Текст книги "По слову Блистательного Дома"

Автор книги: Эльберд Гаглоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 14

Мы ехали по очень богатой земле. Пообок дороги то ярким золотом слепила глаза добротная такая пшеница со здоровенными, абсолютно рекламными колосьями, то вздымала длинные голенастые стебли кукуруза с початками в локоть. С пригорков видны были обширные пастбища, на которых кормились разнообразные животные. Во многих местах земля отдыхала под паром. Слаб я в сельском хозяйстве, но некоторые детали меня удивили. В частности, родственник слона, тот самый, лохматый, с двухэтажный дом размером. Он весело пер какую-то конструкцию (по-моему, эта штуковина называется плуг или борона – ну не селянин я), понукаемый группой юных фермеров. При этом штуковина эта была разве самую малость меньше тех, что тащат за собой «Кировцы».

В голове приятно бродил вчерашний хмель. Фандаг действительно оказался чрезвычайно гостеприимным хозяином и весь вечер пытался меня упоить. Не скажу, что у него не получилось. Очень уж атаман крепкий на выпивку оказался.

На дружескую пьянку был мобилизован офицерский корпус вышеуказанного починка. Офицерство во все времена славилось как социальное сообщество, наиболее активно восстававшее против количественных происков зеленого змия. Однако командный состав указанного починка своим энтузиазмом привел в некоторое замешательство даже меня, человека другого времени, родом из страны, которая от века славилась умением выпить-закусить.

Поначалу все было очень чинно. Емкость бокалов, стоявших перед пирующими, хотя и приводила в некоторое изумление, тем не менее, ответственность и серьезность, с которой подошло местное казачество к празднованию приезда всеобщего любимца, носящего имя Шаусашком, внушали надежду. Но недолго.

Нет, не подумайте дурного. Никто не вел себя, скажем так, невоспитанно. Это была суровая мужская пьянка с не менее суровыми мужскими развлечениями. Метали топоры, ножи. Удивляли друг друга искусством рубки. Это было, действительно, искусство. Я такое только в кино видел. Клинок пролетал сквозь струю вина не расплескав ни капли. Так быстро рубил свечи, что они продолжали гореть и падали лишь после легкого удара по подсвечнику. Играл мелкими монетами. Ловил брошенные в хозяина ножи и так ловко их закручивал, что они летели обратно и втыкались рядом с головой метнувшего. Рубил брошенную в воздух ленту. И это все проделывали отнюдь не жонглеры. Зрелые усатые дядьки с азартно горевшими глазами.

Я, честно говоря, побаивался, что веселье может плавно перейти в драку. Но нет. Все были отменно вежливы и дисциплинированно усаживались за стол, когда Фандаг провозглашал очередной тост, которых оказалось великое множество.

За нас пили бессчетно. За Тиваса, который, как я понял, был здесь любим больше, чем дедушка Ленин в детских садиках при социализме. Он и подарки делал, и породы новых животных дарил, и лечил, и во время Черного поветрия отговорил Магов оставить Хушшар.

За меня, честно говоря, как я понял, пили в основном из вежливости. Похоже, означенный Саин излишней популярностью здесь не пользовался. Однако сообщение о том, что от моего меча пал гиршу, вызвало у присутствующих реакцию, по энергичности сходную с фестивалем самбы. А когда шкура была притащена и растянута на стене, и господа казаки рассмотрели прорехи, оставленные клинком, меня едва не смыла волна народного ликования, выразившаяся в массовом похлопывании по плечам, тостировании и стучании бокалами. Причем последний элемент реализовывался с такой живостью, что большая часть напитков, наполнявших емкости, оказалась на полу.

Новый всплеск энтузиазма вызвало живописное повествование о моем потрясающем героизме в процессе столкновения со степными. Причем эти достаточно взрослые любители жизнерадостных мясорубок невероятно внимательно выслушали детальнейший рассказ, активно обсуждая мельчайшие детали и регулярно прерывая сказителя профессиональными вопросами.

Когда веселье стало принимать угрожающие очертания и стали озвучиваться идеи о необходимости выпивания двух кубков за один тост, я тихонько выбрался на свежий воздух.

Так странно. Сколько я ни читал фэнтезийных романов, герой вечно выходит ночью во двор и поднимает голову. Наверное от удовольствия. И вечно упирается взором в абсолютно чуждое его человеческой натуре звездное небо. Совершенно непонятно, почему чуждое. Потому что рисунок созвездий иной? Я, наверное, в астрономии чрезвычайно туп и из всех созвездий только чашку Малой Медведицы разглядеть могу. Так что небо мне чужим не казалось. Небо как небо. Звезды как звезды.

– Что, любуешься? – под ухом раздался голос Фандага. – Да, ночка хорошая.

– Ага. Темная, – в тон ему отозвался я.

– Темная, – согласился он. – В самый раз в Степь сгонять.

Меня от такой идеи пробрал озноб.

– Ну да. Улус – другой вырезать. Степных меньше, Степи больше.

– А злой ты стал, – укорил Фандаг.

– Так по голове же ударили, – привычно отмахнулся я.

А он как не заметил.

– Не любил ты раньше Хушшар. Не воины, говорил, разбойники.

– Это вы чужим разбойники. А своим – добытчики.

В свете звезд удивленно блеснули глаза.

– Ну а как же честь воинская? А вызов как же?

– А Степные о чести думали, когда ваши починки жгли? – И сам ответил: – Нет. Честь – это правило игры для двух сторон. А если для одной честь – вещь избирательная, то и резать его надо избирательно. Сегодня отпустил бы тебя Бадала, будь ты слабее?

– Вряд ли.

– Вот-вот.

– Погоди. Так мы же с тобой из-за этого и разругались в последний раз. А сейчас ты мне мои же слова и говоришь. А я вот с тобой спорю.

– Растешь, дядька. Так ли я был прав в тот раз? Так ли ты был не прав?

Помолчали.

– Не бери в голову, – успокоил Фандаг.

А я не стал развращать средневекового человека неприличным продолжением этой фразы. Зачем?

– Пойдем, выпьем, братча, – придавил мне плечо тяжелой рукой атаман.

– Неохота, – ответил я, необидно опустив плечо, отчего мощная конечность соскользнула. – Ты мне лучше о бешмете расскажи.

– Погоди, вина принесу.

С каждым днем я все больше убеждался в сугубой скудности своих познаний об этом мире, и многие пробелы не мог заполнить даже всезнающий Тивас. Собственно, ничего удивительного в этом, конечно же, не было. Дома меня абсолютно не интересовала процедура свадьбы у тех же якутов, например. Вернее, мне, конечно же, было бы любопытно поприсутствовать на этом мероприятии. Но в связи с отсутствием острой необходимости подобные познания к категории жизненно необходимых отнести было, конечно же, трудно. А в данном случае ситуация складывалась несколько иначе. Если первые встреченные мной, относительно дружественно настроенные люди такое серьезное внимание уделяют вопросам туалета, то необходимо знать, как надо правильно одеваться. Стоит напялить какую-нибудь тряпку, и нанесешь тем самым кому-либо оскорбление. А народ здесь сложный, средневековый, обидчивый. Надо оно мне?

Вернулся Фандаг, приволок приятных размеров бурдюк и пару кожаных кубков.

– Давай сначала глотки промочим.

Промочили, помолчали. А потом меня начали просвещать.

Оказывается, Хушшар поклоняются Вечно Синему Небу, и цвет его для них священен. Поэтому подавляющее большинство народов, граничащих с этими деятельными смельчаками, одежду сине-голубой гаммы предпочитают не использовать, дабы ненароком не обидеть усатых гордецов с гипертрофированным чувством собственного достоинства. Хушшар носят синее сами.

Мальчишки и девчонки щеголяют в белоснежном холсте. Детки растут, по хозяйству помогают, на охоту бегают. А вещички их сначала голубеют, а потом и синеть начинают. Меняется качество ткани, грубый холст сменяется тяжелой прохладой шелка, безрукавка прячется под роскошную рубашку с сапфировыми пуговицами, которую перехватывает широкий серебряный пояс. На плечи ложился бешмет с богатым серебряным шитьем, по которому знающий человек может рассказать всю биографию владельца, его геройства и победы. Голову юнца после первого геройствования покрывают синим платком, а голову зрелого мужчины – уже чалмой.

– А женщины?

– Что, женщины? Когда за мужа выходят, полевать перестают. Раньше Большую погоню объявляли – все бились. Да только давно это было. И ценнее женщина мужчины. Он-то хоть сколько покроет, а она за девять месяцев лишь одного выносит, а потом еще кормить, вынянчивать. Так вот. Мужчины – сила Хушшар, а женщины – сердце наше.

– Так что, раз человека в синем увидел, значит, это Хушшар?

– Ха. Не сможет народ Хушшар все краски в мире под себя собрать, – коротко хохотнул собеседник. Он поднял руку, широкий рукав с мягким шелестом упал на вздувшийся бицепс, обнажив вросший в жилистое запястье широкий браслет ярко-синего металла. – И так мы отличаем друг дружку. Чужанин может и наряд наш надеть, и язык познать, но обмануть людей Хушшар не сможет. Этот браслет наши умельцы сажают на руку в раннем отрочестве. Они не столь мудры, как твой спутник. Однако не помню, чтобы обманул их кто-нибудь. Неможно это. Да и есть то, что знать может лишь Хушшар, с пеленок в наших землях выросший. А изменников у нас не водится.

Вот такой закрытый орден. А как их по-другому назвать? Только долго нам поболтать не дали. С хохотом высыпали из пиршественного зала, наполнив ночь ароматами выпитого вина, жареного мяса, лютых приправ и крепким настоем разогретых, скажем так, мужских тел. И поволокли нас рубить чего-то там на спор.

Я, в общем-то, недолго украшал своим присутствием высокое общество и скоро убег в отведенное мне помещение.

* * *

Утром меня разбудило рассерженное шипение. Я вышел и в прямом совершенно смысле слова застыл с открытым ртом.

Посреди починка торчащие из-под земли толстые сегментные шланги шевелились сытыми змеями, наполняя газом необъятное чрево воздушного шара, который уже рвался в небо, пытаясь утянуть с собой немалых размеров гондолу.

– Вот с этой штуковины вас вчера и углядели. Здорово, а? – просветил меня один из давешних собутыльников. По длинным усам его скатывались капельки воды. Утренний туалет – дело святое.

Около основательного, покрытого приятной резьбой сруба колодца еще несколько усачей поливали друг друга из ведер. Массы ржали аки кони. От восторга, надо полагать.

Я распихал поборников гигиены и ухватил одно из ведер. Вода люто холодным потоком обрушилась на расслабившийся организм, немедленно приводя его в тонус. Очень была прохладная водичка. И сразу какой-то доброжелатель повторил процедуру обливания. Когда вода стекла, я обнаружил, что полил меня атаман, очень довольный произведенным эффектом. Я аккуратно заглянул в стоящие на срубе ведра. Они, к сожалению, уже были пусты. Встревоженный моими приготовлениями, Фандаг скромно отошел в сторону, очевидно, посчитав свои обязанности выполненными.

Мудрый Тивас участия в гигиенической развлекухе не принял, решив сосредоточить свои усилия на оценке кулинарных достоинств уже поданного завтрака. В чем ему активнейшим образом содействовал отоспавшийся Бонька, уже даже на начальном этапе дегустации больше похожий на черный шар с ножками.

Трапеза надолго не затянулась. Хотя наши радушные хозяева активнейшим образом настаивали на продолжении банкета. Чтобы не допустить плавного перетекания рекреационных мероприятий в продолжение пьянки, я решил слегка шокировать казачество и в качестве дара за чудесное спасение преподнес им шкуру поверженного гиршу, которая, по чести сказать, еще со вчерашнего дня украшала стену места столования. Эффект был достигнут мощный, потому как волна народного ликования нас едва не затопила, а множество предметов воинского обихода, которыми бросились отдариваться аборигены, мы вынуждены были оставить у Фандага, так как для их транспортировки было бы необходимо формировать солидное дополнение к нашему скромному каравану.

Однако некоторые подарки мы все же были вынуждены взять ввиду их абсолютно неоспоримой полезности. Во-первых, нам были выделены кони с гораздо более удобными седлами, чем те, на которых мы путешествовали. А во-вторых, Фандаг настоял, чтобы мы взяли с собой по трофейному копью, которые, в общем-то, были с метр длиной, но легкий поворот одного из рубчатых колец, украшавших древко, увеличивал их метров до трех. Мне стала понятна вчерашняя радость Хушшар по поводу их неожиданного приобретения. Удобнейшая штуковина.

А потом мы все же, залитые народной любовью и обожанием, уехали.

ГЛАВА 15

Полдня мы неторопливо скакали по совершенно буколическим территориям, среди полей каких-то злаков, цветов, пастбищ (так и подмывало добавить «тучных»), на которых какой только живности не паслось.

– Слушай, Тивас, – встревожил меня вопрос экономического характера. – А как же им земли хватает? У них что, ограничение рождаемости?

– Зачем, – удивился тот, – рождаемость ограничивать? Чем Хушшар больше, тем Империи лучше. Тем дольше степным до ее земель идти. Слышал ведь, за десять миль от Разлома Хушшар землю своей считают. А когда степных оттуда выживут совсем, так чтобы им и в голову не приходило туда соваться, да зверье опасное выбьют, тогда бросят нанятые Маги еще один Разлом, прежнего не стирая. И уж туда-то и переселются младшие семьи Хушшар.

– И часто такое происходит?

– Да не очень.

Мне даже стало жаль немного, самую малость, степняков, оказавшихся в непривычной для себя роли жертв эдакой ползучей аннексии. Я даже не стал спрашивать об их реакции на захват исконных земель. Странная ведь какая штуковина, эта историческая справедливость. Столетиями узкоглазые воители третировали предков Хушшар. А теперь их потомки с неторопливой основательностью просто вырезают степняков. Наверное, чтобы огороды не потоптали.

А вот уже когда день покатился на закат, вдалеке показались белоснежные стены Тулгакау.

– Поторопимся – успеем к закрытию ворот, а не поторопимся – в калитку пропустят. Да, вот еще, ты Боньку своего там особо не показывай. Хушшар люди добрые, но вот только лихие уж больно. Кому-нибудь он может понравиться, а там и до свары недалеко. А они нам куда как лишние.

– Почему сразу свара?

– Так ведь ты же его не продашь.

– Нет, конечно.

– Не любят Хушшар, когда в их желаниях им кто поперек становится.

Бонька как учуял, что о нем идет речь, высунул нос из высокой травы.

– Сюда иди, – хлопнул я рукой по луке седла, – недоразумение ты мое.

Эпитет зверенку не понравился, и нос он засунул.

– Ну вот, дитё из-за тебя обидел, – посетовал я Тивасу.

А тот, не обращая на мои душевные терзания никакого внимания, привстал вдруг в стременах.

– Гони, – вдруг заорал он и пришпорил своего коня.

– Бонька, ко мне, – забился я в истерике, абсолютно не понимая, какая опасность может нам грозить здесь, практически в сердце владений воинственных Хушшар.

А из-под копыт коня уже заорал рассерженной циркуляркой маленький такой микрокомонь, раскрыв в свирепом, как ему казалось, рыке свою маленькую пасть. Смотрел он куда-то поверх меня.

Наскоро нахлобучив шлем, глянул вверх и замер пораженный. С неба на меня падала какая-то помесь стрекозы и акулы.

Конь оказался гораздо умнее меня и, едва разглядев нападающего, так ловко наддал, что я, в момент утеряв свои наезднические качества, обрушился с седла прямо на дорогу. Грохнулся весьма вовремя, потому что крылатая зверюга уже, как выяснилось, перла в атаку и, молнией промчавшись над изящно сидевшим мной, одним ударом мощных челюстей сорвала голову только утром подаренному коню. Тот, вначале не заметив пропажи, пронесся еще с пару десятков метров. После чего рухнул. А тварь, недовольно клекоча, взвилась в воздух и пошла на новый боевой разворот.

Инструкциями по борьбе с подобной напастью я не располагал и, подхватив орущего в боевом экстазе Боньку, гордо, как лев, на четвереньках вломился в заросли высокой кукурузы. Зверюга обиделась и, громко вереща, стала кружить над полем. Как оказалось, зря.

Совсем недалеко от меня в небо взлетели четыре горящие стрелы, поразившие прозрачные крылья твари, отчего те немедленно вспыхнули, и эта странная живность, неуклюже кувыркнувшись, с громким хлопком шлепнулась на землю. Бонька тут же вывернулся из руки и рванул вперед. Добивать, наверное. Я про себя очень громко выматерился и, добыв из-за спины меч, бросился за не в меру агрессивным оборотнем.

Кукуруза была совершенно мутантной, с толстыми в запястье стеблями. Когда я наконец проломился, то на дороге уже шел форменный бой. Мерзкая живность, оказалось, не сдохла от удара и в настоящий момент резво прыгала на четверых мальчишек лет от семи до десяти, абсолютно не обращая внимания на самозабвенно вцепившегося в его сегментный хвост Боньку. Детки, одетые в разных оттенков голубые джинсики, напуганными не выглядели и деловито тыкали мутанта длинными копьями. С моей точки зрения, великоватыми для их возраста. За спиной у деток болтались колчаны с луками.

Мне подумалось, что зверюге все равно, озвучу я вызов или нет, и тяжелый бастард с жизнерадостным скрипом оторвал акулью башку от насекомого тела.

Победительно глянул на мальчишек и наткнулся на не очень довольные, скорее даже обиженные взгляды. А у самого младшего даже слезы на ясных голубых глазках выступили.

– Это наш тарсун, – расстроенно шмыгнул он носом. – Мы его с гнезда подняли.

Пухлые детские губки предательски задрожали, а нежные детские пальцы умело перехватили древко копья для броска.

Что же я наделал? У меня аж сердце оборвалось. Не домашнюю ли зверюшку деток злой дядька загубил. Но вспомнил обезглавленного жеребца, и стали меня терзать смутные сомнения. Не выглядело создание ручным, а тем более – домашним.

Но старший оказался большим дипломатом.

– Благодарю за помощь, достойный чужанин. Твой зверь ловко держал тарсуна. А твой меч умело прервал нить его жизни. Скажи, какая часть битой добычи по нраву тебе?

Я, честно говоря, не ожидал таких галантностей от полуголого мальчишки. Да и зверь не вызывал у меня никаких гастрономических ассоциаций.

– Это мне скорее надлежит благодарить вас, воители. Зверь этот оторвал голову моему коню, и я уж не чаял спастись, когда появились вы. Прошу вас владеть этой добычей по вашему разумению.

Слезы на глазах младшего высохли мгновенно.

Но со спины моей уже накатывал слитный топот, и, обернувшись, я увидел подлетающий на полном скаку отряд синих, предводительствуемый седоусым дядькой с секирой в руке.

– Это кто здесь на дороге шалит? – осадив коня, прокричал он. – А ну, предъявись.

За спинами синих маячило встревоженное лицо Тиваса.

Копья деток со стуком ударили в землю.

– Тамара, дочь Ярвика, – представился предводитель охотников.

– Тэкла, дочь Ярвика.

– Светлана, дочь Ярвика.

– Денис, сын Ярвика, – посуровел взором младшенький. – Зверь сей у нас четырех овец украл.

– А пошто до дороги тарсуна допустили? – сурово сдвинул брови седоусый. – У чужанца проезжающего коня зверь сгубил. А как пожалится он. Кто виру платить будет? Батька ваш? Конь знатный. Боевой.

– Прости, достойный предводитель, что перебиваю тебя, – посчитал я необходимым вмешаться, – но почитаю я воителей сиих за спасителей и обиды на них не держу.

– Твоя воля, – одобрительно глянул на меня предводитель. – А вам, – посуровел он взглядом, – коня до света разделать, с дороги убрать. Батька ваш пусть чужанца найдет. Где остановиться думаешь? – это опять ко мне.

– Про то лучше спутника моего спроси.

Седоусый глянул на Тиваса.

– В «Звездном Гребне».

– Поняли? Сам пусть думает, чем благодарить станет. Заводные кони есть ли у тебя? – опять мне.

– Да-да, – ответил за меня Тивас.

А лицо у дяди мага было смущенное.

– Поехали с нами уж. А то говорить станут, что чужанцу по дорогам Хушшар ездить опасно. А вы, Ярвика дети, бегом коня павшего расседлайте. Да зверя своего отзови, чужанец. Хвост тарсулу разжует. А он не дешев.

Дорога стала значительно оживленнее. Какую только живность не запрягали поклонники Вечно Синего Неба в повозки, которые, кстати, тоже весьма серьезно удивляли богатством дизайна.

Огромные родственники слона перли двухэтажные экипажи, заваленные некими то ли плодами, то ли овощами; здоровенные битюги без особых усилий волокли длинные повозки с восемью высокими колесами, а... В общем, перечислять можно было бы долго, потому как в ту же, что и мы, сторону на самых разных транспортных средствах перевозилось огромное количество плодов сельскохозяйственной деятельности. А поскольку, как я выше указывал, земли здесь были богатые, то и везли означенных плодов множество. Навстречу же транспортные средства перемещались или порожняком, или слегка нагруженными, хотя встречались и такие, что готовы были проломить полотно дороги тяжестью запасливости своих хозяев.

Кстати, о хозяевах. Как мне известно из литературы, штуковина, на которой сидит водитель телеги, называется облучок. Так вот, на облучках многочисленных экипажей сидели точно такие же усатые гордецы в синем, что ехали верхом, рука об руку с нами. А рядом с каждой телегой (ведь это телеги, несмотря на размеры) легко бежал заседланный скакун. Деятельные такие погонщики.

В обе стороны часто проезжали группки всадников тоже в синем. Так что понять – мне, во всяком случае, – кто просто путешествует, а кто по казенной надобности, было сложновато.

А город, хотя и был хорошо уже виден, тем не менее приближался весьма-таки медленно.