё нехорошее... в общем – зло. У них там обряды всякие были...
«Всё-таки сектанты!».
– Обряды?
– Ну да... Они это зло... ну как бы вызывали, что ли. Чтобы побороть.
– Побарывали, а как жеть, – согласилась Васильна. Она внимательнейшим образом слушала Мусины пояснения, даже сухарь прекратила мусолить.
– Интересно... А историчка твоя – тебя предупреждала? Нина эта твоя, Сергеевна.
– О чём, папа!
– Да обо всём. Обо всём вот этом. Лихо, общинники...
– Их же нет уже! Они раньше жили, давно.
– Давно, давно, – закивала Васильна, вновь принимаясь за сухарик. – Чичас-то нету. Чичас мы...
– Старики?.. И много вас?
– Дык – все, а как жеть.
– Что ж нам никто не открывал? Мы уж тут отчаялись. Стучали, стучали... Боитесь приезжих?
Васильна не ответила, только голову наклонила, как будто не поняла или не расслышала вопроса.
– Боитесь, говорю? – громко переспросил Андрей Денисыч.
– Боязно, – кивнула старушка.
Воцарилось молчание. Слышно было только как Васильна с сухарём возится. У неё не было зубов, и ей приходилась его долго обсасывать, размягчая, а потом отламывать губами. В чае он не размокал – сухарь был твердокаменным, а чай остывшим.
Наяра и Гоша от этого чая из мутной трёхлитровой банки и вовсе отказались, взяли только по сухарю. Да и места у стола, навеки придвинутого к окну (зачем-то его ножки были к полу приколочены!), получалось только три. Наяра – как-то так, тихой сапой, ничего не говоря – присела на кровать, а Гоша, немного побродив по избушке, – в угол, на ведро, закрытое широкой доской. Он отвязал от ручки шкафа одну из верёвочек (эти верёвочки были буквально на каждой ручке чего бы то ни было) и вязал на ней, от нечего делать, узелок за узелком...
– А... часто к вам магазин приезжает? – не зная, что ещё спросить, Муся вернулась к уже, собственно, спрошенному. Ей было нужно, чтобы Васильна говорила.
– Ездить, да... Я там от те галки брала...
– Как вы их называете? Галки? – Отчаявшись реанимировать телефон, Муся записывала бабушкины перлы прямо на эти самые «галки» – так Васильна называла розовые бумажные салфетки. Другой бумаги в доме не было. Благо хоть ручка была, «для пензии». – Пап, слышишь – галки! Совсем как на другом языке, да?
– Ну, почему...
– Ну а что общего, «галки» – и «салфетки»?
– Может, потому что «уголки»? – Андрей Денисыч сложил только что развёрнутую салфетку. – Видишь? Углом. Да и...
Громкий свистящий характерный звук прервал Андрея Денисыча. Похоже, Наяра всхлипнула!
До сих пор она сидела тише воды ниже травы, молча грызла свой сухарь, в беседе не участвовала (кто бы сомневался!). И вдруг этот всхлип... И дальше – ничего, тишина. Сидит как ни в чём не бывало...
– Марина, ты это... спроси у неё, что случилось, – Андрей Денисыч ещё ни разу не обратился к Наяре напрямую, только через Мусю.
– Наяр, ты чего? Тебе плохо?
Наяра молчала, но по тому как она побледнела, было видно, что ей действительно нехорошо.
– Душно здесь... – ответила за Наяру Муся. Ей было как-то неудобно за то, что она пошла у Нины Сергеевны на поводу и убедила отца взять с собой эту узбечку с заскоками...
Надо сказать, в домике было действительно душно и пахло довольно неприятно.
– Пусть ляжет, что ли.... Марин, уложи её! – Андрей Денисыч критически оглядывал окна. Ну да, какие уж тут форточки!
– А пущай полежить, пущай. Деялко, чичас... – суетилась Васильна, копая кипу тряпок в ногах Наяры (та легла, молча, сразу).
– Зачем «деялко»? – возмутился Андрей Денисыч. – Тут жарко, а не холодно.
– А вона как её знобить...
Наяра действительно дрожала, вернее то и дело всем телом вздрагивала...
– Папа! – позвал Гоша.
Только теперь Андрей Денисыч заметил, что Гоша, отогнув цветастую, во всю длину окна, занавеску, за чем-то неотрывно наблюдает. За чем-то на улице...
– Там ещё дурак!
– Какой дурак?..
– Псих. Вот такой, – Гоша весь скривился.
– Дык то Михеич, – укрывая Наяру чем-то вроде пледа, пояснила бабуля. Гору прочих тряпок она загнала под кровать. – Дуроковатый, да... Ну, мобыть, Авдейка, а то Николай Иваныч. А то Петро...
– Они что, все... такие? – изумился Андрей Денисыч. Холодок пробежал у него по спине, выскакивая на руки, на ноги – как будто в домике было не душно, а прохладно.
– Дуроковатые, а как жеть.
– Так много? Так много... «дуроковатых»?
– Не, маненько. Семёныч, Авдейка, Петро...
– Нормальные-то у вас – есть?
– Есь, как жеть...
– Надежда Васильевна! – вклинилась Муся. – А отчего они такие, ну – «дуроковатые»?
– Дык ведь... всё от этих. Всё они, – вздохнула Васильна.
Холодок по спине Андрея Днисыча уже не бегал – не прыгал, а широко разлился и прилип,– так, что Андрей Денисыч чётко почувствовал: и ему нехорошо. И ему, не только Наяре...
– А... кто «они»? – спросила Муся. Ей тоже стало как-то... тревожно. И вдруг – и сильно – захотелось домой.
– Дык – известно хто! Эти.
– Папа! Ну ты что, не будешь смотреть?.. – Гоша опустил занавеску, подошёл к столу и взял парочку «галков». – Я в туалет хочу...
– А вона, – мотнула головой Васильна в угол с ведром.
– Как это? – растерялся Гоша. – Нет, я в настоящий....
