Текст книги "Взлет и падение "красного Бонапарта". Трагическая судьба маршала Тухачевского"

Автор книги: Елена Прудникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Елена Прудникова
ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ «КРАСНОГО БОНАПАРТА»
Трагическая судьба маршала Тухачевского

«… Ставится вопрос об отмене приговора и прекращении дела за отсутствием состава преступления, так как дополнительным расследованием, произведенным в 1957 году, установлены новые обстоятельства, свидетельствующие о невиновности… и необоснованности его осуждения.

Установлено, что военно-фашистского заговора в РККА в действительности не существовало…»

Из реабилитацинной справки

ВВЕДЕНИЕ

Еще со времен XX съезда началась, а в 90-е годы окончательно закрепилась в подходе к советской истории логика бразильского сериала. По этим нехитрым координатам раскладывается все. Социальные программы государства сводятся к экономике, экономика к политике, а политика к взаимоотношениям стандартных персонажей: деспотичный отец, верные слуги, покорные и непокорные сыновья и дочери, воинствующий дядюшка, погибший в противостоянии тирану – и непременный невинный страдалец. Без страдальца жанр не работает, недостает соплей для склейки сюжета.

Хрущев в своей приснопамятной речи назначил главными страдальцами репрессированных партийных секретарей, оплакивая с трибуны горькую судьбу Косиора, Эйхе и иже с ними. С тех пор и пошла легенда о том, что «сталинские репрессии» были направлены против партии и укрепившихся в ней, как на бастионе Сен-Жерве, «верных ленинцев» (из коих Никита Сергеевич, как молчаливо предполагалось, последний уцелевший). Поскольку советская история была дамой подневольной и подцензурной, версия XX съезда продержалась до самой перестройки и даже некоторое время после ее начала. Репрессированные военные тоже в ней присутствовали, но на вторых ролях.

Однако «срывание покровов» – процесс, который легче запустить, чем остановить. Вскоре выяснилось, что товарищи Косиор, Эйхе и иже с ними были персонажами, мягко говоря, страшноватыми (Хрущев, впрочем, не лучше). Да и Ленин потерял былой имидж «самого человечного человека». И вот тогда на авансцену вышли и закрепились в качестве главных страдальцев эпохи расстрелянный в 1937 году маршал Тухачевский со своими товарищами. Компромата на них нашлось немного, военная форма мужчинам идет, смотрятся хорошо и женщинам нравятся. А история – она женского рода, что и доказала неоднократно, не слишком жалуя штатских деятелей и откровенно любуясь полководцами. Томный красавец, прекрасный принц из грез дамы бальзаковского возраста, да притом невинно умученный – что еще нужно для успешной пиар-кампании?

Предпринимались, правда, попытки назначить на роль страдальца и других персонажей советской истории. Даже Троцкого примеряли – но не вышло из-за несогласованности позиции разных авторских групп. Еврей, соратник Ленина, без дворянских корней, да и внешность… бр-р-р! Тем более троцкисты предпочитали видеть в нем «дядюшку», погибшего в бою с тираном, и очень громко об этом шумели. Попытка представить Троцкого невинной жертвой режима воспринималась ими как оскорбление памяти вождя и учителя.

Примеряли ореол и на других персонажей – в частности, на Бухарина, сияющие глаза которого должны были вызвать сочувствие – и вызывали, до тех пор, пока не выяснилось, что за этим сиянием скрывается натура настолько трусливая и жестокая, что даже сериал не выдержал. Прочие усекновенные тираном персонажи из числа «верных ленинцев» тоже растеряли репутацию страдальцев по мере того, как все верные ленинцы перемещались в категорию бывших подельников главного злодея – а значит, так им и надо!

Ну, а военные остались – они красивые, в форме, их женщины любят. Маршалу Тухачевскому не повредили даже столь кошмарные деяния, как участие в подавлении Кронштадтского и Тамбовского восстаний – аудитория простила, ведь он солдат, ему приказали…

На самом деле такой красивый генерал по законам мыльной оперы может быть не только невинной жертвой, но и коварным злодеем. Однако коварных злодеев на сцене хватает и без него, так зачем плодить сущности сверх необходимого?

Но если сойти со сцены, на которой разыгрывается сериал, в реальное историческое пространство, то окажется, что все немножко не так – до полной противоположности.

Сейчас существуют две основные версии событий «тридцать седьмого года». Первая – все те же «необоснованные репрессии». В ней много эмоций, но мало смысла, поскольку ни один из тех, кто пишет на эту тему, так и не смог объяснить, зачем это понадобилось Сталину. Что он, с ума сошел?

Да, с ума сошел – достаточно открытым текстом говорили со страниц «демократических» изданий. Маниакальная подозрительность, паранойя, Советским Союзом правил безумец, повергнувший все его население в состояние животного страха. Впрочем, ни одного доказательства того, что Сталин был сумасшедшим, так никто и не представил. Да они и не требовались, поскольку иной хоть сколько-нибудь обоснованной мотивации расправ с верными сторонниками все равно не найти. А откуда известно, что эти люди были верными сторонниками и честными коммунистами? Ну как же, об этом Хрущев на XX съезде сказал. А если он врал? Ну что вы, как может врать Хрущев, он же там был и сам все видел!

Очень, знаете ли, мне это напоминает старый еврейский анекдот:

«– Изя, ты таки знаешь, что наш цадик святой человек? Он каждый день беседует с Богом!

– Да что ты! Слушай, Мойша, а он не врет?

– Опомнись, что ты говоришь! Как же может врать человек, который каждый день беседует с Богом?!»

Вторая версия базируется на том утверждении, что сторонники были не такими уж и верными, и накануне войны Сталин решил расправиться с политическими противниками, а также с теми, кто, по его мнению, мог бы помешать выиграть грядущую войну. Этот вариант более благородный – однако и он не катит.

Причина проста: мы все равно остаемся в пространстве сериала. «Сталин захотел», «Сталин казнил» или же «помиловал»… В реальной истории самовластный правитель долго не проживет. Если вождь не хочет погибнуть смертью безвременной, он должен править хоть по законам, хоть по понятиям – но по законам или по понятиям, а не как левая нога возжелает. Иначе очень скоро он получит «черную метку» со всеми вытекающими из нее (или вылетающими из дула) последствиями.

Если же говорить не об абстрактном вожде, а о конкретном Сталине, то он и вовсе с редким упорством лепил из доставшегося ему дикого поля правовое государство,особенно активизировавшись на этом поприще с середины 30-х годов. Ну, и какой в этом смысл? Если он хотел расправиться с противниками, то был прямой резон сначала их перебить, а потом заняться наведением порядка и торжеством законности. Так, как Гитлер – едва придя к власти, устроил «ночь длинных ножей», а потом начал обустраивать свое государство. Но не наоборот же! Какой смысл укреплять законность накануне расправы с политическими противниками, вместо того, чтобы разобраться с ними «по-революционному», а потом посетовать на «головокружение от борьбы», сделать несколько горьких выводов и заняться правовой стороной советской жизни?

Неувязочка, однако…

Так называемые «репрессии» были сложным, многослойным процессом, в котором сплеталось множество разных факторов, и жертвы были самые разные, равно как и обстоятельства их гибели. «Невинно убиенных партийцев» придумал еще Хрущев, чтобы подвести основу под реабилитацию своих расстрелянных друганов, «расправу с политическими противниками» сочинили в 90-е годы, о правовом государстве же во все времена молчали насмерть, это открытие последнего времени. Не только молчали, но и всеми силами постарались ошельмовать Генерального прокурора СССР Вышинского, который был мотором этого процесса. Однако правда все же вышла наружу, и историческая картина рассыпалась, потеряв всякую логику.

Не говоря уже о том, что если все сказанное «реабилитаторами» правда, то надо срочно возрождать советский строй как наилучшую форму государственного устройства. Потому что если в государстве не существует ни шпионажа, ни заговоров, ни антиправительственных выступлений, ни террористов, ни бандитов… прямо-таки не государство, а филиал рая на земле. Почему не существует? Ну как же: ведь в какую статью ни ткни, все осужденные по ней реабилитированы «за отсутствием состава преступления». Можно, правда, порассуждать о «рабской душе» русского народа и о запугавшем всех инфернальном монстре под названием НКВД… Гитлер тоже так думал, а когда дошло до дела, выяснилось, что «русские рабы» защищали свое ведомое «жидами-комиссарами» Отечество гораздо лучше, чем, скажем, «просвещенные» французы, да и прочие датчане с норвежцами. Не иначе, заградотряды с пулеметами подействовали…

На самом деле, конечно, шпионы, заговорщики, бандиты, террористы и прочие криминальные личности в Советском Союзе существовали, как и в любом уважающем себя государстве. Так что ореолы вокруг «невинных страдальцев» гасли один за другим. Дольше всех наша общественность отстаивала маршала Тухачевского. Я понимаю – он и мне нравится. Мужчина с такими глазами просто обязан быть невинным страдальцем в любом уважающем себя сериале.

Одно только «но»: мы не в телевизоре живем…

Часть 1
НЕПАРЛАМЕНТСКАЯ ОППОЗИЦИЯ

«…всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит».

Мф. 12,25.

«Пойдешь налево, все равно придешь направо, и наоборот, если пойдешь направо – все равно придешь налево».

Сталин

Давайте попробуем подойти к делу с другой стороны. Могло ли случиться так, что заговора не было? Такая наступила в России страна чудес: пришли к власти политические радикалы, стопроцентные отморозки, начали творить что-то такое, чего никто и никогда не делал – а заговора не было! Все, вот прямо-таки все общество было к их виражам совершенно и абсолютно лояльно! Никто не хотел потеснить их от руля, и не хотел спасти несчастную державу, и не держал руку чужеземных охотников до чужих богатств. И происходило все это в 30-е годы, когда в Европе к власти рвался фашизм, переворот следовал за переворотом, заговор за заговором… А у нас – не было!

Была оппозиция. Часть левых радикалов, замутивших революцию в крупнейшей стране мира, вдруг стала тихой, мирной, скромной оппозицией, которая не сошлась с правительством по некоторым вопросам в ходе партийной дискуссии. А ее за это – в Сибирь! А потом – к стенке!

Нам с этой парламентской демократией совсем голову задурили. После шквала публикаций и телепередач наш человек, на чистом автомате, воспринимает «оппозицию» как кучку шумных, но довольно безвредных митинговых болтунов. Вроде голубей: оно, конечно, и шум от них, и грязь – но какой же город без голубей? Между тем налицо типичная игра терминов, ибо оппозиционеры 20–30-х годов были далеко не голубки. Пожалуй, еще более не голубки, чем власть имущие.

В точном переводе с английского «opposition» значит «сопротивление», «противодействие». О целях и методах словарь умалчивает. Между тем даже простой здравый смысл говорит, что в этой области между нынешними квелыми политиками и тогдашними, прошедшими Гражданскую войну, «умытыми кровью» отморозками должна быть некоторая разница. Так она и вправду была.

Когда партия борется против правящего режима, само положение «против» ее консолидирует. Правда, российские социал-демократы и тогда ухитрялись переругаться, варьируя методы от полемических газетных статей до банального мордобоя. Но что началось, когда они взяли власть, а уж тем более, когда сумели отбиться от всяческих противников и интервентов и настала пора строить что-нибудь на месте разрушенного «до основания» мира! Вот тогда-то все и началось…

Глава 1
«НАСЛЕДНИКИ ИЛЬИЧА»

… В чем было преимущество партии большевиков перед остальными партиями российского политического спектра – так это в практичности ее руководства. Практичности неожиданной и нежданной, ибо на первый взгляд оно ничем не отличалось от прочих, приехавших в пломбированном вагоне. В октябре семнадцатого взять власть труда не стоило, подбирай с полу да держи, сколько сможешь. Не хитро было брать, хитро удержать и не угодить в петлю, оттого-то более трезвомыслящие политики о том и думать боялись. А эти словно в компьютерную стрелялку играли, не пугаясь и не комплексуя, – и в результате сделали невозможное, не только взяв, но и удержав власть. У них не было ни опыта руководства страной, ни даже какой-либо практики, но они помнили теорию и знали историю. Не говоря уже о том, что во главе большевистской партии стоял политический гений. Может статься, он был никудышным стратегом – если относиться всерьез к его теоретическим работам – зато был совершенно гениальным тактиком, что в конце концов и решило дело.

Сразу же после Октября, 29 ноября 1917 года, ЦК РСДРП(б), понимая, что демократическими методами управлять страной невозможно, создает «четверку» для решения самых важных, не терпящих отлагательства вопросов. Это и была верховная власть Страны Советов (во время Великой Отечественной войны аналогичный орган назывался Государственный комитет обороны). Посмотрим же, кто персонально входил в эту верховную власть.

Первый, конечно – это Ленин. Тут много говорить не приходится, его значение и так понятно. Он, может быть, довольно путаный теоретик и довольно экзотичный практик, но он – «мотор» партии большевиков и новой власти, мастер экстраординарных решений и в качестве главы исполнительной власти – председателя Совнаркома – оперативной работы.

Второй – Сталин. В правительстве он занимает небольшой пост наркома по делам национальностей, однако если отрешиться от постов, то это самая серьезная фигура большевистской «теневой» колоды, сугубый практик, в публичной политике не засвеченный и к парламентской болтовне не причастный, зато поистине великий организатор.

Третий – Троцкий. Это фигура непонятная. В партии без году неделя, в качестве наркома по иностранным делам едва не провалил Брестский мир, его деятельность на посту наркомвоена тоже часто напоминала провокацию. Почему Ленин держал его возле себя, какие их связывали отношения – непонятно. После смерти вождя в кратчайшие сроки даже не Сталин вышиб его с высокого поста – он сам слетел оттуда, поскольку к любой позитивной деятельности был категорически неспособен.

И, наконец, четвертый – фигура загадочная, этакий «пиковый король», и не понять, то ли простая это масть, то ли козырная. Роль его в революции не то что до конца не ясна, а и вообще непонятна. Это человек, известный в партии как Андрей Уральский, а в историю вошедший под своим собственным именем – Яков Свердлов. Второй главный практик большевистской партии, в 1912 году он входил наряду со Сталиным в Русское бюро ЦК (их там было всего-то четверо – двое организаторов рабочего движения и два депутата Думы). После победы революции Свердлов стал председателем ВЦИК – то есть формальным главой государства, а в партии отвечал за расстановку кадров, которые, как известно, решают все. Это был подлинный «человек-оркестр». После его смерти для выполнения работы, с которой справлялся один Свердлов, пришлось ввести должности трех секретарей ЦК с помощниками. Когда Сталин позже, став генеральным секретарем, снова объединил эти функции в одном лице, про него стали говорить, что он сосредоточил в своих руках необъятную власть. Против необъятной власти в руках Свердлова никто не возражал.

Именно Свердлов вскоре стал вторым после Ленина (или же первым наравне с ним) человеком в государстве. Даже в его официальной, насквозь социалистической биографии проскальзывает упоминание о негласном договоре между Лениным и Свердловым: если с одним что-нибудь случится, второй принимает на себя всю полноту власти. Не факт, что это правда – но написано такое было, а подобные вещи просто так не пишутся…

«Четверка», впрочем, продержалась недолго. Весной 1918 года Сталин уехал на фронт, а Троцкий стал наркомом по военным и морским делам и занялся военным строительством. В первые послереволюционные годы у партии и, соответственно, у страны было два лидера, два кита, на которых держалось все, – Ленин и Свердлов.

Но не прошло и пяти лет, как положение изменилось, причем быстро и кардинально. В 1919 году умирает Свердлов. Этого никто не ждал – такой молодой! А в начале двадцатых тяжело заболевает Ленин. Уже к 1923 году становится ясно, что Ильич к работе больше не вернется. При должном уходе и лечении он, пожалуй, мог бы прожить еще несколько лет, но человек в таком состоянии – не работник. Оставшиеся «наверху» могли теперь рассчитывать только на себя.

В 1923 году в партии было три лидера, претендующих, хотя бы формально, на первую роль, – Троцкий, Зиновьев и набирающий силу Сталин. Пока Ленин был работоспособен, он как-то ухитрялся привести эту разношерстную компанию хотя бы к относительному единению. Но когда его не стало, тут же выяснилось, что для практической работы состав Политбюро крайне неудачен. Троцкий был к ней неспособен в принципе, от коминтерновца Зиновьева и стоявшего за ним теоретика Каменева тоже оказалось мало толку, и очень скоро почти вся она легла на Сталина. С этим надо было что-то делать, но пока Ленин незримо присутствовал в Кремле, в Политбюро царила атмосфера ожидания. Откровеннее всех вел себя несдержанный Троцкий. Он фактически отошел от работы, даже присутствуя на заседаниях Политбюро, не участвовал в обсуждении, а демонстративно читал английский или французский роман либо же выискивал ошибки и оговорки у товарищей по власти, чтобы затем обрушиться на них с язвительной критикой.

Впрочем, толку от всей демонстративности Троцкого было мало, потому что все большее влияние приобретали Сталин и его команда. Сын грузина-сапожника был абсолютно чужд интеллигентско-эмигрантскому братству, и вставать в позу перед ним обычно оказывалось бессмысленно, а то и себе дороже.

И все же пока вождь был жив и мог, хотя бы гипотетически, выздороветь, разбираться с дальнейшей судьбой власти было и неприлично, и страшновато. Это только в сказках все рвутся в цари, а наделе принять на себя ответственность за такую огромную страну, да еще в такое время… Это ведь были не демократические «политические деятели», готовые при первой же трудности прижать ушки и сложить полномочия. Эти в отставку не подавали, даже на тот свет. Самоубийство тоже считалось дезертирством, «легким выходом» из жизненных тупиков.

А время на дворе стояло веселое…

«Революционеры» и «государственники»

– Если бы сейчас была дискуссия, – начала женщина, волнуясь и загораясь румянцем, – я бы доказала Петру Александровичу…

– Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию? – вежливо спросил Филипп Филиппович.

М. Булгаков «Собачье сердце»

Война закончилась, исчезла смертельная опасность для молодого советского государства – но исчезла и внешняя вынуждающая сила, сплачивавшая большевиков против смертельной опасности. И сразу же с уменьшением давления проявились разногласия, отложенные «на потом». Собственно партия, или, пользуясь терминологией Оруэлла, «внутренняя партия», проявила отчетливую тенденцию по любому поводу вступать в бесконечные дискуссии, подавая дурной пример партии «внешней». То есть ничего нового-то не происходило, процесс этот шел с самого начала существования партии, в бесконечных дискуссиях проходила вся ее жизнь, не исключая и военного времени – но во время войны спорили как-то между делом и по не слишком глобальным поводам. А теперь словесная река вырвалась наконец из теснины и разлилась на просторе…

Первым вестником нового жизненного этапа – еще, кстати, до окончания Гражданской войны, стала «дискуссия о профсоюзах». Часть видных большевиков, размышляя о том, как организовать государство после победы в войне, выступила за передачу верховной власти профсоюзам. Троцкий тут же потребовал заодно их чистки и всеобщей милитаризации.

(У него был свой интерес, он рассчитывал играть в этих милитаризованных профсоюзах ведущую роль.) Очередной теоретический спор, делов-то! – мало ли глупостей уже предлагали и еще будут предлагать. Охота в такое время заниматься такими проектами!

Но, как без труда догадается хоть немного продвинутый в реальной политике человек, дело-то было совсем не в профсоюзах. Вот ведь интересно – когда в наше время в верхах происходит какое-нибудь новое назначение или изменение, политическое ли, партийное или какое другое, то все правильно понимают происходящее и спрашивают, не кто что предлагает, а кто чью руку держит и в чьей команде шагает. А как речь заходит о двадцатых годах, так словно туман глаза застит. Кто бы об этом времени ни писал, сразу же начинает разбираться, кто что говорил, кто на каких позициях стоял, кто был не прав и в чем именно, и так там, в этом идеологическом болоте, и остается.

На самом деле все куда проще. Как писал эмигранту Илье Британу кто-то из видных большевиков (подозревали, что Бухарин): «Помните, когда пресловутая дискуссия о профсоюзах угрожала и расколом партии, и заменой Ленина Троцким (в этом была сущность дискуссии, скрытая от непосвященных тряпьем теоретического спора…)» Вот именно: тряпье теоретического спора – а суть-то совсем иная, самая банальная борьба за власть в партии была сутью как этой, так и последующих дискуссий. И партийные массы, кстати, прекрасно это понимали. Они могли быть малограмотными и не отличать Второго Интернационала от Третьего, но чего хочет оппозиция, знали четко, ибо это вопрос житейский, а в житейских вопросах излишняя грамотность только помеха.

Надо сказать, что время для верхушечных разборок было самое подходящее. Семь лет войн и революций отбросили и без того далеко не передовую Россию на добрых полстолетия назад. Сельское хозяйство давало 65 % продукции от далеко не идеального для страны уровня 1913 года, промышленность – всего лишь 10 %. Нэп оживил торговлю, но неспособен был поднять производство. Железнодорожный транспорт агонизировал. Голод в Поволжье унес миллионы жизней. Положение было хуже некуда, но выходить из него предполагалось по-разному.

Трещины проходили по поверхности – теория, идеология, политика, – но раскол-то шел гораздо глубже, до самой коренной породы, до природы человеческой. Психологически тогдашних большевиков можно поделить на «революционеров» и «государственников». Первые – нормальные, чистопородные смутьяны-радикалы – не видели для себя ни малейшего интереса в какой бы то ни было хозяйственной прозе.

Возиться с промышленностью, сельским хозяйством и прочей экономической дребеденью им было смертельно скучно, как скучно было бы путешественнику-землепроходцу работать председателем колхоза. Это были по сути своей че гевары, горевшие желанием «раздувать мировой пожар на горе буржуям», нести знамя социалистической революции в Европу, которая почему-то задерживалась с выступлением. Поэтому их совершенно не интересовали никакие экономические проблемы, они хотели одного – продолжать делать мировую революцию. А не выйдет – так на что им эта страна?

«Государственники» же – некоторое количество случайно оказавшихся в этой лихой компании нормальных людей – собирались заняться приведением в порядок страны. «Мировая революция»? Ну ладно, может быть, но это когда-нибудь потом… Едва ли нашелся бы в то время среди большевиков человек, который не верил бы в мировую революцию, но эти верили в нее как в светлое будущее, а не в то, чем надо заняться срочно и немедленно.

Это не взгляды и не позиции, это психологические типы, они легко прослеживаются и в обычной жизни. Кто-то работает, а кто-то воду мутит. Беда в том, что к власти в 1917 году пришли левые радикалы – сила, где первых, то есть «революционеров», было подавляющее большинство.

Чистопородным смутьяном оказался Троцкий, взгляды которого несколько позже вылились в теорию «перманентной революции», суть которой ясно видна из названия. «И вечный бой, покой нам только снится!» Победу большевиков в России он считал «недоразумением» и мог примириться с ней лишь как со ступенькой к долгожданной революции на Западе, которую он готов был приближать и разжигать любыми способами, вплоть до вооруженной интервенции. В середине 30-х годов троцкизм дошел до совершенно безумной теории о том, что в России вообще все «неправильно», что надо вернуть ее в капитализм, «дорастить» до состояния, соответствующего промышленно развитой державе «по Марксу», и потом вместе с Западом вести к революции. Но это будет потом. А пока что Троцкий рассматривал мир как «передышку» перед «последним и решительным боем» и проявлял полное отсутствие интереса к какому бы то ни было мирному строительству, тем более что в принципе был не способен ни к какому созидательному труду, разваливая все, к чему прикасался.

Однако авторитет в массах, как правило, добывается не созидательным трудом, а митинговыми талантами, и авторитет у Троцкого был чрезвычайно велик. Он опирался на «молодых» партийцев, вступивших в партию в годы Гражданской войны. Молодежь сама по себе не любит рутинной работы, зато легко находит «упоение в бою и бездны мрачной на краю», не задумываясь, что другие поколения, может быть, хотят совсем другого. Большинство молодых партийцев и не знали, что до 1917 года Троцкий являлся меньшевиком и противником Ленина. Для них он был прежде всего победоносным наркомом, портреты которого висели на каждом углу. Сам же Лев Давидович видел себя, конечно, только на первых ролях. «Я не гожусь для поручений, – писал он впоследствии в автобиографии. – Либо рядом с Лениным, если бы ему удалось поправиться, либо на его месте, если бы болезнь одолела его».

Что он стал бы делать на месте Ленина – о том Троцкий умалчивает. Впрочем, и так ясно – воевать, а поскольку строить он не умеет, то выигрывать битву нельзя, ибо за выигрышем неминуемо придет стройка. А значит, следует гордо проиграть и в эмиграции писать мемуары о героическом прошлом – именно этим, кстати, и кончилась для него борьба со Сталиным за власть.

Основным «государственником» в большевистских верхах был Сталин, практический ум которого двигался не от теории к теории, а от задачи к задаче. Если же надо было что-нибудь теоретически обосновать, то он, вооруженный изобретенным им «творческим марксизмом» и семинарским образованием, мог без труда придумать обоснование «по Марксу» для всего, что бы ни происходило в стране. Уж на что Молотов – твердокаменный сталинист, и тот признавал, что Сталин в теории был не особенно силен, зато как практика равного ему не было. Но в той мере, в какой это было необходимо, он мог пристегнуть марксизм к текущему моменту и, главное, объяснить это массам простым и доходчивым языком. Попробуй-ка, пойми писания Троцкого, даже имея за плечами университет! А Сталина любой красноармеец с церковноприходской школой понимал превосходно…

… Первым начал Троцкий – сколько же можно на Политбюро романы читать! И, верный своей «иудушкиной» [1]1
  «Иудушкой» как-то раз со злости назвал Троцкого Ленин.


[Закрыть]привычке, время выбрал самое подходящее – когда Советская Россия, усилиями Коминтерна, намеревалась ввязаться еще в одну войну. Осенью 1923 года, в самый разгар германского «красного октября», когда Красная Армия готова была вторгнуться в Польшу, чтобы прорваться на помощь начинающейся германской революции, его сторонники выступили с оппозиционной платформой под названием «Заявление 46-ти». Всем было ясно, что выступление это инспирировано Троцким. В тот момент такой шаг был воспринят партийной элитой как акт прямого предательства.

В 90-е годы много говорили и писали о нашей храброй оппозиции, о том, как она отважно противопоставляла себя Сталину. Но почему-то не очень любили публиковать документы этой самой оппозиции. Почему бы это? Может быть, все прояснится, если прочесть хотя бы одно оппозиционное воззвание? Итак, вот оно, «Заявление 46-ти в Политбюро ЦК РКП(б)» от 15 октября 1923 года.

«Чрезвычайная серьезность положения заставляет нас (в интересах нашей партии, в интересах рабочего класса) сказать вам открыто, что продолжение политики большинства Политбюро грозит тяжелыми бедами для всей партии. Начавшийся с конца июля этого года хозяйственный и финансовый кризис, со всеми вытекающими из него политическими, в том числе и внутрипартийными последствиями, безжалостно вскрыл неудовлетворительность руководства партией, как в области хозяйства, так и особенно в области внутрипартийных отношений.

Случайность, необдуманность, бессистемность решений ЦК, не сводящего концов с концами в области хозяйства, привели к тому, что мы при наличии несомненных крупных успехов в области промышленности, сельского хозяйства, финансов и транспорта, успехов, достигнутых хозяйством страны стихийно, не благодаря, а несмотря на неудовлетворительное руководство или, вернее, на отсутствие всякого руководства, не только стоим перед перспективой приостановки этих успехов, но и перед тяжелым экономическим кризисом.

Мы стоим перед близящимся потрясением червонной валюты, которая стихийно превратилась в основную валюту до ликвидации бюджетного дефицита, перед кредитным кризисом, когда Госбанк без риска тяжкого потрясения не может финансировать не только промышленность и торговлю промышленными товарами, но и закупку хлеба для экспорта, перед остановкой сбыта промышленных товаров вследствие высоких цен, которые объясняются, с одной стороны, полным отсутствием планомерного организаторского руководства в промышленности, с другой стороны, неверной кредитной политикой; перед невозможностью осуществления хлебоэкспортной программы вследствие невозможности закупать хлеб; перед крайне низкими ценами на пищевые продукты, разорительными для крестьянства и грозящими массовым сокращением сельскохозяйственного производства; перед перебоями в выдаче зарплаты, вызывающими естественное недовольство рабочих; перед бюджетным хаосом, непосредственно создающим хаос в государственном аппарате; «революционные» приемы сокращений при выработке бюджета и новых явочных сокращений при его реализации стали из переходных мер постоянным явлением, которое непрерывно сотрясает госаппарат и вследствие отсутствия плана о сокращениях – сотрясает его случайно, стихийно.

Все это суть некоторые элементы уже начавшегося хозяйственного, кредитного и финансового кризиса. Если не будут немедленно приняты широкие, продуманные, планомерные и энергичные меры, если нынешнее отсутствие руководства будет продолжаться, мы стоим перед возможностью необычайно острого хозяйственного потрясения, неизбежно связанного с внутренними политическими осложнениями и с полным параличом нашей внешней активности и дееспособности. А последняя, как всякому понятно, нужна нам теперь больше, чем когда-либо, от нее зависят судьбы мировой революции и рабочего класса всех стран…»