Текст книги "P.S. Я тебя ненавижу!"
Автор книги: Елена Усачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава вторая
Фирменный салат «оливье»
Интернет Элю не спас. Связь была плохая. Страницы грузились медленно, с перерывами, с вечными зависаниями. Легче было позвонить. Но пока Алка была в Махачкале, ее телефон был выключен. В июле механический голос пару раз сообщил, что номер временно заблокирован. А потом само лето, солнце, речка, лес выветрили желание кого-то искать и куда-то звонить. В соседнем совхозе обнаружились кони. Крепкие рабочие лошадки нехотя двигались с места, шли тяжелым шагом, редко переходя на тряскую рысь – это был восторг, счастье, предел мечтаний.
Конечно, обо всем этом хотелось рассказать Алке. Но мысль быстро терялась в блеске солнца, плеске воды, шуме августовского дождя.
Первый звонок сразу после возвращения за неделю до сентября все равно Алке.
– Ты в городе? – возбужденно кричала Эля.
– Ой! – лениво протянула Дронова. – Я уже полтора месяца в городе.
– Иду к тебе!
– Не!
И пауза. Сердце успело два раза стукнуть – что скажет? Заговорила:
– Давай на улице. На бульваре. Напротив остановки.
Эля сунула в карман стеклянный прозрачный шарик с искринкой внутри – нашла на чердаке. Он приносил удачу. Без него не получилось бы такого замечательного лета, такого сумасшедшего лета. Такого лета…
Первый, кого увидела, был Максимихин. Кажется, зубы у него стали еще кривее. Он шел от остановки через улицу к бульвару. Туда, где на углу стояла Алка. Рядом скучающий Дятлов лениво постукивал по земле маленьким оранжевым мячиком. Максимихин перешел дорогу. Хлопнул по подставленной ладони Лешку. Поцеловал в щеку Дронову.
Мир зазвенел, зашуршал, раскалываясь, разлетаясь пеплом по ветру.
– О! Привет!
Ничка прошла мимо. Ее приветствие, брошенное по ходу, упало на Элю, запрыгало около ног.
Доспехова ждала на перекрестке зеленого света. Отмеренное однокласснице внимание выдано, больше никаких лишних слов. Спина ровная, равнодушная. Ветер треплет волосы. Лешка сменил скучающее выражение на радостное ожидание. Мячик исчез в кармане.
– Привет, – с запозданием отозвалась Эля.
Светофор подмигнул, меняя глазок.
Алка смотрела через дорогу. Она наконец-то перестала ломать глаза о кривую физиономию Максимихина и увидела подругу. Эля улыбнулась. Сейчас все закончится, наваждение спадет, Дронова кинет эту странную компанию и подойдет к ней. Зачем им проводить время с невнятным Сашей, с глупым Дятловым, с холодной Вероникой?
Светофор мигнул, уронил желтую слезу на красный глаз.
Сначала с Доспеховой поцеловалась Алка, потом Лешка, но чуть дольше, чем легкое касание губ. Он задержал ее за плечо, словно кроме поцелуя еще хотел заполучить немножко крови. И даже Сашка склонился, подставляясь под дежурным чмок.
– Ну, ты идешь?
На светофоре был снова зеленый. Алка смотрела недовольно. И Эля вдруг вспомнила, что на ней толстовка, которая так не нравилась Дроновой. На толстовке лошадь, которая тоже не нравится Алке. Ей последнее время многое не нравится.
– У нее после сельской тиши боязнь машин, – противно хохотнул Сашка. – Она теперь только на лошади может.
Слова эти заставили идти вперед. Загудела перепуганная машина. Светофор налился нехорошим красным светом.
– Я же говорю – дикая. – Максимихин тыкал пальцем в Элю.
Она все равно шла к ним, хоть ей этот тип был противен.
– А без него нельзя? – еще не дойдя до компании, зло крикнула Эля.
– Без тебя можно, – гыкнул Сашка.
Он подхватил под руку Алку. Та не сопротивлялась. Не пыталась отстраниться или сказать, что Сашка обалдел, ошибся адресом и вообще шел бы лесом. Она прижалась к его боку и улыбнулась. Словно ей от этого движения теплее стало.
Это было невозможно, а потому страшно. Прежнюю Алку куда-то дели, оставив незнакомую и непонятную.
– Он же урод, – прошептала Эля, надеясь, что ее услышит только Дронова. Но звук все-таки распространяется не направленно, а во все стороны. И в нежелательные тоже. Сашка нехорошо улыбнулся. Очень нехорошо.
– А ты у нас, значит, первая красавица?
– Пойдемте уже, – Ничка потянула за собой Дятлова. – Элина, догоняй!
От того, что ее назвали полным именем, Эля вздрогнула. Сказано это было так холодно…
– Отстань от нее, – одернула Максимихина Алка и повлекла следом за Доспеховой.
Все это было как-то слишком очевидно, но в голове не укладывалось. Дронова с Сашкой? Невозможно! Она его ненавидит. Он убог, глуп и вообще близкий родственник австралопитеков!
– Ты идешь? – повернулась Алка.
– А куда?
Эля сдвинулась с места. Ноги стали какими-то странными, словно их отрезали, а потом криво пришили.
– Куда-нибудь. Чего ты там хотела рассказать?
Рядом с увиденным любая новость меркла. Какая может быть деревня с лошадьми, когда тут такое…
Эля плелась следом и не знала, на кого больше злится – на Алку, которая даже не предупредила, что в ее жизни произошли такие изменения, или на Максимихина, который оказался не только дураком, но и наглым обольстителем. Это же он специально все устроил, чтобы позлить ее, чтобы увести подругу.
Почти побежала. Алку надо было предупредить. Ее нельзя было оставлять в беде.
Они что-то активно обсуждали, так что вклиниться в их разговор никак не получалось. А потом она услышала слова «день рождения», «тусовка» и невольно вышла вперед. Шестое сентября – это же скоро! Алка станет на год старше.
– Ты про шестое? – заговорила в образовавшуюся паузу. – Уже что-то придумала?
– Ах, ну да, куда мы без лучшей подруги… – ехидно сощурился Сашка.
– Мы в парк идем, да? – торопилась Эля.
Она старалась на него не смотреть. Представляла, что его нет, что это призрак, фантом, что эту мерзкую фигуру дорисовывает ее больное воображение. Но наглое видение лезло в кадр, обретало голос.
– Маленькие девочки идут в парк, а взрослые занимаются взрослыми делами.
Эля не слушала. Что ей какой-то там Максимихин? Он явление временное.
– Алка! Ты можешь остановиться?
Они замерли. Ничка с Лешкой тоже. Смотрят вопросительно, словно она вдруг заговорила на тайском.
– Чего ты в него вцепилась? Он не улетит. – Она хотела разъединить их руки, развести на разные стороны улицы, но касаться Максимихина было противно. А ну как он проказой болеет? Еще заразишься…
– Куда вы идете?
– В парк. Там можно у озера посидеть, – ответила Ничка и царственно прошествовала дальше, увлекая за собой Дятлова.
– Я не хочу в парк. У меня времени мало.
Эля смотрела на Алку, но у той за лето что-то изменилось в лице. Она стала неузнаваема. Там проскакивало непонятное выражение презрения ко всему. Что такого успело произойти за эти чертовы три месяца?
– Деткам – детское время. Бай-бай! – гнусяво пропел Максимихин и повел Алку прочь.
Эля, как завороженная, топала следом. Хотелось кричать. Хотелось все вернуть обратно. Потому что Алка была ее. Только ее! Они столько лет вместе! Еще весной на дне рождения Дронова называла ее лучшей подругой!
– Алка! Я ухожу!
– Давай! Увидимся в школе!
Дронова махнула рукой. И снова спина. Быстро, однако, уходит подружка.
Обида пришла потом. Когда стала вспоминать и этот равнодушный жест, и эти слова. Дроновой все равно? Ей интересней с ними, чем с ней?
– Почему она так? – рыдала вечером Эля.
Отец сидел в кресле. Только что был выключен телевизор. Белесое пятно света еще блуждало по экрану, будто просило – не убивайте меня. Закинув ногу на ногу, папа смотрел на это пятно, как будто продолжал видеть всех этих придуманных людей. Папа был вечно отстраненным и равнодушным, лучше, конечно, пойти к маме. Но мамы дома не было. Она стала задерживаться на работе, порой приходя так поздно, что Эля успевала уснуть.
– Мы же подруги! – всхлипывала Эля.
– Все в этом мире когда-нибудь проходит, – изрек папа.
И что он увидел в этом телевизоре?
– Неправда! – злилась Эля. – Дружба не может проходить! Ты еще скажи, что любовь проходит!
И тут папа повернулся. Его лицо было напряжено, словно Эля обозвала его дураком.
– Все проходит, – раздраженно бросил он, вставая.
Он еще немного постоял, как будто хотел добавить пару резких слов. Эля собралась, ожидая если не удара, так брани. Но папа пошел из комнаты. А ему навстречу неслись щелчки открываемой двери – возвращалась мама.
Дверь за отцом закрылась. Но голоса были слышны.
– Где ты была? – с ходу закричал папа.
– Задержали на работе.
– В стахановцы записалась? Или ты трудишься на другом фронте?
Эля побрела к окну. Было скучно. И от этих криков, которые случались все чаще и чаще, и от того, что нет Алки. А впереди была еще целая неделя. Бесконечная неделя вот такого стояния около окна.
Эти четверо сейчас где-то сидят, смеются, ее обсуждают. Показалось, что там, у них, гораздо интересней, чем здесь у нее. Словно вся жизнь переместилась туда. И так захотелось пойти в парк, побыть рядом, послушать. Улыбнуться чужой радости.
На следующий день Алкин телефон был выключен. Шел дождь. Родители ругались. Эля рисовала лошадей. После десятого рисунка отправилась на улицу. Постояла на бульваре, пять раз перешла улицу на зеленый свет. Заглянула в парк, добрела до развлекательного центра.
Их нигде не было. Под козырьком в подъезде Алкиного дома она оказалась в компании со старушкой и ее вздорной брехливой собакой.
Мимо бодро протопала Минаева.
– Машка!
– О! Здорово! – четко, по-военному, отозвалась отличница. – Ты чего здесь?
– Дронову ищу.
Машка стрельнула в ее сторону быстрым понимающим взглядом.
– Они у Доспеховой наверняка сидят. Месяц уже вместе по городу болтаются.
Сообщение было неожиданным, поэтому не сразу пришло понимание, о чем говорит Машка.
Спросила отстраненно:
– А ты чего в городе?
– К школе готовлюсь.
Минаева встряхнула зонт и шагнула под дождь.
Месяц болтались… А! Ну, теперь все понятно! Что делать тридцать дней в городе? Скукота. Вот они и сошлись. Но скоро сентябрь… Все изменится.
Утро первого школьного дня, как всегда, выдалось холодным и пасмурным. Норовил пролиться дождь. Про цветы Эля вспомнила за завтраком. Обычно их покупала мама. Но сейчас ее опять не было. Отец хмуро пил кофе на кухне, с настойчивостью робота смотрел телевизор. На экране, как всегда, что-то взрывалось.
– Цветы! – простонала Эля, глядя на пустую вазу.
– Да брось ты эту глупость.
Папа раздраженно отодвинул табуретку. Встал. Движения какие-то неуверенные. Что произошло?
– Все будут с цветами! – напомнила Эля.
Отец молча выложил на стол тысячную купюру и ушел. Последнее время он стал мало говорить. С матерью весь словарный запас растрачивает?
Очередь в киоск была длинная. Цветы дорогие. Удалось взять только мертвенно-белые хризантемы. Цветок смерти! Как неприятно!
– Алка! Алка! – кричала Эля, издалека завидев Дронову.
Алка обернулась, дернула уголком рта.
– Чего ты орешь, как на вокзале? – отозвалась грубо.
– Я соскучилась, а ты все время убегаешь.
– Тут я, тут.
В руках у Алки шикарный букет роз. Рядом с ним Элины хризантемы смотрелись бедными родственниками.
Алка глядела в сторону, всем своим видом показывая – она не здесь, она не с ней. Надо было о чем-то начать говорить. Вопрос родился сам собой.
– А ты чего, с Максимихиным встречаешься?
Дронова обожгла ледяным взглядом. Так иногда смотрит Ничка, словно роняет на тебя свое царское внимание.
– Он же урод! – заторопилась Эля.
– Не говори глупости, – дернула плечом Алка и пошла вокруг площадки, где уже собирались школьники.
– Ты сама говорила, что он убогий! Что его головой можно гвозди забивать!
– Это ты говорила, – резко остановилась Алка, так что Эля налетела на нее, как Пятачок на Вини-Пуха. – А я всю эту чушь слушала.
– Он специально все это устроил, чтобы нас разлучить!
– Было бы что…
– Это он мстит так!
– Что ты вечно каких-то врагов ищешь? Кому ты нужна?
У Алки тяжелый неприятный взгляд!
Надо было уходить. Все ясно. Был у нее друг, и нет у нее друга. Но она шла и шла за Дроновой, надеясь понять, что произошло. Надеясь все вернуть.
– Что же в нем хорошего?
– Он не такой занудный, как ты!
И снова Эля видела спину. Алка была в зеленой курточке с поясом и в черной юбке. Туфли с ремешком. Один каблук испачкан в земле. Эля глянула на свои кеды, на свой букет. Нет, здесь было что-то еще. Как будто Алка раньше не увлекалась парнями.
Эля бы и дальше шла за подругой, но из-за толпы цаплей выступила Доспехова в сопровождении свиты – Лешки и Максимихина. Сашка зачесал свой чуб наверх и улыбался, демонстрируя математически не доказанную кривизну своих зубов. Алка направлялась к ним. А Эля пятилась.
Это просто 1 сентября. Это пройдет.
Бестолковый, суматошный день то растягивался, то съеживался. Уроки пролетели, чтобы потом упереться в бесконечный классный час. Биологичка всех пересаживала. Эля как-то незаметно сдвинулась на последнюю парту, а класс вместе с Дроновой, Максимихиным и остальными поплыл вдаль. Без нее.
– Алка!
Дронова остановилась, хотя Эля была уверена – подруга сделает вид, что не услышала.
– Ну что ты ко мне привязалась? – вздохнула. – Алка, Алка… Весь класс уже ржет.
– Кто ржет?
Хотелось плакать. Это все было как-то несправедливо.
– Конь в пальто!
Фраза была Сашкина, и от этого оказалась вдвойне неприятной.
– Ты, значит, с ним, не со мной?
– Ой, ну что ты несешь! – Алка пыталась быть благородно возмущенной, демонстративно равнодушной, но она была раздражена, а поэтому сама не знала, как себя вести.
– Так мы дружим? – тянула свое Эля. Все это было глупо и прямолинейно, но мудрить и придумывать другие слова некогда.
– Если ты без этого жить не можешь, то дружим.
Алка вдруг показалась прежней. Как весной.
– Пойдем ко мне? – засуетилась Эля. – Я тебе кое-что покажу.
Ответ пришел не сразу, Дронова долгие секунды думала. Но вот она улыбнулась:
– Ну, пойдем.
И они пошли. Как раньше. Выбежали во двор, где уже вовсю светило солнце и не было утренней хмари, где в кусты сирени какой-то остряк впихнул букет поникших тюльпанов.
Они как раньше пили чай. Пытаясь хозяйничать, Эля разогрела голубцы из морозильника. Один развалился, и она сгрузила его Алке, а себе взяла большой и целый. Он не пропекся, на зубах скрипели кусочки льда. Но Эля все равно улыбалась. Рассказывала, что собирается пойти на конюшню, что туда берут после четырнадцати, то есть как раз весной можно записываться. Показывала рисунки, фотографии, вспоминала деревню. Потом они залезли в родительскую комнату, стали мерить мамины наряды, рассыпали косметику. В нижнем отделении шкатулки нашли длинные красивые тяжело-красноватые серьги. Эля не помнила их у матери, подумала, что это сюрприз, отец купил, но до поры спрятал. А потом уже стало некогда думать. Они стали все доставать. К Алкиной длинной шее очень подошли серьги, а Эля все нанизывала и нанизывала на руки звенящие браслеты. Они мягко постукивали, холодили запястье.
– Так что решили с днюхой?
Алкина рука застыла, не донеся красный столбик помады до губ. Она пристально посмотрела на свое отражение, медленно завернула помаду, закрыла крышку.
– Приходи. Собираемся у меня. Родители уйдут.
Вынула сережки, бросила сверху в шкатулку. Поскучнела. Пошла умываться.
Они еще немного посмотрели кино про лошадей.
Засыпая, Эля улыбалась. Она была права. Это все лето. Это ничего не значит. Опять Сашка мстит за что-то. Он не изменился. А значит, Эля победит. Ей удастся перетянуть Алку на свою сторону. Это просто. Их многое связывает.
Максимихин сразу как будто исчез. Алка сидела рядом с Элей. На обложках ее тетрадей и учебников появились сердечки. А Эля стала клеить лошадей.
На праздник подруге решила подарить букетик искусственных цветов и набор с вышивкой крестом. Там тоже был букет, но уже с васильками. Красиво.
Алка встретила в бигуди. Эля прыснула от неожиданности.
– Ты чего?
Никогда ее такой не видела. У Дроновой свои волосы кудрявились, зачем их еще накручивать? От бигуди Алкино лицо стало совсем маленьким. На лбу обозначились прыщики.
Алка закатила глаза, как всегда делала, когда ничего не хотела объяснять. Последнее время все чаще и чаще. Элин подарок оставила в прихожей.
– А где все?
– Придут через час! Ты поможешь мне готовить!
Новость была хорошая. Еще целый час! И никого. Только они вдвоем. Здорово!
Под оглушительную музыку они чистили картошку и резали лук, варили яйца, выдавливали чеснок в миски.
– Хлеб режь! И смотри, чтобы пирог не подгорел!
Шмыгая носом после лука, Алка ушла в коридор.
Кухня у Дроновых большая. Гораздо больше, чем у Эли. Огромный удобный рабочий стол. Ножи и колотушки держались на магнитной стене. Множество плошек и мисок, всяких приспособлений для готовки. Полки, полки, полки, а в них коробочки, баночки, пакетики – на долгую голодную зиму. Огромная серебристая вытяжка над сенсорной плитой.
Все было запрограммировано заранее. С легким гудением готовилась курица-гриль, на слабом огне доходил рыбный пирог.
Им достались салаты. Но и в этом деле было что-то веселое. Шипела в открытой бутылке взбудораженная газировка.
Музыка орала.
Эля носилась по кухне, открывала банки с маринованными огурцами и икрой, мазала на хлеб масло. Дурным голосом подпевала.
Перемешанный с майонезом салат перебрался в плошку, сверху пристроились листики петрушки. Подхватив свою красоту и все еще горланя за Тимберлейка пропущенный припев, Эля вышла с кухни.
В прихожей оказалось заметно прохладней, но ладони вдруг вспотели, плошка заскользила в руках.
Под вешалкой стояли ботинки. Серые. На подзеркальнике томился букет коротких пузатых роз. Ее подарок оказался на полу.
Эля сильнее сжала бока плошки, чтобы не выронить, секунду размышляла, а не пойти ли обратно на кухню. И что она там будет делать? Демонстративно есть салат ложкой, пока не умрет от обжорства?
Они сидели в большой комнате на диване около накрытого стола и целовались. Алка устроилась на Сашкиных коленях. Она успела причесаться и даже подвела глаза. Надела хрусткое голубое платье, колготки в сеточку. Все это Эля увидела разом, удивилась, ведь еще минуту назад Дронова бегала в бигуди, линялых шортах и вытянутой футболке. Значит, не минуту. Значит, времени прошло больше. Что-то она заработалась.
Сашка был странно взъерошен, с красными пятнами румянца на щеках.
– Ты чего?
На секунду в лице мелькнуло удивление, словно Эля уже замахнулась, чтобы запустить в него салатом. Но она только поставила плошку на стол. А то еще и правда уронит. Столько труда вложила, чтобы вот так, разом грохнуть. Много чести.
– Плита выключилась. – Голос стал неуверенный. С чего вдруг? Она не сделала ничего неправильного. – Пирог готов.
Целовались они давно. У Алки опухшие, влажно блестящие губы, как будто их немного потоптали. У Сашки вокруг рта образовалось розовое кольцо. Вид у обоих обалдевший.
Эля отступила от стола. Но в Сашке уже что-то переключилось. Он хмыкнул. Плеснуло из глаз презрение.
– Ты гляди! Обслуга явилась! Ну, мечи все из печи! Жрать будем.
И он выразительно посмотрел на ее фартук. Повязала, чтобы не запачкать брюки.
– Сам ты обслуга! – крикнула, глядя на Алку.
Почему она молчит? Почему не надает подзатыльников этому нахалу!
Алка фыркала, уткнувшись лицом в Сашкино плечо. Максимихин хохотнул, повелительно взмахнув рукой.
– Чего застыла? Неси уже! Сколько можно ждать!
Эля поискала глазами, что бы такое кинуть в эту наглую рожу. Пожалела, что поставила плошку, – сейчас было бы хорошо опрокинуть ее содержимое на эту мерзкую прическу. И чтобы Алке досталось! Могла и предупредить, что пришел Максимихин.
Брякнул звонок.
Испугавшись, что все-таки не сдержится и что-нибудь уронит, Эля нырнула на кухню. Здесь все еще надрывался Тимберлейк. Было тепло от пирога, вкусно пахло копченой курицей, пузырилась в стакане газировка. Эля залпом выпила шипучей воды. Пузырьки колом встали в горле. Задохнулась, на глаза выступили слезы.
В прихожей роняла на пол холодные жемчужины слов Ничка, бубнил Дятлов. Эля вдруг представила, что если они поженятся, то Ничка станет Вероникой Дятловой. Смешно. Глупее сочетания не придумаешь! Ну и правильно! Дуракам дурацкие фамилии.
– Что ты пропала? – влетела на кухню с букетом садовых астр Алка. – Накрывай!
– Я вам не обслуга!
Эля опрокинула над стаканом бутылку с газировкой. Коричневая жидкость плеснулась через край, брызнула на передник, на белые брюки. Прикрыла, называется. Помчалась в ванную. Стол вытирать не стала. Пускай именинница поработает своими ручками в маникюре.
– Эля?
Удивленная Ничка подняла свои подведенные брови. Она только что вымыла руки и теперь стояла, не зная, чем их вытереть. С тонких пальцев капала вода.
– Чего ты на меня уставилась?
Эля перехватила полотенце с крючка, так что Доспеховой только и оставалось, что встряхивать руками.
Показалось, что от воды все стало только хуже. Она терла намоченным полотенцем пятна, еще больше злясь. Фартук мешал. Сдернула, сунула Ничке:
– На, велели накрывать.
Удивление с лица исчезло. Вероника равнодушно вытерла пальцы о фартук, уронила его на пол.
– Алла говорила, что никого не будет, – произнесла она. – Странно…
Доспехова переступила через фартук, скрылась за дверью. Эля продолжала тереть мокрыми руками брюки, и тут до нее дошел смысл сказанного. «Никого не будет…» – это она не про родителей сказала, а про нее. Вот ведь змея!
А в комнате уже хохотали. Лешка громко вскрикивал. «А помнишь… А помнишь…» – захлебываясь, вставлял он. В коридор выпала Алка, глаза веселые, раскраснелась, совсем не такая, какой была час назад.
– Ну, где ты пропадаешь?
И Эля, решившая, что непременно уйдет, прямо сейчас, не прощаясь, осталась. Вместе с Алкой пошла на кухню, перегрузила курицу в большое блюдо, разрезала пирог.
Нет, нет, Алка не могла про нее такое сказать. Они дружат! Это Ничка специально. Ей на Элю плевать, ей и одной всегда хорошо, фифа помоечная.
– А еще кто будет? – спросила между делом.
Обычно они были вдвоем, но раз уж состав расширился, то почему бы еще кого не пригласить?
– С этим бы справиться! – закатила глаза Алка.
Они открыли бутылку шампанского, и вечер стал превращаться в настоящее веселье. Ничка подняла тост за учебу и достойную цель в жизни. Дятлов, недолго думая, предложил выпить за любовь.
Шипучий напиток пился так же легко, как газировка, колол язык. Эля вливала в себя шампанское, чувствуя, что куда-то плывет. Словно на отколовшейся льдине покачивается, а берег все дальше, дальше… Они говорили о чем-то своем, о том, что между ними было этим летом. Выяснилось, что Алка сначала две недели скучала, потом в магазине встретилась с Доспеховой. Уже тогда за ней таскался Дятлов. Через пару дней к ним присоединился вернувшийся с морей Максимихин. Совместные дела, общие воспоминания.
Ничка ела мало, все больше пила воду, говорила, что в пакетах сок – сплошная химия, что надо свежевыжатый делать. Мальчишки слушали, согласно кивали и налегали на курицу. Эля ковыряла салат. Есть не хотелось. После приятного расслабления и головокружения пришла усталость, в душе зрела злоба. Ни разу они не обратились к ней, ни о чем не спросили. Поставь, передай…
– На кухню унеси!
Максимихин отодвинул от себя тарелку и довольно откинулся на диване, губы лоснились и были красные, как после поцелуев, глаза довольно щурились. И вновь Эля захотела услышать ответ на банальный вопрос: «Что Алка нашла в этом типе?» В наглом, недалеком, совершенно не похожем на всех тех, о ком они мечтали, о ком смотрели в фильмах и читали в книгах. Зачем Алке понадобилась эта подмена? Чтобы быть, как Доспехова? И фамилия у нее будет Максимихина после свадьбы! Это же страшно! Всю жизнь прожить с такой фамилией. И рядом – вот такой тип.
– У жены своей попроси, – буркнула она, слабо понимая, что говорит.
– Не спорь! – Ничка смотрела на нее взглядом взрослого, все понимающего человека.
– Я и не спорю! – Эля залпом допила шампанское. Громко поставила фужер на стол, задела вилку, она подпрыгнула, черенком стукнула по тарелке.
– Ты прямо разрушитель, – лениво прокомментировал Сашка и потянулся.
Эля медленно взяла свою тарелку, в которой еще оставался салат, поставила на Сашкину, мало что не вылизанную.
Сознание словно отделилось от нее. Она видела стол, видела, как работают ее руки, как они осторожно складывают одну тарелку в другую, как берут вилки. Понимала, что сейчас произойдет нечто неправильное, но ничего сделать не могла.
– Я не спорю, – повторила она. – В помойку только надо все выбросить.
Выключился свет. Алка вплыла в комнату с пирогом, нашпигованным свечками. Огоньки дрожали, превращая ее круглое пухлощекое лицо в маску вампира.
– О! – искусственно воскликнула Ничка.
– А вот и помойка!
Эля опрокинула тарелки над сидящим Максимихиным, подпихнула прилипшую майонезную массу вилкой.
– Больная! – взвился Сашка.
Алка оступилась. Пирог поехал вбок. Свечки, задев друг друга, заполыхали.
– Идиотка!
Максимихин прыгал по дивану. Фирменный салат оливье вяло стекал с его белых брюк. Дятлов ржал. Ничка, вздернув брови, изумленно качала головой. Свечи капали на пирог. Взгляд Алки был страшен.
– Совсем, что ли? – прошептала она.
Эля осторожно поставила тарелки.
– Больше ничего убрать не нужно?
Сашка кинулся, но она успела выбежать в прихожую. Он поскользнулся на салате, проехался по паркету.
Перед ней встала Алка.
– Ну, спасибо тебе – за праздник!
– Приглашайте еще!
Сознание медленно «въезжало» в действительность, и Эля испугалась. Что она наделала? Это же конец!
Сунула ноги в кроссовки, выпала на лестничную клетку. И уже здесь рассмеялась. Какое у Максимихина было лицо! Они еще не оценили, что она его «помойкой» назвала. А потом вновь стало страшно. Все, Алка ее не простит.
Шагала вперед, яростно вбивая подошвы кроссовок в асфальт, мечтая, что на каком-нибудь шаге не выдержит, упадет и умрет. Вон как стучит сердце! Вон как тяжело она дышит! Вон как перед глазами все прыгает. Они будут потом рыдать, не сейчас. Сейчас они веселятся (если веселятся, конечно). Но пройдет час, другой, и они пожалеют, что так с ней поступили.
Эля настолько ярко представила себе свою смерть – как она упадет, как ее найдут, отвезут в больницу, где она будет лежать на холодном столе в морге среди других покойников. Как врачи уйдут и выключат свет, тогда ей станет страшно и одиноко. Как Алка проберется в морг и на Элиной холодной груди попросит прощения, скажет, что любила только ее, что Сашка дурак, заставил изображать из себя равнодушную, что она сейчас сама умрет рядом с ней. И умрет. И они будут лежать вместе. И все те, кто так равнодушно к ним относился, зарыдают на их похоронах. Две могилы, одна плита с надписью: «Они умерли от человеческой жестокости и черствости. Их могло спасти ваше внимание». По границе кладбища промчится всадник на черном коне. Его черный плащ будет развеваться.
Эля вновь мысленно вернулась к могиле и попыталась представить, как это – умереть? Вот она идет, вот она чувствует сама себя, думает, видит деревья, людей, а вот всего этого нет, она не видит и не чувствует, ее нет, совсем нет. Ей вдруг стало страшно до дурноты, голова закружилась, она стала смотреть вокруг, чтобы убедить себя, что все это глупость. Она жива. Она будет жить вечно.
Сунула руки в карманы. Нашла шарик. Стеклянный. С крапинкой внутри. Как будто специально искринку подложили. Две недели лежал, ждал ее. Она же все за кем-то бегала. Искала другого счастья. А оно – вот, на ладони.
Загадала. Пока шарик будет с ней, все будет хорошо. Непременно хорошо. И жить она будет долго-долго. Счастливо-счастливо.
Только в этом надо было удостовериться.
– Мама! – ворвалась домой Эля. – Мама, а правда, я не умру?
Она не ожидала, что ее вопрос заставит мать испугаться. Встретившись с Элей глазами, лицо матери вдруг стало сосредоточенным и злым.
– Ты доставала сережки? – шагнула она навстречу.
Эля растерянно мигнула. О чем это? Какие сережки?
– С рубинами? Ты?
Вспомнила, как тяжелая подвеска покачивалась, подчеркивая длинную Алкину шею.
– Но мы положили обратно! Только разочек померили.
Мама резко наклонилась, Эле показалось, что ее сейчас ударят. Нет. Прошла мимо. Хлопнула дверь.
В родительской комнате громко работал телевизор. Папа сидел в кресле и, закинув ногу на ногу, смотрел в окно. На кровати лежала перевернутая шкатулка.
