Текст книги "Имаго: тьма придет на рассвете (СИ)"

Автор книги: Элен Фир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Фир Элен
Имаго: тьма придет на рассвете

ПРОЛОГ

В век, когда вампиров покрыли белилами и блёстками, в них не осталось ничего, что когда-то внушало суеверный ужас при одном лишь упоминании. Вампиры отныне – бренд, клише и затертая до дыр система из собранных воедино стереотипов.

Но что, если они -такие же люди, как мы, просто смертельно больные? Что, если все живое в них выжгло осознание надвигающейся смерти, отчаяние и одиночество, а судьбы их такие же сложные, как и наши?..

Только для нас с восходом солнца тают последние упоминания о ночи. Для имаго тьма приходит именно на рассвете.

ГЛАВА 1. МОЛЧАЛИВЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

В детстве я ужасно боялась старого шкафа в своей комнате. Ну какой ребёнок не боится их? Эти скрипучие двери, вечно приоткрытые, эта липкая мгла внутри... Обходя кровать перед тем, как лечь спать, я всегда замирала в необъяснимом ужасе перед полированной громадой. Казалось, что тени внутри материализовались и тянут свои уродливые руки, чтобы утащить меня и съесть. Тогда я бегом неслась в постель и, накрываясь одеялом с головой, пыталась уснуть, содрогаясь от чудовищных видений.

Став взрослой, я сама превратилась в такой шкаф: вся сияющая и холёная, но с неизменно приоткрытыми створками в самую глубь, в кромешную темень. И теперь я боюсь, как бы оттуда не показалась уродливая морда чего-то похуже, чем детские страшилки...

Сон, полный чудовищ и скользящих теней, растворился, но я не спешила открывать глаза, охваченная непонятным страхом

Сон, полный чудовищ и скользящих теней, растворился, но я не спешила открывать глаза, охваченная непонятным страхом. Что, если я – это уже не я, а кто-то другой? От дурного предчувствия по спине побежали мурашки.

Нет, все-таки надо вставать. Идиотские мысли с утра – не самое лучшее начало дня.

Я перекатилась на спину и внезапно заметила рядом с собой мускулистую грудь мужчины. Кажется, ему не понравился мой утренний вопль ужаса, который, к сожалению, стал слишком частым явлением. Зелёный глаз, приоткрывшись, с насмешкой взглянул на меня.

– Ты кто?

– Сбрендила? – мужчина поднял огромную, накачанную руку и потрепал меня по волосам. – Я же с тобой в кафе работаю.

– Я не помню, – я села на кровати, отчаянно массируя виски костяшками пальцев, словно пытаясь раздавить себе голову. Постельный гость совсем не смутился: более того, он сел сзади, мягко размял мне плечи и начал прокладывать влажную дорожку из поцелуев от шеи до лопаток.

– Чарли, – вспомнила я, – ты Чарли, да?

– Хорошая попытка, – ухмыльнулся мужчина. – Только я Натан.

Точно, Натан Гейбл. Бариста. Чёрная футболка, бицепсы, взъерошенные темно-русые волосы. Сбрызнутое дорогим одеколоном, тщательно выбритое лицо. От него пахнет кофе, сливками и мужским гелем для душа, а ещё он позирует для рекламы нижнего белья в Сиэтле. Вот только что он...

– ...Делаешь в моей постели?

– Что?

– Что ты делаешь в моей постели?

Я развернулась и столкнулась лицом к лицу с этим глянцевым мужчиной, королём трусов от Кельвина Кляйна.

– Мы, типа, выпили вчера в нашей кафешке... И ты предложила пойти к тебе.

Заметив мое смятение, он засмеялся и поцеловал меня во встрёпанную макушку, дополнительно взъерошив её пятерней:

– Мы увидимся сегодня на работе? Работаем с двух до двенадцати.

– Нет, – я подняла с пола свои трусики и сморщила лоб, – скажи, что я заболела, сломала ногу, умерла. А теперь давай, иди отсюда. Дверь до щелчка.

Натан помахал мне кончиками пальцев и вышел из комнаты. Я дождалась заветного щелчка и рухнула на кровать спиной. О, Господь милосердный. Прости меня за блуд. И чревоугодие. И лень. И, в общем, за все прости, пожалуйста. А, ладно. Сатане понравиться легче.

Я побрела голышом в ванну, встала перед зеркалом в полный рост, держа трусы в левой руке. Чёрные и обычно блестящие волосы потускнели от ночных метаний по постели и теперь лежали дикой копной, словно я только что слезла с зебры. Жаль, что я опять ничего не почувствовала.

Я никогда ничего не чувствую.

Пожав самой себе плечами, я открыла крышку бака с грязным бельём, бросила туда белье и надела трусы, которые моя подруга Женевьева называла «Панталоны-Бегите-Мужики» – широкие боксеры сливового цвета. Сегодня я планировала провести весь день на диване у телевизора, и пусть хоть потолок на меня рухнет.

Не почистив зубы, я направилась к холодильнику, вытащила из морозилки банку «Бен-энд-Джерриз», потом бухнулась на диван и схватила пульт. «Друзья», «Топ-модель по-американски», «Тачка на прокачку». О, какое-то шоу про шестнадцатилетних девиц с богатыми папиками. Им не надо волноваться о том, что скоро вносить квартплату, что на работе полный разнос, а ещё на носу двадцать восьмой день рождения. Я замерла, так и не донеся ложку с мороженым до рта и глядя на высушенную блондинку-подростка, истерично вопящую о том, что лимузин ей послали не розовый, а жёлтый.

– Мой отец просто сволочь! – визжала она, повиснув на руках у своих подружек в пёстрых платьях и брючках. – Он ненавидит меня! День рождения испорчен...

– Радуйся, что не я твоя мать, – пробормотала я, старательно выуживая из пломбира кусочки печенья, – я бы тебя вообще задавила подушкой, пока ты спала.

Стационарный телефон заверещал, призывая ответить на звонок, и кто была я, чтобы сопротивляться ему? На самом деле, сложно противостоять звуку, похожему на высокий старушечий вопль.

– Алло?

Я убавила звук на телевизоре, и истощенная девушка на экране продолжила свои пляски на месте уже молча. Теперь шоу было похоже на изгнание дьявола -не хватало только седого Преподобного, брызгающего на неё дешёвыми духами. Это бы сработало эффективней святой воды.

– Привет, Оливия.

Я сразу узнала его голос. Только он всегда звал меня по полному имени.

– Привет, Джейкоб.

– Чем ты занимаешься? Как дела?

– Дела? – я раздраженно показала язык надувшейся блондинке в экране. Получай, сука, свой розовый лимузин. – Отлично дела. Сижу в одних трусах перед телевизором, ем мороженое и смотрю какой-то бред по Эм-Ти-Ви.

– Ничего не меняется.

Такой чопорный. Даже говорить всегда старается с английским акцентом. Я закатила глаза, сдерживая вполне естественное раздражение.

– Так... Зачем ты позвонил?

– Мы обещали сегодня встретиться в парке, ты помнишь?

– Конечно, помню! – слащаво пропела я, а сама отклонилась в сторону от трубки, бесшумно выругавшись. – Во сколько?

– В четыре, как и договаривались, – кажется, голос Джейкоба стал недовольным. – Холли все время говорит об этой встрече.

– Холли ждёт встречи? – я почувствовала, как узел в груди расслабляется, а сердце наливается нежностью. – После того, что я...

Чувство вины жестоко наступило на меня, раздавив под своей грязной пятой. Я испортила восьмой день рождения племянницы, придя на детскую вечеринку под градусом, с «травкой» и каким-то хиппующим парнем. После этого ни Джейкоб, ни Холли (чувствую, без влияния её мамаши тут не обошлось) не звонили, а я делала вид, что так и надо. Но племяшка – единственный свет в оконце для меня, поэтому я впервые в жизни собиралась извиниться. Сегодня. Именно тогда, когда хотела весь день есть сладкое и смотреть телевизор.

– Она любит тебя, – произнёс Джейк, – правда, не знаю, за что. Увидимся, Оливия.

– До встречи, Джейкоб.

Я отставила на кофейный столик ведёрко с мороженым, встала и прижалась голой грудью к большому окну от пола до потолка. Не пентхаус, конечно, но квартирка неплоха – восьмой этаж, бизнес-центр Пайнберри, удаленный от уютных и одинаковых домишек пригорода. Он похож на Большое Яблоко, вот только не такой высоченный и тощий; самый высокий небоскрёб здесь – Даймонд-Касл, состоящий из тридцати двух этажей. Окна смотрели в самое сердце оживлённого Центра, и любимым моим занятием было придвинуть кресло-мешок к окну и любоваться целым созвездием огней.

Я отлепилась от холодного стекла и прошлепала к шкафу, недовольно и озадаченно хмурясь. На встречу с братом нужно что-то максимально закрытое, женственное, элегантное. Желательно без пятен. Я выудила плечики с черным кашемировым джемпером, придирчиво осмотрела вещицу. Катышки.

К трём часам я, наконец-то, была готова – облачённая в вязаный свитер сливового цвета и узкие брюки, я вонзала сотню шпилек в тугой узел из волос на голове, при этом напоминая себе одного из тех фокусников, что всаживают сабли в ящики с сияющими от самодовольства хорошенькими помощницами.

Пара пшиков духов – и я неуверенно осмотрела себя в трюмо. Боже, куда подевалась Лив, безбашенная Лив, умеющая повеселиться? В отражении жалко сгорбилась девица, облачённая в неудобные для неё вещи, с причёской, которая ей совершенно не шла...но так надо. Это особенный ритуал, когда бабочка должна сложить свои потёртые крылья и снова стать куколкой, ритуал, без которого мой брат и дальше сможет свистеть в уши своей семье о том, какая распутная у него сестра.

Я вышла из квартиры, заперла её и пару раз подергала за ручку. Заходя в лифт, я нервно заправила выбившийся волосок за ухо (уже почти неряха по меркам Джейкоба!) и взглянула на парочку, стоявшую в тесном помещении. Я не знала их имён и фамилий, да и ладно – мы только вежливо-неловко улыбнулись друг другу. Мужчина казался уставшим и совершенно невыспавшимся, но на меня смотрел с живым интересом. А вот его жена... Я сразу заметила свет, исходящий от неё; буквально все в этой девушке испускало сияние – и пепельного цвета волосы, заплетенные в косу, и лучистые, добрые глаза, и нежные руки с ногтями под ноль. И только потом я поняла, в чем дело – под тонким витым пояском под грудью топорщился аккуратный животик. Это зрелище больно кольнуло сердце, и я почти забыла как дышать. Там внутри маленький человек. Копия этих мужчины и женщины, плод их любви. Такой же была Холли, да и я когда-то. Внезапно я ощутила, как меня захлестывают чёрные волны депрессии.

Лифт звякнул, вспыхнула единица над дверью. Я пропустила женщину вперёд, и та, нежно улыбнувшись, склонила голову в качестве благодарности. Глядя, как муж аккуратно ведёт её под руку, я почувствовала горечь во рту. У меня такого никогда не будет.

В парке было тихо и спокойно, как всегда

...В парке было тихо и спокойно, как всегда. Вокруг гуляли пожилые пары: они задумчиво вздыхали на лавочках, припоминая лучшие годы, укоризненно качали головами, завидев расшумевшуюся молодежь. Золоченые листья деревьев мягко трогали блестящую, как ртуть, поверхность крохотного прудика с утками. Я сразу увидела их – буйную шевелюру Джейка над идеально выбритой шеей и светлый высокий хвостик племяшки. Девочка обернулась, будто почувствовав моё присутствие, и просияла.

– Лив! – закричала она и, соскочив с лавки, понеслась ко мне. Я широко улыбнулась и присела, распахнув объятия. Холли крепко стиснула меня в своих худеньких ручках, счастливо щуря глаза.

– Эй, куколка-Холли! – я ласково поцеловала её в макушку. – Как твои дела?

– Мама не хотела, чтобы мы виделись с тобой, – сообщила Холли, – Она сказала, что это плохо влияет на меня.

Я усмехнулась: вот змея. Ну конечно, а её четверговые посиделки с подружками под бутылочку мартини и обсуждения излюбленных актёров во всех их неприличной прелести – это совсем другое дело.

– Оливия, – Джейк чопорно кивнул.

Я усмехнулась в ответ, скрупулёзно оглядывая его. Такие же, как у меня, глаза, светящиеся медовым золотом, чёрная пышная шевелюра, живописно встрепанная налаченными руками. Надо же, бороду решил отрастить. Но я не могла не признать, что она ему очень шла.

– Привет, Джейк, – небрежно отозвалась я.

– Причёска класс.

Я рассеянно провела ладонью по прилизанной голове. Да уж, хоть сейчас на обложку журнала. Холли лукаво улыбнулась: она знала, что я всегда ходила «ведьмой» с летящими волосами, в которых можно было найти веточки, листочки, дорожную пыль, смысл жизни. Я подхватила ее на руки и состроила вредную рожицу.

– Я скучала, Лив, – серьёзно сказала Холли, – почему ты стала так редко появляться?

– У меня были некоторые дела, детка, – тихо ответила я, поставив её на траву. – Иди, поиграй с утками. Нам с твоим папой надо поговорить.

Я выразительно посмотрела на Джейка, и тот, нахмурившись, кивнул дочери:

– Иди, милая. А потом мы все вместе заскочим в пиццерию.

– Правда?

– Правда.

Холли недовольно надула губки, но послушно пошла к пруду, а я аккуратно провела рукой по скамейке – нет ли краски – и максимально элегантно села на неё. Джейк сверлил меня испытующим взглядом:

– Что на этот раз, Оливия?

– Меня поперли из «Аттрактив», – пожала плечами я, – видимо, ты был прав. Я паршивый бухгалтер.

– Ну, конечно. И где ты теперь пасёшься?

– Кафешка возле Мемориал-Сквер. Там неплохой контингент, обстановка...

– Не тараканник возле вокзала?

Я очень убедительно возмутилась– ему необязательно знать, что изначально были попытки устроиться сначала в «Сабвэй» возле Северного вокзала, но Женевьева предложила мне идти в «Бино».

– Сколько имеешь?

– Что?– не поняла я.

– Зарплата! – Джейк потёр указательным и средним пальцами о большой. – Сколько?

– Долларов двести. Плюс чаевые, – пожала я плечами.

Он неуверенно покивал головой:

– Хватит, я думаю. Квартиру вернёшь, если совсем станет тяжко.

– Я ни за что не верну квартиру, – прошипела я, глядя, как Холли бросает уточкам солёные крекеры. Интересно, утки едят соль? – Что я буду делать без нее?

Джейкоб промолчал. Я вздохнула и опустила взгляд на сцепленные пальцы.

– Есть ещё... Кое-что.

– Выкладывай, – Джейк напрягся, но постарался это скрыть.

– Недавно я была в больнице. Делала кое-какие анализы... Врачи сказали, что я никогда не смогу иметь детей. Это... почти стопроцентная информация.

Повисло тяжелое молчание, нарушаемое только радостными воплями школьников, носящихся по посыпанной песком дорожке. Я не поднимала глаз, глядя на ногти, покрытые облупившимся черным лаком. Да уж, леди из меня...

Спустя несколько тысяч лет Джейкоб очнулся от оцепенения, зябко повёл плечами и прочистил горло. Вокруг его глаз скопилась стайка морщинок, сопровождающая кривую улыбку.

– То есть, дядей я не стану? – с напускным спокойствием произнёс он.

Я виновато покачала головой. В глазах назревали слезы, поэтому я вздернула подбородок и часто заморгала, стараясь остановить надвигающийся потоп. Одинокая капелька влаги все же просочилась сквозь барьер из накрашенных ресниц и скользнула по щеке.

И тут Джейк сделал то, чего не делал ни разу за двадцать три года – он меня обнял. Неуклюже, за плечи, – но это точно было объятие.

– Эй, – неловко произнёс он, – ты сильная женщина. Я никогда не видел, чтобы ты плакала – ты всех и всегда вела за собой. Я-то знаю, что нельзя быть машиной, не знающей эмоций и боли, но теперь тебе просто необходимо поплакать. Приди домой вечером, уткнись в подушку – и кричи, кричи, плачь. Сломай что-нибудь, чтобы завтра назвать себя идиоткой, только сама не ломайся. Душа человека без слез становится пустыней.

Я уткнулась в твёрдое плечо Джейкоба и моргнула. Одинокая слезинка вновь брызнула с ресниц – и упала на серую ткань пиджака. Вот черт, пятно останется...

– Спасибо тебе, Джейк, – прошептала я. – Все эти годы... Я думала, что ты ненавидишь меня.

– Брат с сестрой не могут открыто любить друг друга, – заметил он, – это противоестественно.

– Па! Лив! – Холли махала нам с песчаной насыпи у прудика.

Утки издавали утробные звуки, блестя черными бусинками глаз, и желтыми клювами щипали её за ладонь, а она покатывалась со смеху.

– Тяжело быть твоим родственником, – глухо сказал Джейк, улыбаясь дочери, – с Шерил проблемы. Бесится, что я вожу Холли к тебе. Она боится, что девочка собьётся с пути.

-Думает, что я поставлю её у себя в спальне, а потом прямо перед ней займусь сексом с толпой громил? – мрачно спросила я.

– Типа того, – уклончиво отозвался Джейк. – Ты распутная, вульгарная и бесшабашная, абсолютно безответственная и безголовая, но ты – лучшая тётя, какая могла бы быть у Холли.

Я посмотрела на Холли, чей высокий хвост прыгал из стороны в сторону. Утки били крыльями по воде, а волны казались зелёными от нависших над ними крон деревьев. Сентябрь только начался, дорогие люди рядом. Ну и что, что я не состоялась как женщина? Я могу любить Холли. И Джейкоба. И даже эту суку, Шерил. Я не могу ненавидеть кого-нибудь на самом деле – сердце моё открыто каждому, кто согласен дотронуться до него.

И внезапно я почувствовала себя счастливой. Впервые за много лет.

– А меня на балет записали! – поделилась радостью Холли, запихивая в себя пятый (если не шестой) ломтик пиццы

– А меня на балет записали! – поделилась радостью Холли, запихивая в себя пятый (если не шестой) ломтик пиццы.

– Милая, подавишься, – я рассеянно пододвинула к девочке высокий стакан с колой, улыбаясь про себя.

– А потом... – Холли сделала огромный глоток, перевела дух и с новой силой затараторила: – Папа сказал, что он подарит мне собаку! Настоящую! Представляешь, Лив? Я хочу лабрадора, хотя, конечно, овчарки мне нравятся больше...

– Она давно так не выговаривалась, -не без ревности заметил Джейк, доверительно склонившись ко мне.

Холли взахлёб рассказывала свои тайны и радости, потом пополняла запас энергии, заправляясь пиццей и колой, и снова стремилась выговорить все, что накопилось. Ее звонкий голос птичьей трелью разносился далеко в теплом загустевшем воздухе, и посетители кафе оглядывались на наш столик с улыбкой или задумчивым, но светлым взглядом.

Я дотронулась до линии волос на шее – корни горели адским пламенем, не привыкшие к такой нагрузке. «Дома обязательно распущу»,– пообещала я самой себе. И сделаю массаж. Медленное скольжение пальцев по черным волосам...

Вдруг я почувствовала себя странно.

У меня не заныл живот, не разболелась голова, не зазвучали голоса в ушах. Я просто ощутила, что за мной наблюдают – причём с совсем недобрыми намерениями. Встревоженная внезапной паранойей, я заозиралась вокруг. Никто не таращился на меня, не произносил странные заклинания, не показывал пальцем. И все же...

– Лив?..

Я нервно дернулась и повернулась к Холли. Вид у неё был слегка обиженный:

– Ты не слушаешь!

– Я слушаю, солнышко, – мягко возразила я, тайком бегая взглядом по оживлённой пиццерии.

Ощущение не исчезало: мало того, оно сверлило мне мозг, словно червь, подпитывало страх, который был мне совсем не свойственен – ведь я частенько возвращалась домой уже затемно, а то и на рассвете.

– Может, тебе надо домой? – спросил Джейк. – Счёт я оплачу.

– Да я почти ничего не съела, – усмехнулась я, показав на свою плоскую тарелку.

На салфетке одиноко истекал помидоровым соком ломтик пиццы, едва надкушенный с острия.

– Дай мне побыть джентльменом, – Джейк поднял руку в знак того, что разговор закрыт. – Просто иди.

– Спасибо, – я потянулась через стол к Холли и от души чмокнула её в лоб. – Прости меня, малышка. Мне что-то нездоровится.

Холли вяло кивнула, и мне стало её жаль. Я единственная слушала эти бесконечные пересказы снов, желаний, страхов, грёз. Родителям было не до ребёнка – а, значит, она вновь замкнётся в себе, и колодец бесед не иссякнет.

Я помахала обоим на прощание и вышла из пиццерии. Странное дело – ощущение почти сразу пропало, словно кто-то повернул рычаг. Я встала как вкопанная, мешая семьям и толпам подростков заходить и выходить из помещения.

До дома я добралась в полном смятении чувств. Подъезд, потом квартира и наконец я почувствовала себя в безопасности. Первым делом шпильки покинули пучок на голове, вернувшись в круглую баночку, и чёрная волна волос рухнула на плечи, благодарно заныли корни. Отчаянно ругаясь, я стянула с себя свитер, спрятала подальше в шкаф. Выскользнула из брюк – и отправила их вслед за свитером. Освобожденное от оков тело облегченно вздохнуло, но я, отчего-то ещё чувствуя неприятный осадок от невидимого наблюдателя в пиццерии, решила не искушать судьбу и не бродить голой по квартире. Вместо этого я укуталась в толстый, махровый халат длиной до середины бедра, впрыгнула в белые угги и бухнулась на диван. Уют и тепло окутали меня, обняли и пообещали: мы тебя защитим, Лив. Ничего не бойся.

За окном небо уже темнело, а над горизонтом догорала грязно-сиреневая полоса заката. То тут, то там в черноте вспыхивали окна: люди возвращались домой, варили ужин, занимались любовью, целовали детей. Вон там свет истерично пульсирует, сменяясь с красного на голубой – вероятно, там отрывается молодёжь. А там свет мягкий, приглушённый – будто кто-то просто сидит и так же смотрит на городские звезды. Смотрит на меня. Эта мысль мне не понравилась, и я щелкнула пультом.

Бред. Бред. Бред. Одно старьё и тупые шоу: люди пожирают каких-то червей, чтобы получить деньги, а потом, заблеванные и бледные, торжествующе тычут купюрой в камеру. Двадцать первый век? Увольте.

Я остановилась на каком-то черно-белом фильме, заинтересованная знакомыми лицами. «Завтрак у Тиффани», конечно. Снимали же раньше фильмы! Я с удовольствием отдалась чарам хорошенького личика Одри Хепбёрн и приготовилась к просмотру. Девушка напевала «Лунную Реку», и я невольно восхитилась её нежному голосу. Моим-то впору кричать из туалета «занято!», никак не петь...

– Оливия.

Тихий шёпот, похожий на порыв ветра, заставил меня встрепенуться. Я встала, выключила телевизор. Воцарилась неприятная тишина, такая глубокая, что было слышно, как в ушах шумит кровь. Осторожно, стараясь не издавать звуков, я взяла с полки декоративного слона из змеевика – подарок Женевьевы. Думаю, она не обидится, если чудесная статуэтка немного испачкается.

Совсем чуть-чуть.

– Оливия, – выдохнул кто-то.

Тихий смешок пронёсся по комнате, обрушился на меня ведром ледяной воды. Стиснув зубы, я двинулась к спальне, сжимая статуэтку в руке. Дверь прикрыта, хотя я всегда открываю её настежь – привычка с детства. Прижавшись к косяку, я воровато заглянула в тёмную комнату, но ничего не увидела.

– Выходи, мразь! – рявкнула я, перехватив статуэтку покрепче: ладони от волнения вспотели, и гладкая поверхность минерала превратилась в кусок мыла.

Ответа не последовало. Только кто-то вздыхал, часто и глубоко, и мне почудилось, что я стала свидетелем чего-то постыдного.

– Как же больно... Больно... – услышала я хриплый, низкий голос, странный, словно надтреснутый. Я сглотнула, но в горле пересохло, и гортань сжалась до размеров игольного ушка.

– Убить её. Надо... Это надо, – твердил голос, то ли утешая, то ли баюкая себя.

Я облизала губы и гневно прошипела:

– Выходи, тварь. Иначе я вызываю копов.

Темнота в комнате вдруг стала осязаемой, плотной, липкой. Что-то поднялось с пола, выпрямилось в полный рост. Вспыхнули два алых злых огонька, и я почувствовала, как моя челюсть отвисла от ужаса.

Тень ринулась на меня, а я, крича, крича, крича, отшатнулась назад. Голову пронзила боль,

попал, он в меня попал!

и в глазах поплыли белые круги. Я открыла их, проморгалась и распахнула во всю ширь. Вот черт. Уснула перед телевизором, а потом упала и ударилась головой о кофейный столик. Вот корова. Застонав, я встала на четвереньки и отползла подальше от опасных острых краев. На стеклянной поверхности столика темнели пятна крови.

– Лив, какая же ты глупая, – прошептала я, плача от боли.

Рана на голове сильно кровоточила и пульсировала, и я, стремясь заглушить неприятные ощущения, прижала к ней пакет с замороженным горохом, вытащенный из морозилки. Хорошо хоть не лицом ударилась – вот бы завтра девчонки посмеялись...

Я подошла к окну, устало посмотрела вниз. Кто-то стоял на тротуаре, задрав голову. Стоял недвижимо, словно статуя.

И у меня вдруг появилось тошнотворное ощущение того, что смотрит этот «кто-то» именно на меня.

ГЛАВА 2. НЕ ГОЛОДНЫЙ КЛИЕНТ

Проснулась я разбитая, измученная жуткими кошмарами, полными теней и детского плача. После пробуждения, все ещё лёжа в постели, я вдруг безумно захотела услышать Холли, но с растущим разочарованием вспомнила, что она в школе. И придёт домой только тогда, когда я уже уйду на работу.

Часы на тумбе показывали половину одиннадцатого-до работы ещё аж три с половиной часа. Я неуверенно дотронулась до головы и ойкнула– на месте удара зиял глубокий порез, и, судя по коричневым пятнам на белой наволочке, ночью он снова кровоточил.

Не теряя ни секунды, я встала с постели, нырнула в угги и халат, туго затянула поясок. После легкого завтрака за просмотром выпуска «Топ-модели по Американски» и оплакивания ушедшей тощей молодости, я принялась за работу: в ажурную пластиковую корзину для белья полетели все трусы, разбросанные по квартире, чулки, футболки, бюстгальтеры, пижамы и все-все-все. Сверху я утрамбовала постельное, потом выгрузила все находки в древнюю машинку. Дисплея на этом чуде не было, как и «иллюминатора» – все просто неряшливо забрасывалось сверху и засыпалось порошком. А потом полтора часа гудения и механической агонии. Красота.

Держа в одной руке бутылку диетической колы, второй я схватила телефон и, расслабленно упав на диван, большим пальцем пролистала контакты до буквы "G". Пошли гудки, после которых раздался тонкий писк и сработал автоответчик:

– Эм-м, привет, вы дозвонились Женевьеве Фиоре, ну, типа, вы не дозвонились, конечно, но вы пытались. Короче, оставьте своё сообщение и бла-бла-бла. А теперь тут должно пискнуть...

Я нетерпеливо покрутила в руке бутылку с колой, стирая конденсат.

Раздраженно сбросив звонок, снова набрала.

– Эм-м, привет, вы дозвонились... Алло?

Голос электронной Женевьевы Фиоре сменился настоящей, и я радостно улыбнулась:

– Ciao, signora! Come stai?

– Bene, grazie. И я синьорина, а не синьора.

– Простите, простите, – я была так рада слышать её, что даже забыла о щемящей головной боли и надвигающейся тяжёлой смене, – как оно?

– Bene, bene, я уже сказала, – засмеялась Джи в ответ. – Все хорошо, спасибо. Ты так давно мне не звонила!

– Были некоторые дела, – я нервно помассировала донышком бутылки мягкий живот, – Но сейчас все отлично. Не хочешь сегодня встретиться в «Давилке»?

– Даже не знаю, – с сомнением сказала Джи, – у меня тут...

– Что?

– МУЖЧИНА! – прошипела Джи в телефон, и обе мы залились смехом.

– Я уж думала, ты лесбиянка, – призналась я. – Хотела взять на себя ответственность за твоё перевоспитание.

– Берешь на себя слишком много, Йеллоувуд.

– Какие мы серьёзные, – я засмеялась, – как скажешь.

Я ударила бутылку горлышком об стол, и крышка отлетела в неизвестном направлении. Ой.

– Ты опять открываешь пиво о кофейный столик? – поинтересовалась Джи.

– Это была кола. Хватит с меня пива, иначе я буду гадкая на вид, как тесто. Какой он, Женевьева?

– Кто?

– Не прикидывайся. Ты знаешь.

– Ну-у, – я знала, что она улыбается, – он очень красивый. И играет в какой-то гаражной группе...

– Ему шестнадцать?! – ужаснулась я.

– Двадцать один.

– Но ведь тебе двадцать семь!

– Ну и что? Он красивый, отличный любовник и интересный человек. И он знает, что мы больше не увидимся. У него есть девушка.

– Какой интересный человек. То есть он тебя использовал?

– Эй. Это была я.

Я усмехнулась, посасывая горлышко бутылки. Джи в своём репертуаре.

– А у тебя как дела?

– Нормально, – соврала я. Но её не обманешь; чуть дрогнул голос – считай, пропала.

– Лив?..

– Все хорошо, правда! – я сделала большой глоток колы и закашлялась. – У меня были проблемы, но я сильная девочка. Я справилась. И я скучаю.

– Я тоже! – расстроенно воскликнула Джи. – Мы с тобой сто лет не отрывались вместе!

Я задумалась, припоминая последний раз. Довольно скучная поездка в поход? Да, она самая. Тогда Джи была увлечена неким бородатым хипстером, приехавшим из Л.А. в Сиэтл. Здоровяк хвастался тем, что из банки собачьих консервов может приготовить отменное блюдо, но на деле не смог даже выпотрошить лосося, став зелёным и удалившись в лес «за дровами». Отрыв что надо...

– И все же я думаю, ты что-то скрываешь, – голос Джи стал строгим и тихим. – Лив, тебя бьет какой-нибудь мужчина? Не бойся, просто скажи мне, мы вместе пойдём в полицию и...

– Издеваешься? Бьет мужчина? – я опустила бутылку, нервно вычерчивая взглядом параболы на потолке. – Просто...

– Ну?..

– Вчера случилось кое-что...

Я подошла к окну и взглянула вниз, на тротуар. Бурлящая толпа, цветистые люди, клены за витыми оградками – и ничего подозрительного.

– Я просто увидела одного человека, который стоял внизу и...

Я осеклась. Фраза «смотрел с земли на меня, живущую на восьмом этаже» звучала более чем глупо. Она звучала безумно.

– Лив?

– Да, я тут, – я снова бросила короткий взгляд вниз и, прижавшись спиной к окну, сползла по нему на пол. – Мне просто показалось, что он смотрел прямо на меня.

– С земли? – уточнила Джи.

– Да-а, – я замялась, – это было так странно. Будто бы он видел именно меня.

На другом конце телефона повисла тишина.

– Женевьева?

– Прости. Просто это звучит очень странно. И ты не позвонила в полицию?

– То есть стоило позвонить и сказать, что у меня под окном, а заодно ещё и под окнами остальных одиннадцати этажей, стоит какой-то человек и смотрит вверх? Как-то глупо, ты не находишь?

Джи недовольно крякнула. Послышался треск, шорох, тихий вздох. Я растянулась на полу и пальцем покатала по ламинату высохшую косточку от апельсина. Кажется, пора пылесосить.

– Солнышко, Боб вышел из душа, – прошептала Джи, – давай я позвоню тебе вечером и уточню насчёт «Давилки», хорошо?

Я кивнула, и как всегда каким-то магическим способом Джи догадалась об этом.

– Вот и хорошо. Пока!

– Пока.

Я убрала подальше телефон и раскинула руки и ноги в сторону в форме звёздочки.

Все это так глупо. Вчера мне показалось, что кто-то следил за мной, но ведь нет никакой гарантии, что это было на самом деле, так? Я просто почувствовала что-то такое... На ум пришла фраза, прочитанная или услышанная мной где-то по телевизору: «Всегда прислушивайтесь к самому себе. Тело никогда вас не обманет». С другой стороны, я постоянно хочу есть, но когда добираюсь до еды, аппетит исчезает. Может, и самый отлаженный механизм время от времени даёт сбой?

Я перевела взгляд на круглые часы на стене и вздохнула: через час выходить на работу. Пора бы собираться. Несмотря на то, что в душ хотелось отчаянно, вставать было ужасно лень. Но не могу же я весь день проваляться вот так, на холодном полу? Кряхтя, как старуха, я-таки поднялась с пола и направилась в ванную, чтобы ополоснуться.

Стоя под горячими струями воды, я вспомнила вчерашний сон. Тот самый, окончившийся падением... На голове саднил порез, скрытый волосами, и я, поморщившись, вновь дотронулась до него. Больно.

В детстве меня долгое время тревожило одно и то же ощущение – такое неприятное подсасывание под ложечкой, какое бывает, когда вагончик русских горок задерживается на верхушке и вдруг стремительно несётся в бездну. Спустя неделю произошло кое-что ужасное – наша с Джейкобом мама умерла во время готовки. Я спросила у неё, будут ли тосты на завтрак, а она рухнула, как марионетка, у которой подрезали верёвочки. Врачи сказали, что все дело в аневризме – это такая маленькая бомбочка в мозгу. Совпадение или нет, но после похорон Чувство перестало меня беспокоить.