Текст книги "Закон популярности"

Автор книги: Елена Усачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава пятая
Бой не на жизнь, а на смерть

Жизнь – это борьба, поэтому так велик травматизм.

Мудрость

Психологиня на месте не сидела. Она постоянно куда-то выходила, но вскоре возвращалась. Словно каждые пять минут ей надо было позвонить или зайти в туалет. Но вот к ней зашла завуч, и вместе они отправились наверх.

Андрюха выбрался из своего укрытия и направился к двери. Уже вставляя ключ в замок, он запоздало подумал, что стоило взять с собой свидетелей. Курбаленко или Рязанкину. А лучше их вместе. Тогда бы его триумф был полным и безоговорочным. А так придется доказывать, как там было на самом деле.

Ну, ничего, он еще заставит этот класс упасть к его ногам.

В кабинете все было по-старому. Стулья, рабочий стол, игрушка на комоде. В верхнем ящике стола рисунки.

Они действительно рисовали человечков. Простым карандашом. У кого похуже, у кого получше. Мальчишки в основном изгалялись в монстрах, девчонки рисовали кто принцесс, кто длинноногих уродцев в стиле анимэ. Андрюха подумал и решил тоже внести свою лепту в психологический портрет класса. Он взял рисунок Рязанкиной и на обороте изобразил головонога – кружок с ручками-ножками по бокам, пальчики в растопырку, широченная улыбка и пустые глаза без зрачка. Получилось жутковато. Ничего, пускай пугается. Чтобы его ни с кем не спутали, по пузику головонога он пустил подпись.

Хотите, чтобы он был дурачком? Пожалуйста!

А вот и дурацкий тест про дружбу.

Уже вытягивая листки, Васильев подумал, что зря столько промучился с ключом. Можно было всех спросить – написал его кто-нибудь или нет. И если бы никто не отозвался, тогда бы и стоило бить тревогу, а если бы призналось полкласса, можно было сразу идти на математика войной. Эх, и закатит он им Бородино пополам с Варфоломеевской ночью. Мало не покажется.

Почерк у одноклассников оказался фантастически неудобочитаемым. Даже знакомые фамилии среди этих корявых «п» и «м» угадывались с трудом. Уже на четвертом листке он решил все не читать, а искать только свою заглавную букву «В». Работа пошла быстрее. Когда осталось листочков пять, Васильев начал волноваться. Последний листок он читал уже с ненавистью.

Его не было.

Ни одна сволочь не назвала его. Им всем было на него плевать!

А ведь пошути он или выступи против математика, весь класс ржать будет. Вечеринка, гулянка – все за, как один. А на острове он, значит, никому не нужен.

На секунду Андрюхе показалось, что все подстроено – бумажки писал кто-то другой. Он даже руку протянул, чтобы еще раз перетряхнуть всю стопку. Но остановился. Таким корявым почерком могли писать только ученики 9-го «Б» класса.

Васильев сунул листочки обратно в ящик стола, положил сверху картинки с человечками. На него глянул грустный толстый уродец с кривыми ногами и глазами на разном уровне.

«Когтев». «Г» сливается с «Т», а у «В» верхняя петля сильно заваливается вправо.

Зачем психологине их рисунки? Она вообще ничего не смыслит в психологии! Психология это когда молоточком по коленке стучат. Это когда проводочки к голове подсоединяют. Дают пить таблетки…

Васильев вышел в коридор и закрыл за собой дверь. В его голове творилось что-то странное. Он словно был здесь, но одновременно находился в другом месте. Он смотрел вокруг, и у него в глазах не было четкости. Коридор плыл. За окнами слышалось море.

На ватных ногах Андрюха прошел весь этаж, зачем-то постоял около двери в женский туалет и двинулся к выходу.

Кто-то шел мимо него, здоровался, кому-то он отвечал, кивал головой, жал руки. На улице стало вроде как легче, только все никак не проходила туманная завеса. Доносящиеся со всех сторон звуки затормаживали перед его головой и обсыпались на асфальт.

Вот бы сейчас умереть. Сделать шаг и упасть около крыльца, рукой указывая на окна кабинета психологини. Все бы сразу поняли и поднялись на второй этаж. Там около окна стояла бы Ольга Владимировна, прижимала бы к груди Андрюхин рисунок и плакала. С ее губ срывались бы просьбы о прощении. И вот тогда, может быть, он бы их и простил. Неприкаянным ангелом он летал бы над печальным кладбищем и сверху посылал бы всем милостивое разрешение жить дальше хорошо и долго. Только без него. Каждый вечер он заглядывал бы в окна квартиры Рязанкиной и являлся бы перед ней призрачным фантомом. Ксюха, исхудавшая и бледная, снова начинала бы рыдать и, протягивая к нему руки, клясться, что любила только его. А все остальное блажь, ерунда и обыкновенные бабские капризы.

Картинка эта была настолько яркая, что ноги у Андрюхи подкосились сами собой, и он бухнулся в утоптанный снег школьного двора. При падении он больно ударился локтями и задом. От этого в голове наступила относительная ясность. Он оглянулся, ожидая увидеть благодарных зрителей, но во дворе никого не было. Никто не бежал к нему с выражением ужаса на лице, не звал на помощь, не начинал просить прощения.

К тому же из такого неудобного положения не были видны окна второго этажа. Почти все их загораживал сильно выдающийся вперед козырек над крыльцом. Да он и не представлял, куда конкретно смотрит кабинет психологини.

Очень скоро оказалось, что лежать и ждать, когда кто-то прибежит и начнет причитать, было неудобно. Снег под Васильевым быстро таял, и сквозь тонкую куртку начинал пробирать неприятный озноб. Андрюха уставился вверх и от какой-то необъяснимой тоски начал считать пролетающих у него над головой ворон.

– Чего там? – остановился над ним Когтев, тупо разглядывая низкое пасмурное небо.

– Надоели вы мне все, – устало произнес Андрюха, поднимаясь. – Просто достали!

– И чего? – все так же равнодушно поинтересовался Стас.

– Ничего, – Васильев отряхнул руки и подобрал рюкзак. – Уйду я от вас.

– Куда? – нахмурился Когтев, которому, казалось, было все равно, кому и какие вопросы задавать.

– На необитаемый остров, – стал заводиться Андрюха. – Скажи мне, Когтев, какого лешего ты не написал меня в этом дурацком тесте о друзьях?

– Где?

– В Караганде! – разозлился Васильев. – Писали вчера, кто кого возьмет на необитаемый остров. Ты чего меня не написал? Ты же там без меня вымрешь, как мамонт!

– А чего? – нахмурился Стас. – Я девчонок написал. Ими командовать можно. Скажу, чтобы одна шла в одну сторону, другая – в другую, они и пойдут. А возьмешь тебя, ты там главным станешь и меня задвинешь.

– И все? – Андрюхе стало скучно.

– А чё? – пожал плечами Когтев. – Тебя, что ли, никто не написал?

– Все написали, кроме тебя, – отмахнулся от занудного одноклассника Андрюха и побрел домой.

И без того серый день стал еще более серым. Андрюха без дела слонялся по квартире, не зная, куда себя деть. Он посидел перед мерцающим экраном компьютера, но грозно рычащие монстры, вызывающие его на бой, не привлекали, и даже, наоборот, вызывали раздражение своей тупостью и бессмысленностью. Он забрел на кухню, разогрел остатки супа и съел его прямо из кастрюли, стоя около окна и глядя на улицу. Потом пощелкал каналами телевизора. Ничего интересного не показывали. В нем зрело мрачное убеждение, что в школу ему идти больше не надо. Посидят без него недельку, вот тогда узнают, как это – жить без Васильева.

Жить без Васильева…

Эта мысль ему неожиданно понравилась. Если его не поняли, то пускай пеняют на себя. А ему с внезапно открывшимся осознанием своей непонятости жить больше не стоило.

Вот он стоит около окна и чувствует, как там, за спиной, разворачивается его короткая четырнадцатилетняя жизнь, со всеми бедами и радостями, с поездками, разговорами и встречами. И если так с ним поступили, то дальше уже ничего нет и быть не может. Он не хочет жить с осознанием глобальной несправедливости.

Затрезвонил телефон, и эта такая будничная и бестолковая деталь сбила Андрюху с патетической мысли.

Ошиблись номером.

Чтобы вернуть себе прежний настрой, Андрюха выкурил сигарету, но прежнего удовольствия не получил. Со дня дурацкой вечеринки, с того момента, как он поссорился с Ксюхой, ему расхотелось и курить, и пить, словно сама жизнь поменяла свой цвет, и теперь ее уже невозможно было ничем раскрасить.

На нужную волну Васильев настроиться больше не мог. Он еще немного послонялся по квартире, покопался в дядиной видеотеке в надежде найти что-нибудь, похожее на порнушку, ничего не нашел и перекочевал в комнату мамы. Здесь стоял приторно-сладкий запах духов, было душно и пыльно.

Он вернулся к себе, прогнал с экрана монстров и подключился к Интернету. Перебираясь с одной интернет-странички на другую, заглядывая в блоги к приятелям, Андрюха постоянно чувствовал, что он что-то упускает. Что какая-то неведомая ему жизнь проходит мимо и даже не заглядывает в окна.

После долгого блуждания Васильев завис на сайте певички, взявшей псевдонимом название его родного города, но так его исковеркав, что рождалась неминуемая мысль, что в школе она была неисправимой двоечницей по русскому. Глядя на ее фотографии, становилось понятно, что и по всем остальным предметам она тоже не блистала. Ее сайт народ уже давно использовал, как чат для общения. Люди заглядывали сюда поболтать или найти компанию на вечер. Андрюха первым застолбил себе грозное имя «Туча», взяв за образ картинку тучки из детского мультика. Когда-то он пытался и Рязанкину к этому делу приобщить, но Ксюха со своими женскими мозгами не могла проникнуться великой идеей общения через Инет. Не дожидаясь его ответа, она начинала названивать, убивая всю прелесть виртуального контакта.

Через пять минут присутствия Андрюхи на сайте его заметили. Первыми подтянулись старые знакомые «Ваван» и «Шуруп». Потом появился кто-то левый. Одна особо настойчивая стала Васильева откровенно доставать.

Киска. «Привет! Я Рыжая Киска. Давай дружить!»

Туча. «Я Бурый Медведь. У меня период спячки. Так что ОТВАЛИ!»

Киска. «Какая спячка в такую погоду? Берлогу не заливает?»

Туча. «Ничего, хата надежная. На нос не каплет, пока всякие на голову не сваливаются. ДВА РАЗА ОТВАЛИ!»

Киска. «Фи, как грубо. Да ты, видать, мелкий. Еще в садик ходишь? А на клавиатуру носом нажимаешь?»

Туча. «Это кто тут мелкий? Я? ПЯТЫЙ РАЗ – ОТВАЛИ, А ТО ЗАТОПЧУ!»

Киска. «Чтобы затоптать, придется встать, а ты спишь. Со счета сбиваешься – верняк, первый класс. Ну что же, мррр, не люблю сопливых».

Туча. «Сама сопливая! Кошка драная! Чтоб я тебя здесь больше не видел!»

Киска. «Мммм, где-то кто-то пищит? А я подумала, вдруг у нас есть общие знакомые… Было бы о чем поговорить».

Туча. «Я с блохастыми не общаюсь».

Зорро. «Эй, млекопитающие! Когда лето?»

Туча. «В феврале и дальше без остановок».

Венди. «Куда катится мир? Учителя – отстой! Контрольную в начале четверти! Всех под расстрел!»

Туча. «И ногами их, ногами! Учителя – КОЗЛЫ!»

Венди. «Грустно жить на этом свете. Мир померк».

Туча. «Впадай в спячку. Проснешься, а вокруг весна».

Венди. «Ага. Проснешься, а вокруг выжженное поле и обгорелые трупы. НЕНАВИЖУ ВСЕХ!»

Туча. «Ничего, придет наше время. Мы их заставим себя любить».

Венди. «Жизнь это…»

Туча. «Кусок дерьма».

Венди. «Глоток воды из канализации».

Туча. «Круто!»

Васильев откинулся на спинку кресла и довольно зажмурился. Можно было попробовать перебить идею с канализацией, но сейчас почему-то этого не хотелось.

Туча. «Венди – это имя?»

Венди. «Это жизнь».

Вот ведь! Андрюха с интересом пробежал по строчкам переписки. Ну, сейчас он ее уест. Он уже положил руки на клавиатуру, но в голову почему-то ничего путного не приходило. Они еще немного поперекидывались с Венди ничего не значащими фразами и разошлись.

Вот уже третий день безвылазно он сидел перед компьютером, чем делил свою жизнь на окружающую его реальность и тупое зазеркалье улицы, школы, родителей.

Он честно прогуливал школу. Утром брал рюкзак, выслушивал последние мамины наставления, выходил на улицу и заворачивал за угол, выбирая удобную позицию для наблюдения.

Мать выходила где-то через час и, как всегда опаздывая, бежала к автобусной остановке. Он возвращался домой и включал компьютер. Первые часа два он еще бодро шнырял по «мировой паутине», но к полудню ему уже все надоедало, и он шел валяться на диване.

Хорошо сидеть за компьютером, когда тебя со всех сторон подгоняют, когда поджимает время, когда ты спиной чувствуешь, что вот-вот войдет мать и скажет что-нибудь проникновенное, типа, «спать пора» или «иди, мой руки и за стол». А когда никто у тебя над душой не стоит, никуда не надо спешить, играть неинтересно. Мысли все время возвращаются к тому, что где-то там, за семью морями, за семью горами, идет жизнь. Там учителя применяют новые изощренные методы пыток. Там уроки сменяют друг друга. Там, там, все там.

В Интернете жизнь начиналась ближе к вечеру. Днем здесь было затишье, а значит, каждый раз надо было придумывать, чем заполнить этот невыносимо длинный день.

Телефон молчал. Никто даже поинтересоваться не хотел, что с ним происходит. Умри он тут, они об этом узнают только через месяц, когда понадобится какой-нибудь отчет писать.

Вечером он отловил на улице бесцельно бродящего по округе Когтева.

– Ну, физкультура с ашками была, – недовольно засопел Стас. – Они отказались играть с нами в волейбол. В остальном всякая фигня.

– Какая фигня? – Разговаривать с Когтевым было скучно.

– Да ну… – протянул Стас. – Ну… – Он старательно отводил глаза. – Там такое дело… Короче, стали выяснять, кто виноват, что сорвалась вечеринка. Ну… Ну и получилось, понимаешь… По всему выходит, что ты.

– Чего? – Андрюха мгновенно вынырнул из ватной расслабленности, в которой пребывал последние пять минут. Такого поворота в разговоре он не ожидал.

– Только тебе было выгодно, что Быка избили. Его теперь мать не пускает на улицу. Боится, что ему опять наваляют.

– Чего? – ошеломленно повторил Васильев.

– А я ничего, – Когтев понял, что сказал лишнее, и попятился. – Народ говорит.

– Я тебе сейчас за весь народ врежу! – прошипел Андрюха, подходя к Стасу вплотную.

– Я и помолчать могу, – пожал плечами Когтев, предпочитавший ни с кем не спорить и со всеми соглашаться. – Только это ничего не меняет.

Васильев резко оттолкнул его от себя и зашагал прочь. Можно было, конечно, бросить им в лицо свою смерть, но только не сейчас. Сначала он докажет, что ни в чем не виноват, а потом уже будет видно. А то слишком уж легко все повесили на него – и изгой-то он у них выходит, и предатель.

Нет, нет, сначала все должны понять, как глубоко ошибались, а потом ужаснуться, как далеко их завело заблуждение.

Дверь сидоровского дома была закрыта на электронный замок, поэтому с ходу попасть внутрь не удалось. Пятиминутное ожидание ни к чему не привело, и он пошел вокруг дома.

– Сидорыч! – заорал он, наугад выбирая одно из окон второго этажа. – Крокодил! Выходи!

В окно на пятом этаже выглянула старушка и тут же испуганно спряталась.

– Сидорыч! – перешел на звук пожарной сирены Васильев.

Хлопнула входная дверь. Андрюха метнулся за угол и чуть не сбил с ног Смолову.

– Ой, – попятилась она, прижимая к груди свою самую большую ценность – фотоаппарат, она с ними везде носилась и без остановки все снимала. – А говорили, что ты заболел.

– Смолова, ты отстала от жизни! – театрально взмахнул он руками. – Я уже давно болен, и все от меня заразились. Поэтому-то вы ничего и не замечаете. – Андрюха наклонился над испуганно сжавшейся Аней. – Потому что мертвые не потеют! – рявкнул он ей в лицо. – Дверь открой, мне к Сидорову надо. Какая у него квартира-то?

– Шестнадцатая, – пролепетала сбитая с толку Смолова и заспешила к подъезду, чтобы поскорее впустить Васильева в дом и отвязаться от него.

Васильев уже почти вошел, когда неожиданно передумал и шагнул обратно.

– Смолова! – крикнул он, заставляя Аню вздрогнуть. – А ты чего меня боишься? Я, вроде, не кусаюсь?

– Да я не боюсь, – жалобно пролепетала одноклассница, пятясь прочь. – Так.

– Так – это как? – выдавливал из нее по слову Андрюха.

– Ну, ты такой… – было видно, что еще чуть-чуть и Смолова бросится бежать.

– Какой? – несся вперед курьерским поездом Андрюха.

– Ну, непонятный, – сдалась под васильевским пристальным взглядом Аня. – Никогда не угадаешь, что ты сделаешь.

– А что я могу сделать? – Андрюха шел следом за ней.

Он заметил, как взгляд Смоловой сместился с его лица куда-то мимо, услышал ее ответ:

– Да что угодно.

И только потом понял, какую ошибку совершил.

Стукнула, закрываясь, дверь подъезда.

Он быстро повернулся, запоздало дернул за ручку, но замок уже сработал. Он бросился обратно, но перепуганная Смолова не стала его ждать, а куда-то учесала, унося с собой свой маленький глупенький страх.

В сердцах Андрюха шарахнул по закрытой двери, и она, словно сжалившись над ним, покорно запищала, отключая код. Васильев прошмыгнул мимо не успевшей даже ахнуть бабульки и устремился к шестнадцатой квартире, с удивлением обнаруживая, что находится она не на втором, а на третьем этаже.

Сидоров, как всегда, был хмур, взгляд имел остановившийся, словно его оторвали от очень важного дела. Оторвать – оторвали, а мысленно он все равно оставался там, в своих проблемах.

– Слушай, Сидорыч, а что это за байда-то пошла? – Васильев сразу как-то подсобрался и своей серьезностью стал похож на Генку.

– Ты чего, выздоровел? – спросил Сидоров, но при этом посмотрел так, как будто ждет не дождется, когда гость уйдет.

– С чего я болел-то? – стал заводиться Васильев.

– Так ведь математик говорил, что ты, типа, от расстройства решил в школу не ходить. – Глаза Сидорова прояснились, и он внимательней посмотрел на Андрюху.

– Какого расстройства? – напрягся Васильев, чувствуя, как у него за спиной покатился первый камешек очередного грандиозного обвала.

– Ну, типа, ты обиделся, что психология показала, какой ты не лидер… – договаривать Генка не стал, отвел глаза.

– И давно он это говорит? – Голос у Андрюхи неожиданно сел.

– Да все эти дни и талдычит, – равнодушно пожал плечами Сидоров.

Забыв, зачем приходил, Васильев крутанулся на каблуках и побежал вниз.

От ярости, от желания что-нибудь сломать горело лицо. Кровь с громким стуком билась в висках, просясь наружу. Ну, попадись ему кто-нибудь. Раздробит в труху!

Но никто из знакомых ему не попался. Поэтому вся ярость обрушилась на запорошенную снегом лавочку. Она стерпела все удары и только грустно посмотрела в спину уходящему мальчику.

Утром в школу Васильев пришел раньше восьми часов. По случаю морозов двери были открыты задолго до звонка, чтобы ранние ученики не мерзли на улице.

Андрюха прошел по еще гулким пустым коридорам и остановился около двери кабинета психологии. Долгую минуту он размышлял, что бы такое сделать, а потом, ведомый каким-то импульсом, отпер дверь и проскользнул внутрь.

Кабинет уже не выглядел таким голым и заброшенным. На столе появились бумажки и тетрадки, на подоконнике буйно цвела вечная герань, в углу поселились летние кроссовки. Создавалось впечатление, что психологиня обосновывается здесь всерьез и надолго. Что же, самое время было ей подпортить праздник.

Васильев выдвинул уже знакомый ящик стола. На его удивление, измучивший его тест все еще лежал на своем месте. Кажется, он никого, кроме Андрюхи, и не волновал. Ну что же, тогда он возьмет его себе и у каждого ученика 9-го «Б» класса спросит, почему он не написал его имя.

– Ага, появился, – дернул бровью математик, и его лицо осветилось злым довольством. Это был первый человек, заговоривший с Васильевым. Одноклассники сразу затихали, как только встречались взглядами с Андрюхой, спешили к своим местам и делали вид, что не заметили его.

Рязанкина появилась под руку с Гребешковым. Андрюха проводил их тяжелым взглядом. Сейчас ему было немножко не до них. Он чувствовал, что в их поведении есть что-то странное, еле уловимое, но есть. И если бы сейчас он был немного повнимательней, то, возможно, и догадался бы…

Заметив его, Ксюша мгновенно покраснела. За те несколько дней, что Васильева не было, она успела про него не то что забыть, но отдохнуть уж точно. Никто в классе не устраивал скандалов, не ломал комедии, не шумел и не травил похабных анекдотов, она расслабилась без внезапных подначек и провокаций.

И все же она без него грустила. С Гребешковым было не то чтобы скучно. Андрюха был взбалмошным, от Юрки веяло капитальностью. Он всегда знал, что делает, никогда не спешил, но неизменно добивался своего. В отличие от Васильева, который долго ходил вокруг Рязанкиной, Гребешков на второй же день привел ее к себе домой, закрыл дверь своей комнаты и бесцеремонно поцеловал Ксюшу, тем самым закрепляя свое полное и безраздельное право на нее. Он был немногословен, а из развлечений признавал только кино и клубы. Прогулки по улице он считал плебейской забавой. О любви он не говорил, считая это само собой разумеющимся, раз люди встречаются. Рязанкина еще пыталась сохранить свою царственную милость в адрес Юрки, но он настолько чувствовал себя хозяином положения, что мог просто не замечать находившуюся подле него одноклассницу. Если рядом с Андрюхой она была полноправным человеком и даже порой ловко манипулировала им, то с Гребешковым такие фокусы не проходили. Он делал только то, что хотелось ему, и услышать чужое мнение был просто не в состоянии.

Но Ксюше приходилось терпеть. Неповоротливый Васильев вел себя так, словно ничего не произошло, не искал с ней встречи, не просил прощения. А потом и вовсе пропал, и увлеченная выстраиванием отношений с Гребешковым Рязанкина подзабыла главную цель всей этой интриги – месть. Месть кровавая и безжалостная. Хотя сил мстить у нее уже не было. Хотелось поскорее вернуть все обратно, чтобы стало так, как было раньше.

– Надеюсь, у тебя была уважительная причина для прогула? – Червяков неторопливо раскладывал на столе тетрадки с самостоятельными работами.

– Смотря для кого, – хмыкнул Васильев, удобней устраиваясь на стуле. Разговор должен был быть долгим.

– И какая же у тебя? – Червяков на мгновение поднял глаза. – Воспаление хитрости?

– Приступ аллергии.

Математик выпрямился.

– Васильев, почему ты не хочешь поговорить с психологом?

– Почему не хочу? – сделал наивное лицо Андрюха. – Мечтаю. Только она меня к себе домой не зовет.

По классу прошелестели легкие смешки. Червяков выдержал долгую паузу, в течение которой он недовольно постукивал пальцами по столешнице.

– Я бы на твоем месте не стал смеяться, – наконец произнес он. – В том, как к тебе относятся ребята, виноват ты сам.

– А как они ко мне относятся? – привстал со своего места Васильев. – Эй, народ, как вы ко мне относитесь?

– Нормально относимся, – заторопился с ответом Ротов.

– Нормально, – как эхо подтвердил Когтев.

– Васильев, мы за тебя! – поднял вверх кулак Голодько.

– Вот видите? – развел руками Андрюха.

– А социометрия показала, что ты изолируемый, – с видимым удовольствием произнес математик. – Ты здесь никому не нужен. Твои выступления – работа шута в балагане. И ничего более. Так что сиди и молчи.

– Правда, достал уже всех, – недовольно зашипела Олеся Маканина. – Без тебя так хорошо было!

– Ой ли? – с усмешкой протянул Васильев и уставился на учителя.

Червяков постоял, опершись руками о стол, потом бросил ручку в журнал и раздраженно прошел перед доской.

– Я тебя не понимаю! – развел он руками. – Неужели ты ничего не видишь вокруг себя? Тебя никто не выбрал! Тебе никто не доверяет! Ты можешь шутить и травить анекдоты, сколько влезет. Все пойдут дальше своей дорогой, а ты так и останешься со своими глупыми шуточками и розыгрышами. Неужели тебе все равно?

– Чего мне беспокоиться? – Андрюха еле сдерживался. Ему хотелось наговорить учителю гадостей, а еще лучше врезать по его довольной холеной физиономии, чтобы сбить с лица эту ухмылку, вышибить из него уверенность, его подлую обманную уверенность. Но Васильев силой заставлял себя сидеть и улыбаться. Стоило подождать, немного подождать. – Вы там чего-то себе решили, а я вам верить должен!

Ахнула Смолова. В классе стало тихо. И в этой тишине с удвоенной силой загудели лампы дневного освещения.

– Так. – Математик вернулся к столу. – Мне ты не веришь? Правильно. Кто я для тебя? Ты вот у своих друзей спроси, кто из них вообще вспомнил про тебя. – Он повернулся к притихшему классу. – Ну? Что присмирели? Поднимите, поднимите руку, у кого фамилии Васильева не было в списке. Что ты на меня смотришь? Ты оглянись!

Васильев продолжал сверлить взглядом учителя. Он боялся увидеть страшное – поднятые руки, которые, как секиры палача, взметнулись бы над его головой.

– Так, а что вы сидите и на меня смотрите? – выпрямился Юрий Леонидович. – Чего испугались? Никто вас за это не тронет!

Заскрипели парты и стулья. Над головами, как знаки вопроса, стали подниматься руки с вяло повисшими кистями.

Одна, две, три. В основном девчонки. С усмешкой глядя на Андрюху, потянула руку Рязанкина. Сидящий рядом Гребешков присоединился.

– Так! – Чтобы прийти в себя, Червяков несколько раз глубоко вздохнул. – Вы что же, боитесь собственного мнения? Вы сами писали ответы. Никто вас не заставлял. Когтев! Цымлин! Ротов! Голодько! Что головы опускаете? Или вы забыли тех, кого назвали друзьями?

– А чего сразу Когтев? – прогудел с последней парты Стас. – Чуть что, сразу Когтев.

– Мне вам ваши же ответы напомнить? – заметался между рядами Юрий Леонидович. – Я не поленюсь, схожу в кабинет психологии, принесу листочки, и вам же стыдно будет.

– А вы принесите! – нервно хихикнул Андрюха, стукнув кулаком по лежащему на столе рюкзаку. – Знаем мы ваши результаты! «Ты беременна, но это временно!»

– Помолчи! – не выдержала Ксюша, мучительно краснея за Андрея, но Васильев в ответ громко захохотал.

– Ладно! – Математик яростно раздувал ноздри. Казалось, еще чуть-чуть, и он взлетит. – Только как после всего этого вы будете в глаза друг другу смотреть? Какой позор! Лжете и не стесняетесь собственного вранья!

Он ураганом понесся к выходу. Хлопнула дверь.

– Ну, чего, братва? – развернулся к классу Васильев. – Чего притихли?

– А чего будет-то? – буркнул Когтев, зачем-то убирая тетрадку в чемодан.

– The Show Must Go On[2]2
  Шоу должно продолжаться (англ.)


[Закрыть] – широко улыбнулся Андрюха. – Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет. А, Маканина?

– Придурок, – выдохнула Олеся, отворачиваясь.

Юрий Леонидович вошел в класс неожиданно тихо, осторожно прикрыл за собой дверь, секунду постоял на пороге, словно боясь сделать лишнее движение.

– Ладно, – он, наконец, отлип от дверного косяка. – Тестов нет. Но я напомню вам их результаты. Васильева не выбрал никто. Следом идут Когтев и Голодько. У девочек все по замкнутой системе, то есть они выбирали друг друга. В целом обстановка в классе нормальная, если бы не Васильев, который своим шутовским поведением все портит! Что молчите? Разве я не прав? – повернулся к классу учитель. – Или он вас до того запугал, что вы собственного голоса боитесь?

– Пока они боятся только вашего голоса! – хмыкнул Андрюха.

– Что? – Математик метнулся к васильевской парте. – Думаешь, тебя и дальше будут здесь терпеть? Твои выходки? Твое хамство? А вы-то, вы чего притихли? – побежал он по классу. – Чего присмирели? Или вы настолько трусливы, что и слова сказать не можете? Ну, я вас последний раз спрашиваю? Кто не написал Васильева в своем листке? Или мне позвать Ольгу Владимировну и попросить ее второй раз устроить вам проверку?

– А давайте мы на учителей такой же тест проведем! – выкрикнул Андрюха. – Чего вы все на нас эксперименты ставите? Мы вам не кролики!

– Васильев, выйди из класса! С тобой у меня будет другой разговор! И не здесь, а в кабинете директора.

– А чего сразу к директору? – поднялся Андрюха. – Никто ничего не сделал, а вы сразу директором прикрываетесь! Полкласса руки не подняли, а вы шумите, будто во всем я виноват.

– Они не подняли, потому что тебя боятся! Ну что? Боитесь? А он же никто! В математике даже такого числа нет. Это не ноль, это пустота! И вы такие же пустые и никчемные люди, если даже за свои слова ответить не можете. Трусы! Как вы жить дальше будете?

– Западло это, Юрий Леонидович, – подал голос Волков. – Обещали, что ничего за тест не будет.

– Так ничего и не было бы, если бы вы себя нормально повели! А вы врете, постоянно врете! Мне с вами работать не хочется. – Математик подошел к столу и стал демонстративно собираться.

– Да ладно, сидите. – Андрюха потащил со стола свой рюкзак, из которого еще не успел ничего достать. – Мы сами уйдем. – Он двинулся к двери. Уже взявшись за ручку, посмотрел на обалдевший от такой наглости класс. – А чего вы застыли? Вас будут в дерьмо опускать, а вы сидите и слушаете? Ну-ну…

Он шагнул в коридор. За спиной послышались хлопки и шарканье ног, значит, кто-то шел следом. Васильев довольно улыбнулся.

Он уже поворачивал к лестнице, когда в коридоре раздались истошные вопли математика:

– Вернитесь! Немедленно вернитесь!