355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Екатерина Завершнева » Высотка » Текст книги (страница 5)
Высотка
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 06:39

Текст книги "Высотка"


Автор книги: Екатерина Завершнева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Как обычно, – буркнула я, – первый ученик, страстный ботаник, надежда курса и вообще полное комильфо куда ни ткни.

– Хм, неласково. Чем он провинился на этот раз? Опять предложение сделал? Которое по счету?

– Нинка, поделись секретом, ради чего люди женятся? Чего им для счастья не хватает?

– Боюсь, мой опыт тебе не подойдет. Поженились, потому что хотели быть вместе. Какая могла быть жизнь в комнате с тремя соседками?

– А какая она может быть с родителями мужа, его сестрицей и двумя малолетними детьми?

– Не представляешь – замечательная, – сказала Нинка и опять засмеялась. – Особенно когда дети спят, вот как сейчас.

Я просто не знала, с какой стороны ее ухватить, она ускользала от любого вопроса. Круглая, как мячик, разноцветный детский мячик, в воде не тонет, в огне не горит, и все-то у нее хорошо и просто, как в букваре. Мама мыла раму.

– Что тебя, собственно, пугает? Домашнее хозяйство?

– Понимаешь, я пытаюсь представить себе… Вот, в моей комнате какой-то мужик, он там постоянно, от него никуда не денешься, по ночам храпит… опять же носки, если верить фольклору…

– Не очень-то похоже на Гарика.

– Во-первых, Гарик храпит, уверяю тебя. Ой, что это я такое сказала, хи-хи.

– А я уверяю тебя, что рано или поздно храпеть будет любой мужчина.

– И еще мне не нравится… Как бы это сказать… Он пахнет недозрелыми семечками… или горелыми спичками… наверное, это феромоны какие-то… не могу привыкнуть…

Нинка изо всех сил старалась спрятаться за чашкой чая, но не выдержала и расхохоталась:

– Это твоя единственная претензия к Гарику?

– Конечно, нет! Терпеть не могу, когда меня поучают. Когда превозносятся, принимают решения о том, как мне дальше жить, куда пойти учиться, сколько детей заводить и в каком порядке…

– На твоем месте я бы не жаловалась, ведь у тебя недоразвита планирующая функция, это я цитирую твоего папу. А мой папа в таких случаях использует другое идиоматическое выражение – драть тебя некому.

– И ты, Брут. Ты тоже считаешь, что Гарик на меня хорошо влияет?

– Конечно. Рано или поздно он из тебя сделает…

– …страшную зануду, знаю, знаю. Научусь мыть ручки перед едой, пользоваться таблицей интегралов, правильно произносить слово «прецедент» или «феномен»… Кстати, он пьет кофэ из блюдечка, такой вот прецендент-инцендент. Дико смешно – берет чашку, выливает из нее на блюдечко и дует по-купечески, оттопырив мизинец. У них в семье такая традиция. Кто первый начал, в каком веке, установить невозможно, но они все так делают.

– Понятно. Претензия номер два.

– Ой, да что б ты понимала!.. Гарик струсил, он слабак, я всегда это знала, но теперь… Никогда ему не прощу!..

– Да что у вас случилось, в конце-то концов?!

– Ничего. Откровенно побеседовали. Оказалось, он вовсе не собирался жениться, разговоры одни.

– Погоди, – сказала Нинка, прислушиваясь к сдавленному нытью в соседней комнате. – Там Сашка вякает. Сейчас проснется и Лешку разбудит, надо срочно выносить. Я быстро, – и она выскочила из комнаты.

Вернулась со старшеньким, он выглядел вполне довольным, пускал пузыри, схватил с тарелки пирожное, засунул в рот целиком, потом сообразил, что дальше с ним будет трудно работать, ни туда ни сюда, и снова заныл. Минут пять мы выковыривали у него изо рта эклер, ему было жалко отдавать обратно, он норовил тяпнуть Нинку за палец, канючил, пытался стащить с тарелки второй эклер, опрокинул пакет сока… Потом его надо было отмыть и посадить в детский стульчик, чему он тоже активно сопротивлялся. Потом проснулся младшенький и история повторилась. Нинка варила кашу, я подбирала предметы, которыми Сашка и Лешка кидались в нас, иногда довольно метко. Дальше по графику были пляски с кашей вокруг детей и оттирание ее со всех плоскостей – горизонтальных, вертикальных и наклонных. В восемь часов наконец-то появился Нинкин муж и пообещал деточек забрать, если его как следует накормят.

(Какое счастье, что он в состоянии сделать это сам, подумала я. В смысле поесть.)

Поужинав, Руслан подхватил детей и удалился. Мы опять остались одни.

– Представляешь, он – мне – отказал! Именно теперь, когда мне позарез нужна его помощь!.. Я поссорилась с родителями, ушла из дома…

– Вот как?

– …не могу больше, нет сил! Я у них как кость в горле. Скандалы, претензии какие-то… Они думают, что я не в универ езжу, а по притонам шатаюсь, опиум курю. И эти пересдачи, так некстати!.. Однажды позвонили Гарику, а меня там нет, и он не знает, где я… Ну отсюда выводы… Маман взбесилась, залезла в мой дневник, начиталась, не поняла, конечно, ни шиша… Как она могла вообще!..

Видела тележку мою? Бабушкина – в ней раньше картошку с рынка возили. Я вещи сложила – и на электричку. Второй месяц дома не живу, поможите, люди добрые… На лекции прихожу с тележкой, ну чисто Мэри Поппинс. Раскладушки только не хватает сбоку… Ночую в общаге. Наташка, добрая душа, пустила к себе в кровать. Мы обе не спим, толкаемся, а что делать? На полу пробовала – холодно…

Устала я, короче говоря. Подумала-подумала и решила – отчего бы не принять предложение Гарика? Поиграли в гордость – и хватит. Пришла, выкладываю…

– А он?

– А он побледнел весь, съежился, смотрит на мою тележку и молчит. Дошло, значит, что я не гений чистой красоты и не мимолетное виденье.

– Представляю, как ты на него налетела. Что сказала хоть?

– Неважно. Не очень сказала, прямолинейно, ну так он мужчина или кто? Через некоторое время он даже обрадовался, но ты знаешь, я так не могу. Первая реакция – она самая верная, которая непроизвольная. Он себя выдал, с головой. Слабак.

– Ты сейчас очень похожа на Вику, прости, конечно. Какой-то у вас культ непроизвольности. А ты подумала о том, каково ему? Пришла и говорит – не уверена, что у меня к тебе большое светлое чувство, но жить с тобой буду непременно. Приперла к стенке. Обещал – получи и распишись. Лучший твой подарочек – это я.

– Но…

– Послушай меня, пожалуйста, – Нинка перешла в наступление, и я от удивления замолчала. – Если тебе негде жить, я устрою. Одна моя подруга хочет снять комнату, ищет соседку, это совсем недорого. Сдашь на стипендию – справишься. Не сдашь – мы поможем. Но Гарику голову не морочь. И родителям тоже. Хочешь, я с твоей мамой поговорю? Они, наверное, с ума сходят. Ты ведь им с тех пор не звонила, да?

– Не звонила и не собираюсь. И про Гарика ты не все знаешь. Он тут мне свой сон рассказал… Как будто он женится… ну да, на мне… и в тот самый момент, когда надо обменяться кольцами, понимает, что попался. Кольцо по размеру впритык – если что, снять уже не получится. И он – подумать только! – надевает кольцо на мизинец. Каково? На мизинец!

– Елки зеленые, Ася!.. Какие могут быть претензии к мужчине, который даже во сне надевает обручальное кольцо, да хоть куда, но ведь надевает!

– Лучше бы он промолчал, оставил бы при себе эти психоаналитические нюансы, – я попыталась возмутиться, но притухла. Настроение неумолимо портилось.

– Гарик вообще не такой, каким ты его описываешь, – продолжала Нинка, не слушая, – потому что…

– Потому что я его не люблю, да?

– У тебя есть кто-то другой? – внезапно спросила она.

– Пожалуй, нет. Во всяком случае, он об этом не догадывается.

(Еще бы. Съем свою зачетку, но не сознаюсь. Какие у меня могут быть шансы, если уж начистоту? Чем я могла бы его сразить, желательно наповал? А ведь раньше мне не приходилось сомневаться в том, что я единственная, что таких больше нет. Элонгатура вселенной, мечта поэта… Все это вроде бы осталось при мне, но тогда откуда робость?..)

– Расскажи? Впрочем, если не хочешь…

– Конечно, хочу. Только мой рассказ тебя не обрадует.

Начнем, пожалуй, с лица. У него лицо как бритва – или ножичек, выкидной, бандитский. Любимец женщин, к каждой подходец имеется. Нет, не подходец, тут дело в другом. Сейчас попробую объяснить…

Он настоящий, понимаешь? Если он сейчас с тобой, то он с тобой, на двести процентов. Луну с неба сорвет, пыль сдует и подарит – держи, я даже не спрашиваю, зачем она тебе понадобилась. А если ты ему не интересен – до свиданьица. Тебя просто нет, ты не феномен, не прецедент, не занимаешь места в пространстве и не длишься во времени ни секунды. В этом смысле он ведет себя честно, даже если его честность кого-то раздражает. У него мир в кармане, ему все равно. Короче, мне он нисколечко не нравится, и все-таки он сидит у меня вот тут, в печенках. Мне мешает, Гарику, всем. И что делать?

– Мда… – Нинка посмотрела на меня с сочувствием. – Какая пламенная речь. Бедняжечка Гарик, ему нечего будет противопоставить, кроме своего ангельского терпения.

– Гарик уже проиграл. Мне ужасно жаль его, и я стараюсь… Но по большому счету мои старания не более чем отсрочка. А жалость вообще плохой мотор. Если дело затянется, Гарику будет только хуже.

– Ого. Выходит, ты и тут решила. А если подумать? Этот твой новый герой… Ты девочка нет, а он мальчик нате. Что может получиться из такого союза?

– Ничего хорошего. Барышня и хулиган, стандартный сценарий. Хулиган перевоспитывается, барышня спивается… И вообще, он даже предположить не мог бы, что мы сейчас его обсуждаем… Кто я ему? Бывшая одногруппница – и только.

– Ну, почем ты знаешь… И все-таки – давай не будем делать резких движений. Поговорить с твоей мамой?

– Не надо, я сама, – сказала я, уже совсем расстроенная. – Пора начинать борьбу хотя бы с инфантильностью. Скажи честно, я инфантильная, да? эгоцентричная? этически недоразвитая?

– Что это на тебя нашло?

– Нет, ты скажи! – настаивала я, чувствуя, что сейчас разревусь неизвестно от чего.

– Чем больше ты будешь думать об этом, тем сильнее будет раздуваться твое, теперь уже непомерно критикуемое, «я». Надо бы отвлечься. Если хочешь, пойдем с нами на Кольский. Мы с Русланом сдадим младенцев бабушке и тоже отдохнем. Или возьмем их с собой, пусть привыкают.

– Нет уж, спасибо, – отмахнулась я. – Лето у нас и без того слишком короткое, чтобы проводить его за полярным кругом. Никогда не могла по достоинству оценить эти ваши интересы. Как можно любить север, когда там все плоское, чахлое, однотонное? Мокнуть в байдарках, вонять дымом, есть жирную тушенку, мыться из котелка… Самое противное, что может быть в жизни – это немытая голова, я точно знаю.

– Каждому свое, – сказала Нинка, зевая. Наверное, не высыпается. Только ночных разговоров ей сейчас и не хватало.

На кухне внезапно образовались другие члены семьи, пришедшие с работы, и все голодные. Стало шумно, тесно, в соседней комнате на два голоса вопили близнецы (один голос погуще, это младшенький, я уже научилась их различать)… Мое время вышло.

– Ты куда? – Нинка поймала меня в прихожей, когда я застегивала куртку. – Оставайся, что за глупости опять.

– Не, поеду.

– Куда поедешь?

– К Гарику. Он меня встретит у метро.

– Прелестно, – всплеснула руками Нинка. – Я тут голову ломаю, а они, оказывается, обо всем договорились. Когда успели?

– Неважно. Я ему позвонила, пока вы укатывали деточек. Правда, он почти ничего не разобрал, плохо слышно было. И откуда в таком маленьком тельце столько децибел? Я поднесла трубку поближе к двери, чтобы Гарик насладился сполна. В его воображении дети похожи на пухленьких путти кисти Рафаэля, которые никогда не писают и не какают, а только лежат в кроватке, улыбаются или спят.

– Ты столько узнала о младенцах, – засмеялась Нинка. – Осталось применить на практике.

– Типун тебе на язык. Ну пока. И спасибо. Если будешь говорить с мамой, скажи ей, что со мной все в порядке, ладно?

* * *

Бедная девочка,

как хорошо, что ты вернулась домой.

Ты думаешь, я хочу определенности? Я ее боюсь не меньше твоего. Определенность положит конец чему-то такому, что я пока не готов отпустить. Но мне кажется, она даст возможность идти дальше, а нам надо дальше, иначе будет плохо. Что такое плохо, я вчера понял, наверное, впервые, хотя это не первая наша ссора. Но не будем о плохом, будем о хорошем.

Раньше я думал, что это я тебя учу, а оказалось наоборот. Ты учила меня видеть ночь, туман, рельсы, уходящие в твоем направлении и во всех направлениях мира. Я провел столько времени на вокзале, что обжился в нем и мне достаточно провожать и встречать, как всегда у четвертого вагона, потому что четные тихие, в отличие от нечетных, где тарахтит мотор и трясутся стекла. Во втором слишком много народу, итого четвертый и непременно у окошка.

У тебя такие жесткие требования к действительности, не понимаю, почему она уступает и ты всегда у окошка. Я тоже должен соответствовать и это меня пугает. Ты и правда сможешь жить с человеком, который тебе противен, только потому, что больше негде, или жалко его, или просто так сложилось? Или потому, что ты так решила? Ты решительная, я не очень, в итоге должно получиться.

Вокзал манит, он обещает, но мне нравится наша Москва, в которой все больше мест, где мы были вдвоем, она опутана твоими передвижениями, как той ночью, когда мы шли пешком от универа ко мне, и я нес твою сумочку, она была белая и слегка светилась в темноте, и я пытался себе представить, что бы в ней могло находиться. Студак – несомненно. Ты законопослушная и носишь документ при себе, на всякий пожарный. Что еще? Каштаны или стеклянные шарики – катать на ладони. Расческа, без нее не получается. Она выныривает из сумки, если ветер, или шапка, или просто вошла в помещение, увидела зеркало, ужаснулась. Какие-то деньги в пакетике, кошелька у тебя нет, проездной и сезонка на электричку, но за прошедший месяц только проездной. Зеркальце из бывшей пудреницы. Иголка с ниткой на случай катастрофы, и тут я каждый раз вспоминаю про коленки и клей, с чего все, собственно, и началось, сделалось более осязаемым, чем беспредметные мечты или переглядки на лекциях, пирожные, метро, контрольные… Нет, в сумочке был туман, нечто недоступное воображению, без контуров или назначения, она была нужна как сумочка, а не как вместилище полезных вещей. И я ее нес.

Лето. Я смотрел твоими глазами, видел лес, тонущее в золоте вечернее солнце, приемник с безнадежно севшими батарейками, за другими надо идти три километра в сельпо, в такую глушь мы забрались. Журналы, журналы, журналы, выпущенные как будто только для того, чтобы схватиться за них вечером, чтобы снова не схватиться друг за друга, чтобы образовался островок молчания, одиночество, пауза… Перевести дыхание, вообразить себя до, отделиться, оторваться, отделаться, выключить свет, отвернуться и не видеть, как платье, взмахивая рукавами, складывается через голову, опадает, но в темноте не видно ничего, это же деревенская, глухая темнота. Там только осязание, чтобы поверить, что все правда.

Никогда не мог до конца поверить. Поэтому каждый раз саднило, как разбитая коленка, – не воображай, что она твоя, она не твоя.

Что ж, я привык. Столько раз говорил себе, почти убедил, но этой ночью разомкнулось, ослабли какие-то винты, я подумал – нельзя привязывать, не нависать над ней, надо отпустить, пусть решает отсюда, а не по прошлым отметкам, которые никто не будет брать в расчет.

Вот, я пишу тебе – выбирай свободно, не думай обо мне, не думай о себе, это тоже ни к чему. Я счастлив уже тем, что пишу, что была сегодняшняя ночь, будет утро.

Мы прожили ночь, так посмотрим, как выглядит день?

Ты мое счастье, где бы ты ни находилась, – теперь это так.

Целую тебя спящую. До завтра. До утра.

Г. Г.

(Грустный Гарик, густопсовые глаза.)

Собеседование

Гарик не цербер, я не Склодовская-Кюри, родителей тоже можно понять.

С этими новыми установками я и поехала домой, мириться.

– Папа, психология тоже наука. Не такая, конечно, как ваша физика, но вполне сносная.

– Психфак – звучит не слишком симпатично, – сказала старшая сестрица Катя. Самая уравновешенная в доме, к ней даже папа прислушивается. У нее, как у неваляшки, по центру тяжести грузило присобачено, не раскачаешь. Будущая учительница математики. Непогрешимый идеал.

– Знаю, – огрызнулась я, – но твой пед не лучше.

– Значит, есть надежда, что они тебя вылечат, – съязвила младшая сестрица Вика, которая в ту пору уверенно входила в подростковый кризис и вовсю претендовала на право участвовать во взрослых разговорах.

– Тихо, кукушки, раскудахтались, – цыкнул папа. – Давайте дослушаем оратора, уже интересно.

– А это все, – сказала я, предчувствуя нехороший финал. – Сдам бе… обходной лист, заберу документы, начну готовиться. За два месяца успею.

– Ну вот что, – заявила мама, которая до сих пор сидела молча, – твой выбор – это твой выбор. Мы в нем участия не принимали и примать не будем. Готовься сама, отца не трогай. Отец, ты слышал? Никакого пособничества. Заварила кашу – пусть ест.

– Алена, ты чересчур категорична, – сказал папа примирительно. – А что если перед нами взвешенное решение? Хотя по внешним признакам не похоже… Пусть пробует, ей же в армию не идти.

– Лучше б она в армию пошла, – опять подала голос Вика. – Там из нее дурь повыбили бы. Ей от вашего либерализма один вред. Она всю жизнь делает то, чего хочет ее левая нога, она у нас исключение. Мы с Катей такой свободы и в глаза не видели.

– Дура, – сказала я с достоинством. – Тебе свободу дай, так ты покажешь, где раки зимуют.

– Хватит с меня!.. – взорвалась мама, вскакивая со стула. – Ты можешь делать все, что заблагорассудится – поступать, не поступать!.. Стол и дом по-прежнему твои, но от меня ты больше слова не дождешься, – и ушла, хлопнув дверью.

– Допрыгалась, – сказала Катя. – Могла бы подготовиться заранее, продумать, что собираешься говорить… У матери, между прочим, и без тебя проблем хватает. Затаскали по врачам, кардиограмма никудышная …

– Катя права, – согласился папа. – Но ты молодец, что поставила нас в известность, хотя бы задним числом. Однако в данном случае, – он перешел на официальный тон, что тоже было дурным знаком, – я вынужден отказать тебе в помощи, чтобы не расстраивать маму. Возьми наши старые тетрадки, я их сохранил. Как знал, что снова пригодятся.

– В крайнем случае запихнем тебя в пед, – сказала Катя. – С условием, что ты не будешь работать по специальности.

– И выйдешь за Гарика, – добавила Вика. – Он такой душка! Душка-лягушка.

В условиях бойкота готовиться было даже легче – никто не лез с советами и не сочувствовал. Я целыми днями валялась на травке с учебниками, загорела, посвежела, поправилась на пару килограмм. Мама готовила как никогда, я ругала себя за штрейкбрехерство, но кушала с аппетитом. Это был очень прочный, очень верный канал связи, который позволял обеим сторонам выражать родственные чувства. Папа втихую проверял мои шпаргалки. Катя уехала на практику, Вику услали в спортивный лагерь. Гарика я попросила временно удалиться, чтобы не мешал. Он расстроился, но просьбу выполнил. Звони, сказал он, буду ждать – что мне еще остается?

Психфак оказался лучше хотя бы тем, что до него ехать на час меньше. Кроме того, на психфаке не было проблем с общежитием, студентов заселяли в какой-то безразмерный ДАС, который в народе расшифровывали как Дом Абсолютно Сумасшедших или даже Дом Активного Секса. Однако конкурс – пятнадцать человек на место!.. Три экзамена плюс какое-то собеседование. Наверное, будут искать особые задатки – рентгеновский взгляд или способности к чтению мыслей на расстоянии. Уже подали заявления более тысячи человек. Из них мальчиков считаные единицы. Нда…

Подавать документы папа со мной не поехал, но информацию по своим каналам собрал. Когда я вернулась – снова в статусе абитуриента – он поделился новостями:

– Говорят, у них есть целые аудитории, из которых ни один человек…

– …не выйдет живым.

– …не поступит. Своих сажают отдельно, пришлых отдельно. Раздают разные варианты, и они настолько разные…

– Папа, ну что за пионерские страшилки, – рассмеялась я. – В черном-пречерном доме есть черная-пречерная комната… И это доктор наук!.. Купи астрологический прогноз, если хочешь все знать.

– А я знаю, – сказал папа, очень спокойно. – Стереометрию можешь не учить, ее не будет. Задачу с параметром тоже – ты ее не потянешь. В остальном все штатно – тригонометрия в виде квадратного уравнения, система неравенств, несложная, потом задача с трапецией, там надо будет плясать от квадрата… Все, больше не вижу.

– Тоже мне, Нострадамус. Скажи лучше, куда подевался в доме сахар. Вика, что ли, приехала?

Шутки шутками, а получилось в точности, как он говорил. Он у нас такой, папа. Если бы не наводка про квадрат, может, и не решила бы… Помнится, мама рассказывала, как он ее насмешил своим заявлением, что у них будет три дочки и отдельная квартира. Однажды заставил ее купить билетик лотереи «Спринт», а там оказалась «Волга» (отдали маминому брату, «ему нужней»). Пятилетнюю Вику он привел в трепет рассказом о том, как она ела масло из масленки в отсутствие родителей. Правда, в данном случае ларчик просто открывался – папа обнаружил на куске масла характерные отпечатки зубов, двух передних не хватало. И вот теперь трапеция с квадратом… Если я хоть что-то унаследовала от него, то должна была пройти собеседование без проблем.

– …прочитала книжку про нейронные сети. Понравилось. Я бы хотела изучать механизмы зрительного восприятия.

– Человека?

– Конечно.

Молодой и пожилой переглянулись, пожилой улыбнулся вредной улыбкой и сказал:

– Вот как! А знаете ли вы, – и он заглянул в личное дело, – уважаемая Ася Александровна, что на данный момент хорошо изучены только механизмы передачи сигнала по изолированным нервным волокнам виноградной улитки? О человеке речь пока не идет. Если мы говорим о психофизиологии, конечно. Психологическое исследование – совсем другое дело. Но там никаких нейронов. Вам именно нейроны нужны?

– Да нет, я к ним не очень-то привязана.

– Вот и хорошо. То есть плохо. У нас на психофизиологию спрос катастрофически низкий, всем человека подавай. Психология входит в моду, но почему-то с черного хода. Все хотят быть психоаналитиками, в крайнем случае гипнотизерами. – Он повернулся к молодому, – сегодня у меня уже четыре гипнотизера побывало, хе-хе. А наука – это совсем другое, – сказал он и с недоверием покосился на меня, оценивая, стоит ли дальше метать бисер. Черт, не надо было надевать это платье. Я в нем просто барби какая-то. – Не имею ничего против психоанализа, однако…

– Однако мы немного отвлеклись, – перебил его молодой. Несколько невежливо перебил, как мне показалось. Я бы еще послушала про науку. – Что еще вас привлекает в этой профессии, кроме механизмов восприятия?

– А вот я хотела спросить…

– Да?

– Памятью у вас кто занимается? Меня интересует автобиографическая.

Они опять переглянулись. Теперь уже молодой хмыкнул и спросил:

– Это вы тоже в книжке прочли?

– Естественно, где же еще… – Меня начал раздражать их стиль общения, и я решила, что могу позволить себе немного сарказма. – Так, подвернулось под руку. Мне понравилась идея о гетерогенном составе памяти. (Давай, вверни забористое словечко, чтоб знали, с кем дело имеют, и что ты не ПТУшница какая-нибудь, а девочка, прочитавшая сто тыщ мильенов книг.) Должны образовываться островки, как бы центры притяжения. Происходит перегруппировка воспоминаний. Ведь если опросить одного и того же человека сейчас и через двадцать лет, эти островки приобретут совсем другую конфигурацию, да?

– Это называется лонгитюд, – кивнул молодой. – Впрочем, вам еще объяснят. Я вижу, по баллам вы проходите. И матподготовка прекрасная, пригодится.

– Кхм, – кашлянул пожилой. – Кхм. – Видимо, его коллега сказал что-то лишнее.

– Однако мне хотелось бы знать… Ведь автобиографическая память – это совсем свежая тема в психологии. Ее пока даже в учебном курсе нет. Кого вы читали, если не секрет?

– Не помню точно… Робина, кажется…

– Рубина?

– Да, наверное…

– Так-так. Любопытно. – Молодой помолчал немного, потом сказал: – Вообще-то памятью занимаюсь я. Если эта тема и дальше будет вас волновать – приходите, – улыбнулся он и добавил, слегка повернувшись в сторону пожилого, – после зачисления, чего мы вам с Ильей Степановичем и желаем. Всего доброго.

(Ух, ну и дурище же ты, Ася Александровна! Дупло – сказал бы Баев. Это ж надо было так опозориться – какого-то Робина-Бобина… А платье-то надела… Забракуют. Отсеют. И славно, и хорошо. Поступлю в пед, выйду замуж, помру молодой…)

Возле списка зачисленных мы стояли втроем – я, Гарик и Олежка. Как в былые времена.

– Мама дорогая, – сказал Олежка, – ее взяли! Они хоть понимают, что делают?

– Главное, чтобы она сама понимала, – ответил Гарик, – в чем лично у меня есть основания сомневаться. Давай, звони отцу и пойдемте выпьем. Душа просит.

– Ну что, наконец-то устаканилось? – сказал Олежка. – Будешь учиться?

Конечно, ответила я. Конечно. А иначе зачем, спрашивается?

* * *

2.08.

Давно не плакала – не над чем.

Господи, как смешно звучит, но ведь это факт.

Ровные, ровные дни, середина лета. Почему-то кажется, что это будет серединой всего. Именно сегодня – самый ровно-счастливый день моей жизни. Если раньше хотелось дальше и больше, то теперь – нет. Закрываю глаза, а там солнце. Golden Slumbers.

Провожу дни в блаженном безделье. Поглощаю ириски, Платона и Винни-Пуха. Все вместе идет замечательно. Вчера приезжала Нинка, мы проболтали до четырех утра о тех девочках, которым надо, чтобы было чуточку хуже, если все идет как нельзя лучше. Потом я до пяти читала «Когда смеются боги», она подсунула. Говорит, с ней было то же самое, или почти было. Как это – почти было?

Остаток ночи мне снился Гарик. Смеясь, он говорил, что две три трети населения земного шара умирает от болезней сердца, а я крепко держала его за руку, чтобы он не исчез, как эти две трети.

В понедельник мы с Г. Г. слонялись в Сокольниках и я опять расстроила его своей болтовней на тему идеального брака. Больное место у нас. Удивительно – еще никакого брака, а уже больное. Что же дальше-то будет?

Бесчувственная ты, Ася. Сердце у тебя есть? Или только поперечно-полосатая сердечная мышца? Ты сама поперечнополосатая. То да, то нет. Как оса. Ужалила – и улетела.

Нет, мой хороший, я с тобой. А того, черта узкоглазого, я забыла, забыла. Повторять как мантру. Говорят, что если быть настойчивым, получается все. Или почти все.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю