355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эльберд Гаглоев » По слову Блистательного Дома » Текст книги (страница 7)
По слову Блистательного Дома
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 20:10

Текст книги "По слову Блистательного Дома"


Автор книги: Эльберд Гаглоев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 9

Потому как первое, что я увидел, была привычная мне антенна на толстом трехметровом, металлически поблескивающем древке, зачем-то, наверное, для красоты, окованная широкими золотыми кольцами и усеянная, наверное, с целью удовлетворения новорусских запросов владельца, множеством золотых же нашлепок. Сама антенна была простецкая, из двух изящно сваренных металлических, зачем-то заточенных колец. Зачем заточенных? А затем, что это была секира. Какое-то время мне понадобилось на осмысление этого странного природного явления. Кому нужна секира таких размеров? Тот, кому она была нужна, стоял, небрежно возложив руку, левую руку, на описанный выше предмет, в правой же он держал тончайшей работы шлем, выполненный в форме головы дракона и достаточно доброжелательно смотрел на вашего покорного слугу.

И был он метров пяти ростом. Превосходно развитую, атлетичную фигуру, как печатка, обтягивал кожаный доспех цвета расплавленного золота, от шеи до пят покрытый странной полупрозрачной чешуей. Нечеловечески правильные черты лица освещались странным светом изумрудных глаз. Тяжелые золотые волосы были схвачены диадемой черного металла с черным же, потрясающе черным, камнем над переносьем.

– Мамочка моя! Да какой же он красивый, – вырвалось у меня. Банальщина. – Быть того не может.

Черный камень в диадеме удивленно моргнул. Одновременно с двумя потрясающими изумрудными глазами. Я был абсолютно деморализован.

– Тивас, – жалобно позвал я. – У него три глаза.

– Знаю. Ты вроде как биться с ним собирался.

– Не могу. Очень уж он красивый.

Как будто где-то вдали зазвенели хрустальные колокольчики. Далеко-далеко, тихо-тихо. Умолкли. Я не сразу понял, что так странно смеется облитый доспехом гигант.

– У тебя странный ученик, Черное Лицо, – прозвучал широкий мягкий голос, абсолютно не подходящий к воинственной внешности великана. – С вагигами отказывались биться, страшась нашей силы, нашего колдовства, нашего оружия, нашего умения, наконец. Но впервые в жизни я слышу, а прожил я куда как долго, чтобы с вагигом отказывались биться потому, что он красив.

– Ты боялся нанести ущерб красоте, человек? – вопросил он меня. Именно вопросил, а не спросил.

Откашлявшись, я ответил:

– Это может показаться смешным, вагиг, но я отвечу – да.

Вагиг замолчал, изумленно рассматривая меня своими разноцветными глазами. Затем встряхнул головой.

– Я сложу об этом песню. Да. Я сложу об этом песню. Как имя твое, человек?

– А как твое, вагиг?

Он опять удивленно глянул на меня.

– Не скажу, что ты смел, но скажу – нахален. – Он изучающе уставился на меня. Его черный глаз подернулся странной дымкой. – Нет, скажу, ты – бесстрашен, но неучтив. Или ты гость в этом мире?

– Он – гость, – вмешался Тивас.

– Но это не извиняет тебя, человек. Незнание не оправдывает, – выдал он вдруг латинскую сентенцию. – Знай, как с кем говорить, и многого ты добьешься, не обнажая меча.

– Благодарю за совет.

– Ты продолжаешь изумлять меня, человек. Вы не любите слушать советы. Но хорошо, скажу, хоть вы люди и не любите наших имен. Я скажу тебе, но знай, чужак, они кажутся твоим собратьям излишне длинными. Твои собратья зовут меня Хуры’тн. Мои же называют Рагсом Рбасау’га.

– Меня зовут Саин, сын Фаразонда.

– Опять мне странно. Я знавал твоего отца, но о сыне его я слышал разное. И солгу, если скажу, что хорошего было больше. Но тот, о ком я слышал, и тот, кто стоит передо мной – не один человек. Я ведь не ошибаюсь, Черное Лицо? – перевел он взгляд на Тиваса.

– Ты проницателен, как и все твои соплеменники, – изящно ответил Тивас.

– Мое удивление все растет и растет. А песня становится все более странной. Я надеюсь увидеть тебя, Саин, воочию и поговорить. Теперь же мне должно оставить вас. А ты плетешь тяжелые чары, Черное Лицо. Твое умение становится изощренным, но не изящным. Задумайся над этим, – вперил он свой разноцветный взор в Тиваса.

Тот, к удивлению моему, смешался.

– Как умею, – буркнул он в ответ.

– Ты не подумал, что воины, вызванные тобой для боя с этим учеником, до конца жизни будут мучаться кошмарным сном о своей погибели. – Он строго уставился на моего темнолицего гуру. Но миг, и выражение лица его смягчилось. – Хотя... Вдруг они задумаются, что не для боя приходит живущий в этот мир. Отнюдь не для боя. Но хватит. Мне все труднее оставаться в этом сне. Запомни, Черное Лицо, чары твои не для вагигов. Ты чересчур молод. Но я благодарен. Вдвоем вы принесли мне удовольствие, и не в моем обычае не отметить встречу подарком. – Он стянул с руки перчатку и снял с пальца перстень ярко-белого металла с камнем цвета морской волны и протянул его на ладони Тивасу. Удивительно. Ладонь была размеров исполинских, а перстень, только что снятый с изящного, но толщиной в древко лопаты, пальца, было совершенно нормального размера.

– Тебе же, странный человек Саин, я подарю вот это, – и, сунув руку за спину, протянул мне ярко-синий камень на мрачной черной цепи. – По этому камню любой вагиг узнает, что с тобой любопытно разговаривать. Носи его. Теперь – прощайте.

И исчез.

Какое-то время мы молчали. Не поворачивая головы, я спросил:

– Вот это вот – вагиг?

– Да, – очень негромко ответил мой обычно амбициозный спутник.

– Ты хоть изредка предупреждать можешь?

– О чем?

– Да вот об этом, – рассерженно прошипел я.

– Что, щелкнуло по носу?

– Еще как, – нехотя признался героичный Саин, сын Фаразонда, еще совсем недавно сугубо убежденный в своей героичности и непобедимости.

– Меня тоже. И вообще, похоже, нам обоим здорово утерли нос. Извини уж.

– Извиняю.

– Пойдем-ка, выпьем кофе и покурим.

– Пойдем, – уныло согласился я.

За чаем меня просветили.

– Вагиги могли бы владеть этим миром. Он просто им не нужен, как бы поточнее сказать, в собственность. И так хорошо. Власть как таковая их не интересует даже в принципе. Жутчайшие индивидуалисты. Живут по одному. И живут если не вечно, то очень долго. Они недосягаемы в своих неприступных замках. Да и если бы ты видел, где они строят эти замки. Они мудры, но крайне неохотно делятся своей мудростью. – Тивас отхлебнул кофе. – И в то же время очень любят поболтать с нашими мудрецами. А когда те начинают пытаться задавать вопросы, очень удивляются, разве не сказали все, расспрашивая. Недосягаемые, непонятные существа. Порой чужие, порой близкие. Могут вылечить безнадежно больного, взять под защиту деревню! А могут просто так сжечь город или перебить караван. Просто так.

– В каждом народе есть хорошие. Есть и плохие, – выдал я национальную мудрость.

Тивас посмотрел на меня как на недоумка.

– Трактат «О сущности боли человеков и многих способах ее причинения», от которого тебя чуть не вывернуло, и сборник сонетов «Семечко барбариса», над которым ты, как юная девица, распустил сопли, написал вагиг по имени Шау Хохы Бадын.

И я тоже посмотрел на себя как на недоумка. Когда-то давно, в период разгула демократии у нас печатали все, что угодно. Этот период как раз выпал на время моей истерической заинтересованности полумифическим орденом «Серый Ангел». Он вроде как невероятно эффективно умудрялся противостоять сотрудникам товарища святого Ллойолы и соответственно инквизиции во всех ее многочисленных проявлениях. Скорее всего, ни к архивам Ватикана, ни, что более обидно, к библиотекам нашей родной Православной церкви меня не подпустили бы и на пушечный выстрел. Так что работа с первоисточниками отпадала, и я, с привычным советским людям энтузиазмом, стал лопатить то, что было. А было по этой теме совсем не так уж много. Естественно, наши родные авторы матерно критиковали инквизицию и заодно верных псов католицизма, иезуитов. Уже тогда мне в голову закралась крамольная мысль, что инквизиция – нечто иное тому, что нам рассказывают, что это добрая страшилка, которая скрывает другую, настоящую правду о какой-то очень плохой, но тщательно скрываемой войне. Как-то уж это просто для невероятно просвещенного католицизма перефигачить такое море своей потенциальной паствы. Как всякий исконно советский человек я знал, что официоз откровенен до конца не бывает.

Так вот, именно тогда я прикупил с рук «Молот ведьм», и самое смешное, что в тот момент я был уверен, что покупаю забойный триллер. Тем более что обложка была украшена какой-то слегка одетой фигуристой дамой. Каюсь, но во многом именно эта дама и стала причиной покупки. Когда я пришел домой и, сотворив группу бутербродов, решил совместить приятное с более приятным, у меня ничего не вышло. Страшная книга. Ненавистью страшная.

А упомянутый трактат был страшен отстраненностью и каким-то детским любопытством. И множеством новаций, привносимых в базовую технику. И потрясающими по художественному исполнению иллюстрациями. И такими же атласами по иглоукалыванию. Болевому. И потрясающе, но уже с точки зрения инженерной, остроумными, пыточными агрегатами. Эта книга вызывала рвотный рефлекс именно своим нечеловеческим отношением к человеку.

И «Семечко барбариса». Потрясающие стихи. О любви. Бездна нежности. Бездна любви. Ко всему сущему. Когда я прочел первые несколько сонетов, то обнаружил, что лицо мое мокро от слез. По словам Тиваса, это естественная реакция любого человека. И его в том числе.

– Для вагига главное – новые ощущения. А каковы они – это значения не имеет. У них не одна сущность. Сотни.

Они могут часами вести философские диспуты, лечить безнадежно больных и спорить о методах гравировки по металлу и тонкостях его закалки в телах людей разных возрастов. Но при этом они не Зло. Они нечто вне Добра и Зла. Обреченные на вечность, они подобны стихиям. Но бывают человечнее людей.

– А убить их можно?

– Можно. Очень трудно. Но можно. Я ведь не зря учил тебя бросаться на деревья с мечом. Вот только так и можно. Их может сгубить магия. Они могут умереть от горя. Да-да, ты не ослышался. От горя. Их может убить яд. Но, и это самое важное, с ними можно договориться.

Вагиги уже давно поняли, что с людьми лучше договариваться. Им, может быть, и любопытно исследовать одного или убить десяток, но они знают, что смертны. А люди. Люди неистовы в достижении своих целей. Многие сотни лет вагиги предпочитают договариваться. Они могут порой вдрызг разругаться с лордом, но с сюзереном – никогда. Хотя бы потому, что жуткие индивидуалисты, они могут еще собраться для диспута о каком-либо философском понятии, для научного спора, но никогда никто из них не признает правоту другого. Ни словом, ни действием. Может быть, потом, в своей высокогорной твердыне. Наедине с собой. Признать же чье-либо превосходство... Я даже не говорю о главенстве. Превосходство. Это даже не против их природы. Это вообще в какой-то другой плоскости понятий.

Нет никого, кто в одиночку бы выстоял против многих. А выстояв против многих, не выстоит против множества. А выстояв против множества, не устоит перед великим множеством. Если же устоит, то недолгой будет его победа.

Вагиги это понимают. И предпочитают дружить с сильными. И порой обмениваются с ними. Словом. И давши такое слово, очень крепко его держат. Но берегись, если проявишь невнимательность. Мало какой сутяга может сравниться с вагигом в изворотливости. Слушай, что говоришь, и думай, что говорят тебе.

ГЛАВА 10

Но еще через пару дней Тивас наконец решил, что мои воинские таланты достигли необходимых кондиций, и сообщил, что пора выдвигаться.

И наутро мы выступили. Это действительно огромное удовольствие скакать по весенней степи. В смысле скакать верхом, а не как тот Иван-царевич, у которого отобрали скакалку. Самое главное в моем случае, как вбивал в мое сознание Сергей Идонгович, было не задумываться. Потому что стоило мне задуматься о том, как это я хорошо еду, сознание резко пугалось, а носитель его перепуганно сдвигал колени, стараясь удержаться на скользкой и не в меру подвижной спине. Конь, естественно, воспринимал инстинктивное движение как критику в свой адрес на тему неторопливости движений и, как истинный друг человека, стараясь искоренить указанные недостатки, срывался в галоп. Пару раз я успешно грохнулся. Ох и содрогнулась мать – сыра земля.

Поэтому мне приходилось думать об отвлеченном или пытать Тиваса по поводу местных обычаев и традиций, каковых, как вы понимаете, было множество.

Ехали мы по целине, так как дороги не было. Аккуратно объезжая многочисленные рощицы, встречающиеся на нашем пути.

Разок за нами было погнались какие-то люмпенизированные личности, но, как я уже говорил, Тивас оказался знатным лошадником, и скакуны наши, слегка взбодренные шенкелями, легко оставили позади лохматых скандалистов.

Лесостепь постепенно кончилась, и мы уже ехали по саванне, украшенной курганами явно искусственного происхождения, каждый из которых венчала корона из огромных, ярко блестящих в солнечном свете, белоснежных камней. Крепко вбитые в землю, они образовывали эдакие небольшие крепости на каждой вершине. Когда я поделился своими соображениями с Тивасом, он сразу взялся за ликвидацию пробелов в моем образовании.

– Это Обитель Павших. Место захоронения Владык Степи. Степные называют их Отцами Коней. Здесь мы в относительной безопасности. Степные никогда не бьются в обители, а чужих и дикое зверье гонит отсюда древняя магия.

– Ну а мы здесь как едем? Мы ведь чужие.

– Ты опять забыл, кто я.

Действительно, все время забывалось, что со мной путешествует не просто обычный дядька, а Маг и Колдун.

Причем Великий. В общем-то в подтверждение своих званий он никаких действий не предпринимал. Разве что костер у нас разгорался сам собой, а так, в общем-то, нет.

– Хочешь ощутить? Пожалуйста.

Ничего не произошло. Так же светило солнце, так же шелестела высокая трава, но вдруг стало весьма неуютно. Одновременно хотелось рыдать и мчаться отсюда как можно дальше. И при этом чернейшая меланхолия ухватилась нежной рукой за сердце.

– Ощутил. Больше не надо.

И все прошло. Почти сразу, лишь черная тоска никак не хотела отпускать зубы, но тоже развеялась, согретая теплым солнышком.

– Круто, – оценил я ощущения. – Сергей Идонгович, что-то не обнаружил я в твоем волшебном сундучке упоминаний о таких вот местах. Просвети убогого.

– С удовольствием.

Вообще мой нынешний соратник оказался приятнейшим собеседником. Интеллигентным таким доцентом, когда не орал на меня на тренировках. Орал невоспитанно. Как выяснилось, сознание будил.

Бывают, знаете ли, такие, приятные преподы. Пожившие, повидавшие, любители охоты, хороших машин и прочих всяких мужских развлечений. Этакие джентльмены. А что надо, чтобы быть джентльменом? Правильно. Надо окончить Кембридж. С одним небольшим дополнением. Надо, чтобы его закончил дедушка. Так вот, у Тиваса, похоже, сходное учебное заведение окончил значительно более ранний предок. И вообще у меня складывалось ощущение, что он приятно расслаблялся в моем обществе, не скованный требованиями жесткой средневековой морали.

– Империя как таковая, – начал между тем Тивас, – образовалась две сотни с малым лет назад. А до этого на ее месте находилось множество малых государств. Активно друг с другом враждовавших. И хотя язык людей, населявших эти страны, был один, резали они друг друга похлеще, чем чужаков.

С юга над ними нависала Степь. Мощное, богатое людьми и магией государственное образование. В те времена мало было стран, не славших дары Отцу Коней.

– Это их император?

– Не только. Отец Коней объединяет власть светскую, духовную и магическую. И в те давние времена был он весьма силен. Весьма, – хмыкнул он. – Равных ему не было. Ни один владыка не мог быть уверен, что наутро под стенами его крепости не загарцуют барласы Отца Коней, чтобы утащить его на веревке в Степь. Откуда возврата уже не было.

– Ух ты, – восхитился я. – Ели они их там, что ли?

– Почти. В жертву приносили.

– Кому?

– Отцу Коней.

– Вот же злобный старичок.

– Раз в день на жертвенник возлагалось сердце воина, а в дни праздников десятки и сотни дымящихся сердец. Считалось, что Отец Конец питается силой павших героев. Но мне думается, что он вульгарно выбивал руководящие кадры, людей, которые могут повести за собой народ. И продолжалось это не одну сотню лет.

– Грустная история.

– Да уж. Веками вели в Масхат, обитель магов Степи, колонны пленных, долженствующих украсить своими сердцами жертвенники этой обители страха.

Но, как всегда, нашелся герой. Хотя героем этого человека назвать трудно. Да и человеком тоже.

Мать его была из рода вагигов. Никто не знал, какая блажь заставила ее зачать ребенка от человека. Наверное, вечное любопытство этих странных созданий. Да и имя отца его неизвестно. Но коварство, жестокость и страшная целеустремленность этого... – Тивас замялся, не умея подобрать нужное слово. – Имя его было Лихобор.

– Надо же, тезка основателя династии Блистательного Дома.

– Не тезка. Это он и есть.

– Как трогательно.

– Об этом человеке нельзя говорить однозначно. Он появился из ниоткуда в армии Степи. Очень быстро возвысился благодаря своей невероятной силе, потрясающему уму и пугающей даже привычных к излишествам магов жестокости. Даже не жестокости – отстраненности, так свойственной вагигам. Талантов он был невероятных.

Тогда на границе Степи и земель господарей селилось много беженцев. Вольная, хотя опасная, жизнь была им ближе, чем жизнь под постоянной угрозой разорения и продажи в рабство. Степные могли приехать покуражиться, но никогда не отбирали все, как это могли сделать господари.

Лихобор объединил их и сколотил армию. У Владыки Степи не было более верной и лютой армии, чем армия Хушшар – Сухой Головы, как стали называть Лихобора, который своим знаком выбрал пику с надетым на нее черепом Армафазда, упорнейшего и сильнейшего врага Отца Коней. Лютая это была армия, по первому приказу Повелителя Степи готовая броситься вперед, туда, куда укажет царственный перст. Лихобор был мудр, и армия его сильно отличалась от воинства Отца коней. Степняки, гордые наездники, презрительно относились к бьющимся пешими. Хушшар же понял силу пехоты и не давал ни ей, ни своим верховым засиживаться без дела. Снова и снова бросал он своих воинов, и ветеранов, и неофитов, туда, на Север, откуда они бежали от гнета господарей. И рушились гордые замки, и потомки древних родов плелись на веревках за степными конями, чтобы бросить свое сердце к подножию Отца Коней. И возлюбленным сыном назвал он Лихобора за то, что переломил он гордость господарей, многие годы откупавшихся данью, а теперь ставших прахом под копытами степной конницы.

И перестал смотреть Отец Коней на непокорный Север, обратив свой жадный взор на жирный богатый Юг. А на Севере копилась сила, которая должна была обрушиться на Юг, переламывая упорство крепостей яростью пехоты, которой до сих пор не было у Степи. Сила Лихобора росла.

А Владыка Степи вдруг сделал неожиданное. То, чего никто от него не ожидал, но то, на что давно надеялся Хушшар, и к чему также давно его подталкивал. Отец Коней решил бросить на жертвенник сердце вагига.

Верные тургауды обманом выманили одного из этого племени, схватили его и доставили в Масхат.

Вагиги – страшные индивидуалисты. Но факт того, что один из них не просто схвачен, но и должен быть принесен в жертву, привел этих равнодушных великанов в ярость. И в земли Владыки Степей с разных сторон ворвались сотни, если не тысячи, великанов. Кто в своем облике, а кто в облике дракона-прародителя, но, несмотря на облик, равно сеющих смерть и разрушение. Ни одна армия не могла устоять перед неистовством почти неуязвимых воителей. Никогда ни один враг не оказывался так опасен для Степи. И скоро у Масхата появилась армия Севера. Отец Коней справедливо рассудил, что армия, умеющая брать крепости, сумеет ее и сохранить.

Северяне вошли в город, но даже изощренные в коварстве Маги не ожидали, что они войдут как мстители. Сполна заплатил Север Степи за столетия гнета. Сполна. Разграбив Масхат, северяне ушли. А вагиги, получив от Лихобора освобожденного собрата, разрушили город до основания.

Как я уже говорил, Хушшар был мудр и дал возможность уйти Отцу Коней. Но через несколько дней его войско догнали тургауты нового Повелителя Степи и передали ему памятную чашу с головой его приемного отца. Через месяц Хушшар вторично ударил в Степь. Страшно ударил. Теперь ставка Отца Коней в месяцах пути отсюда.

Вернувшись, Лихобор провозгласил себя императором, поставив на места господарей своих соратников, а своим конным воинам подарил земли, назвав их землями Хушшар и обязав их присягать ему лично.

Он вывез всю библиотеку магов Степи и схоронил ее неизвестно где. А там вся магия. Лечебная, военная, погодная. Вся. Все умение степных Магов. И восполнить эти данные уже никто никогда не сможет. Ведь магов он уничтожил в первую очередь. И теперь в Степи много непонятного и недоступного. И надо бы со всем разобраться. Но, как видишь, совсем нет времени, – шутливо развел он руками.

– Н-да, деятельный мужчина. Ну а дальше?

– Дальше? Через двадцать лет Император Лихобор назначил наследника, оставил трон и исчез. А предварительно одарил своих тургаутов оружием, делающим их почти непобедимыми.

– Что за оружие?

– Луки.

– Луки?

– Да. Сколько ни пытались сделать луки другие, ничего никогда не получалось. Выходят какие-то слабые подобия, не имеющие боевого значения. В основном люди предпочитают метать рукой ножи, копья, дротики, гири. Но, как ты понимаешь, с луком это не сравнить.

– И кто у нас здесь монополисты?

– Хушшар и Зеленая Лига.

– Ну а они за нас?

– Скоро узнаем, – фаталистично ответил Тивас.

* * *

За этой поучительной беседой мы миновали район курганов и углубились в саванну. Живности здесь было море, как в национальном парке Серенгети. Мы ехали буквально среди толп животных, хотя не знаю, приложимо ли к ним это слово. Рогатые и безрогие, парнокопытные и просто копытные, но все с какими-то шипами, гребнями, колючками. Очень угрожающая живность. Похоже, эволюция здесь особо не торопилась.

От греха подальше мы объезжали самые крупные стада, но частенько нам уступали дорогу. Несколько раз дорогу пересекали какие-то страннообразные животные, путешествующие в одиночку.

– Гиршу, – определил их Тивас и сообщил, что со зверем этим лучше не скандалить.

Разок мы увидели смешных таких котят, лохматых, игривых, с теленка ростом. Смеяться расхотелось, когда я увидел, как один из этих котят, играясь, прыгнул с места метров на десять. И совсем погрустнело, когда наткнулись на следы. Когти сантиметров пятнадцать.

– Степные отики, – представил их экскурсовод.

А потом какая-то черная пантера, но очень длинноногая, с тяжеленной, как отливка, головой, одним прыжком взлетев на родственника слона ростом с двухэтажный дом, одним ударом лапы вспорола ему голову и, огласив окрестности громоподобным ревом, принялась за ужин.

* * *

Поэтому я с пониманием отнесся к серьезным мерам, предпринятым Тивасом по обустройству нашего лагеря.

Сначала он вбил в землю длинные железные палки, накрепко привязав к ним коней, и окружил лагерь широкой полосой алого порошка.

– Одежду не снимай и лучше на ночь надень шлем, – пропел он мне колыбельную. – И вообще после заката лучше не спать. Поспи лучше сейчас. Ночью может быть весело.

Казалось, только закрыл глаза, как меня уже растолкали. Я открыл глаза и поспешил их закрыть. Потому что зрелище, которое открылось, было для людей с мощной нервной системой. В то время как моя была слегка поколеблена неожиданными событиями. Такая рожа! Вся антрацитно-черная, но змеиная. Все как положено: клыки белые, глаза красные. Не пугайтесь, это мой шлем. Его Тивас в целях скорейшего пробуждения мне под нос сунул. Очень бодрит. У этого моего шлема такая рожа, что страшненькие монгольские божки со всеми клыками, черепами, выпученными глазками рядом с ним просто детский садик «Ромашка» на прогулке. Причем ясельная группа.

Я пытался объяснить Тивасу, что хорошие парни (а я ведь хороший) такой кошмар на голове носить не будут, за что получил веселую отповедь на тему того, что шлем, как и доспех, сделан подземными рудокопами тоже из шкуры огнистого змея, вернее, из его черепа по неизвестной ему технологии и соответственно протыканию и прорубанию не поддается. А потому молчите, дорогой герой, в тряпочку и гордитесь неуязвимостью своих одеяний. На замечание, что стоило бы указанной роже добавить толику дружелюбности, Сергей Идонгович трезво заметил, что ухмыляющийся огнистый зверь – это все-таки перебор даже для такого хорошего парня, как я.

А солнце уже село, и нас окружила бархатная ночь, мрачные тени которой оттенял рассеянный, но достаточно ясный свет огромной луны.

– Сядь спиной к костру. Через линию не переходи ни при каких условиях. Съедят, – проинструктировал меня духовный лидер.

– Даже в одежке? – ужаснулся я.

– Хорошо, не съедят, но пожуют неплохо, – утешили меня бедного.

В рассеянном свете видно было множество силуэтов, активно перемещающихся по территории. Загадочно вспыхивали парные огоньки диких глаз. Кто-то за кем-то гнался. Кого-то уже ели.

Скоро гости посетили и нас. Группа собакообразных тварей, достаточно крупных, богато украшенных в наиболее уязвимых местах костяной броней, целеустремленно выкатила из темноты и встала полукругом. Животные поглядывали на нас с ярко выраженным кулинарным интересом. Затем один из них, очевидно, вожак, вытянул свою украшенную костяными накладками морду в нашем направлении, но когда его фейс дотянулся до окружающей лагерь полосы, резко отшатнулся назад. Негромко взвизгнув и присев на круп, стал усиленно тереть лапой нос. Как я понял, неуверенность в достижении целей в этой отдельно взятой стае не приветствовалась, как, впрочем, и потеря бдительности. Сидящий справа от вожака пес метнулся вперед в резком ударе. Но богато усаженные зубами челюсти с громким щелчком схватили лишь воздух, а вожак, подтверждая тезис о том, что у лидеров самая быстрая реакция, всадил свои клыки в открывшийся при ударе загривок претендента на руководящую должность. Он воздел себя на задние ноги, упершись передними в бок восставшего, и страшным рывком оторвал ему полшеи. Фонтаном хлынула кровь, и прежде чем неудачливый революционер успел подумать, что неплохо было бы посетить ветеринара, поболтать о том о сем, выписать пару средств от блох, как тело его повалили на землю и, нетерпеливо повизгивая, сожрали. А душа (не знаю, есть ли души у местных собак в костяных панцирях), наверное, вознеслась в местный собачий рай, поскольку носитель ее погиб в битве, или низверглась в ад, потому как выступил он против действующей власти и управления, что обычно вседержителями не приветствуется.

Трапеза была закончена в рекордно короткие сроки. Любой прапорщик, взглянув на секундомер, был бы очень доволен проявленной расторопностью. От покусителя на порядок осталось лишь небольшое темное пятно на траве.

Вожак, облизав окровавленную физиономию, глянул на нас вроде даже с благодарностью. Как же, и ужином обеспечили, и оппозицию на неподготовленную акцию спровоцировали. Коротким рыком он погнал стаю навстречу новым свершениям и все же недовольно посмотрел на неприятную полосу. В глубине души он все же подозревал, что мы и наши кони несомненно представляли гораздо больший кулинарный интерес нежели погибший диссидент, но, не желая еще раз испытывать единство рядов, зверь неторопливо потрусил в темноту.

– Это волчаки, – просветил меня Тивас.

Оказывается, у нас был такой своеобразный культпоход в зоопарк.

Какое-то время мы ни у кого не вызывали повышенного интереса, однако вскоре земля стала методично вздрагивать.

– Сиди и не шевелись, – проинструктировали меня. – Идет саугпыл.

То, что этот зверь идет в нам, было очень заметно по сотрясениям почвы. А потом он пришел. Этакий косматый слон, ростом с двухэтажный дом. За его бивни любой охотник за этими монументальными трофеями немедленно продал бы родину.

Создание с труднопроизносимым именем постояло, посмотрело на нас, на костер и, не предприняв никаких агрессивных действий, повернулось, обдав нас ароматом давно не мытой зверятины, и ушло по своим слонячьим делам.

Я шумно выдохнул. Оказывается, пока эта гора стояла рядом, процесс вентиляции легких мною был проигнорирован. Не дышалось.

Рядом шумно выдохнул Тивас.

– Удачно получилось. Если бы этот зверь рассердился, боюсь, наша полоса бы его не сдержала.

А потом к полосе подошел лось. Симпатичный такой, хотя и с шипастым костяным воротником вокруг шеи. Как его в степь занесло, я не знаю. Какое-то время он достаточно доброжелательно разглядывал нас, а потом, видно, решил познакомиться поближе и поднял копыто, дотоле укрытое травой. Оно раскрылось на несколько острых костяных сегментов. Угрожающее такое украшение. Однако конечность не смогла преодолеть охранительную линию, как ни пихал ее вперед этот степной великан. Тогда он прыжком развернулся и молниеносно ударил задними ногами. Эффект его действие вызвало неожиданный. Привыкший сметать врагов этим страшным ударом он, похоже, не очень крепко оперся на передние ножки, а поскольку «всякое действие рождает равное ему по силе противодействие», то лось, получив столь добрую плюху пониже хвоста, совсем неизящно совершил весьма неуклюжий кувырок и исчез во тьме.

Вернулся он очень скоро и уже абсолютно не столь добродушный, как раньше. Напротив, животное было в состоянии глубокого возбуждения, или, как говорят юристы, сильного душевного волнения. Демонстрируя свое возмущение, скотинка открыла пасть и заревела. Мама дорогая! Зубы у этого травоядного были острые, как у акулы, и расположены в два ряда.

Тивас подтянул к себе свой многоцелевой посох, и я было подумал, что скандальное копытное закончит свои дни в нашем котелке, однако местная фауна рассудила иначе.

Из темноты показалась троица тощих, несолидно поджарых медведей, при этом изможденными они не выглядели и шествовали не торопясь. По-хозяйски. Движения их были полны скрытой мощи, готовой прорваться яростным взрывом.

Мишки нас проигнорировали, сосредоточив все внимание на копытном скандалисте. А вот ему появление группы Топтыгиных не понравилось совсем, о чем он и сообщил громовым раскатом рыка, агрессивным размахиванием головой, наставлением рогов и демонстрацией клыков.

Угрозы на медведей не произвели никакого впечатления, и они целеустремленно начали окружение своего позднего, вредного для здоровья, ужина. Однако лось ужином быть не хотел и, закончив с психологической обработкой, наклонил голову. И шустро атаковал центрального Топтыгина. Тот легко уклонился с линии атаки и неторопливо так треснул рогатого по украшенному костью загривку. Я грешным делом подумал, что тут ему и конец придет. Но только не тут-то было. Лось оказался опытным турнирным бойцом и, слегка довернутый медвежьей оплеухой, хлестанул сдвоенным ударом задних ног по правому нападающему, отчего того унесло в темноту. Но на этом успехи лося завершились, потому что третий из медведей, самый глыбистый, легко поднялся на задние лапы и тяжкой своей дланью влепил ему промеж рогов. Разделся громкий влажный хруст. Лось мягко шлепнулся на колени и, постояв, медленно завалился на бок. Центральный нападающий, тот, что пресек попытку побега, неожиданно взмахнул лапой, из которой вдруг выщелкнулось костяное лезвие, зазубренное, как у богомола, и одним ударом вспорол несчастному псевдотравоядному требуху. Из темноты, припадая на лапу, приплелся нокаутированный и немедленно вгрызся в дымящиеся внутренности.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю