Текст книги "Иосиф Джугашвили"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Круговорот тюрем и ссылок

Со смертью Екатерины удача отвернулась от Иосифа. До сих пор он успешно уходил от преследования полиции, но в конце марта 1908 года попался. И попался-то глупо, во время полицейской облавы. В то время он имел достаточно надежный паспорт, но при обыске у него нашли какие-то малозначащие партийные документы, в которых, однако, присутствовало слово «РСДРП». Проводившие облаву полицейские заинтересовались, препроводили задержанного к следователю, и тот на первом же допросе установил его настоящее имя.

Пока шло следствие, Иосиф находился в Баиловской тюрьме. Аресты шли волна за волной, тюрьма была переполнена. Рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1500 заключенных и больше напоминала рабочую казарму, чем тюрьму: камеры не запирались, и кое-кто из заключенных даже ночевать предпочитал в коридоре. Иосифа поместили в камеру № 3, которая считалась большевистской. Компания подобралась хорошая – достаточно сказать, что в числе арестованных там сидели Серго Орджоникидзе и Андрей Вышинский, да и других интересных людей было немало. Обитатели камеры жили дружно, коммуной, проводили собрания, диспуты, получали литературу, вели переписку с волей – как разрешенную, так и скрытую от глаз тюремного начальства. Коба, к тому времени уже стяжавший славу «кавказского Ленина», был в этой стихии как рыба в воде. Ну и, верный себе, он снова стал инициатором стычек с тюремной администрацией по любому поводу. В первый день Пасхи охранявшие тюрьму солдаты позволили себе невинное пасхальное развлечение – они выстроились в две шеренги, сквозь которые погнали, избивая прикладами, всех политических. Коба шел через этот строй, не отрывая глаз от книжки, после чего его зауважали не только товарищи, но и охранники, которые тоже умели ценить мужество.

И опять все то же, что и раньше: агентурных данных на него в охранке было более чем достаточно, а вот годных для суда доказательств – никаких. А ведь за организацию такого «экса», как налет на почту, могли и «столыпинский галстук» на шею повязать[4]4
  «Столыпинским галстуком» называли казнь через повешение.


[Закрыть]. В конце концов, так и не сумев доказать ничего, кроме побега из ссылки, его приговорили опять же к ссылке. Жандармское управление, зная, с кем имеет дело, предложило хотя бы, раз уж нельзя посадить, сослать его на три года в Тобольскую губернию, но решавшее такие вопросы Особое совещание при МВД было более гуманным и всего лишь выслало на двухлетний срок в Вологодскую губернию. У жандармов не было ни малейших сомнений в том, что он убежит и оттуда, но что поделаешь с гуманистами из Министерства внутренних дел?

В конце февраля, переболев по пути свирепствовавшим среди арестантов возвратным тифом, Иосиф прибыл в назначенное ему место – глухой городишко Сольвычегодск. Почему-то его особенно любило Особое совещание – иной раз на 1700 местных жителей здесь скапливалось до 500 ссыльных. Естественно, отбывать наказание в таком обществе было не скучно. В 1909 году, правда, ссыльных было меньше, но все равно это не та глухая сибирская деревня, куда его отправили в первый раз, что гораздо приятнее.

Бежать Иосиф не спешил – с этапа он пришел ослабленным болезнью, надо было отдохнуть, да и денег раздобыть не помешало бы. Кроме того, его всерьез заинтересовала одна из женщин, Стефания Петровская. Правда, она была гражданской женой другого ссыльного, но в их среде такие вопросы решались просто. Гражданский муж вскоре уехал, а Коба ей понравился. Забегая вперед, можно рассказать, что, отбыв срок ссылки, Стефания отправилась в Баку.

В Сольвычегодске Иосиф пробыл целых 119 дней. К лету он оправился от болезни, отдохнул, вот только деньги… С воли их получить не удалось, и в конце концов нужную сумму собрали сами ссыльные, а чтобы не придралась полиция, обставили дело так, будто Иосиф выиграл 70 рублей в карты. На следующий день, после утренней проверки ссыльных, он переоделся женщиной и в сопровождении товарищей добрался на лодке до Котласа, так что его помощники успели до следующего утра вернуться обратно. А Коба через три дня, 26 июня 1909 года, был уже в Питере, где жил с семьей его старый друг Сергей Аллилуев.

…Аллилуев сначала решил, что видит сон наяву: по прокаленной солнцем июньской улице навстречу ему шел Коба. «Я уж думал, не дождусь!» – вместо приветствия устало сказал тот.

Приехал Иосиф в Питер неудачно: дома у Сергея никого не оказалось, вся семья отдыхала в деревне. Пошел к нему на работу – и там его нет. Что делать? Усталый с дороги, он кружил и кружил около дома в надежде, что Аллилуев все-таки в городе – других питерских адресов у него не было, и только вечером наконец дождался друга. Сергей Яковлевич быстренько спровадил беглеца к надежному дворнику – поскольку дворники состояли на службе у полиции, то к ним с обысками не ходили. Доверяли-с…

Питер был у Иосифа не только транзитным пунктом по дороге на родной Кавказ. У него было «попутное» поручение ЦК: организовать центральную российскую партийную газету, и он тут же принялся за дело. Нашел нужных людей, провел несколько организационных собраний. Среди новых знакомых были и те, с кем его впоследствии будет связывать горячая, хотя, к сожалению, и недолгая дружба: Сурен Спандарян и его гражданская жена Вера Швейцер. В Питере он задержался ненадолго: уже в начале июля Коба отправляется на Кавказ. Вскоре следом за ним двинулся и Спандарян.

…В Баку царили уныние и упадок сил. Одни товарищи были в тюрьмах и ссылках, другие переквалифицировались в мирных жителей, а те, что остались, пребывали в подавленном настроении. Революция потерпела поражение, возвращаться же к кропотливой, повседневной работе после такого праздника жизни никому не хотелось. Полиция старалась как можно лучше оправдать свое прозвище «легавых» – они шли по следу революционеров, как гончие псы, и аресты следовали за арестами. Но тюрьма – вещь привычная, гораздо хуже была апатия, охватившая товарищей. Хорошо цекистам там, за границей, теоретизировать, заниматься политикой, разрабатывать планы, а что делать тем, кто в России? Снова изучать теорию, спорить с меньшевиками по всяким мелочам, обсуждать думскую политику? Болтовня, болтовня… и это революционная партия! Революция, почему же ты так обманула тех, кто поверил в тебя?

Приезд Иосифа оказался хорошим стимулятором. Ему было не лучше и не легче, чем товарищам, он тоже был подавлен и тоже устал, даже больше устал, чем они, но не собирался опускать руки. Оказалось, что поражение требует не меньшего мужества, чем борьба, ну а мужества ему было не занимать. Уже тогда Кобу отличала та упертость, которая станет впоследствии одной из основных черт Сталина и позволит ему и руководимой им стране достичь столь многого. Революция потерпела поражение? Ничего, в следующий раз будет победа. Нас отбросили на десять лет назад? Значит, мы начнем все сначала. И начал сначала: организационная работа, печать, деньги. партийная разведка и партийная контрразведка – для него, первого человека на Кавказе, в партии большевиков не было тайн.

Снова стала выходить газета «Бакинский пролетарий», в которой Иосиф опубликовал статью «Партийный кризис и наши задачи», где поднял самую важную на тот момент тему. Там говорилось, что для возрождения партии должна издаваться партийная газета. И издаваться не за границей, а в России, и, поскольку общество получило некоторые демократические свободы, газета должна быть легальной. А за этим стояло другое, между строк читалось: партия российская, а руководят ею эмигранты из-за границы. В то время РСДРП не имела даже представительства ЦК внутри страны, она жила с импорта: идей, политики, стратегии и тактики – всего. Сколько же можно?

Необходимость переноса в Россию если не всей руководящей работы, то хотя бы ее части ощущали и за границей. Цекисты не имели ни малейшего желания возвращаться в охваченную реакцией страну, но они понимали, что надо создавать хоть какую-то общероссийскую структуру, а то ведь так и партия может развалиться, чем они тогда руководить будут? И вот в январе 1910 года было решено расширить ЦК, создав часть его, которая будет работать в России. Одним из пяти членов предполагаемого Русского Бюро ЦК должен был стать Иосиф. Остальные члены «пятерки» – Ногин, Дубровинский, Малиновский и Милютин.

…А он тем временем занимался все той же текучкой. Прятали, перевозили с места на место типографию, а полиция, имевшая в организации осведомителя, шла по горячему следу. Искали деньги, с которыми теперь, после того как демократически настроенные богачи и общественные деятели занялись вожделенной политикой, было совсем плохо. Воевали с меньшевиками. Боролись с провокаторами, которых было много – часто по поводу таких историй вспыхивали скандалы, как с неким Николаем Леонтьевым. Иосиф обвинил его в провокаторстве, однако тот был умен и, вместо того чтобы скрыться, как другие в его положении, потребовал гласного партийного суда. Этот ход ставил обвинителей в очень трудное положение. Сведения о том, что Леонтьев – провокатор, были получены Иосифом от своего человека в охранке. Привести доказательства – значит выдать осведомителя, не привести – признаться в том, что облыжно обвинил товарища, не прийти на суд – еще того хуже. Часть организации стала на сторону Леонтьева, и возникла еще одна склока – как будто их и так было недостаточно!

Обвинения в провокаторстве обычно предъявлял Коба – это свидетельствует о том, что он в то время возглавлял в партии службу безопасности. Странно – не все товарищи догадывались о том, что РСДРП имеет в охранном отделении своего человека, так что Иосифу приходилось изобретать совершенно невероятные обоснования того, откуда у него информация. Обоснования иной раз были откровенно поэтические. Как-то он рассказал, что его остановил на улице некий человек, сказав: «Я знаю, что вы социал-демократ», – и сунул в руку список из 36 имен людей, которых полиция предполагала арестовать. Эта романтическая история была поведана комитету, и комитет ей вроде бы даже поверил, хотя совершенно ясно, что сведения Коба получил далеко не от «неизвестного». Однако свои источники он не раскрывал. И неудивительно. В то время в Тифлисском жандармском управлении у эсдеков был свой человек, и не какой-нибудь писарь, а помощник начальника ротмистр Зайцев – обидно было бы потерять такого агента из-за банальной утечки информации.

…Суд над Леонтьевым так и не состоялся. Не стал Коба и членом Русского Бюро ЦК. В марте 1910 года его снова арестовали. И то ли он действительно был гением конспирации, то ли ему ворожили свои люди в соответствующих структурах, но на него опять не оказалось никакого компромата, кроме побега из ссылки. Так что его просто-напросто снова отправили эту ссылку отбывать. Жандармское управление предлагало Якутск, но Особое совещание опять блеснуло добротой – уж не было ли у Кобы и там своего человечка?! – и его отправили все в ту же Вологодскую губернию.

Кстати, в тюрьме он едва не женился второй раз. Та самая Стефания Петровская, с которой он познакомился в Сольвычегодске, после окончания своего срока приехала в Баку. Иосиф жил у нее на квартире, а когда его арестовали, попросил разрешения зарегистрировать брак со Стефанией. Разрешение было получено, но жениха к тому времени уже отправили на этап. Так и не состоялся этот брак: к добру ли, к худу – кто знает. .

…И снова северная глухомань, все тот же Сольвычегодск. Всего-то полгода прошло, но как изменилась обстановка! Ссыльные разобщены, каждый сам по себе, общаются мало, зато много пьют.

Впрочем, Иосиф умел жить и работать в одиночестве, и уж тем более ему не требовались собутыльники. Уроки пьяницы-отца он запомнил на всю оставшуюся жизнь – и никто, кроме баснописца Хрущева, не видел Сталина пьяным. Жилищные условия были не бог весть какими, он квартировал в избе у вдовы Матрены Кузаковой, матери пятерых детей, – домик маленький, дети спят вповалку на полу… Зато в этой тесноте он оказался настолько близко к вдове, что через некоторое время после его отъезда она родила сына, которого назвала Константином. Ребенок резко выделялся среди белоголовых северян яркой южной внешностью, и всем было известно, что он сын Иосифа. Чей же еще-то?

До окончания срока ссылки ему оставалось около шести месяцев, и бежать на этот раз он не собирался. На это Иосиф постоянно намекает в письмах, говорит, что «если нужда в работниках на самом деле острая», то он готов бежать, но… «легальному больше размаха» и т. п. Оно, конечно, так, но если подумать – долго ли он пробудет на этом самом легальном положении? После первой же поездки в столицу или в Москву его снова начнут искать за появление в местах, которые недавнему ссыльному посещать запрещено, или он перейдет на нелегальное положение по ходу работы. Логичнее предполагать другие причины нежелания бежать из ссылки. Время было сложное, и возраст сложный – недавно перевалило за тридцать, и нет ничего удивительного в том, что ему хотелось осмотреться, подумать, побыть наедине с собой, отойти от ежедневной организационной суеты, которая неминуемо затянула бы, если бы он снова вернулся к текущей партийной работе. Тема для размышлений была актуальная, ее еще Экклезиаст сформулировал: «Что пользы человеку от всех трудов его?» Дорогу в царство справедливости затянуло туманом, и с ходу не понять – куда идти и что делать…

Однако нужда в работниках была, и нужда острая. На этот раз Иосифу не пришлось раздобывать деньги всеми правдами и неправдами у таких же обездоленных, как и он, товарищей: его вызывал на работу сам Ленин, и 70 рублей на дорогу прислали из-за границы. Но – не судьба. Деньги выслали в Вологду на имя одного ссыльного студента-армянина, который оказался человеком ненадежным и попросту забрал их себе, а Иосифу сказал, что они пропали. И только попав за границу, Иосиф сумел разобраться во всей этой истории и узнал, что деньги были присланы и забраны с почты. Но не станешь же искать по всей необъятной России бывшего ссыльного и спрашивать у него: «Где те семь червонцев, которые тебе прислал наш ЦК?» Тем более что студент даже не был большевиком… Так и сорвался в тот раз побег из ссылки. Больше он бежать не пытался – все равно срок заканчивался. 27 июня 1911 года Иосиф совершенно законным образом уехал из Сольвычегодска в Вологду.

Окончание срока ссылки не означало, что вчерашний ссыльный становился вольным как ветер. Ему было запрещено многое, в том числе проживание в крупных центрах. Но Иосиф никуда и не спешил. Два месяца он просидел в Вологде, считай, по доброй воле – это Коба-то, для которого неделя без работы была вечностью! Почему? Денег не было? Это только частичное объяснение. Скорее, «вологодское сидение» Кобы можно объяснить обстановкой в партии, которую раздирала очередная склока. Иосиф давно уже не был тем романтическим юношей, что снизу вверх смотрел на столпов социал-демократии, теперь он относится к ним трезво и слегка иронично – к их бесконечным политическим спорам и раздорам. «О заграничной „буре в стакане воды“, конечно, слышали, – пишет он в письме к товарищу. – Блоки Ленина – Плеханова, с одной стороны, и Троцкого – Мартова – Богданова, с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: „Пусть, мол, лезут на стенку, сколько их душе угодно, а по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится“. И снова все о том же, все о том же: „По-моему, для нас очередной задачей, не терпящей отлагательства, является организация центральной (русской) группы, объединяющей нелегальную, полулегальную и легальную работу на первых порах в главных центрах (Питер, Москва, Урал, Юг). Назовите ее как хотите – „Русской частью Цека“ или вспомогательной группой при Цека – это безразлично…“ Ему самому тоже надоела роль деятеля местного масштаба, и в редакцию „Рабочей газеты“ он пишет: „…не лишне будет, если заранее заявлю, что я хочу работать, но буду работать лишь в Питере или Москве: в других пунктах в данное время моя работа будет – я в этом уверен – слишком малопроизводительна“. Да уж, стоило дожидаться легального статуса, чтобы тут же перейти на нелегальное положение!

Так что Коба не просто сидел в Вологде, а ждал погоды, ветра, благоприятного его планам и задумкам. Силу он в себе чувствовал большую, и надо было устроить так, чтобы ЦК предложил ему хорошую работу, сообразно этой силе.

Поскольку в состав Русского Бюро он в связи с арестом уже не вошел, Кобе предложили стать разъездным агентом ЦК. Это была полезная работа, и он, конечно же, не отказывался, но… но так получилось, что на этот раз ему особенно недолго пришлось погулять на воле. Охранка вела ссыльного революционера плотно, а он отправился в Питер и, едва там появился, как был через несколько дней арестован и препровожден обратно в Вологду. Но что удивительно: Иосиф словно бы сам облегчал филерам их работу. При желании он легко отрывался от любого наблюдения, а тут почему-то останавливается в гостинице «Россия», куда время от времени возвращается и откуда его успешно подхватывают филера, если им случится потерять след. И после ареста чудеса: его не отправляют по этапу, а просто, выдают проходное свидетельство, чтобы он сам, без конвоя, возвращался обратно в Вологду – и охранка верит, что он, совершивший в своей жизни столько побегов, на этот раз не сбежит. А что самое удивительное – он на самом деле туда возвращается! Право же, создается такое впечатление, что все это небольшие военные хитрости и что Иосиф сам хотел в это время отойти подальше от непосредственной партийной работы. Но ведь Ильичу об этом не заявишь, не так ли? А вот если охранка арестует и вернет в ссылку – тогда совсем другое дело…

Чего же ждал и от чего уходил Иосиф? Арестован он был 9 сентября, вышел на свободу 14 декабря и, пробыв десять дней в Питере, уехал в Вологду. Мог и не ехать, мог отправиться куда угодно, даже за границу. Но предпочел, пробыв в столице столько, сколько хотел и переделав все намеченные дела, вернуться на место ссылки. Теоретически эта задержка могла считаться побегом, но практически никто его не преследовал, ведь он вернулся в Вологду, чего же еще могло хотеть охранное отделение?

Все становится понятным, едва мы сопоставим даты. Обстановка в партии была, как всегда, склочная, и в то время как раз готовилась партийная конференция, которая и прошла в Праге в январе 1912 года. Там было принято решение издавать столь долгожданную общероссийскую газету под названием «Правда», а также избран новый состав ЦК, куда вошли, помимо Ленина, два друга Иосифа: Орджоникидзе и Спандарян. И на первом же заседании в состав ЦК был введен и Коба. Вошел он и в состав Русского Бюро. И все это произошло как бы помимо него, все время подготовки конференции он мирно просидел в Вологде, не мешаясь ни в какую политику (за исключением нескольких встреч, проведенных в Питере в те самые десять дней). И в конференции не участвовал – может, и к лучшему, а то еще неизвестно, к чему бы это привело. О том, что не все так просто было в отношениях между Кобой и ЦК, косвенно говорит письмо Крупской, отправленное Орджоникидзе. «Получила письмо от Ивановича (один из партийных псевдонимов Иосифа. – Е.П.), развивает свою точку зрения на положение дел… Видно, что страшно оторван от всего, точно с неба свалился. Если бы не это, его письмо могло бы произвести гнетущее впечатление».

Что там такое произошло, что это за «точка зрения» и от чего она «оторвана»? Тут не надо и думать долго. Известно, что Иосиф самым главным считал работу в России, он знал и понимал эту конкретную практическую работу. В политике он тоже понимал, и еще как понимал! – но не абсолютизировал ее, как заграничные цекисты. Это вообще свойство абсолютного большинства политиков, для которых весь мир вертится вокруг их партии, какой бы крошечной она ни была, самые важные дела на свете – те, которые в данный момент в ней творятся, и лишняя запятая в программе может быть значительнее войны в другом полушарии. Сколько Иосиф издевался над скандалом с «отзовистами» и прочими тому подобными партийными бурями, вокруг которых кипели политические страсти в окрестностях Эйфелевой башни и на берегах Швейцарского озера! Цекисты были политики, он – практик. Они могли серьезно относиться к работе партии в Государственной Думе, он – не мог. «Ликвидаторы», «отзовисты»… – какая разница, выйдут большевики из Думы или не выйдут, если их в этой Думе – крохотная фракция. Останутся они – это ни на что не повлияет, выйдут – никто не заметит. Какая польза от всей этой возни тем людям, которые должны были на местах, в Баку и на Выборгской стороне, на Кавказе и на Урале, возрождать из обломков ту партию, на которую он сделал ставку в деле своей жизни – достижении справедливости для максимально большего количества униженных и оскорбленных. Всю жизнь он над всеми политическими разногласиями ставил единство партии (и в конце концов это дорого обошлось стране…).

Кто знает, если бы Иосиф, горячий, темпераментный (в то время он еще не научился во всех случаях жизни сковывать внутренний огонь стальной дисциплиной), раздраженный бесконечными разговорами и проволочками, приехал на конференцию, чем бы все обернулось. А так он благополучно пересидел в ссылке, на конференцию же поехали его друзья, которых было, как минимум, двое – Орджоникидзе и Спандарян, да и Ильич был за него, так что все вышло наилучшим образом. В середине февраля Орджоникидзе приехал в Вологду и рассказал о результатах конференции, а 29 февраля Иосиф испарился из очередного места ссылки так же легко, как и до того. Не вологодским жандармам было удержать конспиратора, учившегося уходить от слежки в Тифлисе 1905 года…

Из Вологды он направился в Москву, оттуда в Петербург, потом на Кавказ и снова в Москву и Питер. В столице ему не повезло. Он жил на квартире депутата Полетаева, которая, как и ее хозяин, имела депутатский иммунитет, так что арестовать его не могли. Но, с другой стороны, квартира депутата-большевика находилась под постоянным наблюдением, и Кобу взяли, едва он вышел за дверь, и отправили в новую ссылку. На сей раз Особое совещание вняло пожеланиям жандармского управления, а может быть, просто дело решалось на другом уровне – ведь теперь Иосиф, как работник общероссийского масштаба, подлежал ведению не местной охранки, а Департамента полиции. Неугомонного революционера выслали на три года в Нарымский край. В этой ссылке он пробыл ровно 38 дней: приехал – уехал. В середине сентября он уже находился в Петербурге.

И снова Иосиф послужил причиной того, что его старый знакомый потерял дар речи. На сей раз это был не Аллилуев, а Кавтарадзе, его товарищ еще с кавказских времен, который в то время учился в Петербургском университете. Он, конечно, привык к неожиданным появлениям Кобы – в прошлый раз тот заявился к нему прямо из вологодской ссылки. Сидит человек у себя в комнате, занимается, вдруг стук в дверь и на пороге – Иосиф, как обычно, веселый и приветливый, как обычно, в демисезонном пальто, которое он носил едва ли не круглый год, – другого-то не было! «Я у тебя некоторое время побуду…»

Но так он еще не появлялся. Представьте себе: идет человек из университета по Невскому проспекту, никого не трогает, и вдруг к нему бросается чуть ли не с объятиями какой-то бродяга – помятая поношенная одежда, стоптанная обувь, заросшая физиономия. Дело, конечно, житейское, мало ли бродяг в Питере, да лицо больно знакомое. Неужели Коба? Почему на улице, почему в таком виде?

Все оказалось просто. Из Нарыма-то он вырвался, в Питер приехал, пошел по известным адресам, а там никого не оказалось – кто арестован, кто сменил квартиру. Так что он не смог ни жилье найти, ни обзавестись более приличной одежной, ни даже просто привести себя в порядок после трудной дороги, а бежал он на сей раз не в классном вагоне, а на паровозе, куда пристроило его функционировавшее в Нарымском крае бюро содействия побегам. И, если бы не случайная встреча на Невском, кто знает, чем бы все кончилось.

…И снова он мотается по стране. Кавказ, где Камо предпринял попытку нового «экса» – деньги были нужны отчаянно, но «экс» провалился, не повезло… Затем Питер – там была грандиозная политическая стачка, связанная с выборами в Думу, как же в таком деле без него обойдется? А осенью он отправился за границу, в Краков, на совещание рабочих депутатов с Лениным и Зиновьевым, и через месяц еще раз туда же, на партийное совещание, на котором он снова вошел в члены ЦК и в его Русское Бюро. Теперь их было четверо цекистов в России: двое революционеров – он и Андрей Уральский (псевдоним Якова Свердлова) и два депутата: Петровский и Малиновский.

Так Иосиф стал одним из двоих главных людей партии большевиков внутри страны, и ему даже назначили содержание, несмотря на то что с деньгами у партии было совсем плохо. Но ведь у Кобы никогда не было денег, и заработать негде – еще не хватало, чтобы первый человек в России забивал себе голову проблемами, как пообедать. Так что, несмотря на попытку отказаться, ему было установлено «жалованье» в размере 60 рублей в месяц.

Однако сразу его в Россию не отпустили. Ленин попросил Иосифа написать статью по национальному вопросу, поскольку в партии он был по этой теме специалистом номер один. Так что из Кракова он отправился в Вену работать над статьей «Марксизм и национальный вопрос». По этому поводу он выразился в письме Малиновскому кратко и определенно: «Сижу в Вене и пишу всякую ерунду». Неужели увлечение марксизмом начало проходить? Однако не откажешься же от поручения Ленина, вот и пришлось ему вместо конкретной работы торчать за границей и теоретизировать. Там он, кстати, впервые увиделся с Троцким. Как вспоминал впоследствии «демон революции», пришел он в гости к своему приятелю, сыну богатого бакинского купца, депутату Госдумы Скобелеву. Хозяин и гость сидели в гостиной за самоваром и рассуждали о низвержении царизма. Точнее, это Троцкий пишет, что рассуждали, а на самом деле, надо полагать, рассуждал-то Лев Давидович, человек куда как разговорчивый, а Скобелев поддакивал да кивал. Вдруг без стука отворилась дверь, и в комнате показался невысокий смуглый человек, который без единого слова налил себе стакан чаю и столь же безмолвно удалился. Немая сцена. Воспитание-с…

Впрочем, можно напрячь фантазию и посмотреть на ситуацию с другой стороны. Иосиф сидит в соседней комнате, работает – пишет, как он выразился, «всякую ерунду». За границей ему надоело жутко, он устал от болтовни, хочется в Россию… и чаю тоже хочется, а если войти в гостиную, так ведь этот трепач прицепится, потом не отвяжешься, еще не хватало все это слушать. Сколько можно болтать за самоваром? Так и до вечера чаю не напьешься… Что ж, придется быть невежливым, чтобы не быть грубым…

А что, чем не объяснение? Любой, кто имел дело с профессиональными политиками – этот тип со временем не меняется, – знает, что ситуация, в которой приходится быть невежливым, чтобы не быть грубым, в общении с этой публикой стандартна.

…Но Коба не создан для жизни в эмиграции. Душой он стремится в Россию. В письмах он ничего не рассказывает о своем житье-бытье, кроме того, что «пишу всякую ерунду», зато засыпает адресатов вопросами. Как дела на Путиловском? Как с «Правдой»? Как во фракции? Похоже, что с эмигрантами у него отношения не очень-то складываются. Из Кракова он пишет одному из друзей: «Скучаю без тебя чертовски. Скучаю, клянусь собакой. Не с кем погулять. Не с кем по душам поболтать». Если бы он читал Гумилева (а может, и читал – кто его знает?), то мог бы, наверное, написать: «Я злюсь, как идол металлический среди фарфоровых игрушек». Душа требовала дела, дела… а дела не было! Выборы, язви их! Выборы, фракции, газеты…

Только в середине февраля он вырвался в Россию. «Вакханалия арестов, обысков, облав…» – пишет он. 10 февраля арестован Свердлов. Примерно в это время в газете «Луч» появилась заметка, анонимный автор которой намекал на то, что депутат Государственной Думы большевик Малиновский – провокатор. Иосиф, сам в свое время немало пострадавший от подобных слухов, самозабвенно защищает товарища. Знал бы он, кого защищает…

На этот раз он не хотел быть арестованным, но и на старуху бывает проруха: он, опытнейший конспиратор, делает роковую ошибку. На Калашниковской бирже проводится благотворительный бал-маскарад, на котором, естественно, присутствует весь революционный бомонд. Кто-то пригласил туда Иосифа, и тот пошел, несмотря на то что полиция с ног сбилась, разыскивая его. Не исключено, что пригласившим как раз и был депутат Госдумы Роман Малиновский, самый высокооплачиваемый провокатор Охранного отделения. В самый разгар концерта на бал явилась полиция. Агент указал на человека, сидевшего за столом вместе с несколькими депутатами Государственной Думы – впрочем, присутствие депутатов не помешало аресту. Так Иосиф попал в руки полиции, и на этот раз – надолго. После его ареста лидером Русского Бюро стал Малиновский. А Сталин и несколько ранее арестованный Свердлов были высланы в Туруханский край.