Текст книги "Великие загадки мира искусства. 100 историй о шедеврах мирового искусства"

Автор книги: Елена Коровина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Дом семи чертей

Прага – город старинный и мистический. И странных мест там множество. Ну а самый невероятный и таинственный дом носит совершенно мистическое название – Дом семи чертей или Дом у семи чертей. Это уж кому как хочется.

Говорят, в своем доме и стены помогают. Так что именно к ним и стоит относиться внимательнее. Вот почему преуспевающий адвокат Вацлав Немцов, купивший в 1820-х годах двухэтажный дом на Мальтезской площади в Праге, с особым вниманием выслушал последний пункт в купчей бумаге:

«Никогда и ни при каких обстоятельствах ничего не прислонять к стенам: ни мебель, ни напольные вещи и прочее, не вешать ни ковров, ни часов, ни картин и так далее, не вбивая ни одного гвоздя».

Странный уговор? Но при соблюдении его владелец пан Страков продавал дом чуть не вдвое дешевле. Семейство Страковых, старинный дворянский род, владело этим домом уже два столетия. Но вот обеднели, и нынешний владелец решил продать дом, хоть и со странным условием. Впрочем, практичный покупатель, адвокат Немцов, купил не удивляясь. Чего не сделаешь, коли цену снижают вдвое! А если у пана Стракова такие странные условия, то ведь запрос не бьет в нос. А вот цена-то падает – и замечательно. Да при такой стоимости можно пообещать жить вообще не прислоняясь ни к одной стене. Да и кому надо отираться о стены?!

В 1859 году после смерти Вацлава Немцова дом перешел к его 40-летней дочери – незамужней пани Алоизе. Чтобы на что-то жить, она начала сдавать комнаты. Но от постояльцев требовала соблюдения все того же неукоснительного правила: к стенам ничего не придвигать и ничего на них не вешать.

Жильцы протестовали против такой странности, но уйти не могли – хитрая дочь адвоката брала плату вперед. А потом постояльцы заметили странное: всех, кто хоть пару месяцев проживал в доме, охватывала неодолимая страсть к рисованию. Надо сказать, что и адвокат Немцов в свое время баловался живописью, и пани Алоиза марала бумагу акварелью.

А однажды в доме поселился профессиональный художник. Так ему вообще житья не стало – другие постояльцы то и дело несли ему свои работы и просили совета. В конце концов художник сорвался и высказал свое мнение всем разом: «Вы – бездари!» И тогда соседи устроили ему бойкот.

«Это не дом, а логово нечистой силы! Тут живут упыри, вытягивающие из меня все соки!» – возопил живописец и съехал на другую квартиру. Но соседям отомстить все же успел: за ночь до отъезда нарисовал на каждой из шести колонн здания по черту, а под дверным гербом написал: «Дом у семи чертей», подразумевая, что седьмой черт – сама сумасшедшая хозяйка.

Бедная пани Немцова стала посмешищем всей Праги и потому не смогла продать дом, а, умирая, завещала его больнице ордена Серых сестер, но на все тех же странных условиях. Сестры не нарушили ее завета, однако дом ветшал, и со временем им пришлось начать ремонт.

Выяснилось потрясающее: у дома оказались двойные стены, а за ними – прекрасные старинные фрески работы известного швейцарского художника рубежа XVII–XVIII веков Яна Рудольфа Бисе, который некогда прятался в пражском доме дворянина Яна Петера Стракова от ретивой инквизиции и в награду за помощь расписал стены дома своего спасителя.

Дальновидный пан Страков, опасаясь за собственное благополучие, все же спрятал фрески, но вот отнять у стен дома тяги к живописи уже не смог: вот всех, кто жил в «доме художника», и охватывала страсть к рисованию. Но может, в этом и нет ничего плохого?..

Роковая ночь

17 декабря 1837 года в Санкт-Петербурге было почти праздничным днем. В столице гастролировала всемирно известная балетная прима – Мария Тальони. Вечером в Большом петербургском театре она танцевала свою звездную партию – Баядерку в балете «Бог и баядера». На спектакле присутствовал сам император Николай I с супругой и наследником-цесаревичем Александром.

Балет был уже в разгаре, когда внезапно в царскую ложу вошел дежурный флигель-адъютант и, не спросив по этикету прощения у императрицы, зашептал что-то прямо на ухо самому Николаю I. Тот изменился в лице и тут же вышел из ложи. Императрица обернулась к личной охране: «Что стряслось?» – «Кажется, что-то горит в Зимнем, ваше величество!» – обтекаемо прозвучал ответ.

На самом деле дворец пылал. Это было видно уже на пути, пока сани императора скользили к Зимнему. Адъютант торопливо проговорил: «В Зимнем загорелась сажа в печной трубе, которая проходит между залами Петра Великого и Фельдмаршальской. А трубу, как на грех, заложили отдушником – ну чтоб не дуло, зима ведь! Вот огонь и пополз, но даст бог, пронесет…»

Увы, зрелище было ужасным! Дворец, дрожа, трещал по швам. Пламя уже ползло на крышу. Выбежавшие из дворца люди в страхе кричали, молились, гвардейцы Преображенского и Павловского полков тащили ведра с водой. Побелевший Николай, спрыгнув с саней, перекрестился и вдруг закричал грубым мужицким басом: «Все по местам! Гвардии – выводить людей! Главное – не дворец спасти, главное – люди!»

Не глядя на суетящихся гвардейцев, сам Николай ринулся к боковому входу – на «детскую половину». Отец одержал верх над государем. Николай ворвался в коридор со спальнями младших детей. От испуга он командовал по-армейски: «Все подъем! Марш – в Аничков дворец!» Именно от такого армейского лексикона няньки и гувернеры пришли в себя и, замотав, августейших воспитанников в одеяла, потащили их вон из горящего Зимнего.

Император снова выбежал на Дворцовую площадь и опять заорал: «Выносить что можно! Складывать прямо сюда!» Он ткнул рукой в Александрийский столп, возвышающийся посреди площади, а сам снова отважно ринулся во дворец. Солдаты, обмотавшись мокрыми тряпками, уже мужественно выносили из дворца вещи. И тут на площади появились сани государыни. Выскочив на снег, императрица Александра Федоровна закричала не хуже мужа: «Там моя больная фрейлина Голенищева-Кутузова! Она не ходячая! Пока ее не увижу, не уйду!»

Адъютант с офицерами кинулись к лазаретному крылу и вынесли из дворца больную. И, то ли бросая вызов упрямым спасателям, то ли салютуя их мужеству, над крышей взорвался очередной сноп искр. Площадь перед дворцом наполнялась дворцовым имуществом, которое выносили мужественные спасатели. У Александрийского столпа уже лежали военные знамена, регалии, императорский трон из Георгиевского зала, образа, утварь и обстановка ризницы из дворцовой церкви. Потом площадь заполнилась столами и стульями, картинами и сервизами, люстрами и зеркалами, мраморными статуями и убранством дворцовых покоев.

К полночи спасательные операции стали уже смертельно опасны – Зимний дворец представлял собой сплошное пылающее море огня. «Всем солдатам и офицерам – вон! – скомандовал Николай. – Больше не рисковать!» Но тут к нему пробрались какие-то незнакомые горожане – зрелые бородатые мужики, замотанные в тряпье, облитое водой, будто купались в проруби. «Разреши, государь! Мы – пожарные умельцы», – прогудел главный. Николай махнул рукой: «Только берегитесь!» Мужики ринулись в огонь.

А император уже кричал солдатам: «Всем строить стену!» Потом повернулся к адъютанту и объяснил: «Я велел привезти камень и кирпич. Возведем стену, чтобы огонь не перекинулся на Эрмитаж. Там картины, скульптуры. Дворец можно отстроить заново, а Рафаэля не перепишешь!»

Дворец горел 30 часов – то есть с вечера 17-го до раннего утра 19 декабря. В тушении пожара приняли участие все пожарные команды города и 20 тысяч солдат и офицеров. Погибло 13 человек. Их семьям были назначены достойные пенсии.

На момент пожара в Зимнем находилось почти 5 тысяч человек – придворные, гости, слуги, рабочие, охрана, караульные. Каждый проявил стойкость и мужество. Начальник караула Мирбах, не получив поначалу приказа о выводе своих офицеров, собрал караульных и благословил на почетную смерть. Сам он встал на пост во главе. Видать, судьба – сгореть заживо. Но никто не впал в панику и не бежал. Правда, спаслись все – приказ покинуть пост пришел вовремя.

Служащие Эрмитажа не по приказу, а по личному выбору ринулись в огонь спасать галерею портретов героев 1812 года, написанных некогда знаменитым живописцем Герардом Доу. Там же висел и «Георгий Победоносец» великого Рафаэля. И портреты, и «Георгия» вынесли из огня в числе первых.

Спасенные вещи три дня лежали вокруг Зимнего дворца. Но никто ничего не украл ни из обстановки, ни из ценностей. В страшную роковую ночь народ увидел в Зимнем не дом властителя, а свой собственный главный ДОМ России. А родной дом свят. Его нельзя разворовать и расхитить. Вот почему золотые и серебряные канделябры, драгоценные камни и ювелирные украшения, которые так легко было опустить в карман, вернулись на склад, который организовали для особо ценных вещей в Генеральном штабе. Правда, дотошный историк двора В.М. Глинка сверил все со списком обстановки, вещей и ценной утвари, бывшей в Зимнем. Оказалось, что не хватает некоторых серебряных вилок с ложками и бочонков вина. Об этом написали в газетах. Петербург ахнул: неужто в такую роковую ночь город не выстоял испытания и совершил грех кражи?! Но через пару дней столовое серебро нашлось внутри свернутых гардин, ну а вином оказались залиты ступени подвала – видно, бочки лопнули от пожара.

Однако одна пропажа все-таки была – тарелка из парадного императорского сервиза. Ее искали всем городом. Она нашлась только весной. Сошел снег, и лошадь одного из кучеров наступила на нечто хрупкое прямо на Невском проспекте. Это и оказалась тарелка. Кучер принес осколки злополучной тарелки на склад Генерального штаба. Дотошный историк Глинка проставил галочку – все на месте.

Город недолго взирал на чудовищные остовы здания, некогда возведенного великим архитектором Растрелли. Еще воздух не очистился от ужасного смрада, дыма и чада тлеющих обломков, а уже начались работы по восстановлению дворца. Архитектору В. Стасову была поручена наружная отделка, архитектору А. Брюллову (брату знаменитого художника) – внутренняя. По 8 тысяч строителей ежедневно трудились на восстановительных работах. Зато уже через год с небольшим, на Пасху 1839-го, Зимний дворец, как птица феникс, возник из руин еще краше, чем был.

Осталась только одна загадка. В ту же самую роковую зиму 1837/38 года страшный пожар случился не только в Петербурге, но и в Лондоне, и в Париже. В ночь с 10 на 11 января сгорела Лондонская биржа. А в Париже в январе вспыхнул театр «Опера-комик». «Не есть ли это знамение? – восклицал известный историк-писатель Погодин. – Три главных народа лишились в одно время тех предметов, которые были для них всего на свете дороже: жилище царское для русского, биржа для англичанина и театр для француза. Слабое человечество! Тебе подаются знаки, но нет к ним ключа у тебя…»

Действительно, что символизировал этот тройной пожар? Судьба показывала, что от блеска до мрака, от счастья до трагедии – один шаг? Или предупреждала: то, на что вы возлагаете надежды, хрупко, готово сгинуть вмиг? Действительно, французы видели счастье в наслаждениях во что бы то ни стало, англичане – в том, чтобы иметь как можно больше денег, ну а россияне верили в царя-батюшку и непогрешимость его власти. Но все не вечно. Развлечения проходят, деньги уходят, а царская власть ведет к революциям…

Возрождение во времени, или Обман веков

Как приходят замыслы к художникам? Кто знает – это дело тайное. Но вот замыслы итальянского скульптора Алчео Доссена явились в мир самым невероятным образом, возможно, самым загадочным в истории искусства.

В тот летний день 1915 года в мастерской Алчео Доссена было душно и жарко. Камнерез с утра долбил камень – вырезал очередной барельеф для оконного карниза. Год назад в Риме началась мода на украшение домов такими поделками, вот Доссена и старался. Но сегодня, то ли из-за духоты, то ли от того, что Алчео был сыт по горло дешевыми поделками, работа продвигалась туго. Резчик задыхался от каменной пыли, плотной завесой покрывавшей крошечную мастерскую. Голова его закружилась, перед глазами поплыли разноцветные круги, и в их завораживающем свете камнерез вдруг увидел прямо перед собой мужчину, одетого по моде далекой эпохи Возрождения…

Камнерез попытался встать – надо же хоть смахнуть пыль со стула, если вдруг этот странный господин в дорогом, расшитом золотом старинном платье решит присесть. Но голова кружилась, и встать Доссена не мог. Зато незнакомец с любопытством огляделся, потрогал пальцем надрезы на камне и повернулся к резчику: «Я – Симоне Мартини, живописец. Мы, конечно, незнакомы, ведь я жил 600 лет назад, но вы видели мои картины». Доссена ахнул – да он всю жизнь восторгался Мадоннами этого художника, ставил его выше всех мастеров эпохи Проторенессанса! И, словно отвечая на мысли камнереза, Мартини сказал: «Я рисовал своих Мадонн с красавицы Лауры, возлюбленной поэта Петрарки. Я написал и портрет самой Лауры, но он погиб, как и многие мои картины. Вот если бы я ваял из камня – мои работы были бы живы. Ведь камень может пройти сквозь время…»

Алчео очнулся и замотал головой. Какие странные видения возникают в этой духоте – так недолго сойти с ума! Надо выйти из дому, проветрить голову. Но на римских улицах было немногим лучше – от палящего солнца, казалось, плавился сам воздух. Одна надежда на музеи, ведь там поддерживается определенная температура. Может, там не будет так жарко?

В первом же попавшемся музее Алчео наткнулся на изысканно красивую грустную «Мадонну» Симоне Мартини. Резчика поразила рельефность ее форм – казалось, фигура выступает из картины. Да она просто просилась быть изваянной из мрамора!

Домой Доссена вернулся с великими замыслами. Хватит ковырять резцом дешевые поделки – пора стать не камнерезом, а скульптором! И начнет он со скульптур, которые не сумел создать Симоне Мартини.

Мадонна!.. Алчео схватился за голову – никакой Мартини не мог прийти к нему в мастерскую! Путешествия из XIV века в XX невозможны. Но если художник не доделал что-то при жизни, разве не мог он попросить другого закончить работу?..

В заброшенных каменоломнях Доссена выискал подходящие блоки старинного мрамора. На окраине Рима приспособил сарай под мастерскую. Тщательно изучил картины Мартини и скульптуры его времени. Почти год кропотливо овладевал резцовой техникой, которой со времен Возрождения уже не пользовались. Наконец появилась первая беломраморная «Мадонна с Христом». За ней последовал целый цикл «ваяний Симоне Мартини». Это было поразительно! Сначала Алчео брал в руки уголь, еще не зная, что будет рисовать. И будто чья-то рука вела его – появлялся четкий и яркий набросок с четырех сторон. Потом Доссена хватался за рубило, в ход шли резцы… Всё – как в тумане. И только когда скульптура оживала под последним взмахом резца, новоявленный скульптор приходил в себя.

После «ваяний Мартини» Алчео Доссена не мог остановиться: он изучал книги о скульптуре Возрождения, колесил по музеям Италии. Однажды увидел несколько деревянных статуй великого Джованни Пизано и два дня не мог заснуть от волнения. А на третью ночь увидел во сне самого маэстро Джованни. «Мрамор хорош, – сказал Пизано, – но холоден. Фигуру Мадонны лучше создать из живого и теплого дерева!»

Наутро Доссена кинулся искать подходящую древесину, а уже через полгода на свет появились «скульптуры Пизано».

И началось! Целая очередь ваятелей Возрождения одолевала теперь беднягу во сне. То мастер скульптурных саркофагов Мино показывал свои эскизы, то утонченный Якопо да Сангалло торопливо объяснял, что не успел сделать Венеру, то сам хмурый Микеланджело твердил что-то о старом Пане из черного мрамора. Конечно, работать за «самого» Алчео не решился, но вот творения Мино и Сангалло воспроизвести смог.

И однажды в мастерской Доссена появился покупатель. Мелкий торговец барельефами Альфредо Фазоли в изумлении уставился на беломраморную «Мадонну»: «Где ты ее взял? Украл?!» Алчео гордо вскинул голову: «Я сам сделал по картинам Симоне Мартини!» Фазоли обошел скульптуру со всех сторон, пощупал мрамор и выдохнул: «Прилично получилось! Я возьму несколько скульптур на продажу как работы под старину». Алчео вздохнул, погладил беломраморную «Мадонну» и согласился – таким скульптурам нельзя просто стоять в старом сарае – пора выходить к людям!

Уже на другой день предприимчивый Фазоли кинулся к своему приятелю – торговцу Палесси, который имел обширные связи в мире искусств. Осмотрев скульптуры, Палесси предложил простой выход: «Предложим скульптуру в один из музеев Рима. Скажем: это новонайденный Мартини. Напомним, что художник не работал с мрамором, но мечтал. А потом попросим об экспертизе». Фазоли воспротивился: «Если они сделают экспертизу, сразу станет ясно, что это подделка!» Палесси ухмыльнулся: «С чего ты взял? Твой чудак скульптор использовал мрамор из старых каменоломен, резал тоже по старинке. К тому же открытие скульптурной работы Симоне Мартини – сенсация. Какой музей захочет ее упустить?»

И вот «Мадонну с Христом» отправили на художественную экспертизу. И Палесси оказался прав. Семь римских экспертов, тщательно исследовав скульптуру, заявили: «Это работа XIV века. Только мастера Возрождения могли создавать подобные шедевры!» В пересчете на доллары стоимость статуи составила 30 тысяч. Приятели ахнули и понеслись к Алчео. «Твою скульптуру купили как копию старинной работы! – с порога выкрикнул Фазоли. – Так что тебе причитаются хорошие деньги в твердой валюте – 300 долларов!» Доверчивый Доссена пришел в восторг. «Но теперь ты должен подписать с нами контракт на эксклюзивную продажу твоих копий!» – заключил деловой Палесси и протянул заранее заготовленную бумагу. И не подозревающий ни о каком мошенничестве Алчео поставил свою подпись.

По ночам Доссена вновь снились его любимые скульпторы Возрождения. Все сидели в ряд за пышным столом и пили за великие статуи. «Теперь их увидят люди!» – радовался Симоне Мартини. А другие мастера уговаривали Алчео трудиться побыстрее не покладая рук.

Он так и делал. Появились «ваяния» флорентийца Дезидерио да Сеттиньяно, далматинца Франческо Лаураны и даже «подлинные скульптуры Древней Греции эллинистического периода». За семь лет Алчео создал больше тридцати статуй. Работал день и ночь, спал на пыльном матрасе посреди скульптур и почти не выходил из мастерской. Он так и не прознал, что торговцы-мошенники продавали его работы в музеи Рима и Берлина, Нью-Йорка и Мюнхена, Бостона и Кливленда. И всегда как подлинные статуи эпохи! Но в 1928 году спрос на старинное искусство резко возрос, и обнаглевшие от бешеной прибыли Фазоли и Палесси прислали Алчео новый контракт, который обязывал скульптора создавать по шесть статуй под старину в год. Скульптор схватился за голову – такой договор, будто сдача в рабство самому Сатане…

С горя скульптор отправился туда, где заливают любую невзгоду, – в пивную. А там вдруг увидел старинного дружка. Тот занимался историей Возрождения и поведал Алчео о новом буме в находке ренессансных статуй, даже подробно описал и статуи и их стоимость. У Доссена голова пошла кругом – это же его работы! Он трудился, света божьего не видя в прямом смысле, а мошенники заработали на нем кругленькую сумму!..

Поразмыслив, скульптор отправился в библиотеку и запросил газеты за последние семь лет. Оказалось, его «Мадонну Джованни Пизано» за астрономическую сумму приобрел музей Кливленда, «Саркофаг Мино» после многочасового аукциона, где цена взлетела до небес, достался музею Бостона, «Греческая девственница» куплена нью-йоркским Метрополитен-музеем. А месяц назад мошенники предложили одну из его скульптур в другой музей Нью-Йорка – Собрание Фрика, да вот только эксперты пожелали выяснить, где итальянцы находят столько старинных творений. И вот агент музея уже плывет на родину Возрождения.

Доссена вздохнул. Если правда раскроется, все станут насмехаться над ренессансными скульпторами: будут говорить, что их работы не стоят и гроша, ведь их может подделать даже простой римский резчик. Нет, такого нельзя допустить. Во всем виноваты только мошенники-торговцы! И Алчео подал судебный иск.

На суде выяснилось невиданное. Да, предприимчивые ловкачи заработали на скульпторе-простофиле больше двух миллионов долларов. Но к ним не может быть предъявлено никаких претензий, поскольку они заплатили Алчео Доссена точно по контракту. Да и музейных покупателей они не надували, ведь «предварительно и чистосердечно» просили каждый музей сделать экспертизу. Разве они виноваты в ее результатах?..

Сам же Доссена, естественно, тоже был не виноват ни в каком мошенничестве. Ведь он продавал торговцам «статуи под старину». К тому же руководитель Бостонского музея заявил, что не намерен убирать прекраснейший «саркофаг Мино» из экспозиции: «Независимо от времени создания он – творение гениального мастера! Разве скульптор виноват, что живет в ХХ веке?! Его труд достоин находиться рядом с делами рук великих художников!» Римские же эксперты прямо заявили: «Доссена – гений! Он возродил создания из времен Ренессанса!»

Словом, дело закрыли. Доссена вернулся в мастерскую и вновь принялся за привычное дело, ведь еще множество скульпторов Возрождения ждали воплощения своих замыслов. Правда, теперь ему приходилось к каждой статуе прилагать «заверение в подлинности предлагаемой подделки». Работы его не стоили выше 700 долларов, но скульптор относился к этому философски – не многие из его обожаемых гениев Возрождения купались в роскоши. В 1935 году Доссена выпустил «Официальный перечень работ, которые я выполнил по просьбе моих предшественников». И сделал это вовремя – через месяц мастера Возрождения уже встречали его в горнем мире.

К тому времени шумиха вокруг его имени уже утихла. Какие-то музеи постарались поскорее избавиться от работ «непревзойденного мастера подделок» и потихоньку сбыли их через художественные салоны. Другие, как, например, лондонский Музей Виктории и Альберта, оказались прозорливее. Сменив таблички, они дождались, пока цены на работы покойного скульптора стремительно пошли вверх. Так что в наши дни творения Алчео Доссена – это уже, безусловно, произведения искусства. А в начале ХХI века в Сиене даже открылась выставка, на которой были показаны работы Алчео Доссена – то ли «величайшего короля подделок», то ли действительно мастера, жившего не в свое время.