Текст книги "Он ждет"

Автор книги: Элджернон Генри Блэквуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Небольшая квадратная комната с наклонным потолком и двумя крошечными окнами находилась под самой крышей и была абсолютно пуста – ни мебели, ни коврика на полу. Отвратительная комната: леденящий холод и этот ужасный, ни на что не похожий запах! Задержавшись здесь лишь на столько, чтобы убедиться, что тут нет ни шкафа, ни закутка, где можно было бы спрятаться, я поспешил затворить за собой дверь, вернулся к себе и лег в постель. Видимо, эти шорохи мне все же послышались.

Ночью снился вздорный, но необыкновенно яркий сон, будто хозяйка и еще кто-то темный – я его видел смутно – вползают ко мне на четвереньках, а за ними разбойничья шайка громадных кошек. Они набрасываются на меня, мирно почивающего в своей постели, и душат, а потом волокут мое тело наверх и кладут на пол в пустой холодной комнате под крышей.

Ноября 11. После нашего неоконченного разговора Эмили перестала показываться мне на глаза. Теперь мне прислуживала сама миссис Монсон. Она по обыкновению, будто нарочно, делала именно то, чего я просил ее не делать. Вообще говоря, все это пустяки, не заслуживающие даже упоминания, но уж слишком они раздражают меня. Подобно малым, но часто принимаемым дозам морфия, миссис Монсон оказывает на меня наркотическое действие.

Ноября 12. Утром проснулся рано и пошел в переднюю за книгой, чтобы почитать в постели, пока не пришло время вставать. Эмили разводила огонь.

– Доброе утро, – приветливо сказал я. – Смотрите же, хорошенько протопите. Очень холодно.

Девушка обернулась, и я увидел ее испуганное лицо. Это была не Эмили!

– Где же Эмили? – воскликнул я.

– Это служанка, что жила тут допрежь меня?

– Да. Она что, ушла?

– Я поступила шестого числа, – угрюмо отвечала она, – и ее уже тут не было.

Я взял книгу и снова лег в постель. Эмили, стало быть, отослали почти сразу же после нашего с ней разговора. Читать я, разумеется, не смог, ибо мысль эта мешала сосредоточиться, и даже обрадовался, когда пришло время вставать. Скоропалительная и безжалостная расправа с Эмили могла означать только одно – кому-то была крайняя нужда удалить ее прочь с моих глаз.

Ноября 13. Царапина от кошачьих когтей воспалилась и начала побаливать, что изрядно докучает мне. Я постоянно ощущаю, как маленький нарыв дергает и зудит. Видно, у меня плохая кровь, не то бы уже давно все зажило. Я вскрыл воспаленное место перочинным ножом, смоченным в дезинфицирующем растворе, и тщательно промыл – говорят, кошачьи царапины сплошь и рядом дают самые дурные последствия.

Ноября 14. Дом этот, хоть и оказывает на мои нервы странное воздействие, нравится мне. В самом сердце Лондона – и такая уединенность, тишина и спокойствие. А как здесь славно работается! Удивляюсь, почему столь низка арендная плата. Возможно, кто-нибудь и усмотрел бы в этом нечто подозрительное, но я не стал даже задавать никаких вопросов. По мне, лучше умолчание, чем ложь. Если бы только избавиться от крыс внутри и кошек снаружи. Чувствую, что со временем свыкнусь со странностями этого дома. Я даже не прочь умереть здесь. О, эта фраза звучит двусмысленно, ее могут ложно истолковать. На самом деле я хотел сказать, что не прочь жить и умереть здесь. Буду снова и снова продлевать аренду, покуда дом не рухнет от старости или я сам по той же причине не переселюсь в мир иной. Судя по всему, первым буду не я.

Ноября 16. Как изматывают меня мои расстроенные нервы, вечный источник пренеприятных ощущений. Сегодня утром проснулся и обнаружил, что одежда моя разбросана по комнате, а плетеное кресло опрокинуто и лежит подле кровати. У сюртука и жилета такой вид, точно ночью кто-то примерял их на себя. И сны мне сегодня привиделись пугающе яркие – будто некто стоит подле меня, закрыв лицо руками, и стонет, словно от невыносимой боли: «Где найти мне покров? О, поможет ли мне кто-нибудь?» Глупость, конечно, однако я немного струсил. Сон был отвратительно правдоподобен. Вот уже год, как я перестал ходить во сне и просыпаться в ужасе в самых неподходящих местах, например на холодном тротуаре Эрлз-Корт-роуд, где находилось тогдашнее мое жилье. Я полагал – но, похоже, напрасно, – что навсегда излечился от досадного недуга. Это открытие весьма меня обеспокоило. На ночь прибегну к испытанному способу: привяжу палец на ноге к кровати.

Ноября 17. Сегодня ночью опять мучили тягостные кошмары. Снилось, будто кто-то бродит у меня в спальне, выходит в переднюю, снова возвращается, подходит к постели и смотрит на меня в упор – всю ночь я чувствовал на себе его ищущий взгляд. И все думал сквозь сон, что вот-вот проснусь, и никак не мог сбросить с себя сонное оцепенение. Вероятно, этот ночной кошмар вызван несварением желудка. Утром у меня случился один из тех жестоких приступов головной боли, которыми я страдаю издавна. Когда проснулся, одежда опять валялась на полу, разбросанная (неужели мною?), по всей видимости, ночью, а брюки вообще очутились на ступеньке, ведущей в переднюю.

И самое неприятное: вновь это загадочное зловоние – оно наполняло комнату и преследовало меня все утро. Запах был очень слабый, едва различимый, но тем не менее омерзительно тошнотворный. Интересно, что бы это могло быть, в самом деле?.. Впредь стану на ночь запирать двери.

Ноября 26. Последнюю неделю порядочно поработал. Кроме этого, успевал регулярно ходить на прогулки. Чувствую себя очень недурно, и настроение ровное. Только два обстоятельства внушают мне тревогу. Первое – в общем-то пустячное и имеющее, скорее всего, самое простое объяснение. Оказалось, что в верхнем окне – одном из двух квадратной комнаты под крышей, – в котором вечером четвертого ноября я видел сквозь штору тень неправдоподобно крупной головы и широких плеч, вообще нет никакой шторы!

А вот второе… Вчера вечером, около одиннадцати, шел снег, и я, возвращаясь домой, открыл зонт. Пройдя переулок до половины по нетронутому снегу, я вдруг заметил ноги идущего впереди человека. Приподняв зонт, скрывавший от моего взора все остальное, я увидел, что прохожий высок и широк в плечах и что направляется он к моему дому. Был он всего шагах в четырех от меня. Я подивился, ибо, когда сворачивал в переулок, он был совершенно пуст; правда, я мог и ошибиться.

Резкий порыв ветра заставил меня снова опустить зонт, и, когда я не более чем через полминуты поднял его, впереди уже никого не было. Еще несколько шагов, и я у двери. Она, как обычно, заперта. И тут я вдруг с ужасом заметил, что свежий, только что выпавший снег нигде не примят – виднелись лишь мои собственные следы. Тогда я вернулся назад, но и здесь не нашел и намека на чьи-либо следы, кроме моих. В тоске и смятении я поднялся к себе и поспешил лечь в постель.

Ноября 23. Как только я стал запирать двери, странности у меня в спальне прекратились. Нет никаких сомнений, что я стал вновь ходить во сне. Вероятно, отвязываю ногу, а потом снова привязываю ее к кровати. Когда же дверь заперта, сознание, что я в безопасности, видимо, возвращает моей смятенной душе покой и сон.

Сегодня ночью, однако, мои кошмары вернулись, обретя вдруг новое, еще более путающее обличье. Я проснулся во тьме с безотчетным чувством, что кто-то стоит у двери спальни и подслушивает. По мере того как я стряхивал с себя остатки сна, мои подозрения превращались в твердую уверенность. Хотя неизвестного соглядатая не выдавали ни дыхание, ни движение, я был совершенно убежден, что он рядом. Выскользнув из-под одеяла, я подкрался к двери. И тут послышались тихие звуки, в которых невозможно было ошибиться: кто-то украдкой удалялся от моей двери, причем двигался он как-то странно – не то по-пластунски, ползком, не то на четвереньках…

Я торопливо отпер дверь – на это ушло не более секунды, – выскочил в переднюю и тут всем своим существом, тончайшей вибрацией нервов, ощутил, что неизвестный всего лишь мгновенье назад уполз с того места, где теперь стоял я! Сейчас он уже в коридоре за дверью. Но и эта дверь тоже была затворена. Я на цыпочках, крадучись, подбежал и повернул ручку. На меня пахнуло холодом, по спине побежали мурашки, однако за дверью никого не было, на узкой площадке и на лестнице – тоже.

Я так спешил, что мой ночной гость не мог уйти далеко, и, продолжая преследование, должен был с минуты на минуту столкнуться с ним лицом к лицу. Отвага, которая так кстати вселилась в меня и позволила преодолеть мистический ужас, родилась от сознания, что во имя моей безопасности и душевного здоровья необходимо настичь непрошеного гостя и вырвать у него его тайну. Ибо разве это напряженное подслушивание, которое разбирало меня, не было насильственным воздействием на мою психику?

Я пересек узкую площадку и заглянул в лестничный пролет. Никого не было ни видно, ни слышно. Линолеум холодил мои босые ноги. Вдруг что-то заставило меня поднять глаза. Что это было, не знаю, могу свидетельствовать только, что без всякой видимой причины я ощутил неодолимую потребность посмотреть наверх.

Он стоял посреди лестничного пролета, перегнувшись через перила, и внимательно смотрел мне в лицо. Казалось, он не просто стоит на ступенях, а как бы висит в воздухе, прилепившись к перилам. Было темно, и я мог разглядеть только его силуэт. Голова и плечи казались несоразмерно огромными и четко вырисовывались на фоне слухового окна. На секунду почудилось, что предо мной какое-то чудовище. Исполинская голова, буйная грива волос, мощные сгорбленные плечи – вряд ли они могли принадлежать человеку из плоти и крови, мелькнула у меня мысль. Несколько секунд, забыв обо всем на свете, завороженный ужасом, я не мог отвести взгляд от непроницаемо темного лица, склоненного надо мною.

Когда сознание вернулось ко мне, я понял, что вижу своего ночного посетителя, и, собрав все мужество, приготовился встретить то неизбежное, что на меня надвигалось.

Откуда в этот роковой миг у меня взялась отвага, не знаю и, видно, никогда уже не узнаю. Я решился действовать, хотя пот градом катил у меня со лба, а тело била нервная дрожь. Вопросы теснились у меня в голове. Кто он? Чего хочет от меня? Почему подслушивает у двери, почему следит за мной? Зачем приходит ко мне в комнату? Однако мне не удалось выдавать из себя ни звука.

Я двинулся по лестнице. Но он, увидев, что я поднимаюсь, отступил в тень и стал пятиться вверх. Он удалялся с той же скоростью, с какой я приближался к нему. Я слышал перед собой шорох, как будто он переползает со ступеньки на ступеньку. Расстояние между нами не сокращалось. Когда я поднялся на следующую площадку, он уже добрался до середины последнего пролета. А когда я был на середине пролета, он уже достиг верхнего этажа. Стало слышно, как он отворил дверь маленькой комнаты под крышей и вполз туда. Странно, что дверь еще не успела закрыться за ним, а шорох, сопровождавший его движение, разом оборвался.

Мне бы сейчас лампу и палку или любое оружие, подумал я, но, увы, ничего подобного у меня под рукой не было. О том, чтобы вернуться, не могло быть и речи. Я упрямо одолел последние ступени и мгновенье спустя уже стоял в темноте у двери, за которой исчез мой странный соглядатай.

Какой-то миг я колебался. Дверь была полуотворена. Наверное, он занят любимым делом, подумал я, – стоит и слушает. Разглядеть его в кромешной тьме было невозможно, а войти в эту тесную комнату, зная, что он там, – нет уж, увольте! При одной мысли об этом отвращение захлестнуло меня, и я повернулся, чтобы вернуться к себе.

Удивительно, как в такие критические минуты совершеннейший вздор, случайно вторгшийся в сознание, способен вдруг самым радикальным образом изменить наши первоначальные намерения. Внезапно у меня за спиной что-то прошуршало по голому полу – то ли таракан, то ли мышь. Дверь слегка, на четверть дюйма, притворилась. И тут отчаянная решимость вновь обуяла меня – я изо всех сил пнул дверь, так, что она распахнулась настежь, и, медленно переступив порог, погрузился в кромешную тьму. Как непривычно мягко, как тихо шлепают по полу мои босые ноги! Как громко бьется и звенит кровь в висках!

Темнота сомкнулась вокруг меня, не видно даже окон. Я ощупью двинулся вдоль стен, шаря обеими руками. Но прежде всего я запер дверь, чтобы неизвестный не мог скрыться.

Итак, теперь мы с ним заперты в этих четырех стенах, и всего несколько шагов отделяют меня от него. От кого? С кем я делю это добровольное заточение? Внезапно яркая вспышка озарила мое сознание, и все случившееся представилось мне совсем в ином свете. Какой же я идиот! Полный идиот! Я наконец очнулся ото сна, и наваждение исчезло. Опять мои проклятые нервы! Сновидения, ночные кошмары и опять тот же результат – хождение во сне. Неизвестный – плод моей фантазии. Прежде со мной это частенько случалось. Бывало, уже проснусь, а персонажи моих сновидений все еще не отступают от меня… В кармане пижамы я нащупал случайно завалявшуюся спичку и чиркнул ею о стену: совершенно пустая комната, нигде ни души.

Я быстро спустился вниз и лег в постель, проклиная свои расшалившиеся нервы и дурацкие сны. Но стоило мне задремать, как снова к кровати подкрался странный незнакомец и, склонив надо мною громадную голову, настойчиво зашептал в ухо: «Мне нужно твое тело. Я хочу спрятаться в него. Я слушаю. Я жду». Господи, какая чепуха лезет мне в голову! И сон глупый, и слова эти – тоже.

И вновь этот странный запах, который был в комнате там, наверху. Сейчас он мне показался даже более резким, чем прежде. А когда я проснулся утром, в спальне стоял все тот же запах.

Ноября 29. Медленно, точно луна, встающая в тумане над июньским морем, проникала в сознание мысль, что таинственная моя зависимость от этого дома не исчерпывается расстроенными нервами и сомнамбулическими видениями. Этот дом словно опутал меня тонкой, невидимой сетью. Я не в силах выскользнуть из нее, даже если бы пожелал. Он удерживает меня, он не хочет выпускать меня из своего плена.

Ноября 30. Сегодня утром принесли письмо из Адена, которое переслали сюда с Эрлз-Корт-роуд, где я прежде снимал комнаты. Письмо от Чаптера, моего бывшего однокашника по Тринити, он теперь возвращается домой с Востока. Я послал ему свой адрес в отель, который он указал, «до востребования».

Как я уже упоминал, мои окна выходят в переулок и мне отлично видно всех, кто приходит к нам в дом. Сегодня утром, когда я писал, за окнами послышались шаги, вселившие в меня смутную тревогу, почему – сам не знаю. Подойдя к окну, я увидел, что внизу стоит незнакомый человек и ждет, когда ему откроют. Мне бросились в глаза широкие плечи, лоснящийся цилиндр и застегнутое на все пуговицы пальто. Больше ничего не было видно. Вскоре дверь отворилась, и не ошибусь, если скажу, что испытал нервный шок, услышав, как мужской голос спрашивает: «Что, мистер у себя?», называя мое имя. Ответа я не разобрал, видимо, он был утвердительный, ибо незнакомец вошел и дверь за ним затворилась; я ждал шагов на лестнице, но тщетно – никто ко мне не поднимался. Это так поразило меня, что я открыл дверь и выглянул: никого. Я пересек узкую площадку и посмотрел в окно, из которого виден весь переулок: вокруг ни души. Тогда я не поленился спуститься в кухню и поинтересовался у хозяйки, не спрашивал ли меня только что некий джентльмен.

Странная, вымученная улыбка появилась на ее сером лице:

– Нет!

Декабря 1. Состояние моей нервной системы внушает мне неподдельную тревогу. Сны снами, но прежде мне никогда ничего не снилось средь бела дня.

С нетерпением ожидаю приезда Чаптера. Он славный малый, энергичный, пышущий здоровьем. Нервы у него, кажется, вообще отсутствуют, как, кстати, и воображение. Ко всему прочему у него две тысячи фунтов годового дохода. Время от времени он делает мне заманчивые предложения. Последний раз звал меня путешествовать в качестве его секретаря. Разумеется, это не что иное, как деликатный способ оплатить мои расходы и дать мне возможность иметь карманные деньги. Предложение его я, конечно же, отверг. Предпочитаю сохранить его дружбу. Женщины между нами никогда не стояли, а вот деньги – совсем иное дело. Но я этого не допущу. Чаптер постоянно подшучивает над тем, что он называет моими «причудами», ибо сам он обладает лишь убогой фантазией «здравомыслящего человека». Однако, если подвергают осмеянию этот явный его недостаток, он гневается. У него психология вульгарного материалиста – препотешная вещь. Мне будет большим облегчением услышать приговор его холодного ума обо всем, что касается тайн этого дома, в которые я не замедлю его посвятить.

Декабря 2. В своих торопливых записках я не дал места тому, что больше всего удивляет меня. По правде говоря, мне страшно доверить бумаге то, что неустанно силюсь я вытеснить из своего сознания, не давая ему обрести четкую форму. Увы, старания мои тщетны, и то неведомое, чего я так страшусь, день ото дня становится ощутимее.

Теперь, решившись прямо заговорить о том, в чем мне страшно признаться даже самому себе, я понял, что сделать это гораздо труднее, чем мне представлялось. Как полузабытая мелодия, которая вертится в голове, но исчезает, лишь только вы хотите напеть ее, так и мысли эти гнездятся где-то у меня в глубинах подсознания, вне досягаемости рассудка, и не желают выйти на свет. Притаились, готовые к прыжку, но – ни с места.

Вот какое путающее открытие я сделал: в этом доме, если мой ум не поглощен работой, в него вселяются мысли и образы, которые не принадлежат мне! Странные, совершенно чуждые моему сознанию мысли возникают у меня в голове. Не важно даже, что за мысли – главное, они мне совершенно чужды. Особенно упорно они одолевают меня, когда я отдыхаю и ум мой ничем не занят – например, когда мне случается задремать у огня или когда я сижу с книгой, которая не захватывает моего внимания. Вот тут-то они и появляются, и мне становится не по себе. Порой они бывают невыносимо навязчивы, и тогда мне кажется, что некто неведомый подле меня думает вслух.

Верно, и нервы, и печень у меня сильно расстроены. Следует более усидчиво работать и почаще бывать на свежем воздухе. Эти чужие мысли никогда не приходят мне в голову, если я занят делом. Однако они все время рядом, всегда наготове и только ждут своего часа.

Все это произошло со мной не сразу, а после того, как я несколько дней кряду безвылазно просидел дома, потом интеллектуальная осада стала быстро усиливаться. Другая путающая странность давала о себе знать лишь дважды. Это предчувствие какой-то смертельной и отвратительной болезни. Оно захлестывает меня волной лихорадочного жара, затем отступает, и я дрожу в ознобе. Кажется, сам воздух вокруг меня напоен губительной заразой. Предчувствие это оба раза было столь пронизывающе убедительно, что голова у меня закружилась, а в уме молнией пронеслись зловещие названия всех смертельных болезней, какие я знал. Что это за явление, не берусь объяснить, но оно не вымысел, свидетельством тому холодный нот и бешено колотящееся сердце, с которыми я остаюсь после этих коротких приступов необъяснимого страха.

Острее всего я ощутил этот иррациональный ужас ночью двадцать восьмого, когда, преследуя таинственного незнакомца, поднялся наверх. Лишь только мы с ним оказались запертыми в маленькой чердачной комнате, как я сразу почувствовал, что передо мною олицетворение этой невидимой и зловещей болезни. Такого леденящего ужаса я в жизни не испытывал, и не дай мне бог снова пережить это чувство.

Ну вот, признался наконец! По крайней мере, написал то, что до сих пор страшился предать бумаге. Ибо – не могу больше лгать себе – испытанное мною в памятную ночь (ноября двадцать восьмого) не было сном. Это такая же реальность, как мой ежедневный завтрак; и ничего не значащая запись в дневнике, якобы содержащая объяснение жуткого происшествия, – всего лишь дань моему нежеланию признаться даже самому себе в том, что все это случилось на самом деле. У меня просто не было сил выдержать этот ужас.

Декабря 3. Скорее бы уже приезжал Чаптер! Припоминаю все, что случилось со мною, располагая события в строгой последовательности. Почти вижу холодноватые серые глаза моего однокашника, недоверчиво глядящие мне в лицо, пока я веду свой рассказ: стук в мою дверь; хорошо одетый посетитель; свет в верхнем окне; тень на шторе; незнакомец, идущий по свежевыпавшему снегу впереди меня; разбросанная ночью одежда; незаконченный разговор с Эмили; подозрительная скрытность хозяйки; некто, притаившийся на лестнице; ужасные слова, которые он прошептал мне на ухо; и, наконец, то, о чем труднее всего рассказать, – предчувствие страшной болезни и поток навязчивых мыслей и образов, не принадлежащих мне.

Так и вижу лицо Чаптера, слышу его неторопливую речь: «Опять ты сидишь на одном чае, полагаю, у тебя, как всегда, истощение. Покажись-ка ты лучше моему доктору, а потом махнем на юг, во Францию». Смешно, но этот здоровяк, понятия не имеющий о том, что такое больная печень или неврастения, регулярно посещает крупного специалиста по нервным болезням, ни с того ни с сего вбив себе в голову, будто у него, видите ли, нервная система не в порядке.

Декабря 5. С той ночи, когда таинственный незнакомец явился моему взору, я не гасил ночника в спальне, и ничто не тревожило мой сон. Сегодня, однако, опять случилась досадная помеха. Просыпаюсь – а у туалетного столика стоит он и разглядывает себя в зеркале. Дверь между тем была, как обычно, заперта. Я его тотчас узнал, и кровь застыла у меня в жилах. Леденящий ужас захлестнул меня и сковал неподвижностью – я не мог ни пошевелиться, ни заговорить. Зато очень хорошо чувствовал заполнивший комнату ненавистный мне смрад.

Неизвестный показался мне высоким и широким в плечах. Он стоял, ссутулясь, спиной ко мне, но в неверном мерцании ночника я мог различить в зеркале его огромную голову. В призрачном сероватом свете раннего утра, пробивающемся в щели между портьерами, картина получилась зловещая: львиная грива песочно-серых волос вокруг безобразного, отечного, в грубых складках звероподобного лица, которое, увидев раз, уже невозможно забыть никогда. Этот львиный лик, свойственный только…

Нет, не осмелюсь вымолвить страшное слово. Однако как подтверждение чудовищной догадки разглядел я в смешанном двойном свете несколько зеленовато-серых пятен на щеках незнакомца, которые он, надо полагать, и рассматривал в зеркале. Рот у него был широк, губы бледные и очень толстые. Та из его рук, которая была мне видна, производила странное впечатление – тощие, костлявые пальцы судорожно сжимали мою щетку для волос, а на тыльной стороне кисти виднелась отвратительная морщинистая корка. Эта уродливая кисть напоминала огромного серого паука, изготовившегося к нападению, или же когтистую лапу хищной птицы.

Сознание, что я с ним один на один в комнате, что он рядом – рукой достать, наполнило меня неизъяснимым ужасом. А когда он обернулся и вперил в меня взгляд своих неправдоподобно маленьких глаз – на огромном лице они казались совсем крошечными, – я, громко вскрикнув, откинулся на подушки в глубоком обмороке…

Декабрь 6. Пришел в себя утром и первое, что заметил, – это разбросанную по всему полу одежду. Трудно собраться с мыслями; то и дело сотрясают жестокие приступы – дрожу как в лихорадке. Вознамерился тотчас идти в гостиницу, которую назвал мне Чаптер, и узнать, когда он приезжает. Писать о том, что случилось сегодня ночью, – ни за что: это слишком ужасно, а я должен заставить себя не думать об этом. Чувствую в голове странную легкость, когда ел последний раз, не помню, о еде даже думать не могу – дважды вырвало кровью. Одеваясь, услышал, как по булыжной мостовой прогромыхат экипаж, а минуту спустя дверь отворилась и, к моей великой радости, появился тот, кого я ждал с таким нетерпением.

Один только вид его пышущего здоровьем лица и невозмутимый взгляд спокойных глаз сразу оказали свое благотворное действие, и я немного успокоился. Крепкое рукопожатие будто придало мне силы. Жадно вслушиваясь в басовые раскаты его уверенного голоса, я почувствовал, как бледнеют мои ночные кошмары, и вдруг понял, что мне будет очень трудно рассказать этому благодушному здоровяку о немыслимых и невероятных моих злоключениях. Некоторые люди излучают такую жизненную силу, которая разрушает тончайшую паутину видений, так что и не припомнишь толком, что тебе привиделось. Чаптер как раз относится к людям этого типа.

Мы перебирали события, происшедшие со времени нашей последней встречи, мой приятель рассказывал о своих путешествиях. Он говорил, а я слушал, но был настолько полон теми кошмарами, о которых мне предстояло поведать ему, что оказался скверным слушателем. Только и ждал удобного случая, чтобы выложить ему все, что так мучит меня.

Далеко не сразу я догадался, что Чаптер просто-напросто тянет время. Его тоже что-то тяготило, то, о чем он до поры умалчивал, терпеливо выжидая, когда представится случай заговорить об этом. Первые полчаса мы оба ходили вокруг да около, выбирая подходящий момент, чтобы взорвать свою мину, и так были на этом сосредоточены, что всех наших усилий только и хватило на то, чтобы не дать высказаться другому. Поняв это, я решил уступить – повременить с моим рассказом – и с удовлетворением заметил, что Чаптер, избавленный от подспудного давления с моей стороны, уже готов облегчить предо мной свою душу. Беседа наша становилась все более вялой – рассказы моего друга утратили живость, он начал повторяться. Паузы делались все длиннее. Наш обоюдный интерес к разговору угасал, как свеча на ветру.

Наконец Чаптер запнулся и прямо посмотрел мне в лицо. Его серьезный взгляд выдавал озабоченность и тревогу. Итак, подходящий момент настал!

– Послушай… – начал он и осекся.

Я молчат и только слегка подбодрил его кивком. На самом деле мне вдруг стало очень страшно: зловещая тень его предстоящего признания уже омрачила мою душу.

– Скажи мне, ради всего святого, – выпалил он наконец, – что заставило тебя поселиться здесь, в этих комнатах?

– Прежде всего, они дешевые, – неуверенно начат я, – кроме того, находятся в самом центре, и еще…

– Слишком уж дешевые, – перебил Чаптер. – Ты не спросил, почему?

– Мне это и в голову не пришло.

Мы оба помолчат, и я заметил, что он избегает смотреть мне в глаза.

– Ради бога, выкладывай, что у тебя на уме! – вскричат я, ибо ожидание стало непереносимо для моих напряженных нервов.

– Здесь ведь в течение долгого времени жил Блант, – сказал мой приятель тихо, – он и… умер здесь. Знаешь, я тогда часто навещал его, делал, что мог, чтобы облегчить ему…

– Ну же! – с трудом выговорил я. – Прошу тебя, продолжай… Не тяни!

– Понимаешь, – пробормотал Чаптер, отвернувшись к окну, и я заметил, как он поежился, – под конец он наводил на меня такой страх, что я просто не мог больше этого выносить, хотя всегда считал себя человеком малочувствительным. А тут нервы пришли в расстройство, стали сниться кошмары и мерещиться всякие ужасы.

Я молча смотрел на него. Я не знал никакого Бланта и понятия не имел, о чем говорит Чаптер. Тем не менее меня сотрясала нервная дрожь, во рту пересохло…

– С тех пор я здесь не был, сегодня вот в первый раз… – сказал мой приятель тихо, почти шепотом, – и, поверь, у меня мороз по коже. Ей-богу, здесь жить нельзя. Вон у тебя какой болезненный вид, дружище.

– Я снял этот дом на год, – натянуто улыбнулся я. – Подписал арендный договор. Думал, это выгодная сделка.

Чаптера передернуло, он наглухо застегнул пальто. Потом тихо заговорил, озираясь по сторонам, будто подозревал, что, нас подслушивают. Я тоже готов был поклясться, что, кроме нас двоих, в комнате присутствует некто третий.

– Он сам это сделал, и никто не винил его; страдания его были невыносимы. Последние два года он выходил из дому только с тщательно прикрытым лицом, а садясь в экипаж, требовал, чтобы подняли верх. Даже сиделка, которая так долго ухаживала за ним, в конце концов вынуждена была уйти. Ступни на обеих ногах у него сгнили и отвалились, и он передвигался ползком, на четвереньках. А запах, запах был…

Тут мне пришлось остановить его. Я весь покрылся испариной, меня бросало то в жар, то в холод – кажется, я начал догадываться…

– Бедняга… – снова заговорил Чаптер. – Я старался на него не смотреть, а он всегда просил позволения снять платок и все спрашивал, не очень ли мне противно. Обычно я занимал место у открытого окна. Впрочем, он никогда ко мне не прикасался. Он снимал весь этот дом. И ни за что не хотел переехать.

– Он что, занимал… эти… эти самые комнаты?

– Нет, у него была маленькая комнатушка наверху, под самой крышей. Он предпочитал ее, потому что там всегда темно. А эти комнаты расположены слишком низко, он опасался, что здесь его могут увидеть с улицы. Говорят, зеваки провожали его до самых дверей, а потом стояли под окнами, стараясь хоть краешком глаза увидеть его лицо.

– Но ведь есть же больницы…

– Да он и слышать о них не хотел, а врачи не настаивали. Понимаешь, считается, что это не заразная болезнь, и никто не мешал ему жить здесь. Он все время читал книги по медицине и фармакологии. Голова и особенно лицо его вселяли ужас – у него был львиный лик.

Я поднял руку, чтобы остановить его.

– Он был всем в тягость и знал это, слишком хорошо знал. Однажды ночью сознание этого стало непереносимо, и он не захотел больше жить. У него под рукой всегда были разные медикаменты… Утром его нашли на полу, мертвого. Это случилось два года назад. Говорили, он мог бы прожить еще несколько лет.

– Ради бога! – воскликнул я, не в силах вынести этой пытки. – Скажи, что у него было? Только не тяни, говори скорее!

– Я думал, ты знаешь! – вскричал он в неподдельном изумлении. – Думал, ты все знаешь!

Чаптер нагнулся ко мне, наши глаза встретились. Едва слышно, точно страшась своих слов, мой приятель прошептал:

– Он… он был прокаженный!